Лирическая Поезія есть изліяніе восторженнаго сердца {См. Разсужденіе о Лирической Поезіи Г. Р. Державина. -- Б. }. Сильное чувствіе раждаетъ и возвышаетъ ее. Человѣкъ, Природа, Вселенная, Богъ суть предметы высокой Оды Сердце человѣческое сотворено чувствовать и восхищаться. Необозримое пространство небесъ, усѣянное безчисленными звѣздами, шумящія грозныя волны океана, быстротекущія рѣки, дремлющія пустыни, покрытыя златыми класами нивы; -- словомъ Природа въ красотъ и ужасахъ чью душу не наполнитъ возвышенными чувствіями? Но если взоръ нашъ отъ красотъ творенія вознесется къ Славѣ Зиждителя; если дѣйствія благотворной Природы откроютъ предъ очами нашими вѣчную благость Творческой премудрости: то чье сердце не воспламенится духомъ божественнаго изступленія? кто въ благоговѣніи не преклонитъ колѣна предъ Несозданнымъ? кто въ изліяніи души своей не воскликнетъ: Велій еси Господи! и чудна дѣла Твоя!
Сіи творенія, описывающія высокіе и освященные общимъ благоговѣніемъ предметы, болѣе прочихъ были всегда достойны славы и всеобщаго вниманія вѣковъ и народовъ. Греки толпились на площадяхъ и циркахъ при пѣніи безсмертныхъ рапсодій Омира, съ сердечнымъ чувствомъ внимали схоліямъ пламеннаго Пиндара, и восхищались высокостію мыслей, отличавшихъ безсмертный Гимнъ славнаго Клеанѳа. Римляне благоговѣли передъ Виргиліями, Овидіями и Гораціями. Самая Христіянская вѣра, учредивъ въ публичныхъ богослуженіяхъ чтеніе твореній древнихъ Еврейскихъ пѣснопѣвцевъ, что иное имѣла въ виду, какъ не уваженіе народное къ симъ священнымъ пѣснямъ, служащимъ отголоскомъ сердечныхъ чувствій каждаго, и обильнымъ изліяніемъ сердца пламенѣющаго любовію къ Творцу-Благодѣтелю?
Новое Россійское стихотворство, возникнувъ въ началѣ XVIII столѣтія, показало нѣкоторые неподражаемые образцы въ родѣ высокой Лирической Поезіи. Неоспоримо, что Русскіе еще въ XII вѣкъ имѣли образцовыя сочиненія, и наслаждались самою изящною поезію въ прекрасномъ переводѣ на Славянской языкъ Священнаго писанія, какъ неподражаемаго образца высокаго стихотворства, -- и времена Владимиіра и Ярослава суть -- благословенный разсвѣтъ Славянской словесности: но грозныя тучи помрачили небосклонъ Отечества нашего, и скрыли восхожденіе златозарнаго солнца. -- Съ истребленіемъ чистаго Славянскаго нарѣчія истребился и чистый вкусъ къ изящнымъ твореніямъ. До начала XVIII столѣтія Русскіе приняли иноземное стопосложеніе, совершенно несвойственное поезіи языка отечественнаго, унижали Славянской языкъ неискуснымъ соединеніемъ его съ языкомъ Русскимъ, -- и одни только уродливыя сочиненія {Такова Комедія Навуходоносоръ, написанная при Алексіѣ Михайловичъ. См. Древнюю Вивліофику, Часть 8, стр. 187--328, и нѣкоторыя другія сочиненія. -- Само собою разумѣется, что творенія Полотскаго, Ѳеофана и Кантемира изъ сего изключаются: ибо истинный даръ замѣняетъ вкусъ и чистоту языка. -- Б. } служились едва мерцавшею зарею возрожденія нашей словесности. -- Но Ломоносовъ, -- сей въ сѣверныхъ туманахъ возникшій Геній, которымъ могли бы гордиться цвѣтущія долины благословенной Греціи -- изтребленіемъ въ Россіи ложнаго вкуса, и искуснымъ соединеніемъ Славянскаго языка съ Русскимъ, открылъ богатый источникъ истинныхъ красотъ поезіи, и безсмертными своими твореніями доказалъ силу и превосходство Лирическаго стихотворства. -- Оды его: Къ Іову, Вечернее и утреннее размышленіе о Божіемъ величествѣ, и переводъ нѣкоторыхъ псалмовъ сіе доказываютъ. Послѣ Ломоносова многіе писали въ семъ родъ: но всѣ сочиненія отличаются какою-то неплодностію истиннаго дарованія, и скудостію высокаго, свойственнаго гимнамъ, прославляющимъ Божество.
