-- Ваш Париж гораздо опаснее моих диких джунглей, Поль, -- заключил Тарзан на другой день свой рассказ о вчерашнем приключении с апашами и полицией на улице Моль. -- Зачем они заманили меня? Разве они были голодны?
Д'Арно изобразил притворный ужас, но не мог не рассмеяться наивному вопросу.
-- Трудно отказаться от мерки джунглей и рассуждать, исходя из навыков цивилизованных людей, неправда ли, друг мой? -- шутливо справился он.
-- Цивилизованные навыки, -- боже упаси, -- проворчал Тарзан. -- Правила джунглей не допускают бесцельных жестокостей. Там мы убиваем ради пищи, из самозашиты, или сражаясь за своих подруг и защищая детенышей. Всегда, как видите, в полном согласии с нашим высшим естественным законом. А здесь! Фи! Ваш культурный человек более жесток, чем звери. Он убивает шутя и, хуже того, он пользуется благородным чувством, чувством братства, чтобы заманить свою жертву. Ведь я спешил в ту комнату, где меня поджидали убийцы, в ответ на зов о помощи человека.
Я не понял сразу, я долго не мог понять, как женщина могла пасть так низко, чтобы зовом своим влечь на смерть человека, готового защитить ее. Но, очевидно, дело обстояло именно так, в этом убеждает и участие Рокова, и то, как женщина позже отреклась от меня перед полицией. Роков, очевидно, знал, что я часто прохожу по улице Моль. Он устроил засаду, разработав весь план до мельчайших деталей, вплоть до того, что должна была говорить женщина в случае, если бы что-нибудь помешало выполнению программы. Все это теперь совершенно ясно для меня.
-- Хорошо, -- сказал д'Арно, -- вы убедились теперь, между прочим, в том, что я тщетно уже давно доказываю вам, что улицу Моль следует избегать с наступлением темноты.
-- Напротив, -- возразил Тарзан, улыбаясь, -- происшедшее убедило меня в том, что это единственная улица в Париже, на которой стоит бывать. Я никогда не упущу случая пройти по ней, потому что она доставила мне первое настоящее развлечение со времени моего отъезда из Африки.
-- Она, пожалуй, доставит вам больше, чем нужно, развлечений и без нового визита, -- проговорил д'Арно. -- Не забывайте, что вы еще не покончили с полицией. Я достаточно хорошо знаю парижскую полицию и могу вас уверить, что они не скоро забудут, как вы обошлись с ними. Рано или поздно, дорогой мой Тарзан, они доберутся до вас и запрут дикого лесного человека за железные решетки. Как это вам понравится?
-- Они никогда не запрут Тарзана от обезьян за железные решетки, -- мрачно запротестовал тот.
В голосе было что-то, заставившее д'Арно пристально взглянуть на друга. То, что он прочел в плотно стиснутых челюстях и в холодных серых глазах, пробудило в молодом французе тревогу за этого большого ребенка, не признающего никаких законов, кроме права собственной физической доблести. Он понял, что надо что-нибудь предпринять, чтобы помирить полицию с Тарзаном раньше, чем они снова столкнутся.
-- Вам еще многое надо усвоить себе, Тарзан, -- заговорил он серьезно. -- Закон, людьми установленный, надо уважать -- даже если он вам и не нравится. Если вы будете продолжать дразнить полицию, вы навлечете неприятности на себя и на своих друзей. Один раз мне удастся, я думаю, разъяснить в чем дело, и я проделаю это сегодня же, но после того вы должны считаться с законом. Если его представители говорят: "идите", -- вы должны идти, если они скажут -- "уйдите", -- должны уйти. Теперь отправимся к моему другу в министерство и постараемся ликвидировать дело на улице Моль. Пойдем!
Спустя полчаса они вместе входили в канцелярию полицейского комиссара. Он был очень любезен. Припомнил первое посещение Тарзана, несколько месяцев тому назад, по делу об отпечатках детских пальчиков.
Когда д'Арно закончил повествование о событиях предыдущей ночи, на губах комиссара заиграла лукавая улыбка. Он нажал кнопку у себя под рукой и до прихода позванного чиновника внимательно пересмотрел лежащие перед ним на столе бумаги и отделил ту, которая была ему нужна.
