1798

О воспитании частном

Воспитание вообще есть наука, каким способом образовать, научать детей так, чтоб они учинились полезными и приятными для семейства своего, для отечества и были бы в состоянии доставлять и для самих себя благополучие.

"Легче,-- говорил Теогнис,-- дать жизнь, нежели добрую душу". Вот что воспитание должно постановить себе правилом. Всё доказывает нам, что человек при рождении своем не расположен ни к добру, ни к злу1, но что приносит только способности к восприятию тех нужд, коих он сам собою удовлетворить не в состоянии, страстей более или менее стремительных, смотря как телосложение и свойство его расположено от природы. Воспитать дитя -- значит употребить его естественное расположение, его свойство, его чувствительность, нужды, страсти на его усовершенствование или на учинение его таковым, каковым быть ему желаешь; сие значит показать ему, что ему любить и чего убегать должно, и снабдить его всеми теми средствами, которыми он может или приобрести желаемое, или избегнуть того, что ему ненавистно кажется; сие есть возбудить желания его к известным предметам и от других воздержать. Страсти, удачно направляемые, то есть полезно и для него и для прочих устремленные, сопровождают к добродетели, но оставленные буйству оных или худо направляемые учиняют его порочным и злым.

Некто славный нравоучитель2 воображал, что воспитание все может произвести над человеками и что все они равно удобны к восприятию образования, какое дать желаешь, поелику известно, как должно располагать их пользами; но опыт нас научает, что есть таковые дети, в разуме которых не можно возжечь никакого сильного впечатления, есть такие, которые ни к чему не пристрастны, есть робкие и отважные, есть опять ленивые, которых беспрестанно понуждать надобно, и находятся таковые, которых с трудом можно воздерживать. Есть имеющие природные дарования, другие тупы, у иных членосоставление слабо, у иных крепко, есть нравы тихие или возмутительные, недопущающие к себе никакого ограничения; мы видим души поверхностные и слабые, коих ни к какому предмету устремить не можно, как есть между тем такие, коих разум так стеснен, что никакое средство неудобно к чему-нибудь его побудить. Следственно, обманываются те, которые полагают, что воспитание во всяком человеке произвести может все, чего желаешь; воспитание распространяет только полученные от природы способности; оно тогда только с успехом сеять может, когда землю таким образом естество приуготовило, что может она соответствовать тем попечениям, которые для нее употреблены будут.

Самое начальное воспитание сперва занимается образованием, возращением, укреплением тела, научает, как должно в пользу себе обращать члены, учреждать надобности, воздерживать волнение страстей, естьли оные противны его благосостоянию; сие первоначальное воспитание предопределяет в воспитывающемся те существенные способности, которые производят влияние на все продолжение жизни. Но родители не обращают довольно внимания своего на сию первейшую часть воспитания, они поручают детей попечению кормилиц, потом смотрительниц, исполняющим умы воспитанников своих страхами, ложными понятиями, пороками и глупостями, какими они сами заражены; и из их рук вышедших детей увидишь привыкнувших ко лжи, обманам, к малодушию, обжорству, к неге. То развращаемые угождениями и ласкательством, то невременно исправляемые, они находятся уже исполнены противоборствующими страстями, многими обдержащими их заблуждениями и предрассудками, до самого последнего конца жизни их мучащими и которых последственное воспитание, хотя бы и благоразумно было, не в состоянии уже истребить. Первые самые минуты жизни, вообще сказать, бывают пренебрежены, но заслуживают, чтоб подумано было об них с лучшим вниманием; они завсегда почти определяют человеческой нрав. Платон приписывает падение Кирова престола3 тому, что по смерти дети его поручены были воспитанию женщин, которые, угождая возраждающимся страстям, не побуждали их к добродетелям, кои были бы их достойны.

"Ты человек,-- сказал Менандр,-- то есть животное, более всех к переменам счастия расположенное". Взяв сие за основание, воспитание не должно быть поверяемо женщинам, которые вместо того, чтоб укрепить дитя, расслабят его еще более, нежели как он сотворен от природы. Непостоянство жизни человеческой заставляет богатых принять непременным законом, дабы они детей своих не к роскоши, тщеславию, нерадению и беспечности приучали, но чтобы заблаговременно упражнениями и трудами укрепляли их тело, предваряли разум против нечаянных поражений рока. Ничего нет несчастливее, как видеть детей, воспитанных родителями тщеславными, привязанными к чувственным наслаждениям, к нежностям, ибо подобное воспитание заставит их почувствовать всевозможные огорчения, какие только в жизни вообразить можно. Оно отъемлет у людей ту доброту, то действие, то сильное сложение, которые приличествуют их полу. Расслабление, леность и роскошь производят бесполезных членов обществу и тягостных самих себе. Дети, приучившиеся к пышности, нежности, видя себя беспрестанно услуживаемых, могут быть в продолжение жизни весьма несчастливы, когда увидят себя лишенными тех пособий и покоя, которые привычки постановила им необходимостию. Что принадлежит до женщин, они должны иметь воспитание больше мужественное: оно, придал им силы, сделает их способными раждать детей с большею крепостию, оно отвратит их от множества слабостей, болезней, каким они обыкновенно бывают порабощены. Но от самой нежной юности воспитание, кажется, поставило себе предметом, чтоб ослабить у детей тело, разум и сердце помрачить ложными понятиями, гибельными страстями, а наипаче тщеславием, которому более всего стараются споспешествовать; впоследствии воспитания, вместо того чтоб истреблять вредные впечатления, полученные от кормилиц, смотрительниц и иногда от слуг, которым бывают дети преданны, их обыкновенно утверждают еще и учиняют оные непременными. И каким образом родители или наставники, бывши исполненные сами заблуждениями, предрассудками, страстями, тщеславием, могут подумать об исправлении недостатков первоначального воспитания? Каким образом отцы и матери, напыщенные своею породою, подстрекаемые гордостию и привязаиностшо к богатству, объятые развлекающею их роскошью, нарядами, модами, могут истребить в детях ложные понятия о сих вещах, от самых нежных лет ими внушенные? Воспитание обыкновенно ныне есть не что иное, как вдохновение страстей и тех привычек, какими люди сами бывают возмущаемы; надлежит самому иметь доказательное воспитание, дабы быть в состоянии сопровождать детей по пути, ведущему к добродетели.

Пример родителей, так как мы уже сказали, делает детей или добродетельными, или порочными. Сей пример есть для них непрерывная неправильная наука, которая сильнее действует над ними, нежели часто повторяемые уроки. Отец пред очами детей своих есть существо самое превосходнейшее, самое могущественнейшее, то, которому они более всего стараются учиниться подобными.

Что может тут произойти, когда родители непостоянны и без нравов. Дитя мгновенно получает желание подражать тем людям, которые им управляют, поелику они почитают их сведущими о средствах, доставляющих им удовольствие, ибо подражать значит не что иное, как испытывать средства, которые употребляя другие получают свое удовольствие или счастие. Тщетно развращенные отцы твердят детям своим: "Делайте то только, что вам говорят, и не делайте ничего того, что вы видите нас делающих". Воспитывающийся сокровенно возразит ему: "Хотя ты волен в действиях своих, однако ты поступил бы иначе, если бы случилось для тебя какое-нибудь удовольствие, которое ты скрыть от меня должен, но я, невзирая на твои наставления, тебе последую".

К частному воспитанию и к всегдашним почти гибельным домашним примерам присоединяются еще обыкновенно вредоносные общие предрассудки, ибо молодой человек, вышедши из рук своих родителей и наставников, поражается первее всего развратными примерами, не слышит, как только учения ложные, находит, что все окружающее его состоит в вечном противуречии с теми правилами, в которых бы его наставить можно было; из сего он составляет заключение поступать как и прочие; здравые понятия, которые, естьли случайно и впечатлелись в его воображении, тотчас истребятся; он предается стремлению и отрекается от правил, служащих как будто к тому только, чтобы почитать их ему смешными и странными, затворяющими только путь, ведущий его к благосостоянию.

Без сомнения, много есть таких родителей, которые чувствуют важность доброго воспитания, знают преподавать оное сами, но сколько есть таковых, кои весьма малое имеют понятие, в чем состоит воспитание, и еще и того менее таковых, кои бы имели способности преподавать его сами и назирать над оным со вниманием. Иногда отец, занятый своими делами, другой, преданный своим удовольствиям, забывают, что у них есть дети. Там мать, в рассеяние погруженная, помышляет только о нарядах, о забавах своих, о любовных хитростях и должностию почитает весьма низкою дстями заниматься. Таким-то почти образом дети разных состояний людей обыкновенно преданы бывают в руки домашнего смотрения, ничему полезному их не научающего; в сем-то обхождении дети провождают время, тут научаются они представлять лице тщеславия и, не быв ни от кого упрекаемы, научаются господствовать над своими слугами. Ничего столь успешно не перенимают, как познание о тех преимуществах, которые порода и богатство предоставили им к обладанию; самые первые уроки, ими получаемые, суть уроки высокомерия и пороков, ничем уже впоследствии не изгладимых.

Выходя из-под начала слуг и надзирательниц, дитя предается в руки наставника, почасту нимало не имеющего тех качеств, которые бы споспешествовать могли к образованию разума и сердца его воспитанника; по когда счастливый случай представит и такового, имеющего хотя бы и самые редкие качества, однако тщетно будет сообщать оные ученику непослушному и издавна развращенному. Кротость несовместна при воспитаннике высокомерном; строгость опять его возмущает и приводит в негодование его родителей, хотящих, чтобы кровь их уважена была даже и в глупостях, чинимых их детями. Таким-то образом наставник, всегда воспящаемый4, оставляет своего ученика неприязненной судьбе его, не занимает нимало успехами его знания.

Большею частию родители и вовсе не стараются обрести просвещенных наставников, ибо достоинства других для них чужды или бывают предметом их презрения. Благородный ничем более не занимается, как своею породою, богатый уважает только единое свое богатство; и оба они то только и представляют себе, что как может бедный ученый удостоиться внимания таких людей, каковы они суть. Тот, коего назначили они попечителем к детям своим, не иначе видится им как наемник, как слуга, единое от них уничижение заслуживающий. Отец просвещенный только может во всей силе чувствовать важность препоручения залога, смотрению другого поверяемого, таковой видит в наставнике сыну своему почтенного друга, принимающего бремя воспитания, как к его, так и к потомственному благосостоянию споспешествующего. Несмысленный же, презирающий рачение о сыне своем не понимает, что от него зависеть может как счастие, так и честь всего его семейства. Ты препоручил сына твоего рабу для воспитания, говорил древний мудрец5 отцу богатому и скупому: хорошо делаешь! Ибо вместо одного, ты будешь иметь двух рабов.

Итак, когда мужеское воспитание почти повсемественно пренебрежено, то воспитание женщин, долженствующих быть супругами, матерями, кажется совершенно забыто. Музыка, танцование, шитье -- вот обыкновенно почти вся наука, преподаваемая младым девицам, долженствующим некогда управлять семействами. Вот те совершенства, те качества, которые требуются от того пола, от которого "зависит благополучие наше! Мать думает, что она много делает, когда мучит дочь свою безделицами, долженствующими быть для самой ее предметом пренебрежения и дочери внушить такое ж о них понятие. Но сии мелочи представляются столь важными для большой части матерей, что учиняются повседневно неисчерпаемым источником негодований, гнева, а для дочерей -- источником слез и отчаяния. Вместо того чтоб обратить сердца их к добродетели, вместо того чтобы заставить их познать должности, которые им некогда исполнять должно, вместо того чтоб украсить разум познаниями, удобными освободить их от скуки, в продолжение их жизни более, нежели мущин, обременяющей, воспитание их, кажется, печется о том только, чтобы дать им совершенное понятие о нарядах, тщеславии, о модах, о собраниях, балах и театрах, не думая вовсе о внутренних украшениях разума. Преподают уроки волокитства, приучают их к владычеству, которое они в совершенные лета обыкновенно распространяют, наставляют правилам, как можно возбуждать страсти, вместо того чтоб они совершенное от них имели отвращение.

Не должно удивляться, естьли видишь женщин, возрощенных иногда в таковых правилах, что не имеют они нужных качеств, споспешествующих общему и частному благополучию, и не знающих и самим себе доставить постоянное счастие.

