Если мы задаемся мыслью изучить какой-либо вопрос, взятый из нашей общественной жизни или выхваченный из области науки, то изучение это явится законченным тогда только, когда занимающий нас вопрос подвергнется рассмотрению во всех его оттенках. Малейшая недомолвка останется навсегда пробелом в ущерб к целому. Вот почему и при составлении характеристики той или другой личности, имевшей неотразимое влияние не только на обыденную жизнь общества, среди которого она действовала, но и на самый склад установившихся в том обществе понятий, таковая будет вполне исчерпана только при изучении всех сторон данной личности, не исключая нравственной.
Я сделал эту оговорку не без цели. Судя по заголовку настоящей статьи, читатель, весьма естественно, мог бы заподозрить меня в желании посягнуть на добрую память человека, которого имя составляет гордость России. Нет, я, напротив, хочу доказать, что Алексей Петрович Ермолов и в отношении своих нравственных принципов стоял на подобающей ему высоте, составляя и в этом случае редкое и отрадное исключение.
О нем сохранился на Кавказе следующий рассказ:
Живя в Тифлисе, Алексей Петрович имел привычку по утрам, около 7 часов, отправляться на прогулку, в старом мундире, полосатых шароварах, с дубиной и неразлучным с ним бульдогом. Однажды, при выходе из дома, он заметил, что его конвойные казаки выпроваживают двух грузинок в чадрах. Остановив казаков, Ермолов подошел к грузинкам и спросил, что им нужно? Одна из просительниц оказалась старухой, другая же, откинув чадру, -- молоденькой, редкой красоты девушкой. "Кровь, -- рассказывал Алексей Петрович, -- во мне разыгралась, и нужно было много силы воли, чтобы совладать с собою. Приняв из рук старухи прошение, я объявил ей: "Прошение беру и сделаю по нем все, что могу; но приказываю в другой раз мне не попадаться на глаза, иначе вышлю из города". Грузинки, само собой разумеется, меня не поняли, но я тут же приказал случившемуся при этом переводчику Алиханову передать им смысл моих слов; прошение же передал секретарю Устимовичу, сказав ему: "Вот прошение; я не знаю от кого оно; прошу тебя дать по нему полнейшее удовлетворение и затем объявить просительнице, чтобы она избегала со мною всякой встречи".
Сначала Алексей Петрович хотел было узнать фамилию просительницы, но потом раздумал, боясь быть увлеченным.
Как из приведенного рассказа, так и из того, что Алексей Петрович не только никогда не был женат, но даже чуждался дамского общества, предпочитая мужскую компанию, следовало бы заключить, что он вообще не чувствовал симпатии к женщине. Между тем, на деле оказывалось совсем не то. Лучшим подтверждением тому собственные слова Ермолова. Так он, между прочим, говорит о времени пребывания своего в Вильне, где он командовал ротой:
"Мирное время продлило мое пребывание здесь до конца 1804 года. Праздность дала место некоторым наклонностям, и вашу, прелестные женщины, испытал я очаровательную силу; вам обязан многими в жизни приятными минутами".
В другом месте своих воспоминаний он пишет:
"Вместе с Волынскою губерниею оставил я жизнь самую приятную. Скажу в коротких словах, что страстно любил W., девушку прелестную, которая имела ко мне равную привязанность. В первый раз в жизни приходила мне мысль о женитьбе, но недостаток состояния обеих сторон был главным препятствием, и я не в тех уже был летах, когда столько удобно верить, что пищу можно заменять нежностью. Впрочем, господствующею страстью была служба, и я не мог не знать, что только ею одною могу я достигнуть средств несколько приятного существования. Итак, надобно было превозмочь любовь. Не без труда, но я успел".