Наконецъ явился Державинъ, и смѣлый умъ его, водимый небеснымъ вдохновеніемъ, начерталъ безсмертную хвалу непостижимой славѣ Создателя. Вся пѣснь его ознаменована просвѣщеннымъ духомъ истинной философіи, силою мыслей, рѣдкимъ расположеніемъ частей, искусными паденіями, духомъ благоговѣнія, и наконецъ неподражаемымъ искусствомъ великаго Стихотворца. Разсматривать красоты безсмертнаго творенія усладительно для каждаго сердца. Ода Богъ занимаетъ умъ, плѣняетъ воображеніе, служитъ образцемъ высокаго стихотворства, и изображаетъ во всемъ возможномъ величіи Существо непостижимое. Приступимъ къ самому началу:
Стихотворецъ прямо обращается къ Богу; душа его исполнена священнымъ благоговѣніемъ; сердце пламенѣетъ любовію, духъ возносится къ престолу Безсмертнаго, -- и лира его гремитъ;
О Ты пространствомъ безконечный,
Живый въ движеньи вещества,
Теченьемъ времени предвѣчный,
Безъ лицъ въ трехъ лицахъ Божества,
Духъ всюду сущій и единый,
Кому нѣтъ мѣста и причины,
Кого никто постичь не могъ,
Кто все собою наполняетъ,
Объемлетъ, зиждетъ, сохраняетъ,
Кого мы называемъ: Богъ!
Какая философія! какое истинное описаніе Божества! Каждой стихъ въ сей строфѣ содержитъ въ себѣ столько изобилія и богатства , что можетъ служить содержаніемъ для цѣлыхъ сочиненій.
....пространствомъ безконечный,
Живый въ движеньи вещества.
Всѣ извѣстныя системы древности были согласны съ сею истиною. Богъ, училъ Пиѳагоръ, есть тонкая матерія, ефиръ, чистѣйшій огнь всюду разлитый и все приводящій въ движеніе; слѣдовательно душа вселенной. Самая Христіянская вѣра являетъ духъ Божій наполняющимъ собою необозримое пространство вселенной. Пѣвецъ Бога можетъ быть имѣлъ здѣсь въ виду сіе мѣсто вѣнценоснаго Пророка, живо описавшаго безсмертное свойство Вездѣсущаго: "Камо пойду отъ духа Твоего и отъ лица Твоего камо бѣжу? Аще взыду на небо, тамо еси; аще возьму крилѣ мой рано, и вселюся въ послѣднихъ моря, и тамо рука Твоя накажетъ мя, и удержитъ десница Твоя. Богъ нашъ на небеси и на земли {Псалом. 138, ст. 7--10.}.
Теченьемъ времени предвѣчный.
Здѣсь Поетъ переноситъ время за предѣлы мірозданія. Онъ хочетъ, чтобы оно не исчезло, но всегда бы осталось присущнымъ вѣчной славѣ Зиждителя.
Безъ лицъ въ трехъ лицахъ божества,
Духъ всюду сущій и единый и пр.
Такъ! одинъ Богъ можетъ имѣть тѣ свойства, съ какими олицетворила его неподражаемая кисть безсмертнаго Стихотворца. Посмотримъ далѣе, какимъ образомъ Поетъ начинаетъ бесѣду стою съ Невидимымъ:
Измѣрить океанъ глубокій,
Сочесть пески, лучи планетъ,
Хотя и мигъ бы умъ высокій,
Тебѣ числа и мѣры нѣтъ.