Не надобно удивляться, видя их впадающих тогда в сети, волокитством поставляемые, находя их бессильными, дабы посредством душевных качеств остановить своих обожателей, которых красота их на несколько минут обольстила. Девица, которой воспитание ничего лучше не представило, как искусство прельщения, не замедлит показать сего на опыте, когда почувствует, что она свободна; вот следствие хитростей и беспорядков между супругами, вот следствие женского развращения, излишество коего влечет обыкновенно к разорительным забавам и к удовольствиям преступным; от сего-то раждается та пустота разума, что естьли красота их уже увяла, то учиняет их бесполезными, несносными в обществе, беспокойными и заставляет их или в пронырствах, или в мрачном набожничестве искать своего утешения от скуки, их пожирающей.

Сие очевидно, что жалостное воспитание, женщинам преподаваемое, производит их слабости, неосторожности, легкомыслие и беспорядки в обществе, которые, учиняя их несносными себе и досадными, оканчиваются наказаниями, собственными их слабостями навлекаемыми. Родители, быв без всякого расположения, не думают порядочно научать сии чувствительные существа, не стараются вооружить их против опасностей их собственного сердца, не помышляют вдохнуть в них твердость и добродетель, можно сказать, что они опасаются, чтобы возвышение разума и сердца не отняло чего от приятностей тела. Они не видят сего, что просвещенный разум придает красоте более величества и что добродетель учиняет сию красоту более любезною и занимает место ее, когда она существовать уже не будет. Как скоро увядающие цветы, женщины сотворены нравиться только на некоторое время. Следовательно, не должно ли стараться учинить сие почитание вечным, которое им в рассуждении красоты их оказывают? Сколько красота имеет прелестей, когда она сопровождается стыдливостию, дарованиями, благоразумием, добродетелями! Женщина благообразная и добродетельная есть зрелище самое восхитительнейшее, какое только природа представить может взорам нашим.

Пол прелестнейший, пол, созданный для распространения сладости и удовольствия в жизни, да не отвратится просвещать разум свой, ибо нужные познания не повредят их приятностей. Да потщатся более всего приготовить сердце свое, природою ко всем гражданским добродетелям расположенное. Да будет сие единственное средство, которым они навсегда будут нравиться; сим получат они лестнейшее владычество, нежели то, которое, раждаясь от их прелестей, мгновенно исчезает; сим остановят они спои чувствования и возбудят их, когда закон того востребует, обратят к себе почитание самое чистосердечное, самое твердое, самое желаемое, и не то, которое рассыпают обманщики, ищущие только воспользоваться слабостию их и легковерием; они будут почтены, отличены во всю свою жизнь, в престарелости и в уединении найдут в своих усовершенствованиях утешение; они насладятся общим уважением, искренностию, предпочитаемою шумным увеселениям и сим ничего не значущим забавам, ничего более не производящим, как мгновенное удовольствие и скуку беспрерывную.

Всяк, достойно о сем предмете рассуждающий, признается, что примеры, предъявленные римскими и лаке-демонскими женами, могут убедить нас к признанию, что женщины, направляемые воспитанием более мужественным, удобосклонны к восприятию величия душевного, патриотизма, восторгов славы, твердости, бодрости -- одним словом, великодушных страстей, заставляющих стыдиться сих преданных неге и роскошью изможденных мущин.

Не можно никоим образом сомневаться, что поведение женщин имеет влияние самое чувствительнейшее на нравы мущин. Следовательно, все заставляет нас признать, что доброе воспитание, данное самой любезнейшей половине человеческого рода, произведет удивительную перемену в другой. И каким образом сего и прочих гражданских добродетелей достигнуть можно, как не воспитанием учрежденным? {К сему счастливому преобразованию сердец, от общественного воспитания ожидаемому, подает сладчайшую надежду высочайшее покровительство, которым ее императорское величество всемилостивейшая государыня императрица Мария Федоровна удостоивать изволит воспитание благородных девиц, благоволив возложить столь драгое попечение на священную свою особу; таковое покровительство сопровождается равномерным благоволением и рачением о распространении просвещения, о учреждении полых училищ и о исправлении воспитания всеавгустейшим супругом ее всемилостивейшим нашим императором Павлом Петровичем: благополучны училища, под сению таковых покровителей и попечителей процветающие!} Итак, когда видим, что и в недрах самых лучших семейств совершенное воспитание бывает редко, требуя многих вспомогательных оному от природы, от знания и обстоятельств действий; когда человек, одаренный всеми добродетелями, редкими качествами, характера приятного и кроткого, неутомимой твердости, глубокого знания о человеке и о раскрытии его разума, единственно занимающийся направлением своего воспитанника, не дающий почувствовать ему, что он им руководствует; когда, говорю, сей человек, невзирая на столько способствующих ему средств, имеет еще нужду, чтобы воспитанник его был счастливого от природы расположения, чтобы родители и окружающие его имели нравственный характер; когда один злой или глупой служитель при мгновенном приближении может опровергнуть попечения многих лет; когда во все продолжение времени он, так сказать, не должен делать ничего, что бы не было или приготовлено, или к пользе употреблено в действо к усовершенствованию воспитывающегося; когда деяния, а не слова; когда пример больше, нежели наставления, опыт вместо правила должны быть образованием человека; когда должность и поведение наставника так должны быть сокрыты от взора воспитывающегося, чтобы он не приметил, что его обучают, но что наставник при нем как сотоварищ, как поверенной, как друг; когда дитя любопытством вестися должно к познанию, свободою к трудам, забавами к упражнению; когда даже в многочисленном обществе так мало находится людей, кои могли бы в настоящем их состоянии дать приличное детям воспитание, и когда, словом сказать, делают оное претрудным рассеянность и склонность к забавам, отвлечения, от тщеславия и гордости происходящие, должности гражданские, предрассудки и заблуждения, почти повсемственно распространившиеся и существенно воспитанию противуборствующие, чрезмерная любовь родителей к детям своим, неуместная бережливость в рассуждении здоровья, мелочное угождение предлагать им всякие услуги, даже и в то время, когда они вовсе нужды не имеют, излишние попечения, производящие в детях некоторое малодушие, некую душевную слабость, удобные истребить всякой род бодрости, чувствия собственных сил своих, неважные отличности, малые и ничего не значащие выгоды, вовлекающие наставника в самые трудные обязанности, которые чтобы хорошо исполнить, потребно пространное знание, просвещение и совершенство характера, наконец, развращение нравов, противу коих законы и беспрестанно бывают в борьбе, -- все сии препятствия, недостатки не явно ли возвещают, сколь мало можно получить выгод от воспитания домашнего и скольких еще останется неудобств от него опасаться. Вот как частное воспитание способствует мало к произведению отменитых членов общества!

И наконец, обращаясь на все состояния, увидишь, как в простом народе разные причины противоборствуют должному направлению нравов. Бедность и невежество, смерть родителей, нерадение отцов, нужда исправлять свои работы, множество разных других упражнений сих разрядов граждан, трудами только своими имеющих пропитание и которые, лишены быв, так сказать, рассуждения, не имеют ни малейшего понятия ни о добродетели, ни об отечестве, ни о нравах, иногда развращенные примерами господ своих, нередко размученные изнурениями, они становятся злыми и вовсе не способными вдохнуть детям своим чувствования честные.

Естьли сии рассуждения довольно доказательны о слабости частных воспитаний, то сколько сказать можно в пользу воспитания общественного и сколь оно действительно предпочтительнее первого, невзирая на неизбежные несовершенства и его сопровождающие!

О воспитании общественном

"Законы воспитания, -- говорит Монтеский, -- суть первые приемлемые впечатления; и поелику они приуготовляют нас к гражданской жизни, то каждое семейство должно быть управляемо по правилам великого семейства, все в себе заключающего". Следственно, необходимо нужно, чтобы во всяком государстве воспитание юношества было соглашено и совмещено с природою, с предначертанием и с правилами правительства.

Всякой род правительства имеет свое свойство, свой предмет и свое особенное основание. Его свойство состоит в постановленном законоположении, имеющем целию известный предмет; его предмет есть та точка, к которой оно существенно привлекается; и его основание есть действующая пружина, предмет сей исполняющая. Из сего общего понятия о правительстве ясно означается, что его основание есть часть самая существеннейшая, которую, так сказать, можно назвать его душою, и есть самое начало, приводящее машину в движение, дающее ей жизнь и силу. Из чего непосредственно заключить и постановить за непременное правило должно, что сие начало, которое учреждает, одушевляет и укрепляет государственное тело, есть причина самая важнейшая, причина, коею учредители воспитания должны более всего заниматься, которая должна сильнейшим образом впечатлеться в разуме каждого члена общества.

Все правления, следуя Монтескию, могут подразумеваться под тремя видами, кои суть республиканское, деспотическое и монархическое. Республиканское -- в котором государство управляется многими, где знатные и народ совокупно управляют, как было в Риме и как ныне в Голландии; деспотизм -- где государь есть властитель беспредельный, имеющий право на жизнь и смерть своих подданных таким образом, что единая его воля составляет все законы, как в Турции; монархия или единоначалие -- где один пользуется властию беспредельною, но управляя по законам постановленным и определенным, как в России, в Гишпании и проч.

Из всех сих правлений монархическое есть, без всякого сомнения, самое лучшее и самое совершенное, менее всех разным неудобствам подверженное; деспотическое есть несправедливое и мучительское; республиканское всегда близко к своему разрушению, где одного честолюбца довольно для опровержения оного. Римляне служат довольно достаточным к сему примером в лице Юлия Кесаря. И потому остается лучшим монархическое, где государь, наследуя государство, всегда занят сохранением того величества, какое имело оно у его предшественников; и хотя он имеет власть переменять законы, но делает сие для того, чтобы, когда оные недостаточны, учинить их лучшими и совершенными, и совсем не для того, чтоб, уничтожая законы, понизить их и, сим воспользуясь, постановить власть беспредельную. Но какое бы правление ни было, надобно признаться, что естьли желать, чтоб оно было прочно и непоколебимо, то необходимо потребно, чтоб оно сообразовалось свойству и духу народа и которое всего бы менее порабощено было превратности непостоянства человеческого. Никакое другое не может лучше сообразить все сии преимущества, кроме монархического, где государь есть отец, а подданные его суть дети.

Вот самая необходимая для юношества наука, вот самый существеннейший пункт в системе предполагаемого воспитания! Особливо никому столь не нужно знать постановления государства своего, как юношеству благородному, а паче к военному состоянию определенному, ибо, чувствуя доброту законов, оно тем с большим рвением защищать как их, так и отечество стараться будет.

Читая историю, дух природного любопытства заставляет нас с нетерпеливою стремительностию обратиться на всеобщие происшествия, от которых душа наша погружается в удовольствие и в отвращение, в радость и отчаяние, взирая, как изменения великих государств или свойство и участи начальствующих действователей на позорище мира сего в нас могут сделать впечатление. Когда рассматриваем, каким образом великие государства восходили до самой высочайшей точки величества своего, как исчезали под собственными своими развалинами, как благоденствовали внутренними учреждениями, как вспомоществовали соседям, их окружающим, как были жертвою междуусобных враждований, повергающих их в бездну злополучий, или, наконец, как стремились они к отъятию прав человечества, следуя вдохновению правительства, под которым они находились, -- словом, когда снесем все сии обстоятельства, когда разберем действия и их причины, когда сообразим все пути добродетели и порока, познаем постепенное их на каждого особо влияние и всех вообще на все государственное тело, -- тогда уравнение сие откроет нам, ч то все предприятия, деяния и происшествия в истории, зрению нашему представляющиеся, все многоразличные обычаи, постановления, как гражданские, так и духовные, разные системы государственные и касающиеся до нравов, самое состояние государств, их начало, их узаконения, их величество, колеблемость и самое разрушение должно приписать естеству и силе воспитания. Оно небольшую Афинскую область возвело на самую удивительную степень величества и славы; оно сохранило удивительную крепость и суровую дисциплину Спарты в продолжение семисот лет и Рим заставило почитать дивом всего света {Римляне не имели учрежденного воспитания, но вознаграждалось оное нравами, общим мнением, ведущими воинственный народ ко всем оного усовершенствованиям. Как в престарелых, так и в юношах беспрестанное соревнование одного к другому в приобретении славы, устремление побеждать неприятелей, отличать себя подвигами мужественными и великими, самые малые отличия, но в велико поставляемые, были следствием самых изящнейших добродетелей, благодарства славнейших деяний, добронравия народного характера. Иногда сказанная полководцем похвала, оратором речь, справедливые награждения, чрезвычайная строгость во образе всякого рода жизни, и, что более всего, общие и частные примеры, семейственные наставления заменяли то, что бы общественным учрежденным воспитанием в то время едва ли с лучшим успехом произвести возможно было. Рим был оное воспитание, училище целого римского народа.}. Но небрежением воспитания мудрость, добродетель, храбрость и могущество Афин, Спарты и Рима остались известны только по истории.

