Второй день отгулял приискатель в Кабурлах. А переночевал третью ночь у Еремея Скобова.
На третий день утром, лишь брызнули из-за леса на деревню первые лучи осеннего солнца и бабы прогнали скотину на выгон, мужики, гулявшие накануне с приискателем, поднимались с тяжелыми головами, подолгу качались на нетвердых ногах, стараясь не свалиться обратно в постель или на пол; напрягали тупую с похмелья голову, чтобы вспомнить, где вчера гуляли и у кого остался ночевать приискатель.
Шагали к скобовскому дому.
Первым пришел вислогубый и взлохмаченный Петр Анучин, за ним -- Силантий Ершов. В ограде встретили старика Еремея Скобова.
-- Благодетель-то у тебя? -- спросил Петр, облизывая сухим языком толстую, отвислую и посиневшую губу.
Старик прищурил и без того узкие, а теперь, с похмелья, совсем заплывшие глаза и, смеясь, ответил:
-- Дрыхнет... На сеновале... Что пришли?
-- Трещит... башка-то, -- покрутил Петр лохматой головой, которая усеяна была мелкой соломой.
-- Промочить бы в горле, -- раздирая в усмешке пересохшие губы, поддержал Силантий.
Подошел старый бродяга Никита. Сегодня Никита только лишь собрал и выгнал за поскотину деревенское стадо и, поручив подпаску гнать скотину дальше на пастбище, тотчас же вернулся в деревню -- и прямо во двор к Еремею Скобову. Вслед за Никитой туда же пришел Степан Гундосов. Забежали во двор Афросинья Пряслова со снохой; сноха заглянула во двор из любопытства, а свекровь -- хмельное почуяла. Подошли еще три мужика и две бабы.
Заспорили со стариком Скобовым.
У Еремея Скобова были три снохи, и он не успел уговорить приискателя еще денек погулять и еще ночку в скобовском доме переночевать.
Потому и спорил старик Скобов с мужиками:
-- Нечем опохмеляться, братаны, -- говорил Скобов, хмурясь. -- Все кончили... вчера... до капельки.
-- Да ты что, Еремей Харитоныч? -- наступал на старика Петр Анучин. -- Не знаешь, где водочку берут? Будить надо благодетеля... опохмеляться пора.
-- Рано еще... проспаться надо ему, -- уговаривал мужиков Скобов.
-- Ничего не рано, -- настаивал на своем Петр. -- Сегодня у меня будем гулять... баба моя изготовляет там кое-что...
Петра поддержали другие мужики:
-- Подымать надо, Еремей Харитоныч, благодетеля-то, пора...
-- Подымать!
-- Качнуть его надо!
Закричали и бабы:
-- Будить!..
-- Качать!..
Молодуха Пряслова дернула кричавшую свекровь за рукав:
-- Как тебе не стыдно, маменька! Куда ты лезешь?
Свекровь толкнула ее локтем в грудь, крикнув на весь двор:
-- Поди-ка ты к лихоманке!.. Указчица!.. Молодая еще указывать-то!
Молодуха плюнула и убежала из ограды. За нею вышла со двора вторая баба, а две бабы все-таки остались и вместе с мужиками спорили со стариком Скобовым.
Подходили новые гости.
Мужики наступали на Скобова, кричали:
-- Где у него кумач?
-- Сказывай, Еремей Харитоныч!
-- Качать приискателя!
-- Кача-ать!
А проснувшийся от шума приискатель уже стоял с заспанным и опухшим лицом -- вверху, в дверях сеновала, и, одергивая из-под жилетки малиновую рубаху, с трудом продирал заплывшие глаза.
Оглядев мужиков, он прохрипел сверху:
-- Что, братаны, гуляем?
-- Гуля-ам!.. -- закричали мужики. -- Качать благодетеля!
-- Качать!..
Пока приискатель спускался с сеновала по жиденькой лесенке, мужики мигом притащили из дома и развернули два куска кумача, перепутали его несколько раз крест-накрест, схватили усатого гулевана и повалили на красное полотнище.
-- Уррр-а-а! Ура-а-а! -- кричали мужики, хохотали и подбрасывали приискателя вверх.