Все то, что человѣческія знанія и мудрость ни содержатъ въ себѣ удивительнаго, есть ничто въ сравненіи со славою зиждителя. Подобно Икару, дерзнувшему стремиться къ солнцу, мысли человѣческія стремятся къ созерцанію славы Творческой, и теряются въ неизмѣримости безчисленныхъ совершенствъ и непостижимыхъ свойствъ Его. Юнгъ сказалъ: Еслибъ мы были способны постигнуть Бога: то Богъ не былъ бы Богомъ, или бы мы не были человѣки.
Не могутъ духи просвѣщенны
Отъ свѣта Твоего рожденны
Изслѣдоватъ судебъ Твоихъ.
Лишь мысль къ Тебѣ взнестись дерзаетъ,
Въ Твоемъ величьи исчезаетъ
Какъ въ вѣчности прошедшій мигъ.
Какое разительное уподобленіе! подобно мигу, исчезнувшему въ Океанѣ вѣчности, мысль человѣческая, дерзнувшая стремиться къ Божеству, исчезаетъ въ Его величіи. Стихотворецъ имѣлъ сильную причину сказать сіе. Лѣтописи міробытія представляли ему сію истину. Умъ человѣческій безсиленъ, даже ничтоженъ въ сравненіи съ Богомъ. Свѣтъ видѣлъ гибельныя слѣдствія тѣхъ тонкихъ умозрѣній, какими блистали дарованія нѣкоторыхъ философовъ 18 столѣтія, стремившихся подорвать все священное, и на развалинахъ вѣры соорудить храмы буйству и нечестію. Съ теченіемъ времени системы сіи разрушились, умозрѣнія исчезли; но вѣра въ Зиждителя всегда будетъ сіять подобно благотворному свѣтильнику въ мракъ сей бренной жизни, всегда будетъ утѣшать людей, -- и творить ихъ счастливыми.
Хаоса бытность довременну
Изъ безднъ ты вѣчности воззвалъ
A вѣчность прежде вѣкъ рожденну
Въ себѣ самомъ Ты основалъ.
Какая поэзія! Духъ бытія на крылахъ Своихъ вылетаетъ изъ безднъ вѣчности. Но Богъ есть творецъ, a не художникъ. Твореніе Его Ему собственно принадлежитъ. Не было сущности, не было рѣзца, который бы способствовалъ изваять Ему во всемъ великолѣпіи величественный храмъ природы Онъ воззвалъ изъ вѣчности довременную бытность хаоса; но и самая вѣчность основана въ Немъ самомъ.
Себя собою составляя,
Собою изъ себя сіяя,
Ты свѣтъ, откуда свѣтъ истекъ
Создавый все единымъ словомъ,
Въ твореньи простирая съ новомъ,
Ты есь, Ты былъ, Ты будешь въ вѣкъ.
Пѣснопѣвецъ ничѣмъ не ограничиваетъ всемогущаго Творческаго промысла. Ни миріяды вѣковъ, ни безпредѣльныя пространства творенія не опредѣляютъ Его величія. Можетъ быть тмы солнцевъ освѣщали милліоны атмосферъ; можетъ быть подобные міры катились, надъ Главами исчезнувшихъ поколѣній и временъ скрывшихся въ бездну вѣчности; можетъ бытъ Творческая десница; разрушивъ огромное зданіе сего міра, въ будущемъ изведетъ многія вселенныя, возжетъ новыя солнца, произведетъ безчисленныя твари, -- и снова мрачныя бездны хаоса премѣнятся въ великолѣпное твореніе Божеской премудрости, и снова раздадутся согласные гимны, повѣдающіе славу Великаго.
Ты цѣпь существъ въ себѣ вмѣщаешь,
Ее содержишь и живишь,
Конецъ съ началомъ сопрягаешь,
И смертію животъ даришь.