Сии понятия о правительствах не ясно ли убеждают нас, что сие воспитание производит общественные постановления и что оно есть оных следствие. Оно произращает нравы, учреждает могущество, должную деятельность, благополучие народа; оно соглашает начальствующих с повинующимися, страсти примиряет с законами, веления с природою. Когда народное спокойствие утверждается на благонравии, воспитанием внушаемом, тогда основание его будет прочно и незыблемо; но естьли воспитание не образует юношества, тогда, без сомнения, развращены нравы, тогда увидите человека, лишенного прав своих, собственность, похищаему алчною и все поглощающею жадностию и корыстолюбием, бессильного, гордынею подавляемого, и самую невинность, наглостию и силою угнетаемую.

У древних общественное воспитание было одинаковое для всякого члена общества. Сын воина, генерала, священнослужителя, судии, последнего класса гражданина и начальника народного были воспитываемы, питаемы и одеты одинаким образом. Едва младенец достигал шестого года возраста, как отечество и[с]требовало его от родителей, которые с охотой оному поверяли. В нынешние времена невозможно, чтобы всякий разряд общества воспитываем был одинаким образом. Воспитание может быть повсемственное, но не одинаково, общественное, но не единственно. Довольно, естьли крестьянину, ремесленнику и проч., не смешивая их состояний, нравоучение предпишет исполнять постоянно должности, приличные их званию; наставит быть всякого справедливым, научит соглашать пользы свои с пользами другого, вспомоществовать взаимными пособиями, сохранять обоюдную любовь с ближними, отвратит от ненавидения, яко порока, уничтожающего общественное согласие, поелику всякое общество есть взаимное соглашение, которого твердость зависит от частей, оное составляющих. Наставление, самое для людей важнейшее, принимаемое как в частности, так и в общем составе, состоять должно в том, чтобы заставить каждого почувствовать, что разделенными пользами не можно споспешествовать к составлению продолжительного благополучия, что оно есть следствие взаимных содействий каждого и всех вообще на все целое. Следственно, люди хотя не могут получить одинакового воспитания, то по крайней мере можно образовать их вообще и обратить умы их к известным предметам, дать известную степень одинакости в страстях народа и его направлениях. Нет двух человек, совершенно один с другим сходствующих, смотря как на сложение тела, так и на способности разума; однако находится общее сходство как в поступях, так и во мнениях всех людей вообще. Например, два гишпанца не имеют сходствий между собою, но во всей нации приметишь важность, угрюмость, суеверие, нерадивость к трудам.

В Лакедемоне6 воспитание не только что было чрезвычайно, но превращало некоторым образом природу человеческую, возбуждая все ее действия. Спартанец, исключенный из совета 300 членов, восхищается, что отечество его имеет 300 человек более, нежели он, достойных доверенности оного; юноша, распростертый пред жертвенником Дианы, умирает под ударами, не произнося ни единого слова, не показывая ни единого знака скорби и неудовольствия {Все древние писатели с удивлением говорят о сем неудобопонятном терпении, которое спартанские юноши имели во время их бичевания. Сие ежегодно совершалось пред Дианиным жертвенником для того, говорит Ксенофонт, что тот, который преносит мучения сии в продолжение нескольких минут, пользовался должайшее время похвалами и почтением народным. Утверждают, что многие из них умирали под ударами сей пытки, не испущая ни единого вздоха.}; молодой человек в предназначенном сражении охотнее соглашается умереть, нежели остаться побежденным; жена приносит жертвоприношения за то, что муж ее предал живот свой, спасая отечество; и матери почитают своим благополучием, что сыны их пали на Левктриаиском сражении7, в то время как другие оплакивают живых, но побежденными возвратившихся.

Преходя потом от воспитания спартанского к нравам римлян, увидим, сколько сии нравы способствовали в продолжение столь долгого времени врачеванием своим недостаткам законов, постановлениям, богослужению и сколько даже награждали погрешности оных. Видим, с одной стороны, как излишество власти родительской умерялося кротостию ее употребления; зрятся совмещенными свобода разводов и бесчисленность супружеств, в продолжение многих веков беспрестанно совершавшихся, страшное бесчеловечие наказательных законов и отческое сострадание о жизни гражданина, частые беспокойства, но не происходящие никогда возмущения, правила утеснения в системе правительства и непоколебимые основания свободы в деяниях частных граждан, непомерная гордость сената и чрезвычайное воздержание в сенаторах, ненависть народа к сенату и снисхождение сената к распрям народным, омерзение к монархии и удивительная доверенность к беспредельной власти диктатора. Мы видим, как нравы торжествовали над самым даже суеверием. Тщетно нисходит порок под видом почитаемого божества для восприятия между людей своего пристанища: нравы изгоняют его с негодованием. Видим добродетель, чтимую Лукрециею8 в то время, когда торжествуют распутства Юпитера, когда непорочная весталка боготворит бесстыдную Венеру.

Сам опыт показывает слабость законов без нравов. Когда общество развращено, врачевания, прилагаемые распутству народа, учиняются обильным источником пущего развращения. Ценсура, определенная для назирания над нравами, претворяется тогда в страшную инквизицию {Гишпания.}, в орудие притеснения и мстительности, посредством коих несколько человек открытым лицом нападают на безопасность общественную. Ценсура сия вместо того, чтоб истребить растление нравов, воздерживает его и распространяет. Возлагает постыдную лихву на общественное развращение, на распутную жизнь, на самые даже преступления. Вместо того чтобы воздерживать души от низкости и измены, они исполняют общество подлыми доносителями, гнусными наемниками, отваживающимися покровительствовать пороку и предавать гонению добродетель, их презирающую. В таком обществе увидишь самую даже веру неисчерпаемым источником пороков и преступлений. Там святилище бога истины преображено в торжище, где нечестивый осмеливается покупать очищение грехов своих на счет бедного удела, отъятого им у сирого и вдовицы, мысля сею жертвою приобрести спокойствие невинности и истребить угрызения порока.

Естьли воспитание в Спарте, нравы без воспитания в Риме, иногда общественное научение без воспитания и нравов имели великое преимущество, то каких успехов, каких действий ожидать можно тогда, когда все сии совокупленные силы вместе были бы направлены на предмет общественного блага!

Естьли Ликург силою воспитания мог образовать народ, воинственный до безумия, народ, которого ни несчастие, ни сила, ни отважность не колебали; когда воспитание в сей Спарте могло в женщин влиять величие души и удивительную силу воображения, то для чего нельзя возродить в них теми же средствами чувствия столь же высокие и великодушные, учиняющие их более полезными своему отечеству, более приятными их супругам и более уважаемыми от чад своих? Когда воспитание противуестественное могло производить над людьми столь сильное могущество, для чего же воспитание, которое, вспомоществуя природе, способствуя к раскрытию оной, не имело таковой же власти?

Естьли добродетель царствовала в Риме в недре гражданского несогласия и посторонней войны, между беспрестанною борьбою высокомерия и вольности, патрициев и народа, сената и трибунов, под законами непостоянными и правлением переменным, где вера без нравоучения и богослужение было развратное, -- то не может ли она являться во всем блеске в недре тишины и спокойствия, в правлении постоянном и благоустроенном, тут, где вера старается возвысить нравы и способствуют спокойствию законов.

Естьли рассудок, толикократно удерживаемый, гонимый, исступлением и силою попранный, невзирая на толикие препятствия, произвел удивительные перемены в Европе, то чего не можно ожидать от него, когда он ободрен и защищен будет правосудием, когда законоисполнители призовут его на помощь, да придаст он святость их решениям?

Естьли степени просвещения нашего снабдили нас, так сказать, силою преодоления над самою природою и заставили ее действовать по желаниям нашим; естьли могущественная человеческая рука может измерять обширное пространство воздуха, управляет громы, укрощает ветры и воды, растениям и животным дает новые невидимые силы, созидая, так сказать, как в тех, так и в других новые роды, образует новыя влаги; естьли, словом, разум человеку дал столь сильное владычество в физическом, мире, -- то для чего ж не можно надеяться получить господствования в мире нравственном? Естьли бы направить шествие разума человеческого и отвратить его от тщетных упражнений, обрати его совершенно к предметам, пользы общественные составляющим, то таковое над миром нравственным пренобеждение соделалося бы причиною непременности как счастия, так и добродетелей общественных и столько явилось бы преимущественно, что не стали бы более оное почитать невозможным привидением. Общественное воспитание может только произвести все сии пользы!

Так, действительно, воспитание общественное есть единое только средство к восстановлению всего того, что относится к истинному просвещению, к восстановлению в совершенстве всех выгод, всех добродетелей, каковые общество иметь должно. Там люди познают, в чем состоит сие общество и какие суть его обязательства, чего, в частности, многих воспитаний приобрести не можно. Тут истребится причина общественного расслабления, от несогласия и разделения проистекающая. Привычка от самого детства жить вместе в таких летах, в которых побудительные причины к разделению редки, скоры и удобопреходящи, укрепит общее соединение, приобучит граждан взирать друг на друга как на части одного тела, как на детей одного отца, как на членов одного семейства. Неравенство состояний и имений, поставленных на одной черте, истребит несчастные свои действия, произведет связь, непосредственно всех наровпе поставляющую, и глас могущественный, глас природы, возвещающий и напоминающий человеку беспрестанно об оной, обретет граждан, всегда к тому расположенных. Дети не будут оставлены сему скучному уединению, учиняющему душу их пусту и характер дикообразным; общество их собратий даст заблаговременно сию нужную силу, в течение жизни их столь необходимую. Приучаясь чувствовать нужду в равных себе, во взаимных забавах, летам их свойственных, они привыкнут быть внимательными и благодарными; и сия беспрестанная мена их усердных друг к другу услуг возродит в душе их нежную любовь к обществу и чувствованию взаимные между людей зависимости. Они научатся подвергать волю свою воле других, быть кроткими, прилежными, чувствительными, благодетельными, ненавидящими упрямство, презирающими исступление гнева и научатся ограничивать пределы естественного побуждения к свободе. Тут соревнование откроет дарования, ибо награждения воздадутся за отличные достоинства, чего в домашнем воспитании никак произвести не можно.

Но сколько общественное воспитание ни должно быть неисключительно для всякого члена общества, но нельзя, однако, не поверять детей воспитанию частному семействам знатным и вместе добродетельным, людям испытанным и честным, где отец относительно чад должен быть владыка, судия, законодатель и в сии ограждения законы уже не вступают. Там отец семейства, быв добрым гражданином, окончив подъятые в пользу отечества своего труды, окруженный младыми леторасльми9, естьли отдохновение свое полагает в приготовлении на служение государству по себе преемников, с честию и славою заменить его долженствующих; естьли его правила, наставления, а что более пример действуют живо над сердцами его чад; естьли он вливает в них свой дух да отечество его приобретает новых сподвижников, во всем ему подобных; естьли из сего училища, в котором ничто не убивает духа, не отнимает способностей, не устремляет ко вредным страстям, не теряет времени, посвященного попеременно трудам и учению; из сего училища, говорю, естьли явятся юноши здравые, благорассудительные, с совестшо и верою соглашенные и в продолжение бдительнаго воспитания предохранены от всех бедствий, с молодостию их сопряженных; когда под надзиранием ?их родителей слабые силы тела укрепятся, душа, облекшись в велелепие, восприимет величество и человек явится на позорище мира сего знаменитым предметом, внимание всех па себя обращающим; когда сим первым основанием приобретается сильное сложение тела, твердость духа; когда утвержденный в правилах добродетели и чуждый всякой неблагопристойности расположится любовию и искренностию к ближнему и составит приятнейшее для сердца своего упражнение; когда возымеет необманчивое понятие о достоинствах, о счастии, взирая на оные не по титлам и не по богатству, но по их сущности; когда от юности с презрением посмеется превозносящейся гордыне и, не поколеблясь, пребудет во всю свою жизнь в трудах и подвигах чести неутомим, невзирая ни на какие опасности, предприимчив, смел, готов на все отважиться, куда честь, должность, отечество его призывает; когда, словом сказать, юноша, наученный повиноваться родителям, научится иметь повиновение к начальству и приобретет от союза семейственного, любви братской любовь к союзу гражданскому, любовь к отечеству; когда домашнее согласие родит тишину и согласие общественное; наконец, когда все жертвы, творимые в пользу дома, посвятит общей пользе своих сограждан -- тогда, без всякого сомнения, полагаться можно на воспитание частное; но, по многоразличным и сказанным уже обстоятельствам, таковые бывают редки, и потому нужно для соблюдения единообразия наставлений оставлять малейшую часть граждан воспитанию семейственному или частному.

