На третью ночь стало подтаивать и затем дней десять погода стояла мягкая, дождливая. Карри Оливер уже подумывала, не начать ли пахать, или, вернее, не докончить ли начатое. В этом году она решила вспахать больше земли, чем в минувшем году, и насажать побольше картофеля, бобов и гороху. Ибо питание в Марлоу преобладало вегетарианское. Мясника в общине не было, а женщинам претило самим убивать животных. Они пробовали, но делали это нерешительно и неумело, наносили несмертельные раны и сами падали в обморок при виде мук и крови животного. Когда же милосердная смерть прекращала, наконец, его страдания, им претило разнимание трупа на части, и эта работа тоже не шла на лад.
- Не могу - противно - лучше с голода умереть, - неизбежно заявляла после первого же опыта
каждая новая волонтерка, героически бравшаяся снабжать Марлоу говядиной, и даже Карри Оливер соглашалась, что это «чертовски грязная работа».
- Дело только в том, - прибавляла она, - что нам все равно придется поить молоком телят, иначе у нас у самих молока не будет - а что же мы будем делать с бычками?
Оставалось одно - попробовать обмениваться ими с Вайкомбом и Хенлеем на что-нибудь другое, или же просто отдавать им ненужных бычков, с возвратом только шкур и рогов, которые в будущем могли пригодиться. Овец надо разводить - из-за шерсти - ведь не на век же хватит запасной одежды. Специальная комиссия расширенного теперь комитета заблаговременно занималась изучением дубления, выделки кож; то и другое никаких непреоборимых трудностей не представляло.
Теперь, когда известный запас пищи был обеспечен, община направила всю свою энергию на индустрию. Вырабатывались и обсуждались различные планы. Марлоу был удобно расположен, изобиловал лесом и водой; был даже поднят вопрос о привлечении желательных рабочих рук из других местностей. Но приводить в исполнение эти планы, пока, было нельзя: на новый год ударил мороз и уже не сдавал до конца февраля. Первые три дня Марлоу стоял одетый в иней, преображенный в волшебную белую сказку. Затем суровый северо-восточный ветер принес с собой тонкий, колючий снег и на шесть недель сковал землю ледяной броней.
Полая вода почти спала еще до первых морозов, но река все еще не вошла в берега, и плавучие льды стиснули клещами запруду и мельницу и сплошным ледяным щитом ползли назад к мосту.
Все работы в поле и на мельнице были приостановлены, и Трэйль с Эйлин каждую неделю дня три проводили в дороге, разъезжая в Лондон и обратно, за углем и другими продуктами.
* * *
Опасения Эйлин и Трэйля оказались преувеличенными. Эльзи Дургам только улыбалась, когда они стали объяснять и оправдываться.
- Милые дети, - сказала она, - не волнуйтесь. Я страшно рада; и, разумеется, я давно уже предвидела, что у вас этим кончится. И напрасно вы говорите, что ваше - как бы это выразиться -
соглашение, что ли - совершенно особого рода. За чем же так превозносить себя? Вы такие же люди,
как и все прочие.
- О, какая вы милая! - с восторгом вскричала Эйлин.
Однако, все же, в Марлоу, было еще много женщин, потихоньку сплетничавших на счет отношений Эйлин и Трэйля и осуждавших их «соглашение», благо работы было мало и времени достаточно, чтоб почесать язычки. Старые взгляды слишком глубоко укоренились, чтобы они могли вытравиться в несколько месяцев. И, странное дело! - мясника Ивэнса из Вайкомба судили менее строго, чем Трэйля и Эйлин. Там было что-то новое, невиданное раньше и явно порожденное новыми условиями жизни, а здесь - нечто привычное и в то же время обставленное иначе, чем это было принято раньше, и, следовательно, подлежавшее осуждению и с старой, и с новой точек зрения…
Масса женщин совершенно неспособны были выдумать для себя новую мораль…
* * *
Но все эти сплетни, критика и вздутые эмоции кончились вместе с морозами. Теплый дождь в первых числах марта растопил оковы земли и запоздалая весна спешила вступить в свои права, призывая людей к труду.
Но, чем дальше, тем страннее оказывалось, ее воздействие на людей. Вся природа жила интенсивной жизнью, горела, росла, плодилась и множилась, копила новые силы для борьбы с оставшейся кучкой угасающего человечества. А женщины, обреченные на одиночество и на бесплодие, были унылы и удручены. Опускались руки, не было охоты к труду и все усилия казались тщетными. Правда, после чумы уже в общине родилось несколько ребят; несколько молодых девушек, в том числе и Милли, были беременны, но все же эту зиму смерть работала энергичнее жизни, и в других общинах было то же, если не хуже того.
На что могли надеяться уцелевшие? Для того необъятного дела, которое стояло перед ними, их было слишком мало. Улицы заросли травой; дома нуждались в ремонте, а после целого дня работы в поле ради одного пропитания у них не хватало сил на другое.
А главное, жизнь утратила интерес. Не хватало в ней пряности, остроты, стимула для работы. Женщины перестали заботиться о себе, о своей внешности и костюме, как-то перестали ценить себя. Ради удобства они одевались в полумужской костюм: свободные куртки и короткие до колен шаровары: Молодые, правда, рядились по вечерам в юбки и ленты, но и это выводилось, за ненадобностью. Половые и классовые различия сгладились. Что за важность, что одна девушка красивей другой, или лучше ее одета? Что за важность, что она сильнее и толковее, как работница? Свойственная каждой женщине жажда любви и поклонения не находила исхода. Каждая чувствовала, что она сохнет, черствеет, утрачивает свою женственность, и возмущалась против надвигающейся перемены. То, что внутри их кричало и требовало удовлетворения, не находя выхода, обращалось на зло.
В общине назревали истерия, половые извращения, всевозможные формы, религиозной мании. Молоденькие женщины устраивали оргии с нелепым плясом; более пожилые предавались преувеличенной, извращенной религиозности.
Даже комитет заразился общим унынием и приходил в отчаяние, думая о будущем, когда машины и орудия, которыми община пользовалась при работе, откажутся служить, а заменить их будет нечем.
Железнодорожный путь в Лондон стал небезопасным: рельсы заржавели; дожди и наводнения размыли насыпи; шпалы обрастали цепкой травой, а чистить и чинить их было некому. В былые времена на одну эту работу высылали целые армии мужчин. Дороги портились, дома ветшали; река прорвала плотину и образовала целое озеро на заливных лугах близ Борн-Энда. Природа шаг за шагом неотступно надвигалась на человека, отбирая назад свое, и человек был бессилен бороться с ней.
Век железа и машин быстро клонился к упадку. Впереди можно было ждать лишь возврата к первобытным условиям борьбы за жизнь. А орудия борьбы с каждым годом будут тупиться, а природа с каждым годом становиться могущественнее. Через десять лет им придется пахать землю деревянной сохой, размалывать зерно между камнями, жить впроголодь, перебиваясь со дня на день. На благодатном юге еще можно кой-как прожить и при таких условиях, но что сулит своим обитателям скупой и ненадежный север?
И чем жарче горело солнце на небе, чем пышней становился зеленый убор земли, тем сильнее завладевало уныние душами обитательниц Марлоу. Ради чего им работать, на что надеяться, чего ждать?…