-- Вот, Жубен, -- сказал он вошедшему конторщику. -- Вызовите ко мне тотчас этих полицейских, -- и он передал вошедшему разысканную бумагу. Затем он обернулся к Тарзану.
-- Вы совершили крупный проступок, мсье, -- сказал он без недоброжелательства, -- и если бы не разъяснения нашего друга, я склонен был бы осудить вас беспощадно. А вместо этого я готов допустить нечто неслыханное. Я вызвал сюда полицейских, с которыми вы так сурово обошлись ночью. Пусть они выслушают рассказ лейтенанта д'Арно, и я предоставлю им решить -- привлекать ли вас к ответственности, или нет.
Вам многому еще надо учиться в нашей цивилизованной стране. Вещи, которые кажутся вам странными или ненужными, вы должны принимать, пока не сможете сами судить о мотивах, которые за ними кроются. Полицейские, на которых вы вчера напали, только выполняли свой долг. Им не надлежало рассуждать. Каждый день они рискуют жизнью, защищая жизнь и собственность других. То же они сделали бы и для вас. Они славные и смелые люди и глубоко оскорблены, что один невооруженный человек оказался сильней их всех, вместе взятых.
Помогите им примириться со случившимся. Если я не ошибаюсь, вы сами очень храбрый человек, а храбрые люди обычно великодушны.
Разговор был прерван появлением четырех полицейских. Когда они узнали Тарзана, на лицах у них ярко выразилось изумление.
-- Дети мои, -- сказал комиссар, -- вот джентльмен, которого вы встретили на улице Моль прошлой ночью. Он пришел добровольно отдаться нам в руки. Я желаю, чтобы вы внимательно выслушали лейтенанта д'Арно, который расскажет вам кое-что из истории этого господина. Это может служить объяснением его вчерашнего поведения. Начните, дорогой лейтенант.
Д'Арно рассказывал полицейским около получаса. Он говорил о жизни Тарзана в диких джунглях. Объяснил им, что он привык бороться как дикий зверь для самозащиты. Для них стало ясно, что, нападая на них, Тарзан руководился не столько умыслом, сколько инстинктом. Он не понял их намерений, не сумел отличить их от тех многообразных форм жизни, к которым он привык в родных джунглях, где был со всех сторон окружен врагами.
-- Ваше самолюбие задето, -- сказал д'Арно в заключение. -- Задевает вас, главным образом, тот факт, что один человек оказался сильнее вас. Но вам нечего стыдиться. Вы не нуждались бы в оправданиях, если бы вас заперли в небольшую комнату с африканским львом или с большой гориллой из джунглей. А вы сражались с мышцами, которые победоносно выдерживали состязание с этими страшилищами черного континента. Нет ничего обидного в том, чтобы уступить нечеловеческой силе Тарзана от обезьян.
В то время, как четверо людей в недоумении поглядывали то на Тарзана, то на свое начальство, человек-обезьяна сделал то, что должно было потушить в них последнюю искру недоброжелательности против него, -- он подошел к ним с протянутой рукой.
-- Я жалею о сделанной ошибке, -- просто сказал он. -- Будем друзьями.
И этим закончилось все дело, если не считать, что Тарзан стал предметом оживленных разговоров в полицейских казармах, и что число его друзей увеличилось еще четырьмя.
По возвращении с Тарзаном домой, д'Арно застал ожидавшее его письмо от друга -- Вильяма Сесиля Клейтона, лорда Грейстока. Они поддерживали переписку с самого начала их дружеских отношений -- со времени несчастной экспедиции на поиски Джэн Портер, унесенной Теркозом, обезьяной-самцом.
-- Они обвенчаются в Лондоне, месяца через два, -- закончил д'Арно передачу содержания письма. Тарзану незачем было подчеркивать, кого надо подразумевать под словом "они". Он ничего не ответил, но был молчалив и задумчив весь день.
В этот вечер они были в опере. Тарзан еще был погружен в мрачные мысли. Он почти не обращал внимания на то, что делалось на сцене. Перед глазами у него постоянно проносился милый образ красивой американской девушки, и он слышал только грустный, нежный голосок, говорящий о том, что он любим. И она будет женой другого!