Таким образом, проходя все виды частного и общественного воспитания, разумея все вообще состояния, обратимся теперь к воспитанию благородного юношества, а особливо предназначаемого к состоянию военному. Но чтобы порядочно войти в нужные части оного, разсмотрим, что такое есть благородство и какие его в рассуждении государя и общества обязанности.

О благородстве

Благородством именуется между нами отличность, обыкновенно воздаваемая происшедшим от показавших великие услуги отечеству, и государи в знак благодарности к оным сим отличают их от прочих, то есть изъявляют им противу других более уважения {"Дворянское название есть следствие, истекающее от качества и добродетели начальствовавших в древности мужей, отличивших себя заслугами, чем, обращая самую службу в достоинство, приобрели потомству своему нарицание благородное". Грам. дворян. 785 году10.

"Добродетель с заслугою возводит людей на степень дворянства.

Добродетель и честь должны быть оному правилами, предписывающими любовь к отечеству, ревность к службе, послушание и верность к государю и беспрестанно внушающими никогда не делать бесчестного дела". Наказ Ком. о учрежд. нов. Уложения11.}.

В другом случае государь, почитая личное достоинство гражданина или воина, дает право дворянства в том расположении, что получающий продолжит те отличительные способности и добродетели, учинившиеся причиною его возвышения. Вследствие чего возвещает об нем: "Что такой-то, служа с пользою отечеству своему, отличается от прочих сограждан отменитою степению почести и имеет за то основательные причины требовать от них благодарности. Что естьли поведение его будет соответствовать сим намерениям, то общество для собственной пользы своей должно оказывать особливое ему уважение".

Но естьли владеющие обществами законом постановили, чтобы предавалося в наследие титло благородства происходящим от людей, славными делами отличившихся, то сие не иначе как в том намерении, что благородные, имея преимущественные выгоды, могут получить лучшее от родителей своих воспитание, приобрести правила чести, великодушные чувствования, разум и сердце, тщательно приуготованные. Из сего не явственно ли следует, что благородные, получающие столь малою ценою сие великое преимущество, должны восчувствовать, сколько обязаны они показать преданности отечеству, чтобы заслужить по достоинству толико знаменитое наследие. Что отличность сия не в ином намерении учинилась наследственною, как чтобы тем оживить их в юности еще сущих и заставить последовать примеру своих предков, чтобы соблюдали они те же правила, какие соблюдаемы были их родителями, то есть защищали бы мужественно свое отечество, беспрестанно старалися бы приобретать таковые же способности, какими те себя ознаменовали, и поддерживали бы память их мудростию, мужеством и заслугами превосходными, ибо благородство от того, кто обладает оным, требует большей привязанности к своему отечеству, нежели от прочих, потому что, чем более он от него получает, тем более должен оказывать к оному ревности и усердия. И кому ж более в отечестве принимать участия, как не благородному? Ибо имущества дворянина в недрах оного заключаются, для которого отличности и почести изобретены,

Но большею частию благородные не стараются подражать предкам своим в добродетелях, и чего ж можно ожидать от такового благородства? Единого развращения! Нередко увидишь дворянина, влачащего жизнь свою в деревнях, не оказывающего ни малейшей заслуги государству и ко вреду трудолюбивого гражданина и храброго воина кичащагося своим преимуществом, ищущего происками своими себе отличия, уважения, почтительных титл за то, что и дела, и происхождение его покрыты неизвестностию. Не вправе ли таковому благородному каждый гражданин говорить: "Когда ты получил от предков своих выгоды и права благородства, но подражать им не стараешься, недостоин сего звания и наследствовать оное не заслуживаешь, ибо забыл ты благотворное обладателей намерение, что дано тебе преимущество предков твоих во уповании, что ты явишь себя им подобным. Тогда действительно уличить такового можно, что заслуги суть способность личная, в потомков при рождении не преселяющаяся; тогда ему сказать можно, что лучше бы тебя в то время почтить правом сим, когда бы ты заслужил его сам, что послужило бы и другому, подобному тебе, поощрением и вернейшим средством к истреблению невежественного твоего хвастовства, гордиться храбрыми делами дедов твоих, которым ты последовать не старался". Почтение и цена человека, говорил Монтань, заключаются в его сердце и расположении. Вот истинная его честь!

Многие благородные, основываясь на предрассудках и тщеславии, мыслят, что бытие их существенно превосходит прочих сограждан и что вещество, из коего они сотворены, есть другого рода противу прочих. "Благородные, -- говорит Николь, -- ослеплены даже до того собою, что мыслят о себе, что благородство их есть характир, им природный". Другой моралист сказал: "Что естьли порядочно рассмотреть благородство, оно не что иное есть, как дар нечаянного случая, достоинство другого". И естьли что в самом деле страннее сего, как славиться тем, что не есть собственное? Однако те, кои ничего, кроме сего, не имеют, говорят об нем не преставая; но вся слава в гробницах их отцов. К чему служит слепому [то], что отец его имел хорошее зрение? Вести род свой от того, кто с похвалою служил обществу, -- значит быть обязану ему последовать,

Истинное благородство, говорит Ювенал, есть сама добродетель. И потому благородный без достоинства и дарований, благородный низкий и ползающий, благородный, уничижившийся своими долгами, распутствами,-- словом, благородный без добродетели есть совершенное противуречие сему имени. Тот только благороден, кто служит с пользою своему отечеству; благородный тогда только достоин почитания, когда он благородно поступает. Он не заслуживает отличия от толпы народной, когда его добродетели породе его не уподобляются.

Катилина, происходивший от древней римской фамилии, имел смелость упрекать Цицерона неизвестностию его происхождения. "Я признаюсь, -- отвечал консул,-- что имя мое начинается мною, но ты бойся, чтобы твое тобой не окончилось".

Всем таковым благородным сограждане их опять сказать могут: "Естьли вы действительно происходите от крови сих великодушных воинов, некогда посвящавших себя отечеству, то докажите ваше происхождение деяниями благородными и таким образом заставьте нас о вас мыслить, как мыслили мы о ваших предках. Естьли вы происходите от благодетелей отцов наших, не обходитеся с порождениями их с пренебрежительною высокомерностию. Естьли вы хотите быть уважены, заслужите сие вашими добродеяниями, непременною привязанностию к священным законам чести. Естьли вы отличенные члены общества, не учиняйтеся сообщниками злых, которые, руками вашими сокруша все, уничтожат наконец и ваши преимущества, приведут вас в состояние простолюдимов, которых вы имели бесчеловечие или, так сказать, глупость сами пренебрегать".

Истинное правило нравоучения предписывает благородным, определившим себя к оружию, людям знатным и на вышние степени возведенным отличать себя едиными добродетелями и познаниями, приличествующими их званию. Оно запрещает им предаваться поведению низкому или порокам, могущим уподобить их самой презрительной подлости, поелику благородство означать должно величие души, хотение твердое и постоянное блюсти священные права пекущегося об нем и награждающего его государя и отечества. И рассматриваемый каждый из них в особливости должен усовершенствовать разум свой изучениями мудрыми и необходимыми, быть примером чистоты нравов, воздержания, правосудия, общего доброхотства. Словом, учреждения порядка и разделения блага на всех его окружающих. Сие суть непременные благородных правила, без которых ни они, ни общество, плодов себе от них ожидающее, счастливо существовать не могут и как государю, которому служат, так и тем, над коими имеют власть, вредными учинятся. В сем состоит истинное благородство, и таким образом благородное юношество в учрежденных к вящшему образованию училищах должно быть приуготовляемо! И естьли по предначертанию сему воспитание их окончено, тогда можно будет ожидать, что молодой человек изъявит все то, чем с честию и славою показаться можно в действии; тогда с прилежностию останется рассмотреть, к каким он общественным должностям -- в достоинстве ли гражданина или воина -- употреблен быть может.

О воспитании военном относительно благородного юношества

Известно, что война всем народам учинилась необходимою и род человеческий должен неисключительно нести иго ее и переносить тягость, вследствие чего каждое государство имеет войска, и искусство военное, учинясь непременным, потолику стало во уважение, поколику содержит добрый порядок и способствует общественному спокойствию. [Так как] человек военный потолику отличен, поколику тщится исправить должности, кои его состояние ему определило, то, чтоб поставить молодого человека на стезю сего превосходного достоинства, чтоб дать уразуметь ему о его обязанности в чине воина, нужно, чтоб воспитание поставило непременным долгом научить детей повиновению яко первой добродетели военной. Чтоб воспитающиеся в рассуждении искусства военного имели сие главнейшим правилом, что, кто умеет повиноваться, тот умеет повелевать. Вследствие чего надобно, чтоб молодые люди учились тут дисциплине таким образом, как бы имеют дело с неприятелем; чтоб училище сие представляло небольшую армию; что повиновение долженствует быть первейшим основанием, чтоб воспитание руководствовало их по самой точнейшей строгости и во всей той важности, какой требует наука военная. "Вообще их обучать надобно тому, что офицеру и генералу знать принадлежит, как войну вести, как предводительствовать армиею" {Рассужд. о устан. Кад. корп., стр. 3.}.

Сие воспитание должно внушить им твердость и величие душевное, приучить их от самых нежных лет взирать на смерть с бесстрастием; и чтоб возродить в них сию великодушную добродетель, должно посеять в разуме их чувство чести, любовь к отечеству, желание приобрести уважение от сограждан своих, страх потерять оное чрез поведение презрительное или нерадивое. Оно, покоряя волю детей, их склонности, привычки рассудку, должно предупредить пустую гордость породы, величающейся родословного своих предков и уверяющей благородных, что кровь их чище прочих сограждан. Воспитание должно постановить пределы запальчивости их, со временем в зверство превратиться могущей, чувствительностию к человечеству, даже среди сражений сопровождать их долженствующею. И в сих летах, кои удобны принимать всякие впечатления, должно дать почувствовать им все должности, заключающиеся в отношении прочих с ними в обществе живущих, каким они обязаны почтением к оказавшим им благодеяние, как обходиться с великими и малыми, с богатыми и бедными, с друзьями и неприятелями; отвратить их от праздности яко начала всякого зла и пороков; приучать к опрятности, чистоте, умеренности и поведению, в общежитии необходимому. И наконец, как бы многочисленны ни были по многоразличию случаев и обстоятельств отношения, сие воспитание попечительно да наставит, что должно им быть справедливыми и благодетельными ко всему роду человеческому, что несчастие, кому-нибудь учиненное, может обратиться на их самих, несправедливость, товарищу оказанная, взаимно отплатится. Естьли кто ударит кого, уверить должно, что и тот взаимным образом отвечать ему может. Словом, приучить, чтоб они обходилися с другими таким образом, как бы с собою желали, и не делали бы того, чего себе не хотят. Естьли возгордится кто своими дарованиями или успехами, да тщательно таковой усмирится и дастся почувствовать, что слуга и даже самой малейший человек заслуживает уважения, как сотворенный им подобно.

Из сего видно, что, обучая молодых людей наукам, должно их научать добродетели, ибо мало еще имеет тот знания, кто выучил иностранные языки, мафематику, историю, географию и проч. Но когда не наставлен в науке нравоучения, уважения к самому себе, когда не тверд в расположениях чувств душевных, не расположен с патриотическим рвением исправлять общественные должности и сими приобретенными познаниями не устремлен к общему добру,-- то государство от такового пользы получит мало. В человеке без страсти быть преданным своему отечеству, без любви к славе увидишь его в самого себя только заключенного, мыслящего единственно о себе одном, о собственной пользе, не заботясь нимало о пособиях, о жертвах отечеству, от него ожидаемых. Итак, потщимся поселить в юные разумы истинное просвещение, сердце и разум подвигнуть к добродетели и все душевные способности возбудить к патриотизму и любви ко славе. Таким образом, соглашая науки с добродетелями, приуготовим юношество к тому, чего желаем: характер его будет образован, знание их прочно и полезно.

О главном попечителе и наставниках

Но кому вверить должно сохранение толиких правил, толикую важность в себе заключающих? Кто будут сии попечители общего блаженства, восстановители нравственности, которым поручить можно драгоценные залоги семейств, да учинятся истинными сынами отечества?