Так с криком да с хохотом потащили на кумаче за ворота и дальше, к дому Будинского.
Вислогубый Петр Анучин следом тащил кафтан, поддевку и картуз приискателя, а бродяга Никита нес гармошку-итальянку. Против дома Будинского остановились посреди улицы, окруженные уже большой толпой народа, снова начали подбрасывать приискателя вверх.
-- Урра-а-а!
-- Приискатель!..
-- Урра-а-а!
Толпа орала и хохотала.
А над головами мужиков взлетал малиновый пузырь с черной растрепанной головой и с болтающимися сапогами с мелким набором.
Из ворот вышел Будинский.
-- Что вы делаете? -- крикнул он, подходя к толпе. -- Убьете человека!
-- Не убьем!
-- Мы это любя...
-- Он у нас сегодня вроде генерала!
-- Ха-ха-ха... -- мужики, бросив качать приискателя, гомонили и смеялись. Пошатываясь, приискатель пробрался сквозь шумную хохочущую толпу к Будянскому.
-- Закачали, подлецы! -- шутливо ругался он. -- Чуть не убили...
А опухшее, черное и усатое лицо его расплывалось в широкую самодовольную улыбку.
-- Вытаскивай сюда, земляк, четвертную, -- обратился он к Будянскому. -- Надо угостить людей... опохмелить.
Будинский осмотрел гулевана-приискателя с головы до ног и, заметив, что часов с цепочкой на нем уже нет, спросил:
-- А деньги есть?
У приискателя лицо сразу налилось кровью.
-- Вытаскивай! -- хрипло заорал он. -- Я угощаю! Я плачу!
Вынув из кармана три серебряных рубля, он швырнул их Будинскому.
-- Получай! Выноси четвертную!.. Разве не видишь: у людей душа горит?
-- Урр-а-а-а! -- закричала обрадованная толпа.
Будинский шмыгнул в калитку и вскоре вернулся с четвертью водки и с чайной чашкой в руках.
Пока он ходил за водкой, приискатель под веселые голоса мужиков и баб принарядился: надел на себя плисовую поддевку-безрукавку, натянул на вихрастую голову картуз и накрутил свои черные усы. А мужики протянули кумачовую дорожку вдоль улицы, по направлению к избе Петра Анучина.
Четверть водки распили тут же, у ворот Будинского, и с песнями двинулись шумной толпой по улице, вслед за приискателем.
Приискатель шел по кумачовой дорожке впереди толпы шага на три. Утренний ветер трепал вокруг картуза его черные вихры и раздувал полы плисовой безрукавки, из-под которой выпячивалась, играя на солнце, малиновая рубаха.
Он шел и чувствовал себя героем в пьяной толпе.
Миновав несколько дворов, приискатель и сопровождавшая его небольшая толпа повстречались с деревенским кузнецом, который вышел из ворот своего двора и направился было к своей кузнице, стоявшей на окраине деревни, да ненадолго приостановился и стал провожать глазами гулевана и сопровождавших его мужиков.
Размахивая руками и зазывая кузнеца в свою компанию, мужики орали:
-- Василий Мартьяныч! Подходи!
-- Присоединяйся к нам!
-- Кутнем!..
Кузнец отмахивался:
-- Некогда... работы много...
Заметив в конце толпы деревенского пастуха, кузнец окликнул его:
-- Никита!.. Подойди-ка сюда...
Но Никита, разговаривая с одним из мужиков, не расслышал окрика.
-- Слышь, Никита? -- крикнул кузнец еще громче. -- Подойди сюда! Дело есть...
Никита отстал от толпы, поспешно подошел к кузнецу и поздоровался:
-- Здравствуй, Василий Мартьяныч! Что я тебе понадобился?
Кузнец хмуро посмотрел на бродягу, сказал:
-- И ты гуляешь с этим варнаком?
-- А чего ж не погулять, Василий Мартьяныч? -- засмеялся Никита, скаля из-под усов гнилые зубы. -- На даровщинку ведь...
-- Ты что же, не знаешь, чем кончаются эти пьянки-гулянки? -- спросил кузнец.
