Я предвкушал хороший отпуск после пяти месяцев непрерывного путешествия и инспекций в Казахстане. Моя жена была все еще слаба после болезни, и поездка исчерпала резервы моей энергии. Но, вернувшись в Москву в ноябре, я узнал, что возникли серьезные неприятности на одном из крупнейших рудников Казахстана, где недавно была смонтирована новая установка для цианирования. Делать было нечего, пришлось возвращаться назад, и эта работа закончилась только в конце января 1935 года.
Там, на казахстанском руднике, меня застали новости, что Сергей Киров, второй человек в коммунистическом главном штабе после Сталина, убит. Это событие обрушилось на русских людей тяжелым ударом — сторонним наблюдателям трудно понять, насколько. Русские догадывались, по предыдущему опыту, что за убийством последует возобновление полицейского преследования в национальном масштабе, как было с 1929 по 1933 год.
Когда произошло убийство, в декабре 1934 года, страна только начала удобно устраиваться после болезненных лет, последовавших за второй коммунистической революцией. Власти выиграли и быструю атаку, и медленное изматывание групп, которые, по их мнению, стояли на пути социалистического развития. Все эти группы были ликвидированы, тем или иным способом, к середине 1933 года. Показав, что хозяева в стране — они, коммунисты пошли на компромисс. Они чуть не уморили голодом большую часть населения в 1931 и 1932 годах, пытаясь доказать, что социалистические принципы сработают, затем, наконец, решили их модифицировать.
Легализация старателей и арендаторов в золотодобывающей промышленности весной 1933 года была первой в ряде компромиссов. К началу 1934 года мелкие фермеры, которые до сих пор сопротивлялись вступлению в колхозы, получили разрешение оставаться как есть. Тем, кто вступил в колхозы, полагались определенные привилегии, которые могли убедить многих других присоединиться, без использования какого-либо насилия, будь эти привилегии назначены чуть раньше. Даже кочевникам снова были разрешены стада, хотя и не такие большие, как прежде.
Страна вновь успокаивалась, и люди приходили в себя после прежнего замешательства. Полиция все еще была занята организацией использования труда сотен тысяч кулаков, бывших священников и прочих. Но перестали хватать других, и те, кто избежал ликвидации, могли вздохнуть спокойно.
И тут случилось убийство. Киров, как все знали, был правой рукой Сталина. Новости о его убийстве вызвали оцепенение даже в таком далеком рудничном поселке, где я был в Казахстане. Люди, казалось, остолбенели и ждали, что сделают Сталин и его сотрудники.
Узнали они очень быстро. Полиция начала настоящие облавы на всех политических подозреваемых во всей стране. На людей уже были составлены списки, и достаточно просто было их найти и посадить в тюрьму.
Через несколько дней более сотни были расстреляны, без намека на открытый судебный процесс. Летом 1934 года правительство объявило с видом великого добросердечия, что полномочия федеральной полиции будут уменьшены, им уже нельзя будет арестовывать людей направо и налево и отправлять в ссылку на пять лет без суда. Теперь правительство объявило, что полиция получает назад свои полномочия, и их стали использовать с громадной решимостью и даже энтузиазмом. Число арестов и ссылок превысило сотни тысяч за несколько недель.
Могу свидетельствовать, что русские были чрезвычайно встревожены убийством Кирова. Но, подозреваю, их чувства проистекали не столько из жалости к Кирову, сколько из боязни за себя. Они прошли через две революции, и вторая во многих отношениях была хуже первой. Только условия стали возвращаться к нормальным, и тут произошло убийство. Я уверен, что русские в большинстве не хотели никаких трений с властями в то время, и много бы дали, чтобы убийства и его неизбежных последствий не было.
Ранее я рассказывал, как меня предупреждали в Берлине, до приезда в Россию, об активной роли, которую полиция играет в советской индустриальной системе. Я быстро узнал, что мне следует ожидать полицейских и агентов везде, где буду работать, и все, что они делают, считать само собой разумеющимся, не задавая лишних вопросов. Со временем я понял, что у федеральной полиции есть агенты, явные или тайные, на любом советском предприятии, на руднике или фабрике, колхозе или вузе, и в любой конторе.