Сии суть, без сомнения, те, которых характер составляют достоинства, знание сей должности, почтение от общества заслуженное, испытанная честность, правосудие, бескорыстность, добрые нравы и приверженность к благу общему. Сии-то добродетели должны занимать столь важное и благородное главных попечителей место. От таковых только ожидать можно великой деятельности в наставлениях, утверждения истины во всей силе ее во мнениях каждого. Под руководством таковых только попечителей явятся те достойные наставники, которые будут в себе заключать все способности, все нужные качества, удобные для образования юношества. Они, зная, что все зависит от сих воспитателей, не иначе позволят вступить в знаменитое сие общество как по строжайшем испытании их знания, их нрава, склонностей, правил жизни. Они не допустят никакого гнусного наемника, ради пропитания и корысти должность сию восприять намеревающегося; и, имея назирание над воспитанием, тщательно награждая их по мере отличностей, без сомнения, вскоре произведут достойных занимать столь важные места наставников, кои, избираемы бывши посредством постановленных учреждений, не на одной воле их основанных, и направляемые законами, составят род почтенного сословия, которому без опасения поручать можно воспитание юношества, не заимствуя великого множества большею частию бесполезных иностранцев. Таким образом, и во всех местах, где общественное воспитание учреждено, естьли строго рассматривать, отличать и обеспечивать состояние стараться будут таковых, какие описаны, наставников, чрез что произведут между ими соревнование, желание пользоваться столь выгодным местом, толикими преимуществами, и, следственно, наверное, заключить можно, что составится благородное общество воспитателей, возвышенное превыше всех предрассудков, учинившееся совершенно способным к восприятию творческого дела. Они-то соделают воспитание необманчивым, прочным и непоколебимым. Посредством таковых только воспитателей сей мудрый попечитель может привести в действие вышепредписанные правила и согласить направление законов с разумом юношества.

И [так] как воспитание не иначе основано быть может как на подражании, то мудрые учреждения, желая сотворить людей, ни о чем не должны пещися более, как о том, чтоб сколько можно лучшим образом направить шествие сих наставников, кои служить должны юношеству примером. И хотя сии люди не будут иметь совершенного сходства, многие далеко отойдут от образца, некоторые превзойдут оный, однако большая часть по крайней мере будет иметь общие черты подобия, и сии-то черты сотворят характер общественный. Доведя наставников сих к сему предмету, общественный характер в них заключающему, можно ожидать, что родятся в юношестве все добродетели, человека общественного составляющие.

Но какую выгоду может приобрести юношество от училищ общественных, когда не принимают за основание, что избрание превосходных наставников, распространение нравоучения, утверждение нравов составлять должны истинное воспитание и что сии суть только средства, кои способствовать могут к употреблению молодого человека с пользою; когда пренебрегаемо сие первейшее правило, что естьли хотеть, чтоб проистекло благо обществу от воспитываемого юношества, то воспитатели молодых людей должны быть люди с познаниями, имеющие нравы кроткие и поведение дознанное, украшенные всеми теми добродетелями, кои могут послужить примером воспитывающимся и учинить впечатление на все продолжение их жизни {"Все зависит от удачного выбора начальствующих и учителей, одаренных здравым разумом, а не заразившихся надутым видом и угрюмостию". Рассуждение о установлении Кадетского корпуса}, поелику молодые люди ничему так скоро не последуют, как видимому поведению своих воспитателей, всегда с ними обращающихся {"Дитя есть самый лучший копиист всех наших, а паче худых поступков. Без науки, без прилежания и рассудка перенимает и точно повторяет все, что видит и слышит, наипаче от тех, кого любит и почитает". Рассужд. о устан. Кад. корп.}. Но иногда почитают, что сделано уже довольно, когда число их наполнено и когда учинена без разбору и испытания доверенность людям, ни малого понятия о воспитании не имеющим; когда не следуют сим мудрым правилам Платона, что те только могут быть счастливы, кои добродетельными управляются. Воспитание своенравное, сопровождаемое педанством {"Педанство есть сущая пагуба воспитания юношества вообще, а благородного особливо. Естьли должно выбирать из двух зол меньшее, то лучше взять учителя некоторым недостатком подверженного, нежели педанта, учением своим надутого и во всем поведении столько же нестерпимого, как и смеху достойного". Рассужд. о устан. Кад. корп.} и пристрастиями, востревожит учащихся, отвратит от учения, смешает и помутит понятие о справедливости. Люди невоздержные, нетерпеливые, характера непостоянного не способны к воспитанию юношества.

Мы видим, что при самых лучших учреждениях воспитания, когда нет хороших наставников, ожидаемого успеха не последует. Ибо тот не вовсе еще способен к воспитанию, который кажется снабден нужными к оному сведениями, но когда не имеет сих существенных способностей: снисхождения, смешанного с твердостию, великого терпения, непорочного нраву, возвышенных чувств, истинного богопочтения и той степени разума, учиняющей его способным приноравливаться к слабостям детей и творящей его им другом; такового к должности толико важной употребить не должно. Имеющий же сии достоинства и склонен бывши к трудам, хотя бы был и необширного разума, получит тотчас потребное знание и учинит сколько достойных воспитанников, столько, без сомнения, и просвещенных граждан.

Взирая на воспитателей ученых и невежествующих, многознающих и непросвещенных, без сведения науки обхождения с детьми, вы увидите их с воспитанниками своими ведущих беспрестанную борьбу; неприлежанию, нерадивости, шалостям противополагающих позорные брани, жестокие выговоры, частые наказания, содержащих детей в беспрестанном детстве, учиняющем их невольниками, рабами и не допускающем познать причину, в училище их собравшую. Вы увидите таковых воспитателей, учащих не укрощать страсти, но погашать, истреблять их до основания, взирая на них как на плачевный дар природы {Плутарх уподобляет страсти ветрам, без которых корабль не может иметь своего направления. Они не что иное суть, как движения душевные, возбуждающиеся от предметов, воображению нашему представляющихся. Все страсти имеют в виду какое-нибудь благо, удовольствие или счастие, хотя оные впоследствии и ложны иногда являются. Например, скупой при виде полного кошелька не может не изъявить радости своей, потому что страстен к богатству. Сладострастный, видя хорошую женщину, не может не желать ее наслаждения, потому что он страстен к утехам. Стоики и другие моралисты признавали страсти болезнями душевными, кои истреблять должно для нашего успокоения и блаженства; но ныне, напротив, полагают, что страсти человеку необходимы, которые не погашать вовсе, но только усмирять чрезмерное оных воспаление должно. В противном же случае сие значить будет, что из человека хочешь сделать машину, когда желаешь истребить до основания его страсти. Конечно, есть из них опасные, вредные и преступные, но есть, напротив, другие, сами по себе приятные, полезные, похвальные и невинные. Страсть к игре есть предосудительна, естьли предметом ее гнусное корыстолюбие; но страсть к труда!М есть всегда достохвальна, когда человек, предаваясь оным, имеет в виду пользу общую. Не тот человек добродетелен, который вовсе страстей не имеет, но тот, который с тщательностью их побеждает и не допущает себя быть увлечену их силою за пределы добродетели и должности. Человек, не чувствующий ни любви, ни зависти, ни удовольствия, ни печали, ни надежды, ни страху, -- словом, учинившийся мудрым стоиком, есть не что иное, как неподвижная глыба, кою ни в какое нельзя употребить действие. Каким образом, в самом деле, возможно бы образовать, воспитать юношу, не чувствующего пристрастия к награждениям и отвращения к наказаниям? И сколь бы мало кто ни входил в исследование страстей, увидит, что они сами по себе ни хороши, ни худы, а учиняются таковыми по употреблению, из них производимому; поелику всяк человек родится с нуждами и с желанием оные удовольствовать, к тому ж по врожденной способности расположен чувствовать печали и удовольствия, когда все понуждает его устремиться к приобретению последнего и устранению от себя печали, то из сего и происходит, что страсти чело-веку присущи, неразделимы от его природы, согласны бытию его, необходимы к его сохранности. Страсти в направлениях своих столько имеют многоразличных видов, что не можно войти во все оных подробности, кол суть бесконечны, но довольно сказать, что все они полезны, естьли обращены к благому предмету, естьли обузданы рассудком, естьли силою оного стремления их воздержано, остановлено, учреждено или, взирая на обстоятельства, распространено до известных пределов. Сократ был по природе своей склонен к разным порокам, как-то: к наслаждению чувств телесных и к услаждению вкуса; но чрез беспрестанное прилежание к последованию гласу разума он всесовершенно предохранил себя от суетных усилий порочных своих склонностей.}; и дети, находясь под таковым надзиранием, в беспрестанном принуждении, видя в наставниках своих лютых только властителей, употребляющих власть сию для их мучения, ведущих их к постыдному уничижению, принимают личину лицемерия, и вот следствие, что они в летах самой невинности и чистосердечия становятся обманщиками. Как скоро удалились они от взора своего надзирателя, свергают с себя его принуждения и слепо попущаются неограниченным страстям своим, от которых прежде страх один удерживал. Естьли молодой воспитанник имел таковых наставников, естьли он вышел из училища, тогда увидите его торжествующего, получивши свободу от порабощения своенравию своих воспитателей и трудным школьной жизни обязанностям; и, не получа твердого правила, как показаться в обществе, к тому же, когда присоединится богатство и неуместная любовь родителей,-- то он неминуемо потеряется и сам себя пе познает. Отчего необходимо последует, что он будет, так сказать, истребляться в жизни нечувственной и рассеянной, отличность свою предположит в посрамительном шутовстве {Сие весьма удобно приметить можно, что всякий молодой человек, имеющий пристрастие шутить или, так сказать, веселить беседу на счет ближнего, бывает по большей части человек тщетный, ничему не наученный и к общественным должностям редко употребительный, поелику лучшее расположение ума своего устремляет на то, чтоб шутить, сказать острое слово. И хотя чувствует иногда, что презираем, но делать нечего, переменить нечем, и потому принимается опять за ремесло общего весельчака и сим старается хотя мало поддерживать себя в обществе, надеясь оставить за собою имя бойкого. Но к несчастию, сие весьма редко удается, ибо кроме желания быть шутом надобно иметь искусство от природы. Сей же самый, будь хорошо научен в училище и понятия его лучше образованы, то никогда не предастся невежливому сему пристрастию. Охота говорить красно есть признак человека злого характера.} и буйности страстей. Воспитывающийся естьли не будет понимать воспитание, им полученное, как сопровождение его к вышним достоинствам, естьли, выходя из училища, не употребляет праздного времени своего на изучение законов и правил правительства, естьли не будет иметь желания приобрести в совершенстве знание искусства военного -- таковое воспитание тщетно будет и бесполезно, которое вместо того, чтоб сделать ему честь, а государству пользу, послужит только к тому, чтоб его унизить, учинить несчастливым, вредным и недостойным навсегда своего отечества. Тогда с Сенекою вопросить можно: какие суть сии плоды, которые мудрое воспитание обещевая, похитило великое число самонужнейшего времени и образовать было должно на все продолжение жизни?

Воспитание молодых людей требует, чтоб обходилися с ними с кротостию и хладнокровием, наставники их имели бы поведение твердое и непременяющееся.

Надобно, чтоб воспитывающиеся признавали сами заслуживаемое ими наказание, так равно и получаемое ими награждение; надобно, чтоб они видели справедливую причину строгости и снисхождения, ибо всякая оказанная суровость заставит признавать наставников своих за ненавистных тиранов, а в другом случае невместные оказываемые ласки примутся от них знаками слабости их смотрителей.

Хорошие наставники, имея твердое и беспристрастное поведение, могут заставить воспитанников своих себе последовать; поелику видя, что все творимое воспитателями есть честно и самая честь ими уважаема, всякие противные оной поступки презрены и нетерпимы, придет ли в воображение воспитывающимся, не имеющим никого пред глазами, кроме своих наставников, подражать кому-либо иному? Сим-то единым способом можно произвести в них чувствование чести и отвращение всего того, что чести недостойно. Сие-то заставит их действительно уважать воспитателей во время делаемых похвал за хорошие поступки и осуждения за худые; пли, видя пред собою добродетельных и достойных наставников, захотят ли потерять к себе их почтение, когда глубоко в сердцах их впечатлено, чтоб беспрестанно им последовать {"Естьли при корпусе или воинском училище найдутся подобные учители, то об успехе и благосостоянии оного сомневаться не можно; буде же по несчастию таких людей не достанет, то тщетны будут все предписания и все старания о произведении благонравия и успехов. Без та новых учителей совершенных офицеров произвести не можно". Уст. Кад. корп.-- В военном училище число наставников большею частию составляют офицеры, следовательно, должно быть избрание их самое строжайшее. Надобно стараться определять таких, кои бы все то заключали, что составляет честного и благородного офицера, чтоб служба их была ознаменована опытами нескольких кампаний, поведение их совершенно изведано. Офицеры же, только что вышедшие из училища и в то же время определенные к воспитанию, есть зло ощутительное и вред юношеству не малый наносящее.}.