Он постарался отогнать тяжелые мысли, и вдруг почувствовал, что кто-то смотрит на него. По свойственному ему инстинкту, он круто повернулся и сразу встретился с устремленными на него глазами. Графиня де Куд ласково улыбалась ему. Отвечая на ее кивок, Тарзан прочел в ее взоре приглашение, почти мольбу. В следующем антракте он сидел в ложе возле нее.
-- Мне так хотелось вас видеть, -- говорила она, -- меня очень мучило, что после тех услуг, которые вы оказали и моему мужу, и мне, вы не получили никаких объяснений тому, что должно было показаться вам неблагодарностью с нашей стороны, -- нашему нежеланию предпринять какие-нибудь шаги, чтобы гарантировать себя от новых нападений со стороны этих двух человек.
-- Вы обижаете меня, -- возразил Тарзан. -- Я всегда вспоминал вас с большим удовольствием. Я не жду от вас никаких объяснений и не вправе рассчитывать на них. Причиняли ли они вам снова неприятности?
-- Они никогда не перестают, -- грустно отвечала она. -- Я чувствую, что я должна с кем-нибудь поделиться, и я не знаю никого, кто бы больше вас заслуживал доверия. Вы должны позволить мне рассказать вам все. Это может вам пригодиться, потому что я слишком хорошо знаю Николая Рокова и знаю, что он еще напомнит вам о себе. Он найдет способ отомстить вам. То, что я расскажу, может помочь вам расстроить какие-нибудь его мстительные планы. Сейчас я не могу говорить с вами об этом, но завтра, в пять часов, я буду дома, г. Тарзан.
-- Время до пяти часов завтрашнего дня покажется мне вечностью, -- сказал он, прощаясь с ней.
Из укромного угла театра Роков и Павлов видели, как Тарзан сидел в ложе графини, и оба улыбнулись.
В половине пятого на другой день смуглый, бородатый мужчина звонил у задних дверей дворца графа де Куд. Открывший ему лакей удивленно поднял брови, узнав посетителя. Между ними завязался разговор вполголоса.
Вначале лакей отклонял предложения бородатого, но вслед за этим что-то перешло из руки посетителя в руку слуги. Последний повернул и провел гостя кружным путем к маленькой, закрытой занавесями нише в той гостиной, где обычно графиня разливала чай.
Спустя полчаса в комнату был введен Тарзан, и вслед за ним вошла хозяйка, улыбаясь и протягивая ему руки.
-- Я так рада, что вы пришли, -- сказала она.
-- Ничто не могло бы меня задержать, -- возразил он. Несколько минут они говорили об опере и обо всем том. что интересует сейчас Париж, о том, как приятно возобновить знакомство, завязавшееся при таких странных обстоятельствах; таким образом, они подошли к теме, о которой думали оба.
-- Вы, верно, удивлялись, -- сказала, наконец, графиня, -- чего добивается Роков, преследуя нас. Это очень просто. Граф располагает многими важными данными военного министерства. У него бывают в руках бумаги, за которые иностранные державы дали бы целое состояние -- государственные тайны, узнать которые их агенты готовы ценою злодеяний, убийств и того хуже.
В настоящее время у него есть материал, который обеспечил бы богатство и положение любому русскому, раздобывшему его для своего правительства.
Роков и Павлов -- русские шпионы. Они не остановятся ни перед чем, чтобы получить нужные сведения. Дело на пароходе -- я говорю об истории за картами -- было подстроено, чтобы путем шантажа добиться нужных сведений от моего мужа.
Если бы установили, что он плутует в карты, карьера его была бы кончена. Ему пришлось бы уйти из министерства... Он подвергся бы общественному остракизму. Они построили такой план: как плату за признание с их стороны, что граф стал жертвой мстительного заговора, с целью обесчестить его, -- он должен выдать нужные им бумаги.
Вы помешали им. Тогда они придумали новую комбинацию, при которой подвергалась риску не честь графа, а моя. Войдя ко мне в каюту, Павлов мне так это и разъяснил. Если я дам им сведения, он обещал ничего больше не предпринимать, если же я откажусь, -- Роков, стоящий снаружи, тотчас сообщит комиссару, что я принимаю постороннего мужчину в своей каюте, при запертых дверях. Он постарается также широко разгласить эту историю по всему пароходу, а по приезде сообщит ее в газеты.