К тому времени, 1934 году, я в целом представлял, как полиция работает в промышленности. Описывая организацию треста «Главзолото», я не упомянул один отдел, который имеется на любом советском предприятии, но не включается в диаграммы, рисующие управление в промышленности. Его откровенно называют «секретным отделом», и работает он независимо от других руководителей предприятия. Например, я сам был одно время главным начальником нескольких групп советских рудников или региональных трестов, и находился в руководстве самого центрального треста «Главзолото», но я никогда не имел никакого отношения к секретному отделу, и мне так никогда и не сказали, в чем состоят его функции.
Однако всем известно, что этот отдел представляет собой соединительное звено между федеральной полицией и предприятием. Именно этот отдел постоянно проверял весь персонал треста «Главзолото», исследовал «социальное происхождение» рабочих и служащих, находил тех, кто были священниками, торговцами или кулаками, и организовывал слежку за теми, кто мог стать «врагом народа», если использовать советское выражение для потенциальных вредителей.
В Соединенных Штатах поднялся невероятный шум, когда комиссия по расследованию, возглавляемая сенатором Робертом Ла-Фолеттом, выявила, что американские работодатели содержали платных осведомителей, которые выдавали себя за рабочих, находились среди работников, разузнавали настроения в их среде и писали отчеты об их поведении и мнениях. Коммунистическая газета в Нью-Йорке, всегда расхваливающая все, что происходит в Советском Союзе, использовала это расследование до последней буквы, чтобы показать, какие нехорошие люди — американские работодатели, без надежды на исправление.
Я, разумеется, не защищаю американских работодателей и их шпионов, но не могу понять, как коммунистические критики совмещают неприятие подобной тактики в Америке и безусловное одобрение всего, что происходит в России.
Могу свидетельствовать, что единственный «работодатель» в России, государство, нанимает больше осведомителей, чем американская промышленность вообще может себе позволить. Всегда молчаливо предполагается, на любом советском руднике, или фабрике, или в конторе, что какие-то работники — агенты полиции, и никому не известно в точности, кто агент, а кто нет. У полиции почти везде есть бесплатные агенты, чьи инструкции: сообщать обо всех подозрительных действиях или разговорах. На любом советском предприятии так много бдительности подобного рода, что советские граждане редко высказывают свои настоящие мысли, даже в небольшой компании, из страха, что среди них присутствует полицейский осведомитель. Все отчеты агентов, будь то профессионалов или любителей, очевидно, изучаются в секретном отделе. Известно, что эти агенты включают в отчеты даже сообщения о рабочих, которые постоянно ворчат.
Конечно, в тщательном полицейском надзоре в советской промышленности есть необходимость. В золотодобывающей промышленности полиция охраняет грузы золота, которые не занимают много места, и легко могут пропасть. Но они гораздо больше заняты поисками саботажников.
Саботаж был мне неизвестен до того, как я оказался в России. За все четырнадцать лет пребывания на аляскинских золотых рудниках, я никогда не встречался ни с единым случаем саботажа. Я знал, что в Соединенных Штатах встречаются люди, которые иногда пытаются повредить установку или технику, но как или почему они действуют, я не представлял. Однако, не проработав в России и нескольких недель, я столкнулся с неоспоримым доказательством сознательного и злонамеренного вредительства.
Однажды, в 1928 году, я отправился на электростанцию Кочкарского золотого рудника. Случайно, проходя мимо, я положил руку на один из главных подшипников большого дизельного двигателя, и почувствовал, что в масле песчинки. Я немедленно распорядился остановить двигатель, и мы обнаружили в масляном резервуаре не меньше литра кварцевого песка, который не мог туда попасть случайно. На новых обогатительных фабриках Кочкаря в отдельных случаях мы находили песок внутри редукторов скорости и другого полностью закрытого оборудования, так что внутрь можно попасть, только сняв защитный кожух.
Такой промышленный саботаж по мелочи до сих пор свойствен всем отраслям советской промышленности, и русские инженеры мало что могут сделать, а моему беспокойству, когда я впервые с ним столкнулся, они просто удивлялись. Он так часто встречается, что полиции пришлось создать целую армию профессиональных и бесплатных шпионов, чтобы сократить его. Собственно, на советских предприятиях так много людей следит, чтобы рабочие вели себя соответственно, что, подозреваю, следящих больше чем работающих.