Таков был Алексей Петрович. Поклонник женской красоты, он остался, однако же, на всю жизнь холостым. Какие были дальнейшие его отношения к прекрасному полу -- мне неизвестно. Знаю только, что во время его пребывания на Кавказе (1816--1827 гг.) он имел несколько кебинных жен. У мусульман жены разделяются на кебинных, то есть таких, которым по шариату, при бракосочетании, назначается от мужа известная денежная сумма, очень часто с разными вещами и недвижимым имуществом, и временных (мут'э), пользующихся тою только суммою, какая назначается при заключении условия о сожительстве. Кебинная жена имеет то преимущество пред временною, что после смерти мужа, если он умер бездетным, получает из его наследства 4-ю часть; если же остались дети, то 8-ю. Дети же от кебинных и временных жен считаются одинаково законными.
3 ноября 1819 года А.П. Ермолов, после разбития Ахмед-хана Аварского у Балтугая, прибыл в Тарку, где заключил кебин с тамошней жительницей Сюйду, дочерью Абдуллы, которую оставил беременной, поручив ее, перед выездом в Тифлис, попечениям Пирджан-хакумы, жены шахмала Тарковского. Сюйду родила сына Бахтияра (Виктора) и года два спустя приехала в Тифлис, вместе со служанкой Пирхан и таркинским жителем Султан-Алием. По прошествии года Сюйду, с почестью и подарками возвратилась в Тарку, так как, по случаю отправления сына в Россию, не пожелала остаться в Тифлисе. Этим окончились сношения Алексея Петровича с Сюйду. Впоследствии она вышла за Султан-Алия, от которого имела сына Черу и дочерей Дженсу и Аты. Последние еще недавно были живы; Черу же скончался, оставив после себя дочь Сеид-ханум.
Другую кебинную жену Ермолов взял во время экспедиции в Акушу, в селении Кака-шуре. Прибыв туда в сопровождении шамхала, он изъявил желание жениться на туземке. Ему указали на дочь кака-шуринского узденя
Ака, по имени Тотай -- девушке редкой красоты и уже помолвленной за одно-сельца своего Искендера. Тотай была представлена Ермолову и произвела на него глубокое впечатление. Он тогда же изъявил готовность взять Тотай в Тифлис, при возвращении из похода. Но едва только Алексей Петрович выступил в Акушу, как Тотай была выдана замуж за Искендера, с заключением кебина, в видах воспрепятствования Ермолову увезти ее в Грузию. Расчеты эти, однако же, оказались тщетными. Возвращаясь из Акуши, Ермолов 1 января 1820 года достиг Параула, откуда отправил сына шамхала Альбору в Кака-шуру во что бы то ни стало взять и привезти Тотай. Поручение было исполнено с полным успехом. В момент похищения Тотай, отец ее Ака находился на кафыр-кумыкских мельницах, где молол пшеницу. Вернувшись домой и узнав об участи Тотай, он, не слезая с лошади, отправился вслед за нашим отрядом, который настиг в Шахмал-Янги-юрте. Там какая-то женщина указала ему дом, в котором находилась его дочь. Ака немедленно отправился к указанному месту, но переводчик Алексея Петровича, известный Мирза-Джан Мадатов, не допустил его к Тотай, объявив, что дочь ни в коем случае не может быть ему возвращена, причем вручил ему перстень, серьги и шубу Тотай и посоветовал ему отправиться восвояси.
Таким образом, Ермолов остался обладателем Тотай. Впоследствии шамхал, по просьбе Алексея Петровича, выдал ей свидетельство за печатями почетных лиц о знатном ее происхождении.
Тотай жила с Алексеем Петровичем в Тифлисе около семи лет и имела от него сыновей: Аллах-Яра (Севера), Омара (Клавдия) и третьего неизвестного по имени и умершего в самом нежном возрасте, и дочь Сатиат, или, как ее по обыкновению называли, София-ханум.
Живущую в Тифлисе в полном удовольствии Тотай часто навещали отец ее Ака и брат Джан-Киши.