Не ужасно ли все это? Но мне известно о г. Павлове кое-что такое, из-за чего он попал бы на русскую каторгу, если бы о том знала петербургская полиция. Я выразила сомнение в том, чтобы ему удалось выполнить свой план, и затем, нагнувшись к нему, прошептала одно имя. -- Вот так, -- она щелкнула пальцами, -- он, как безумный, бросился ко мне и схватил меня за горло. Он убил бы меня, если бы вы не вмешались.
-- Животное! -- прошептал Тарзан.
-- Хуже того, друг мой, -- сказала она. -- Они -- демоны. Я боюсь за вас, потому что вы навлекли на себя их ненависть. Я хочу, чтобы вы постоянно были настороже. Обещайте мне это для меня, а то я никогда не прощу себе, если вы пострадаете из-за услуги, которую оказали мне.
-- Я не боюсь их, -- возразил он. -- Я пережил врагов, более свирепых, чем Роков и Павлов. -- Он понял, что она ничего не слышала о происшествии на улице Моль и не стал ей рассказывать, не желая тревожить ее.
-- Почему ради собственной безопасности, -- продолжал он, -- вы не передадите мерзавцев в руки властей? Они быстро справились бы с ними.
Она поколебалась минуту, прежде чем ответила.
-- Есть две причины, -- наконец проговорила она. -- Одна из них та, которая мешает графу проделать это. Другая -- истинная причина, почему я не хочу выдавать их, -- о ней я никогда не говорила. Ее знает только Роков и я. Странно... -- и она остановилась, пристально всматриваясь в него некоторое время.
-- Странно?.. -- повторил он, улыбаясь.
-- Я удивляюсь, почему мне хочется сказать вам то, что я не решаюсь открыть даже моему мужу. Я надеюсь, что вы поймете и посоветуете, как мне лучше поступить. Я надеюсь, что вы не осудите меня слишком строго.
-- Боюсь, что я плохой судья, сударыня, -- возразил Тарзан, -- если бы вы совершили убийство, я, должно быть, сказал бы, что жертва должна быть вам благодарна за такой сладостный конец.
-- О, милый, нет, -- воскликнула она, -- это не так страшно. Но дайте мне сначала сказать вам, почему граф не преследует этих двух людей; потом, если хватит мужества, я скажу вам и то, что не решаюсь вымолвить. Итак, первая причина та, что Николай Роков -- мой брат. Мы русские. Николай был дурным человеком, сколько я помню его. Его исключили из русской армии, в которой он дослужился до чина капитана. Разыгрался скандал, вскоре частью забытый, и отцу удалось устроить его в министерство внутренних дел.
Николая обвиняли во многих тяжких преступлениях, но ему всегда удавалось избежать руки правосудия. В последний раз он прибег с этой целью к лжесвидетельству. которым было установлено, что его партия злоумышляет против царя, и русская полиция, которая всегда рада возложить подобное обвинение на всех и вся, приняла такое объяснение и освободила его.
-- Разве его преступные покушения на вас и вашего супруга не уничтожили всякое его право на родственное снисхождение? -- спросил Тарзан. -- То, что вы его сестра, не помешало ему пытаться очернить вас. Вам незачем быть верной ему.
-- Ах, вот тут-то и выступает вторая причина. Если трудно требовать от меня верности ему, хотя он и был мой брат, то я не могу освободиться от страха, который я питаю к нему из-за одного эпизода моей жизни, который стал ему известен.
-- Я, пожалуй, скажу вам сразу, -- после некоторого молчания снова заговорила она, -- потому что чувствую, что рано или поздно расскажу все равно. Я выросла в пансионе при монастыре. Там я встретилась с человеком, которого приняла за джентльмена. Я ничего не знала о мужчинах и еще меньше о любви. Я забила себе взбалмошную головку, что я люблю этого человека и что необходимо как можно скорее бежать с ним, чтобы потом обвенчаться.
Я провела с ним всего три часа. Все время -- днем и в общественных местах: на железнодорожных станциях и в поезде. Когда мы прибыли к месту назначения, где нас должны были обвенчать, два жандарма подошли к моему спутнику и арестовали его. Они забрали и меня, но, когда я рассказала им свою историю, они отпустили меня и с дуэньей отправили обратно в монастырь. Оказалось, что человек, увлекший меня, дезертировал из армии и скрывался вместе с тем от уголовного суда. Не было, кажется, страны в Европе, полиции которой он не был бы знаком.