Меня спрашивали, почему саботаж подобного рода распространен в Советской России, и так редко встречается в других странах? Что, у русских особая склонность к промышленному вредительству?
Люди, задающие подобные вопросы, очевидно, не представляют, что власти в России и вели, и ведут до сих пор целый ряд явных или неявных гражданских войн. Поначалу они сражались со старой аристократией, банкирами, землевладельцами, коммерсантами царского режима, и лишили их собственности. Я описал, как позднее они боролись с мелкими независимыми фермерами, мелкими розничными торговцами и кочевыми скотоводами в Азии, и лишили их владений.
Конечно, коммунисты говорили, что все делается для их собственного блага. Но многие из этих людей так не думали, и остались заклятыми врагами коммунистов и их идей, даже после того, как стали работать в государственной промышленности. Из этих групп пришло значительное количество недовольных, которые так сильно не любили коммунистов, что охотно повредили бы все, что смогли, на их предприятиях.
По этой причине полиция вела досье на каждого промышленного рабочего, и отслеживала их биографии до времени революции, насколько могла. Тот, кто принадлежал к одной из групп, лишенных собственности, получал пометку о неблагонадежности, и находился под пристальным наблюдением. Когда происходит что-нибудь серьезное, например, пожар или обрушение в шахте, полиция первым делом хватает этих людей. А в случае любого крупного политического преступления, такого, как убийство Кирова, облавы происходят в национальном масштабе.
Однако полиция, назначенная на советские промышленные предприятия, не ограничивается только наблюдением за потенциальными вредителями. Я знаю по собственным наблюдениям, что она организует и сеть тайных агентов среди рабочих. Факт остается фактом: любой смутьян среди рабочих, тот, кто много ворчит или пытается критиковать правительство, нередко пропадает без всякого шума. Полиция проводит такие операции со знанием дела и редко поднимает шум. Я не имею в виду, что с этими рабочими плохо обращаются; вероятно, их просто отправляют на отдаленные предприятия, вероятно, находящиеся под управлением самой полиции.
Американцам трудно понять, какую роль играет федеральная полиция при советской системе. У нас в стране федеральная полиция занята почти исключительно поиском преступников, и только совершивших старомодные преступления, с которыми мы все знакомы. Власти в России создали множество новых типов преступников, чтобы охватить практически всех мужчин и женщин, которые осмелятся противостоять любой политике, принятой правительством. Полномочия полиции были сильно увеличены, чтобы бороться с этими многочисленными новыми разновидностями преступников.
Я уже приводил в пример новые типы преступников в России: кулаки и прочие, противостоящие коллективизации и получившие несколько лет принудительного труда под полицейским надзором. Другой обширный новый класс преступников известен как «спекулянты». Например, жена рабочего выстоит в очереди в государственном мануфактурном магазине и купит двенадцать метров ткани — это предельное количество, которое магазин продает за один раз. Она будет стоять в очереди несколько раз, каждый раз по много часов, и в конце концов получит пятьдесят или сто метров ткани. Если она ткань продаст и получит хоть какую-то выгоду за свои мучения, она считается спекулянткой. Советские газеты часто сообщают о тюремных сроках, иногда до максимального в десять лет, для женщин, которые купили товары в государственных магазинах и продали с очень малой, по нашим понятиям, прибылью, если принять во внимание затраты труда.
Советская полиция также занята отысканием различных интеллектуальных преступников, как еретиков во время религиозных преследований в средние века. Если какой-нибудь советский гражданин осмелится сказать, даже в небольшой знакомой компании, что он против коммунизма, на него, разумеется, донесут в полицию, и его арестуют как «врага народа». Но теперь все еще изощренней, чем раньше; если какой-нибудь коммунист выражает мнение, которое в глазах правящей группы считается неортодоксальным, его передают в полицию для суда.
Отслеживать всех преступников, старого и нового типа, — большая работа и требует многочисленной полиции. Но перед советской полицией стоят еще и конструктивные задачи, как я уже намекнул. Поскольку она отвечает за всех мужчин и женщин, направленных на принудительные работы, и поскольку десятки тысяч людей были приговорены к ним, полиция управляет некоторыми из самых крупных строительных проектов и промышленных предприятий России. Они построили балтийско-беломорский канал и канал Москва-Волга, две тысячи двести миль транссибирской магистрали, используя для этой цели армию, по меньшей мере, из ста тысяч заключенных, которые работали не переставая три суровых сибирских зимы. Полиция также занимается строительством дорог в России, особенно крупных новых стратегических шоссе. Им разрешается привлекать крестьянский труд, не только труд заключенных.