И как известно, что все люди вообще, какого бы возраста ни были, равно управляемы бывают мнением, и не столько сущностию самого события поражается их воображение, как мнением об том человеке, который о каком-нибудь говорит действии; следуя сему правилу, знаменитый, покрытый ранами воин, украшенный торжественными знаками, может только говорить о мужестве и способностях военных. Судия почтенный и справедливый да провозглашает правосудие и уважение к законам; гражданин, лучшим образом служивший отечеству, да внушает чувствие любви и почтения к сей общей причине рождения каждого {И как добрые основания постепенно утверждаются, и потому не можно ли найти естьли не всех вдруг, то произведением вышепредписанными правилами довольного числа испытанных, просвещенных и честностию украшенных воспитателей? Есть много людей благородных, почтенных, с честию в военном и гражданском состоянии служивших, кои с пользою занимать могут места старших надзирателей; есть довольное число училищ, отколе можно наполнять прочие места смотрителей. (Предполагая, что общие правила во всех училищах одинаковы.) И воспитываемых и наученных в училищах общественных, обращенных к общему предмету, прошедших довольное поприще в гражданской жизни, следовательно, знающих, в чем состоит связь общественная, гораздо лучше употребить можно к должности надзирания, нежели избранных другим каким образом. Известно уже, что начальные черты воспитания глубоко "изображаются в душе и остаются на целую жизнь неизгладимыми. Следовательно, в сии лета возраста нужно положить основание характера общественного и начала упоминаемых выше сего добродетелей, то такой человек, который употреблен бывши по состоянию своему к должностям обширнейшим и к жизни деятельной, рассказывая о каком-нибудь происшествии, удобном ко внушению сих гражданских добродетелей, может утвердить то собственным омытом или очевидным своим свидетельством. Неупотребляемые же в должности мужеские не могут в слабых еще и только что возникающих детских душах напечатлеть мужества, твердости духа, дать понятие о славе истинной и ложной, ибо таковые внушения тот токмо учинить может, кто все сие приобрел опытом.}. И естьли, вообще сказать, наставники сии будут избираемы не по случаю или прихотям, как обыкновенно почти в таковых случаях бывает, но по личным достоинствам; есть-ли исполнены они любовию к ближнему, общим доброжелательством ко всем людям, ко всему роду человеческому; естьли они ласковы, снисходительны, со всеми и между собою учтивы, благопристойны, добронравны, гневу и горячности не подвержены -- то можно ожидать, что дети, видя подобные примеры, учинятся совершенными гражданами. И кто может после сего усумниться в превосходстве сих наставлений над наставлениями, преподаваемыми каким-нибудь тунеядцом? Кто усумнится, чтоб не произвели сии люди действия благие и спасительные?

Лета вступления в училище

Воспитать, научить дитя, открыть разум его -- значит помогать делать ему испытания, сообщать те, которые приобрели сами, впушать понятия, мнения, самим себе составленные. Испытание превосходное или разум, более очищенный наставниками, есть следствие их примера и удобства отроческих лет, во время которых приемлемые впечатления учиняются неизгладимыми. Любовь к отечеству, уважение к начальству, почтение, отдаваемое ученым, и проч. основаны суть на опыте, извлеченном от сих предметов, внимание наше на себя обращавших.

Человек становится таковым, каков он есть, или действием собственных своих испытаний, или от других оные получая; воспитание его образует. Из глыбы, способной только к чувствованию, из состава, едва оживленного, он при помощи образования становится; мало-помалу существом опытованным, истину познающим и, смотря по членосоставлению, каким первоначальная материя его определила, являющим впоследствии более или менее разума.

Во время детства человек утверждается в привычках добрых или злых, то есть в действиях полезных или вредных как для самого себя, так и для прочих.

Вначале младенец с великим трудом ходить научается, но по силе упражнений ног своих приобретает навык, удобно ходит, останавливается, когда путь ему преграждают. В самом нежном младенчестве человек произносит крик или невнятные звуки, но понемногу навыкающий язык выговаривает слова и потом научается в скорости их сообщать.

Следственно, в воспитании и в нравоучении понятия наши суть не что иное, как действие навыка. Есть-ли наставники сообщают питомцам своим познания истинные и естьли сии познания соглашены с опытом, то воспитанники получат понятия здравые и в привычках пристойных утвердятся; когда же познания их лживы, то состав, пиемый детями из чаши заблуждения, претворит их в злых и безрассудных.

Мнения людей не иное что значат, как соединение истинных или ложных понятий, учинившихся для них обыкновенными по силе повторения оных в их мозге. Естьли с детства приметится, что понятие о добродетели приложено к понятию безвредных удовольствий, к истинному счастию, к должному уважению и почитанию; естьли развратные примеры не опровергнули впоследствии сие счастливое соединение понятий, то можно твердо увериться, что дитя, наученное таким образом, соделается честным человеком, почтенным гражданином. Когда же от самой нежной младости человек, заимствуя от воспитателей своих понятия, будет счастие свое полагать в породе, в богатстве, в нарядах, то удивительно ли, что он сделается тщеславным, сребролюбивым, гордым?

Сам разум есть не иное что, как привычка судить о вещах здраво и вскорости разбирать, что соответственно или что противно нашему благосостоянию. То, что называется побуждение нравственное, есть способность с поспешностию и безостановочно судить о всем, взору нашему представляющемся. Сие побуждение, или скорость суждения, происходит от привычки, приобретенной частым употреблением. В физическом нашем состоянии мы устремлены побуждением нашим к предметам, кои в состоянии произвести удовольствие нашим чувствам; в нравоучении, напротив того, мы примечаем скорое чувствование почтения, удивления, любви к деяниям добродетельным и отвращение к бесчестным, которых уклонение от истинного правила мы познаем при первом на них взгляде.

Скорость, с каковою сие побуждение, или нравственное ощущение, производится в действо людьми просвещенными и добродетельными, заставила многих моралистов думать, что способность сия нераздельна от человека и при рождении им с собою приносимая; как в сущности оно не что иное есть, как плод рассуждения, привычки, научения показующего, как с выгодою должно употреблять естественные наши расположения, внушающего чувствования, какие мы иметь должны. В нравоучении, так как и в художествах, вкус, или способность хорошо судить о изящностях произведений людей, есть искусство, приобретенное наукою, большей части людей, однако, вовсе не известное. Человек без учения, дикий, простолюдин, не имеет ни побуждения, ни нравственного вкуса, о которых мы говорим; он судит, вообще сказать, весьма худо; чернь одобряет иногда самые великие преступления героев и победителей и творящих самые наглые насилия, неправосудия провозглашает великими людьми. В нравоучении рассуждение и привычка научают нас здраво и поспешно судить и быстрым мгновением ока обнимать красоту и безобразие деяний человеческих. Человек, тогда только почитается умным и рассудительным, когда избирает истинные средства к доставлению себе своего счастия; он неблагоразумен, несмыслен, невежда, естьли берет противную сторону.

Удовольствия человека тогда не противоречат здравому рассуждению, естьли споспешествуют к доставлению ему благосостояния твердого, предпочитаемого наслаждениям преходящим. Действия в человеке навсегда суть рассудительны, естьли способствуют приобретению существенного блага, на вреде других не основанного. Человек, предводительствуемый разумом, не хочет, не желает, не творит иного, кроме истинно полезного; не теряет никогда из виду того, чем он себе и существам, живущим с ним в обществе, обязан. Вся жизнь общежительного существа должна быть сопровождаема беспрестанным как на себя, так и на прочих вниманием.

Сии рассуждения, равно как и прежде предложенные, заставляют нас восчувствовать всю важность доброго воспитания; оно единое может образовать существа разумные, силою навыка добродетельные, удобные соделать собственное свое счастие и споспешествовать благополучию других. Мнения, желания, страсти, пользы, понятия о добре и зле, о чести и бесчестии, о пороке и добродетели мы приобретаем сперва воспитанием, потом утверждаем оные обхождением. Естьли сии понятия верны, соглашены с опытом и рассудком, мы становимся существами рассудительными, честными, добродетельными; естьли же они лживы, естьли ум наш исполнен заблуждений и предрассудков, мы становимся нерассудительны, не способны ни к своему, ни к взаимному с прочими благосостоянию.

Следственно, во время детства истинное воспитание может положить твердое основание и прочность свою; и потому тщетный бы прилагали труд, естьли б желали утвердить в правилах воспитания такового, который вступил уже в юношеские или совершенные лета.

Дети должны вступать в училище от пяти до семи лет возраста. Но естьли возразят: для чего так рано начинать учение? Не можно ли преподавать оное лучше в летах более зрелых? То можно вопросить равно: какие ж будут те правила и можно ль дать предполагаемое направление, когда дети долее останутся в домашнем закоренении, усиливающем ложные правила? Не увидим ли их самих собою нечувствительно претворяющихся в своенравных, лживых и опасных? Естьли скажут, что из детей, принимаемых и в зрелых уже летах, выходит довольное число благонравных, благовоспитанных и наученых, и из того заключат, что принятый метод предпочтительнее всякого нового введения, но сие заключение будет несправедливо, хотя многими и одобряемо. Таковые случайные успехи происходят не оттого, что метод установления хорош, но приписать должно оные качествам и дарованиям воспитывающихся, что оные были бы еще знатнее, естьли б приняты были правила воспитания более верные и более сходные с природою как в рассуждения учения, так и принимания детей в означенные лета. Читатель может представить себе опыты, чинимые новейшими естествоиспытателями для познания силы растений. Он увидит, что почки груш, яблоней и проч. покрываются толстыми слоями воску, но растительная сила пробивается сквозь толстую сию обмазку; что почки крепкие, невзирая на препоны, развертываются и расцветают подобно тем, кои бывают оставлены природе, хотя несколько и позже, но почки слабые и худо образованные остаются навсегда под оболочкою. Вот изображение принятых правил и следствие, из оных проистекающее.

Мы видим большую часть детей, имеющих семь лет от рождения, потерявшихся уже в кривизнах заблуждения; видим детей, принимаемых в училище 10, 12, 14 лет и более, коп, не получивши воспитания при начале, не только с великим трудом исправляются, но и вовсе без исправления остаются, ибо пороки их учинилися им привычкою. Многие из них, бывши развращены, возмущают беспрестанно учителей, а примерами своими и, что всего более, своими вредоносными советами портят безвозвратно большую часть своих сотоварищей. Мы прежде сказали, что человек от природы не имеет никакого решительного расположения ни к добродетели, ни к пороку; но воспитанием и учением открываются в нем начала добродетелей, и они-то направляют его к совершенству, тщательно истребляя начало порока. Когда ж воспитание юноши имело нерадивое и погрешительное смотрение, когда дана была полная свобода его склонностям, принявшим глубокое впечатление и учинившимся как бы природными, тогда невозможно уже преодолеть оные. Сгиб, крепко на материи изобразившийся, никогда не изгладится, и материя прежнего виду своего не получит. И потому на что предаваться опасности, для чего не стараться направить юношество на стезю истины начиная с таких лет, когда можно оную учинить удобною и чистейшею, а особливо естьли она открываема будет учреждениями постоянными, путеводителем мудрым и просвещенным. В прежних рассуждениях было говорено о воспитании домашнем, о невозможностях иметь оного, разве стекутся все к тому споспешествующие обстоятельства; о воспитании общественном, о его преимуществах над домашним и пользах, каковые отечество может от него ожидать, естьли оно применено к свойству и духу народному; о благородстве, о качествах оного, о вредном направлении большой части благородных к самомнению о своем происхождении; о правилах, каковыми им быть должно и какие их обязанности в отношении к государю и обществу; о главных попечителях воспитания, о нужде иметь достойных надзирателей, наставников, какие свойства их, как их избирать и что без таковых надзирателей и наставников при самых совершенных учреждениях никакого успеху от воспитываемого юношества ожидать не можно; что естьли воспитание состоять будет в одних науках, к званию токмо каждого относящихся, то сие не есть воспитание, а собственно, так сказать, школьное учение; что истинное воспитание состоит в соединении сих наук с истинным просвещением, в направлении молодых людей к общему предмету любви отечества, в произведении нравственнаго и народнаго характера и, наконец, о летах вступления в училище. Теперь следует приступить к самым правилам нравственности, или той цели, которой мы хотим достигнуть; но прежде, нежели начнем исследовать средства, ведущие к нравственному воспитанию {Что принадлежит до воспитания физического, то нельзя лучше заимствовать оного, как из Уст. сухо. Кад. корпуса и из Собрания учреждений касательно воспит. в России обоего пола благород. и мещане, юношества.-- Имел целию нравственное воспитание, которое столько же необходимо, как физическое и ученое, мы займемся оным как теперь, так и впоследствии сего издания; и поелику, судя по известным на российском языке творениям, сей предмет совершенно нов и для употребления удобен, то он распространяем будет здесь столько, сколько важность оного заслуживает. В рассуждении же ученого скажем на своем месте вкратце.}, определим цель сию, да путь наш соделается чрез то удобным и надежным.