Вся природа представляетъ намъ сію истину, что все смертію стремится къ жизни. Въ царствѣ творенія все дѣйствуетъ -- бездѣйствіемъ оживляется -- сномъ, украшается -- безобразіемъ, живетъ -- смертію. Настоящія дѣйствія естественнаго міра суть картина будущаго состоянія нравственнаго; Смерть и гробъ, говоритъ Юнгъ, есть толь мрачный переходъ, сладкій сонъ, который возставляя утомленныя силы наши пробудитъ насъ для новой безсмертной жизни! Сія философія присущна всѣмъ вѣкамъ. Апостолъ Павелъ такъ говоритъ о безсмертіи: "Но речетъ кто, како возстанутъ мертвіи, коимъ же тѣломъ пріидутъ? безумне! ты еже сѣеши не оживетъ аще не умретъ. Такожде и воскресеніе мертвыхъ. Сѣется въ тлѣніи, возстаетъ въ нетлѣніи: сѣется не въ честь, возстаетъ въ славѣ; сѣется тѣло душевное, возстаетъ тѣло духовное {Посланіе къ Коринѳянамъ. Гл. 15. ст. 35--44.}." Клеанѳъ, сей толико прославленный въ древности умъ, тожъ самое разумѣетъ, сказавъ: Тобою смѣшеніе образуетъ порядокъ; Тобою стихи сражаясь, соединяются. Юнгъ, Аддисонъ, Клопштокъ и Гердеръ, словомъ, всѣ извѣстные въ областяхъ высокой поезіи и краснорѣчія мужи, заимствовали: мысль сію, и украсили ее всѣми цвѣтами, приличными роду ихъ сочиненій, собственному духу и философіи каждаго. --
Возвратимся къ златой арфъ нашего Поета:
Какъ искры сыплются, стремятся,
Такъ солнцы отъ тебя родятся.
Какъ въ ясной день когда зимой.
Былинки инея сверкаютъ,
Вратятся, зыблются, сіяютъ:
Такъ звѣзды въ безднахъ подъ Тобой.
Восточныя сравненія! Представьте себѣ милліоны искръ, сыплющихся изъ жерла и блистающихъ среди мрачной ночи: ето солнцы, разсыпанныя рукою великаго Самодержца природы! Вообразите себѣ въ мразной день зимы, когда вождь свѣтилъ небесныхъ блистательнымъ лучемъ своимъ разсыпаетъ миріяды брилліантовъ по равнинамъ, бѣлою одеждою снѣговъ покровеннымъ: ето звѣзды въ тысячу разъ величиною своею превосходящія обитаемую нами землю и блистающія въ безднахъ подъ трономъ Великаго! Какая картина!
Свѣтилъ возженныхъ милліоны
Въ неизмѣримости текутъ;
Твои они творятъ законы,
Лучи животворящи льютъ
Но огненны сіи лампады,
Иль рдяныхъ кристалей громады,
Иль волнъ златыхъ кипящій сонмъ,
Или горящіе ефиры,
Иль вкупѣ всѣ свѣтящи міры
Передъ Тобой, какъ нощь предъ днемъ.
Безсмертныя выраженія! Стихотворецъ въ духѣ истиннаго величія своего искусства, изображаетъ величіе Бога. Постеленное усиленіе важности предметовъ превышаетъ наше понятіе и придаетъ величайшую силу сему мѣсту. -- Вообразимъ необъятную неизмѣримость вселенныя, и тмы свѣтящихся тѣлъ, плавающихъ въ обширномъ океанѣ творенія. Мысль высокая! Но Духъ Поета ею не довольствуется; онъ представляетъ горящія въ ночномъ мракъ свѣтозарныя лампады, воображаетъ безпредѣльное пространство, златыми волнами кипящее, изображаетъ вѣчнымъ огнемъ пылающіе ефиры, выводитъ миріяды тѣлъ блистающихъ въ кругъ вселенныя, и наконецъ обращаясь къ Зиждителю говоритъ, что все сіе передъ Нимъ, какъ нощь предъ днемъ. -- Мы въ изступленіи; духъ нашъ пылаетъ благоговѣніемъ ко славѣ Создателя; мы проливаемъ радостныя слезы: и лира Поета благословенна!
Какъ капля въ море опущена
Вся твердь передъ Тобой сія.