Администрация монастыря замяла дело. Даже родители мои ничего не узнали. Только Николай позже как-то встретился с тем человеком и от него узнал все. Теперь он грозит мне все рассказать графу, если я не исполню его требований.
Тарзан засмеялся. -- Вы еще совсем маленькая девочка. То, что вы мне рассказали, не бросает никакой тени на вашу репутацию, и если бы душою вы не были еще ребенком, вы давно бы это поняли. Сегодня же идите расскажите все мужу, так же точно, как рассказали мне. Я твердо уверен, что он посмеется над вашими страхами и завтра же позаботится о том, чтобы ваш драгоценный братец был упрятан в тюрьму, где ему давно надлежит быть.
-- Я рада была бы решиться, -- отвечала она, -- но я боюсь. Я слишком рано начала бояться мужчин, -- сначала отца, потом Николая. Почти все мои приятельницы боятся своих мужей -- почему мне быть исключением?
-- Но это совсем неправильно, -- женщины не должны бояться мужчин, -- заявил Тарзан, озадаченный. -- Я, конечно, лучше знаю нравы обитателей джунглей, и там мы видим обратное, если не считать чернокожих людей, которые, на мой взгляд, во многих отношениях стоят ниже животных. Нет, я не могу понять, почему цивилизованные женщины боятся мужчин, призванных защищать их. Меня мучила бы мысль, что какая-нибудь женщина боится меня.
-- Не думаю, чтобы вас боялась какая-нибудь женщина, друг мой, -- мягко сказала Ольга де Куд. -- Я недавно встретилась с вами, но, как ни странно это звучит, вы единственный мужчина, которого я, как мне кажется, никогда не боялась бы, -- это в особенности странно потому, что вы ведь очень сильный. Я удивлялась, как свободно вы действовали с Николаем и с Павловым той ночью, в моей каюте. Это было чудесно!
Когда Тарзан прощался с ней немного позже, он чуть-чуть удивился, почему ее рука задержалась в его руке, и почему она так настаивала, чтобы он обещал снова прийти завтра.
Весь день ему помнились полузакрытые глаза и прекрасного рисунка губы Ольги, когда она, прощаясь, улыбалась ему. Ольга де Куд была очень красивой женщиной, а Тарзан от обезьян -- очень одиноким молодым человеком, с сердцем, требующим лечения, и вылечить его могла бы только женщина.
Когда графиня после ухода Тарзана повернула от дверей, она оказалась лицом к лицу с Николаем Роковым.
-- С каких пор вы здесь? -- крикнула она, отпрыгнув от него.
-- Еще до прихода вашего возлюбленного, -- прозвучал ответ, сопровождаемый гадким подмигиванием.
-- Молчать! -- приказала она. -- Как смеете вы говорить подобные вещи мне, своей сестре?
-- Ну, милая Ольга, если он не возлюбленный твой -- прими мои извинения, но, по правде сказать, если так обстоит дело, то это не по твоей вине. Если бы он знал женщин хотя бы на десятую долю того, как знаю их я, то ты сейчас лежала бы в его объятиях, Ольга. Еще бы! Каждое твое слово и движение было открытым призывом, а он ничего не разглядел!
Женщина закрыла уши руками.
-- Я не хочу слушать. Гадко говорить такие вещи.
Как бы ты ни грозил мне, ты знаешь, что я не плохая женщина. С завтрашнего дня тебе не придется больше преследовать меня, -- я все расскажу Раулю. Он поймет меня, а там, господин Николай, -- берегитесь!
-- Ты ничего не скажешь ему, -- сказал Роков. -- Я могу использовать теперь это дело, и с помощью одного из ваших слуг, которому я доверяю, все подробности с клятвенным подтверждением будут сообщены твоему мужу. Старая история сослужит свою службу. Теперь у нас есть нечто осязаемое, Ольга. Настоящее дело, а ты к тому же жена, пользующаяся доверием. Стыдно, Ольга, -- и негодяй захохотал.
Итак, графиня ничего не рассказала графу и попала в еще худшее положение. От смутных опасений она перешла к вполне реальным страхам. А, может быть, при свете ее совести, они непропорционально вырастали.