По отозвании Ермолова, Тотай, отказавшись от принятия православия и поездки в Россию, возвратилась с дочерью на родину, где вышла замуж за жителя аула Гили Гебека, от которого имела сына Гокказа и дочь Ниса-ханум, вышедшую тоже за жителя Гили Сурхай-дауд-оглы.
Говорят, что Ермолов, при заключении кебина с Тотай, дал ей слово, что прижитых с ней сыновей он оставит себе, а дочерей оставит ей, что и исполнил. Тотай скончалась в июне 1875 года, а София-ханум вышла за жителя аула Гили Паша-Махай-оглы. Первая пользовалась от Алексея Петровича ежегодным содержанием в 300 рублей, а последняя, то есть София-ханум -- в 500.
Что касается первого мужа Тотай -- Искендера, то он, вследствие сильного огорчения от потери любимой жены, заболел и года два спустя скончался. Сатиат, подобно матери, пользовалась от отца ежегодным содержанием по 500 рублей, а за последний получила 1300 рублей. Она скончалась осенью 1870 года, оставив после себя трех сыновей и четырех дочерей (см. ниже).
Когда бывший наместник кавказский, великий князь Михаил Николаевич, в 1865 году, на пути в Дербент, остановился около селения Гили, начальник Дагестанской области, князь Л.И. Меликов, представил ему Сатиат. Удостоив ее ласкового приема, его высочество спросил: не имеет ли она к нему какой просьбы? Сатиат отвечала, что она просит освободить ее, как дочь русского генерала, от всяких повинностей.
Просьба эта удостоилась полного удовлетворения.
Об участи детей Сатиат мы можем сообщить кое-что только об Ухшиат. Она была помолвлена за двоюродного брата (по отцу) Джамал-Бамат-Кази-Хаджи-оглы, с которым впоследствии отказалась вступить в брак, так как страстно полюбила гилинца Казах-бея-Муртуэ-оглы. Видя такое нерасположение к себе любимой девушки, Джамал решился похитить Ухшиат силой; но она осталась непреклонной и, отказавшись от кебина, настоятельно требовала разрешения родных выйти за Казах-бея. Когда же никакие увещевания родственников и даже вмешательство в это дело начальства, в виде предупреждения вражды между двумя соперниками, оказались тщетными, Ухшиат было предоставлено действовать по личному усмотрению. Не изменяя раз данному слову, она повторила его Кахаз-бею, но за несколько дней до свадьбы, а именно 2 июня 1871 года, он был найден убитым в собственном доме.
Наконец, третьей кебинной женой Ермолова была бугленская жительница Султанум-бамат-кызы, с которой он заключил кебин во время пребывания с отрядом в Больших Казанищах. Алексей Петрович имел от нее сына Исфендиара, который, при следовании в Тифлис, умер в станице Червленной. Султанум, лишившись сына, не пожелала ехать далее и возвратилась на родину. Там она вышла за Шейх-Акая, с которым прижила сына Яхью, не имевшего потомства; Шейх-Акай умер, а через несколько дней после него скончалась и Султанум.
Для большей наглядности помещаю здесь в трех таблицах генеалогии кебинных жен Алексея Петровича:
Впоследствии император Александр II повелел признавать сыновей Алексея Петровича, получивших хорошее образование, потомственными дворянами и законными его детьми.
После оставления Кавказа Ермолов поселился в Москве, где жил на Пречистинке, в собственном доме, купленном им у княгини Хованской, имея при себе крепостную девушку из отцовского имения, которая оставалась при нем до самой его кончины.
Этими данными, сообщенными мне частью покойным тайным советником князем Джорджадзе, исчерпывается весь запас моих сведений о семейных делах Ермолова. Не отличаясь особенным обилием, они, тем не менее, совершенно достаточны, чтобы с уверенностью сказать, что в строгом смысле слова Алексей Петрович не переступал за пределы законов нравственности, хотя законы эти и не согласовались в данном случае с учением христианской церкви.