Стихотворецъ продолжаетъ сравненіе. Вся твердь сія, все пространство, заключающее въ себѣ тмы міровъ, освѣщаемыхъ, милліонами солнцевъ, есть капля опущенная въ море. -- Здѣсь непримѣтно вспомнить о высокомъ выраженіи вѣнценоснаго Пророка: "Яко тысяща лѣтъ предъ очима твоима, Господи, яко день вчерашній, иже мимо иде {Псал. 89, ст. 5.}." Ломоносовъ подобно сему представляетъ горящій вѣчно Океанъ, и говоритъ:
Тамъ огненны валы стремятся,
И не находятъ береговъ,
Тамъ вихри пламенны крутятся,
Борющись множество вѣковъ.
Тамъ камни какъ вода кипятъ,
Горящи тамъ дожди шумятъ --
Сія ужасная громада,
Какъ искра предъ Тобой одна.
Слава Россійскому Пиндару!-- Но скажемъ, что сіе мѣсто нашего Пѣвца тѣмъ возвышеннѣе, чѣмъ слѣдствіе изъ онаго выведенное поразительнѣе. Изображая величіе Безсмертнаго, онъ истощилъ уже всѣ краски неподражаемой своей кисти, представилъ Бога во всемъ величіи, въ какомъ только человѣкъ можетъ Его представить. Какое же слѣдствіе? Онъ ужасается самъ вѣчной Его силы и величія. Если солнцы наподобіе искръ сыплются отъ пламеннаго Его престола; если огромныя небесныя тѣла, подобно инею крутящемуся надъ снѣгами, вратятся, зыблются и блистаютъ въ безднахъ подъ трономъ Зиждителя; если всѣ безчисленные сферы, содержащія въ кругахъ своихъ тмы темъ вселенныхъ, подобныхъ нашей -- есть предъ Нимъ, какъ нощь предъ днемъ, есть малая капля опущенная въ море: то послѣ сего Стихотворецъ спрашиваетъ:
Но что мной зримая вселенна,
И что передъ Тобою я?
Здѣсь надобно замѣтить искусный переходъ отъ воспеваемаго предмета къ себѣ самому, отъ безпредѣльнаго величія къ послѣдней малости, отъ безсмертной силы и крѣпости въ крайней слабости и нищетѣ, отъ лучезарнаго свѣта къ темному мраку, словомъ отъ Творца ко твари. Какимъ же образомъ Поетъ начинаетъ сравненіе?
Въ воздушномъ Океанѣ ономъ
Міры умножа милліоновъ
Стократъ другихъ міровъ, и то,
Какъ ежели сравнить съ Тобою,
Лишь будетъ точкою одною,
A я передъ Тобой -- ничто. --
Стихотворецъ, желая сильнѣе изобразить величіе Бога, дѣлается Евклидомъ. Онъ умножитъ неисчетное множество міровъ новыми милліонами, и все тмочисленное произведеніе сихъ въ небесномъ пространствъ плавающихъ громадъ называетъ одною точкою предъ взоромъ Зиждителя. Чтожъ будетъ человѣкъ? Малѣйшая пылинка, послѣдняя точка въ кругъ безчисленныхъ тѣлъ, движущихся около солнца...
Нашъ россійской Есхилъ подобно сему изображаетъ величіе вселенной, -- и отъ наго переходитъ къ величію Бога:
Я свѣтъ на всѣмъ постановляю,
И милліоны предъявляю
Ихъ смутной мысли я своей:
Толикожъ ихъ взношу надъ оный;
И паки, паки милліоны:
Пещинка то вселенной всей. --
Твоя премудрость совершенна, и пр.
Очень видно чрезмѣрное различіе кисти прекраснаго Трагика, рожденнаго для ужасовъ котурна, отъ кисти безсмертнаго Лирика, коего удѣлъ есть представлять все великое, страстное, пламенное, -- и Державинъ, изобразивъ Бога, достоинъ лавровъ Калліопы столько же, сколько Сумароковъ, выведши на театръ Синава и Семиру, достоинъ вѣнца Мельпомены.
Мы видѣли, до какой степени Пѣснопѣвецъ унизилъ человѣка въ сравненіи его съ величіемъ безпредѣльнаго пространства вселенной. Посмотримъ, какимъ образомъ искусство его возвыситъ человѣка по имени, первѣйшаго на земли творенія -- до образа Божества. Стихотворецъ, кажется, сомнѣвается, сказавъ; ничто. Пойдемъ за нимъ далѣе:
Ничто! -- Но Ты во мнѣ сіяешь
Величествомъ своихъ добротъ,
Во мнѣ Себя изображаешь,
Какъ солнце въ малой каплѣ водъ.