-- А мне-то какое дело! -- ответил Никита, поняв намек кузнеца и посмеиваясь. -- Бабы-то ведь не мои!
-- Не твои... А о чем они поговаривают, не слышал?
Никита насторожился:
-- О чем же?
-- Послушай, ежли не слыхал... Две наши соседки разговаривали на гумне. Одна говорила, что ежели до нее черед дойдет, она своего мужика зарежет, а такого изгальства над собой не допустит. А другая так сказала: Я, говорит, приготовлю все, что надобно для гулянки, и даже сама буду поить и угощать гостей, а когда они к ночи перепьются, закрою и припру кольями ставни и двери, обложу избу соломой и подожгу. Всех, говорит, спалю.
-- О-го-го! -- уже серьезно проговорил Никита. -- Вот оно, дело-то какое...
-- Будто для тебя это ново? -- сердито продолжал кузнец. -- Будто ты не видел на своем веку таких гулянок?
Никита почесывал рукой свою седую и клочковатую бороду на скуле и, глядя в землю, смущенно пробормотал:
-- Нда-а... видел... Приходилось видеть... Сибирь-то... я ее всю исколесил... вдоль и поперек и наискось... Всего насмотрелся...
-- Так зачем же ты в такое дело встреваешь? Зачем? Ведь не глупый ты человек! Народ наш тебя уважает...
Продолжая почесывать бороду, Никита поднял свои серые слезящиеся глаза и, силясь улыбнуться, попробовал было оправдываться:
-- Да ведь хочется выпить-то, Василий Мартьяныч! Сам посуди: на даровщинку ведь! Я когда ее, водочку-то, вижу? Раз аль два в год: в рождество да в пасху... ежели добрые люди поднесут рюмочку. Вот и все. А тут вон какая благодать привалила...
-- Брось это дело, Никита, -- резко оборвал кузнец речь пастуха и, поглядев в сторону удаляющегося с толпой гулевана, добавил: -- Может быть, этот варнак зарезал и ограбил кого-нибудь... душу человеческую загубил! Да вот теперь награбленное и пропивает, да еще над нашими деревенскими бабами галится. А ты помогаешь ему зло творить! Понял! А ведь наши бабы любят тебя, Никита, уважают. Сам вижу: нередко лакомым куском балуют тебя. Об этом ты думал?
Никита опять потупился.
-- Вот об этом-то я и не подумал... Не подумал, Василий Мартьяныч! Прости, ради Христа...
-- У меня чего просить прощенья? -- уже мягче заговорил кузнец. -- Я не поп, грехов с людей не снимаю.
-- Понимаю, Василий Мартьяныч, -- смущенно проговорил Никита, -- Сам теперь понимаю! Ведь не зря люди говорят: хоть все посты насквозь соблюдай, а придется в петров день разговляться -- и комаром подавишься. Нда-а...
-- Вот то-то и оно... Помяни мое слово, Никита: добром эта гулянка не кончится, -- хмуро проговорил кузнец. Он помолчал, поглядел в сторону уходившей шумной толпы и, оборачиваясь к пастуху, сказал: -- Иди-ка ты, старина, к своему делу. Ведь третий день подпасок твой один со стадом мучается. Смотри, как бы не растерял коров да не задрали бы волки овцу, либо двух. Греха не оберешься! Иди-ка, иди...
Он круто повернулся и, заложив руки под нагрудник фартука, зашагал по направлению к своей кузнице.
А Никита долго еще стоял посреди улицы и, повертываясь, смотрел то в сторону уходившего кузнеца, то в сторону далеко ушедшей от него толпы. Прислушивался к соблазнительным звукам гармошки и к песне гулевана.
Растягивая на груди мелкий набор зеленых мехов гармошки, приискатель хрипло выкрикивал:
Ах, у моей-то милочки-и
Да глазки, как у рыбочки-и...
Такими же хриплыми голосами, заглушая гармонь, мужики подхватывали:
Ах, как у рыбки да у ерша-а.
Да моя милка хороша-а...
Ветер трепал волосы на головах мужиков, распахивал полы их армяков и с воем перелетал через речку, унося пьяный гул толпы и звуки гармошки к широким лугам и полям, к густым березовым рощам.