Опять о "Вехах"? Да, опять... Переписка между волынским архиепископом Антонием и П. Б. Струве подбросила новые дрова в костер, и угасавшее пламя снова поднялось. Думаю, что не надолго. Я держусь того мнения, что если бы исполнилось законное, хотя и самонадеянное желание авторов "Вех", и об этой книге стали бы судить исключительно "по существу", то, вероятно, очень скоро открыли бы, что она не заслужила ni cet éclat d'honneur, ni cette indignité1 -- ни восторженного одобрения, которым ее встретили справа, ни горячего негодования, постигшего ее слева. Но каждая книга имеет свою судьбу, и судьба "Вех" пожелала для них иного. В глазах многих "Вехи" из явления литературы превратились в какой-то криминальный случай, и протест авторов "Вех" против подобной уголовной оценки составленного ими сборника не лишен, по-моему, некоторой основательности. Правда, только некоторой основательности. "Знаю, -- пишет волынский архиепископ Антоний, -- что и эти сочувственные строки вам вменят в укор, а не в честь". И П. Б. Струве отвечает в унисон: "Я знаю, что над вашим словом, обращенным к нам, многие будут злорадно смеяться как над новым доказательством нашей "реакционности"". Знание немудреное; кто надевает на себя хламиду пророка, должен приготовиться к встрече, ожидающей пророков, должен быть готов принять и укоры, и насмешку, тем более что от укоров и насмешки до гонений и мученичества еще очень далеко. И точно ли вправе обижаться на укоры те люди, которые занялись обличением по преимуществу и сами укоряют своих современников и сограждан в нарушении всех десяти Моисеевых заповедей, от первой до последней включительно? Да и насмешка всегда была и есть законное оружие в идейной борьбе, даже самой возвышенной, -- вспомним знаменитую иронию Сократа. Наконец, обвинение в "реакционности" -- по совести говоря, решительно невозможно усмотреть, чем, например, обвинение в антипатриотизме (умалчивая уже об обвинениях в половой безнравственности и т. п.), как критический аргумент против идеологии русской интеллигенции, чем оно лучше и убедительнее обвинения в реакционности, предъявляемого идеологии авторов "Вех". Этот аргумент не лучше того, и этот не лучше этого; оба они одинаково плохи, и именно поэтому я и нахожу, что протест авторов "Вех" против криминальной квалификации не лишен оснований. Но авторы "Вех" забыли евангельское: "Не судите, да не судимы будете". Книга их не криминальная, но криминалистическая. Авторы "Вех" разногласят между собою (и не только между собою, а нередко и с собою) во многом, не только во мнениях, но и в мировоззрениях. Но есть почва, на которой они сошлись и утвердились крепко: это не общая "ненависть" к интеллигенции, а та почва, на которой стоят криминалисты вместе с духовными "директорами" совестей, почва криминального и греховного вменения.
Но помимо этой общей почвы есть ли еще какое-нибудь общее и единое "существо" у авторов "Вех"? Если есть, то они сами чрезвычайно затруднили его нахождение разнообразием и противоречивостью своих точек зрения. П. Б. Струве пытался было помочь желающим добыть этот клад: отрекаясь от того, что принималось за "существо" в статьях гг. Гершензона, Булгакова и Бердяева, он заявил, что объединяющей идеей "Вех" является признание ценности "религиозного начала". Русская интеллигенция безрелигиозна, и именно поэтому она отдалась всецело во власть политики -- вот в чем коренной грех этой интеллигенции; все остальные грехи возводятся к этому единому источнику.