Замѣтимъ здѣсь искуснѣйшій переходъ въ противному, составляющій, толикую красоту въ твореніяхъ Лирическихъ. Унизить вещь до невѣроятности, и возвысить ее до неимовѣрной степени величія, произвести въ умахъ столь удивительную перемѣну, увлечь за собою сердца всѣхъ, заставить вѣрить обоимъ противностямъ -- есть торжество безсмертнаго Лирика,
Какимъ же образомъ волшебное перо Поета производитъ столь удивительную перемѣну? ----
Во первыхъ, онъ представляетъ свойства Творческія сіяющими въ образѣ человѣка наподобіе солнечныхъ лучей, отражающихся въ водной каплѣ. -- Прекрасное сравненіе! Всѣ школы древности, начиная отъ Моисея, Аристотеля, Ѳалесъ, Пиѳагора и Платона, до Златоуста, Боссюета, Боннета, Локка и Невтона согласны съ сею истиною, ибо превосходство и величіе человѣка очевидно и самому непросвѣщенному уму; но разсмотрѣвъ его способности окомъ просвѣщеннымъ и наблюдательнымъ, не льзя не признаться, что духъ Божій наподобіе солнца, отражающагося въ малой каплѣ водъ, видѣнъ въ свойствахъ первѣйшаго на земли твореній, которое исчезая въ прахъ, паритъ умомъ своимъ за отдаленныя сферы, раскрываетъ непроницаемую завѣсу; природы, и въ тайнахъ творенія читаетъ всемогущество и премудрость Еговы.
Далѣе Стихотворецъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ повторяетъ опять: ничто! и говоритъ:
...Но жизнь я ощущаю,
Несытымъ нѣкакимъ летаю
Всегда пареньемъ въ высоты,
Тебя душа моя быть чаетъ;
Вникаетъ, мыслитъ, разсуждзетъ;
Я есмь! -- конечно есь и Ты. --
Вообразимъ себѣ всѣ роды земныхъ тварей. Всѣ ихъ предприятія и надежды ограничиваются настоящею жизнію. -- Врожденное побужденіе управляетъ ихъ стезями; одна грубая чувственность ихъ занимаетъ. Но человѣкъ, вопреки Декартамъ, Гельвеціямъ, Ламбертамъ и Кондорсетамъ, совершенно забывшимъ о безсмертныхъ его свойствахъ, есть существо возносящееся выше сферы, его заключающей. Онъ не есть житель сей мрачной долины, опредѣляющей съ одной стороны небытіемъ, a съ другой смертію. Духъ его паритъ горѣ; всѣ блага жизни недовольны остановить сего паренія; у вратъ храма вѣчности, въ странѣ безсмертія прекращается пламенное стремленіе человѣка. Такъ! повторимъ съ Поетомъ: бытіе и превосходство человѣка очевидно доказываютъ бытіе и совершенство Бога.
Стихотворецъ далѣе обращается къ воспѣваемому Предмету;
Ты есь, природы чинъ вѣщаетъ,
Гласитъ мое мнѣ сердце то,
Меня мой разумъ увѣряетъ,
Ты есь,-- и я ужь не ничто. --
Поетъ достигъ своей цѣли онъ хотѣлъ бытіемъ Бога доказать величіе и превосходство человѣка. И подлинно, какой безумецъ осмѣлится противорѣчить сей очевиднѣйшей, величайшей и священнѣйшей истинѣ, съ которою соединено счастіе всего человѣчества, безъ которой нѣтъ добродѣтели, нѣтъ общества, нѣтъ человѣка. Можетъ быть существуютъ нѣкоторые изверги, которыхъ языкъ, a не сердце отвергаетъ сію истину. Нѣтъ! я не вѣрю симъ безумцамъ! Можно ли, взирая на цвѣтущую природу, на дѣятельныя силы творенія, на знаки вѣчной премудрости, отвергать руку движущую бытіемъ тварей? Атеисты мудрствуютъ всегда съ закрытыми глазами; ибо не льзя быть атеистомъ, взирая на природу. Шатобріянъ говоритъ: "Мнъ часто удавалось слышать споры ученыхъ о Существѣ верховномъ, и я не понималъ ихъ". Но каждой разъ могъ замѣтить, что сіе Существо непостижимое очевидно открываетъ себя человѣческому сердцу въ великихъ явленіяхъ природы. -- Творецъ! на водахъ морскихъ безднъ и на высотѣ небесъ напечатлѣны знаки Твоего всемогущества!"