Все российские железные дороги и границы охраняются федеральной полицией в форме. Они охраняют всех главных лиц в государстве и все публичные здания. Желая пройти внутрь такого здания, вы должны иметь на руках разрешение от офицера полиции, отвечающего за охрану здания, и на этом разрешении должна стоять подпись того лица, которого вы посетили внутри, иначе полицейская охрана вас не выпустит. Полиция охраняет фабрики и рудники примерно таким же образом, независимо от того, имеет объект военное назначение или нет.
Федеральная полиция была меньше заметна, когда мы прибыли в Россию в 1928 году, по сравнению с тем, когда мы уезжали в 1937. Мне кажется, что их функции росли, будто снежный ком. Что до их количества, оно увеличивалось и сокращалось в соответствии с политической атмосферой. После невероятной активности во время убийства Кирова был период сравнительного затишья в 1935 году и начале 1936. Затем, с обнаружением «вредительского» заговора среди высокопоставленных коммунистов в 1936 году и снятия начальника полиции, Генриха Ягоды, активность федеральной полиции стала более лихорадочной, чем когда-либо раньше, по моему опыту, и находилась на пике, когда я уезжал.
В том, что касается промышленности, однако, федеральная полиция не снижала активности в течение всего периода моего пребывания в России. Они считаются частично ответственными за то, что неладно в индустрии, — а многое, конечно, разлаживается в стране, где крупномасштабное современное производство вводится в строй впервые, работают необученные крестьяне, и руководят часто неопытные инженеры и управляющие.
Мне, как американцу, кажется, что федеральная полиция слишком глубоко задействована в советской промышленности. Полицейский ум, естественно, отличается подозрительностью и находит предумышленные преступления там, где их нет. Советские рабочие и служащие часто настолько «зеленые» в промышленности, что поистине надо быть умным человеком, чтобы разобраться, где вредительство, а где простое невежество. В советской индустрии хватает настоящего вредительства, знаю по собственному опыту.
Но знаю также, что полицейские агенты, как профессионалы, так и любители, стремятся отличиться. И вот они сообщают о любом пустячном промахе в каждой незначительной отрасли промышленности как о саботаже, и управляющие с рабочими погружаются в суматоху из-за одного полицейского расследования после другого, особенно в периоды политической напряженности.
Советские власти, с их раздутым полицейским аппаратом, кажется, попали в заколдованный круг. Чем больше полицейских агентов назначают в промышленность, тем больше получают докладов о подозрительных действиях, и тем больше расследований проводят полицейские, тем больше отстает промышленность, потому что работать некогда, все заняты, отвечая на вопросы полицейских. Когда сообщают об этом отставании, власти становятся еще более подозрительными, и назначают еще больше полицейских агентов. Новые агенты хотят показать себя более бдительными, чем их предшественники, и проводят расследования еще свирепее. Круг замыкается.
Когда мне сказали в Берлине, что мне следует подготовиться к полицейской деятельности в советской золотодобывающей промышленности, мне это не понравилось. И причин изменить мое отношение после почти десяти лет работы на советских рудниках у меня не возникло. Я могу понять, что какой-то полицейский надзор необходим в российской индустрии, хотя он не нужен на Аляске, например. В России все еще много людей, которые не приветствуют новый режим, и будут рады навредить ему, занимаясь саботажем в промышленности.
Но я уверен, что федеральная полиция приобрела слишком сильное влияние в советской индустрии, влияние, которое теперь трудно ослабить. Если они будут так же активны, как в последнее время, советская промышленность пострадает от слишком пристального надзора со стороны подозрительных полицейских умов.
Небезопасно разрешать любой полиции слишком большую независимость, как можно видеть на примере России. Федеральная полиция там стала слишком независимой, настолько, что они даже не доверяют свою корреспонденцию государственной почте или телеграфу. Не один раз я получал купе в набитом экспрессе благодаря любезности федеральной полиции, которая резервировала два купе для своих курьеров, но могла обойтись одним.