Общие понятия о нравственном воспитании граждан сего отделения

Какой есть или, лучше сказать, какой должен быть предмет нравственной части воспитания сего отделения? Вот что предлежит к разрешению.

Душа человеческая при рождении своем находится в таком же, так сказать, состоянии наготы, как и тело; она не имеет ни понятия, ни желаний; она ко всему беспристрастна, даже к нуждам своим. Способности чувствовать, мыслить, хотеть она имеет, но причины, разверзающие оные способности, находятся вне ее. Сии способности, сии силы не во всех равны, но все они во всяком человеке находятся. В то самое время, как рождается он на свет, они составляют часть его бытия. Дикий человек может одарен быть оными в вышшем степени, нежели человек просвещенный; но отсутствие сих внешних причин, необходимо нужное для открытия оных, заставляет их, так сказать, оставаться в бездействии и без движения в одном, тогда как стечение причин, соединяющихся для открытия их, в другом возбуждают всю деятельность. Невтон, может быть, был бы токмо неустрашимый стрелок, естьли бы родился между ирокойцами12, и самый лучший стрелок из ирокойцев учинился бы Невтоиом, когда бы находился в тех же обстоятельствах.

Неравенство, существующее между одним человеком и другим, не столько происходит от первоначального неравенства, находящегося между способностями чувствовать, мыслить, хотеть, сколько от разности причин, соединяющихся для открытия оных. Сии причины суть те оостоятельства, в которых находится человек; и из сих обстоятельств те, кои происходят от воспитания, суть главные и, следственно, больше влияния на таковое открытие имеющие. Итак, предмет нравственного воспитания вообще состоит в том, чтобы приуготовить стечение обстоятельств, наиболее удобнейших к открытию сих способностей, соответственно назначению каждого человека и пользам общества, коего он член.

Цель сего отделения состоит в том, чтоб быть полезну обществу посредством приобретенных познаний искусства военного. Польза же общества состоит в том, чтобы найти в них в военное время неустрашимых защитников, а в мирное -- рачительных граждан в усовершенствовании знания своего и должности, возбуждаемых страстями, удобными привести к добродетели, к уважению законов и к чувствованию отвращения к самомнению или гордости, к которым, кажется, как уже сказано было выше, сей разряд людей беспрестанно стремится.

Итак, предмет нравственного воспитания каждого человека сего отделения есть соделать стечение обстоятельств удобнейшим к открытию их способностей относительно к сему назначению и пользе общества. Определив предмет, постараемся рассмотреть средства.

О наставлениях и нравственных разговорах

Правило, столь хорошо сочинителем Емиля13 объясненное, но которое было бы несоответственно начертанию общественного воспитания, состоит в соединении наставления с действием и правила с опытом. Воспитание одного человека весьма различествует от воспитания многих. Частный наставник, всегда находящийся при своем воспитаннике, может по своей воле располагать успехами; он может даже пользоваться теми, кои случай представляет,-- словом сказать, он может следовать сочинителю Емиля, поколику снабден просвещением, правилами наставления, постоянством. Но общественный наставник, хотя всеми сими качествами одаренный, может ли, следуя тою же стезею, надеяться получить таковой успех?

В плане, здесь начертаваемом, мы не обременим приставленных к воспитанию таковыми попечениями, поелику весьма трудно и невозможно найти в них толикого просвещения, какое по методу Емиля воспитателю потребно. Нельзя также требовать сего н от надзирателя нравственнаго {Сему надзирателю нужно быть изб рану (как мы прежде сказали в примечании о избраниях наставников на стр. 92 [116] второй части сего издания) из состояния военного, которому, кроме того, чтоб быть независиму от всех других должностей, надобно быть человеку известному, испытанному, почтенному, честному, знающему должности военные и гражданские и сведущу в предписаниях, законом общественному сему воспитанию определенных. Надобно ему иметь еще одного или двух, смотря по числу воспитываемых детей, помощников, имеющих таковые же способности и дарования. Прочие наставники или учители избираются из общественных училищ: люди, которые бы не подвластны были никакой низости, были бы воспитаны в должной свободе и не принуждении, мысли имели (вольные, н_р_а_в к р_а_б_о_л_е_п_с_т_в_у н_е_п_р_е_к_л_о_н_н_ы_й -- словом, такие, какими предписывает им быть ч_е_л_о_в_е_к_о_л_ю_б_и_в_ы_й и б_л_а_г_о_н_а_м_е_р_е_н_н_ы_й у_ч_р_е_д_и_т_е_л_ь в_о_с_п_и_т_а_н_и_я, в гла[ве] IX Опыта о настав, и обуч. в собр. учрежд. и преди. касательно благо р. я мещ. юнош., стр. 239. "Чтобы достигнуть предполагаемого намерения, то есть дабы из сего заведения произвести подданных, отечеству полезных, надобно необходимо воспитателям и всем приставникам хранить в сердцах питомцев своих в_е_с_е_л_о_с_т_ь, в_о_л_ь_н_ы_е д_е_й_с_т_в_и_я д_у_ш_и и п_р_и_я_т_н_о_е у_ч_т_и_в_с_т_в_о, чему быть не можно, ежели сего во всем обществе во всякое время и при всяком упражнении наблюдать не будут. Отвергнуть надлежит п_е_ч_а_л_ь и у_н_ы_н_и_е от всех живущих в доме. Быть всегда в_е_с_е_л_у и д_о_в_о_л_ь_н_у е_с_т_ь п_р_я_м_о_й с_п_о_с_о_б к произведению людей здоровых, доброго сердца и острого разума. Сей образ жизни для них и для всех, кол в добрых делах обращаются, необходимо потребен". Число сих последних будет соответственно числу воспитанников, что зависеть должно от порядка распределения их па возрасты и на классы. Учреждать все сие обязан н_р_а_в_с_т_в_е_н_н_ы_й н_а_д_з_и_р_а_т_е_л_ь. Мы не войдем здесь в прочие подробности распределения и обратимся, повторяю, к единой нравственности, о коей никогда особенно говорено не было.}, которому вверено общее смотрение за сею частью; ибо какие знания, добродетели и твердость в нем ни предположить, то все его попечения о воспитанниках своих не позволят ему действительно учинить то, в чем с великим трудом едва ли успеть можно при воспитании одного человека. Итак, мы принуждены отказаться от метода, претворяющегося тотчас неверным и неудобоисполнительным, когда захотим простерть оный от воспитания частного к воспитанию общественному. Мы довольны будем и тем, естьли достигнем того, что, возможно, и не вмешаемся в цлан мысленных и невозможных совершенств {Чтоб нравственному воспитанию быть в совершенстве и не подлежать вредоносным разнообразностям, то нужно бы, кажется, чтоб строения сего отделения юношества соединены или, когда уже обстоятельства не позволят по крайней мере, сближены были одно к другому, дабы с лучшего удобностию главному попечителю и дрочим можно было восстановить необходимую единообразность характеров между гражданами и но ошибиться в предназначениях к званиям, к которым дети по имени такого-то училища определены быть могут, в такое звание, к которому они не имеют желания и неспособны. Следовательно, в сие училище нужно поместить всех детей, кои бы как к военному, так и гражданскому состоянию приуготовлялись так, чтобы воин к гражданскому званию, а судия к военному способны были, чтоб отечество имело как в тех, так и в других в нужде равных защитников. Установление сухопут. Кад. корп. таким образом учреждено. Итак, когда воспитанники обоих сих состоянии будут находиться в одном училище, то нужно, чтобы был еще один нравственный надзиратель, и смотря также по числу, к сему состоянию определяемому, были бы даны ему помощники. Должность его есть преподавать н_а_у_к_у з_а_к_о_н_о_в и по правилам сих нравственных разговоров наставлять юношество примерами гражданских добродетелей. Сие училище, без сомнения, должно находиться в столице как в месте, где можно удобнее найти учителей, где стечение дарований из всего государства находится, где присутствие правительства внушает с большею деятельностию надзирать над вверенным столь важным предметом. В великих империях правило сие может иметь исключение: в них они могут быть расположены как в столице, так и в других лучших местах государства. Но строения сии должны быть расположены таким образом, чтоб никакие внешние предметы не развлекали детского внимания, ибо, естьли допустить сие, допустить к оным свободный вход всякому и выход, когда воспитывающемуся за благо рассудится, тогда не будет уже нужды ни в каком предписании, не надобно никакого правила, поелику всяк входящий сообщает свои и всяк из отлучающихся детей заимствовать будет те, кои воображению его легчайшими к исполнению представятся.}.

Естьли невежество отцов и суеверие матерей вселяют в душу детей предрассудки и ложные правила нравственности и веры, естьли заблуждение и порок распространяются и увеличиваются больше от вредных наставлений, во младенчестве получаемых, нежели от чего-либо другого, то для чего не можем мы основать и распространить силу истины и добродетели наставлениями, совершенно оным противными?

Для чего сим совокупным заблуждениям, сим ложным правилам, которыми обременяют память детей, невозможно противуположить истинных правил правосудия, благотворительности и всех гражданских добродетелей?

Для чего вместо некоторых понятий, повергающих дух в порабощение, не можно употребить таких, кои творят его благородным и возвышенным? Для чего говорить с видом презрения ты червь земной, не говоря никогда, что человек есть царь природы, поколику почитает законы ее, и что соделется ненавистнейшим чудовищем, коль скоро учинится злым и подлым?

Словом сказать, для чего вместо сих разговоров, сих действий, сих примеров, разверзающих душу к восприятию опасных страстей и преступных чувствований, не можно другими разговорами, другими действиями, другими примерами обратить их к деяниям полезным и великодушным?

Человек родится в невежестве, но не в заблуждении. Когда он в состоянии понять заблуждение, то в состоянии понять и истину. Но как не все заблуждения, так равно и не все истины могут быть детями понимаемы; следовательно, надобно начинать с самых простейших и дойти по степеням до самых сложнейших; иначе на-твердят детям слова вместо понятий. Уста произносить будут истину, когда разум понимать будет заблуждение. Вот неудобство, которого наипаче должно избегать, когда занимаются наставлением детей.

Главный попечитель есть, без сомнения, тот человек, от которого все распоряжения должны зависеть; но как должности его многосложны и пространны в разсуждении всего относящегося к воспитанию, то и не можно его обременить никакими частными занятиями, и часть, которая предлежит нашему рассуждению, должна быть поверена, как мы уже сказали, нравственному надзирателю. Сие будет важнейшею и благороднейшею из его должностей. Достоинство, слава его должности, уважение, с коим она будет соединена, почтение, каковое прочие наставники или воспитатели внушать будут детям к сему начальнику, качества, коими одарен должен быть человек, на коего возложены таковые попечения,-- все сии обстоятельства придадут большую силу его наставлениям и утвердят истину во всей силе мнения.

Время учения должно быть всегда поутру, ибо душа, не быв еще погружена в рассеянности дневные, лучшим образом может принимать нужные знания и предаться истине, сведению ее предлежащей. Наставление должно продолжаться не долее получаса, дабы не ослабить силы скукою и не требовать от детей должайшего внимания, нежели каковое прилагать они в силах.

Предмет сей части воспитания не есть учить науке, но должностям. Не должно здесь заниматься определениями (definitions), но предписаниями. В сем-то состоит великое искусство нравственного надзирателя. Он должен скрывать все то, что производит впечатление, собственно, так названной науки. Он должен предполагать себе токмо истину, которая есть или по крайней мере долженствует быть только целию оной и единственным следствием. По счастию, правила, управляющие действиями человеческими, столь же ясны, столь же просты, колико заблуждение и педанство знания, стремящиеся помрачить ясность, мрачны, многосложны и бесконечным подлежат сомнениям. Итак, надзиратель нравственности всегда должен иметь пред очами своими возраст и назначение своих воспитанников, прибегать ко всем средствам, могущим возбуждать детское внимание, к коим он обращает речь свою, дабы соделать наставления свои гораздо яснейшими, прочнейшими и скуки не наводящими, употреблять в пользу сколько возможно происшествия, коих они были причиною или свидетелями,-- словом сказать, он должен употреблять все те средства, которые ум, здравое рассуждение, опыт и познание разума человеческого, в детях, к коим он обращает речь, внушить могут, и тогда нечего ому будет опасаться, что наставления его будут безуспешны.