Пѣвецъ Бога такимъ образомъ Творческимъ бытіемъ доказавъ бытіе человѣка, начинаетъ описывать себя самого:
Частица цѣлой я вселенной,
Поставленъ, мнится мнѣ, въ почтенной
Срединѣ естества я той,
Гдѣ кончилъ тварей Ты тѣлесныхъ,
Гдѣ началъ Ты духовъ небесныхъ,
И цѣпь существъ связалъ всѣхъ мной.
Здѣсь Пѣснопѣвейъ цѣлитъ на извѣстное опредѣленіе человѣка философами среднихъ вѣковъ: nexusutriusque mundi. Аддисонъ въ своемъ Зритиелѣ подтверждаетъ тожъ самое: "Человѣкъ, говоритъ онъ, занимаетъ среднее мѣсто между естественною и духовною природою, между видимымъ и невидимымъ міромъ, и составляетъ то звѣно въ цѣпи существъ, которое въ нѣкоторомъ смыслѣ подобно чистѣйшимъ духамъ, славящимъ Безплотнаго, которое дерзаетъ называть безконечное Существо отцемъ; въ другомъ смыслѣ человѣкъ можетъ сказать съ Іовомъ тлѣнію: Ты мой отецъ! и черьвю: Ты моя мать {Іовъ Гл. 7, ст. 14. Смерть назвахъ отца моего быти; -- матерь же и сестру ми гной.}. Нашъ Стихотворецъ сіе самое ужасное различіе выразилъ далѣе въ семъ описаніи разительными красками поезіи. Онъ продолжаетъ:
Я связь міровъ повсюду сущихъ,
Я крайня степень вещества,
Я средоточіе живущихъ.
Черта начальна Божества,
Я тѣломъ въ прахѣ истлѣваю,
Умомъ громамъ повелѣваю,
Я Царь -- я рабъ -- я червь, я Богъ.
Чья лира умѣла играть столь смѣло высочайшими понятіями? чья арфа совмѣстила въ звукахъ своихъ и прелестнѣйшіе цвѣты поезіии всю важность истинной философіи? -- Какая ужасная противоположность! какое искусство въ изображеніи! -- Справедливо говорятъ, что сіе описаніе нашимъ Пѣснопѣвцамъ почерпнуто изъ описанія пѣвца Британіи въ мракъ нощи, при священномъ безмолвіи природы бесѣдовавшаго съ Богомъ, вѣчностію и безсмертіемъ. Но Россійская Муза превзошла Британскую тою удивительною краткостію, смѣлою разительностію, неподражаемою гармоніею и избраннымъ превосходствомъ выраженій; какимъ мы справедливо удивляемся, -- сіе мѣсто столько всѣмъ извѣстно, что говорить о немъ болѣе не нужно.
Поетъ далѣе удивляется самому себѣ.
Но будучи я столь чудесенъ
Откуда произшелъ -- безвѣстенъ,
А самъ сабой я быть не могъ.
Твое созданье я, Создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источникъ жизни, благъ Податель!
Душа души моей и Царь!
Твоей-то правдѣ нужно было,
Чтобъ смертну бездну преходило
Мое безсмертно бытіе,
Чтобъ духъ мой въ тлѣнность облачился,
И чтобъ чрезъ смерть я возвратился,
Отецъ! въ безсмертіе Твое.