Если в этом заключается истинное "существо" "Вех", то не знаю, ирония ли это судьбы, или милость судьбы, благоприятствующей "Вехам", но обмен писем между архиепископом Антонием и П. Б. Струве должен приобрести в глазах авторов "Вех" особенное, так сказать, провиденциальное значение. Могут ли они признать случайностью, когда сама судьба дает им в руки возможность подвергнуть свою общую и основную мысль перекрестному допросу, перекрестному испытанию? В самом деле, "политика" и "тактика" интеллигенции находятся в связи с ее "безрелигиозностью"; надо впрыснуть в жилы интеллигенции религиозное начало, и она освободится и очистится от политической проказы. Не так ли, гг. авторы "Вех", не вошла ли эта общая и основная мысль, во имя которой вы презрели все разделяющие вас различия? Теперь посмотрите. За ваше обличение интеллигенции, за вашу проповедь религиозного начала к вам простирает объятия волынский архиепископ Антоний; послание архиепископа могло бы быть напечатано в "Вехах" рядом с вашими статьями -- тот же круг идей, тот же язык, та же фразеология. Дерзнет ли кто-нибудь утверждать, что архиепископ Антоний принадлежит к стану безрелигиозной и безгосударственной интеллигенции? Но вам известна связь архиепископа Антония с Почаевской лаврой2, с "Почаевским листком", органом "Союза русского народа"; вам известна также "политика" и "тактика" "Союза русского народа", которая отражается на страницах его руководящего органа, и только на днях вы провели знак равенства между этой "политикой" и "тактикой" -- и "политикой" и "тактикой" самых крайних, самых отпетых, с вашей точки зрения, интеллигентских кружков. Мы уже знаем, что интеллигенция впала в эти гибельные и греховные крайности потому, что она в Бога не верует, а верует в Лассаля и Маркса, в Конта и Фейербаха. А "Союз русского народа"? А "Почаевский листок"? А архиепископ Антоний Волынский, с чьего благословения этот листок издается? Если причина в без религиозности, то почему там, где нет этой причины, мы находим те же последствия? Если спасение в религиозности, то почему эта панацея не спасает от политической геенны иноков Почаевской лавры?
Мне могут возразить, что Почаевская лавра -- это только частный случай. Но какой частный случай? Не наиболее ли типичный, в котором выпукло и ярко сосредоточилось и сказалось то, что рассеяно в массе остальных случаев? Не стану, однако, спорить об этом пункте, пусть мы имеем дело только с единичным фактом. Но опять скажу -- ответное послание П. Б. Струве архиепископу Антонию как будто нарочно касается такого вопроса, который дает возможность перекрестной проверки данного спорного пункта. Дело идет о положении всей русской церкви. "Нас смущает, -- пишет П. Б. Струве от своего лица и лица своих товарищей по "Вехам", -- нас мучит, нас терзает, что православная церковь, которую одни из нас любят как мать, другие почитают как духовную мать бесконечного множества близких им по духу, по плоти, по страданиям людей, что она -- по великому и скорбному слову почитаемого вами Достоевского -- пребывает "в параличе"3. Иначе -- она в плену у той же "политики", духовное освобождение от которой есть в нашем понимании единственный путь к оздоровлению интеллигенции".
Обратим внимание на выделенные мною слова. Оказывается, что и церковь, и интеллигенция больны одной и той же болезнью -- и церковь, и интеллигенция находятся в плену у той же "политики". Духовное освобождение от этого плена одинаково необходимо и интеллигенции, и церкви -- это единственный путь к оздоровлению и той, и другой. Духовный паралич -- или политическая пляска св. Витта4. Интеллигенция заболела потому, что она безрелигиозна, что она отщепилась от государства. Но церковь? Церковь заболела, несмотря на то что она религиозное учреждение, заболела потому, что она прилепилась к государству. Причины не только различные, но и противоположные, а результат один.
Не знаю, ирония ли это судьбы или ее милость. Во всяком случае, в появлении этой переписки архиепископа Антония с П. Б. Струве нельзя не видеть удивительного совпадения, настолько удачного, что если бы этой переписки не было, ее бы следовало выдумать.
(Речь. 1909. No 133. 17 (30) мая)
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Ни таких почестей, ни такого негодования (фр.).
2 Почаевская лавра находится в Кремлевском районе Тернопольской области (Западная Украина). Основана она в XVI в. и до 1833 г. была подчинена монашескому униатскому ордену. Монахи активно участвовали в польском восстании 1830--1831 гг., за что монастырь был передан православной церкви. С 1887 г. здесь издавался "Почаевский листок" (с 1906 г. -- орган "Союза русского народа"). Во время первой русской революции лавра стала одним из крупнейших центров "Союза русского народа". В 1918 г. лавра оказалась на территории Польши, а после присоединения Западной Украины к СССР в ней организован православный мужской монастырь (по-видимому, не по доброте "отца народов", а как противовес униатам). Наконец, при Н. С. Хрущеве, в 1959 г., монастырь, переживший три революции и две мировые войны, был превращен в музей атеизма.
3 См.: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Л., 1984. Т. 27. С. 49.
4...пляска св. Витта... -- массовое эпидемическое заболевание в средневековье.