Утѣшительная истина! Пусть пламенникомъ невѣрія путеводимый ропщетъ на минутныя бѣдствія и дерзаетъ порицать бренными устами вѣчные совѣты небесной премудрости; но духъ руководимый свѣтомъ вѣры при лучезарномъ ея сіяніи видитъ въ семъ мрачномъ переходъ отъ небытія ко гробу одну скоропреходящую тѣнь трудностей, твердо увѣренъ, что гробъ, столь ужасный для сердца дышущаго развратомъ, для него будетъ приятною гостинницею успокоенія, что мракъ могилы скоро разсѣется тихимъ разсвѣтомъ благословенное зари, предвозвѣщаюіцей лучезарное солнце вѣчнаго дня.
Наконецъ Поетъ заключаетъ свое пѣснопѣніе оборотомъ, достойнымъ истиннаго любимца Калліопы и воскресителя Лирической Поезіи:
Неизъяснимый, непостижный!
Я знаю, что души моей
Воображенія безсильны
И тѣни начертать Твоей;
Но если славословить должно,
То слабымъ смертнымъ невозможно
Тебя ничѣмъ инымъ почтить,
Какъ имъ къ Тебѣ лишь возвышаться,
Въ безмѣрной разности теряться,
И благодарны слезы лить.
Стихотворецъ кладетъ кисть свою.
Мы въ изступленіи; -- слезы льются изъ глазъ нашихъ, -- и безсмертное искусство Поета торжествуетъ.
Такъ! признаемся, что геній Державина единственъ, неподражаемъ, безсмертенъ. Если духъ его не всегда можетъ выдержать паренія, какимъ мы удивляемся въ Пиндарѣ и Ломоносовѣ; то онъ вознаградилъ сіе едва ли не большею выгодою. Насъ мало занимаютъ баснословныя происшествія Грековъ, славныя Олимпійскія игры, быстротекущія Елидскія колесницы, хвала героевъ многими тысящелѣтіями отъ насъ отдѣленныхъ, словомъ предметы мало дѣйствующіе на наше сердце, на которые Греческой Пѣснопѣвецъ набросалъ толико дышущихъ ароматами цвѣтовъ. Насъ мало трогаютъ высокія и можетъ быть слишкомъ украшенныя лестію похвалы Повелительницѣ милліоновъ, которая конечно навсегда пребудетъ въ памяти сыновъ Отечества; но похвалы сіи не всѣ достойны высокой лиры Поета, -- и представляютъ одну только сторону несравненнаго искусства, которымъ Ломоносовъ умѣлъ столько блеснуть, -- и блескъ лучей своихъ продлить до отдаленнаго потомства. Пѣвецъ Елисаветы великъ, безсмертенъ; но лира его, посвященная единственно хвалѣ и славѣ одного человѣка, менѣе трогаетъ насъ, нежели изображеніе тѣхъ предметовъ, кои имѣютъ на насъ дѣйствіе, и можетъ быть будутъ имѣть вліяніе столько же важное и на потомковъ нашихъ. Сіи предметы одни достойны неподражаемаго рѣзца бесмертнаго искусства; и они-то подъ кистію Генія блистаютъ въ вѣкахъ и трогаютъ собою чувствительность и добродѣтель. -- Всѣ почти творенія Державина носятъ на себѣ сей отпечатокъ. -- Оды его: къ Богу, къ Фелицѣ, на Коварство, на Вельможу, на Побѣды Россійскаго Аннибала, на Безсмертіе, на Водопадъ, къ Ангелолопобной Плѣнирѣ, доколѣ искусства будутъ находить обитель въ обширномъ зданіи міра, доколѣ добродѣтель не истребится на земномъ шарѣ, доколѣ пламенникъ Злобной Тизифоны не превратитъ въ пепелъ всѣхъ памятниковъ человѣческой мудрости -- дотолѣ будутъ блистать и трогать собою души чувствительныя, дотолѣ будутъ незабвенны и въ храмъ Отечества и въ кущѣ родимой. --
Кто духъ Горація съ Пиндаромъ съединилъ,
Къ Лирическимъ красамъ путь новый намъ открылъ,
Кто подвиги гремѣлъ безсмертныя Фелицы,
Кто гласомъ Аонидъ Героевъ Росскихъ пѣлъ:
Тотъ соорудилъ себѣ вѣчный памятникъ.
С. Петербургъ.
"Вѣстникъ Европы". Часть LXII, No 7, 1812