Я различаю наставления от нравственных разговоров. Первые должно преподавать один токмо год, другие же долженствуют продолжаться во все время воспитания. Первые чинимы будут сообразно предписанному законодателем порядку, а другие зависеть будут от воли нравственного надзирателя сообразно всегда с означенными законом предметами. Первые повторяемы будут каждый год тем же самым порядком, дабы дети, которые после будут приняты, могли ими пользоваться, другие же не будут подвержены тому ж самому закону, поелику они не должны быть располагаемы по одному и тому же порядку. Итак, рассмотрим, каким образом можно располагать наставления и какие должно назначить предметы для разговоров,

Не творите другим того, чего не хощете, дабы вам творили. Вот первое правило нравственности, коего толкование и применение должны служить предметом первого порядка наставлений.

Творите для других добро, елико возможно вам сотворить для них. Вот второе правило, долженствующее быть распространено во втором последствии наставления.

Сии два правила, коих объяснение заключает в себе все понятия о правосудии и благотворительности или добродетели, долженствуют быть последуемы двумя другими правилами, знаменующими правосудие и добродетель в отношении гражданина.

Храните законы, свято почитайте определения верховной власти, защищайте отечество от нападений неприятельских, от злоумышлении, возмутителей и мятежников. Сие третье правило должно быть предметом третьего последствия наставлении.

Доставляйте отечеству все те выгоды, какие только состоят в возможности вашей; не остановитесь в пределах, законами только предписанных, но устремляйтеся делать для него всякое добро, какое только любовь ваша вдохнуть может; да польза оного учинится вашим верховным, единственным законом. Вот четвертое правило, которое должно быть объяснено в четвертом последствии наставлений.

При изъяснении сих двух последних правил законодатель соображаться будет образу правления, в котором он находится, и последствиям, могущим случиться в приложении правил сих к уложению или к его поставлениям. Предмет толикой важности всегда затруднителен, и потому нужно, чтоб весьма ясно был расположен.

Все сии четыре рода наставлений должны заключаться в курсе нравственности, всякий год повторяться долженствуемом. Но дабы истины, которые в оном будут преподаваться, оставались наилучшие впечатленными в памяти детей, то можно приказывать тем, кои весь курс кончили, начинать его с следующим годом снова купно с детьми, кои проходить будут оный в первый раз. Сим способом каждый воспитанник слушать будет два раза сряду полный сей курс нравоучительных наставлений. Во второй год потребуют от них нечто больше, нежели в первый. По окончании каждого дня наставления нравственный надзиратель делать будет то тем, то другим некоторые в рассуждении сего предмета вопросы. Вопросы сии заключать будут в себе сомнения для объяснения, события для рассуждения по предписанным правилам. Сие упражнение, которое продолжаться имеет полчаса, за коим следовать будет преподавание наставлений, принесет в одно и то же время троякую пользу. Первая состоять будет в обращении детей к вящшему вниманию, заставляя их беспрестанно оказывать опыты оного. Вторая послужит к приобучению их применять общие правила к частным приключениям и разгонять всякое сомнение, могущее встретиться уму их. Наконец, третья польза послужит детям, в первый раз курс сих наставлений прошедшим, к утверждению вразумения преподаваемых в нем правил и истин, пред теми детями, кои проходить будут курс в следующий год. Естьли нравственный надзиратель, сделавши вопрос, не получит приличного ответа, то он покажет оного погрешность, предложит его же другому и так далее, доколе не дано будет ему надлежащего ответа. Ежели вопрос не будет еще решен до окончания наставления, то нравственный надзиратель сделает краткое изъяснение правила, от коего должно зависеть разрешение сомнения или предложенного события, и сам решит с большею ясностию. Дети, кои не будут внимательны, должны быть надзирателем наказаны по правилам, о которых говорено будет ниже.

Как скоро дети окончат второй курс нравственных наставлений, то должно начинать с ними нравственные разговоры, за оными следующие. Оратором будет сам нравственный надзиратель. Все дети общества, окончившие второй курс наставлений, слушать будут, так как я сказал, во все время их воспитания. Они будут иметь еще право приходить слушать оные и по выходе своем из училища. Для сего упражнения имеет быть назначено полчаса, непосредственно за часом наставлений следующие. Вот предметы, каковые могут быть предписаны в рассуждении сего законом.

Им дадут познать все то, чему их учили; сердцу их внушат истины, прежде уже разуму их доказанные нравственными наставлениями; им дадут уразуметь, что такое есть добродетель и с какими она соединена приятными услаждениями; они узнают, что значит отечество, какие предоставляет оно им блага, каковую должны они иметь к нему любовь и благодарность {В сии-то лета нужно положить основание с_и_х с_п_а_с_и_т_е_л_ь_н_ы_х, с_и_л_ь_н_ы_х и р_е_ш_и_т_е_л_ь_н_ы_х с_т_р_а_с_т_е_й патриотизма и желания прославить себя великодушными делами. Здесь-то нужно нравственному надзирателю употребить всю свою деятельность и применение великих примеров древности к летам юношей, да восчувствуют младые воины всю силу оных и познают, как многие воинства и многие государства одолжены спасением своим великим умам, силою владычествующей страсти патриотизма обладающим. Мы не иному чему приписать должны все изобретенные редкости художеств, как сильным и решительным страстям: они должны не иначе быть разумеемы, как семенем изобретательного духа и мощною пружиною, обращающего людей к знаменитым деяниям. Чрез с_и_л_ь_н_у_ю с_т_р_а_с_т_ь разумеется предмет столь для нас необходимый, что жизнь наша учиняется нам тягостного и несносною, естьли мы им не обладаем. Таковые страсти только в состоянии заставить презирать опасности, мучения, самую смерть и устремить нас к предприятиям самым отважнейшим.

Катон14, бывши еще молод, сопровождаемый своим надзирателем, при входе в Силлины чертоги приметил отсеченные головы осужденных, вопросил: "Какое чудовище поразило толикое число римлян?" "Силла",-- ему отвечали. "Как можно! Силла поразил их и Силла еще жив?" Но ему возразили, что одно имя Силлы обезоруживает всех граждан. "О Рим! -- Катон тогда воскликнул, -- колико жалостно твое состояние, когда ты в обширности стен твоих не заключаешь ни единого добродетельного гражданина и когда ты не можешь никого более вооружить против тиранства, как такмо слабые мышцы юноши!" По сих словах, обратись к своему надзирателю: "Падай мне,-- сказал он ему,-- свой меч; я скрою его под своею одеждою, нападу на Силлу и умерщвлю его,-- Катон жив, и Рим еще свободен!".

Тот же самый Катон, когда убежал в Аттику, понуждающим его вопросить о себе оракула в храме Юпитера Аммона ответствовал; "Оставим оракулов женщинам, слабым душам и невеждам". Человек с характером, человек от богов независимый как жить, так и умереть умеет сам собою: он с равнодушием предстает своей "судьбине, знает ли он об ней или не знает.

Надобно, чтоб Пожарский и Минин воодушевлены были сильными страстями, устремясь пожертвовать первый своею жизнию, а другой всем своим имением для спасения своего отечества. Пожарский под Москвою -- пред войсками и, невзирая ни на какие препятствия, презирая козни Заруцкого, Трубецкого, освободил Москву -- Россию от ига польского, от самозванцев. Его умеренность и великодушие заставили отказаться от подносимой ему на российской престол короны -- он избрал с прочими законного наследника. Вот примеры, коим украшать должен нравственный надзиратель свои наставления и разговоры.

Сильные страсти выводят нас из случаев неизбежных, ими-то люди освобождаются от самых отчаянных обстоятельств. Они внушают им, что делать и говорить должно. Нужно для сего предмета привести сказанную Аннибалом воинам своим речь при Тизинском сражении15, и восчувствует всяк, что может произвести ненависть к неприятелям и страсть к славе. "Товарищи,-- говорит он им,-- небо предвозвещает нам победу. Римлянам, а не вам надлежит страшиться. Нет убежища для слабых, естьли будем побеждены, умрем без робости. Какой залог может быть вернее сей победы? Какой знак покровительства богов может быть чувствительнее? Они нас поставили между смертию и победою".

Когда македоняне, изнуренные под бременем войны, просили Александра, чтоб он распустил их, тогда величие и желание славы внушило сему герою сей горделивый ответ: "Ступайте, бегите, подлые и неблагодарные! Свет мною и без вас побежден будет. Александр найдет везде подданных и воинов, где только обретет человеков".

Кардинал Ришелье говорил, что человек слабого духа находит невозможность и препятствия даже в самых неважных предприятиях, в то время как самое отважнейшее кажется удобным человеку, твердую душу имеющему; пред сим горы уравниваются, а пред другим малые бугры в горы превращаются.

С сих лет, повторяю, когда всякое впечатление остается на всю жизнь, (нужно возбудить молодых людей думать о себе, что естьли они будут внимательны к сим наставлениям и разговорам; естьли будут обращены прилежно исследовать истины, познания и все те совершенства, какими разного рода великие люди себя ознаменовали,-- то от сего произойдет та польза, что всяк будет мыслить о себе, что и он таковым же учинится, столько же прославится, когда не перестанет продолжать исследовать причины, тех возвысившие, и, следовательно, когда будет находиться в подобных обстоятельствах, таковым же себя окажет. Невзирая на различность, от природы каждому предполагаемую, лучше человека возвышать, уверять, что он все может, нежели унижать дух его, что называется, поселить гордость благородную, возвышенную, которую не уничтожать, но восстановить во всяком человеке нужно. И поэтому не должно никогда говорить: "Ты противу такого-то никогда не успеешь, ибо ни дарования, ни способности твои сему не соответствуют". Сие значит погрузить человека в вечное уныние, навек "сделать робким, недеятельным.}. Небесполезно повторить здесь, что как в сих разговорах, так и в нравственных наставлениях постановление правительства должно всегда обращать на себя внимание нравственнаго надзирателя.

Потом представят им истины, противные предрассудкам общего мнения, и приуготовят таким образом средства к исправлению и просвещению оного.

Сии чувствования, сия надежда, каковые можно внушить с большею удобностию воспитанникам сего отделения, должны совокуплены быть с теми, кои могут искоренить вначале сказанный порок гордости, коему подвергает их назначение и благородство. Потом да будет главнейшим предметом нравственных разговоров чувствительное изъяснение нужды равенства {Здесь не разумеется сие пагубное и наглое равенство, не признающее никакого над собой начальства, но то, которое постановляет напыщенного знатностию и богатством своим честолюбца наровне с бедным, то равенство, которое одним токмо достоинствам отдает преимущество, наконец, то, которое права каждого гражданина, как сильного, так и слабого, как богатого, так и бедного, уравнивает в законе: что твердый глас его равен каждому состоянию и всем равно ощутителен. Неисключительное определение всех состояний детей в оне училище подведет, без сомнения, под одну черту знатного и незнатного и, следовательно, утвердит во всей силе гражданственное равенство.} человеческого; в них представят им почтение, каковое должно иметь к подобным себе, изобразят, сколь презрительно высокомерие и сколь низко быть тщеславным, научат, что власть без добродетели и достоинство без заслуги суть истинные причины надменной глупости, и дадут уразуметь, что кротость есть истинный знак возвышения души и превосходства разума; с ними рассуждать будут о взаимной зависимости людей, основанной на взаимных нуждах {При сих объяснениях нужно им дать совершенное понятие в рассуждении самого себя и сим самым познанием довести к открытию того, чем они обществу подобных себе обязаны. Растолковать, что, как бы различность, существующая между людьми, велика ни была, все согласно стремится, как то примечено, приобрести у_д_о_в_о_л_ь_с_т_в_и_я и убегать п_е_ч_а_л_и. Следственно, малейшее рассуждение каждого вразумить должно о обязанности каждого к существам, озаренным понятием, paвносклонным, чувствительным, как и сам, коих пособие, привязанность, уважение, снисходительность необходимы суть к его собственному благополучию во всякую минуту его жизни. И вот правило, которое всякий в обществе живущий человек иметь и говорить должен самому себе; "Я чувствителен, и все доказывает мне, что прочие таковы же суть, как я, так же способны чувствовать удовольствие и огорчение, я стараюсь приобрести первое и убегаю последнего, следственно, мне подобные существа имеют те же желания и те же страхи. Я ненавижу злотворящих мне или противуполагающих препятствия моему благополучию, следственно, я учинился бы предметом ненавистным для всех тех, коих бы хотению воля моя или действия воспротивились. Я люблю споспешествовавших моему собственному благополучию, почитаю составляющих приятное мне существование, и потому, чтоб быть взаимно любиму, почтену, уважаему от существ, мне подобных, и я должен споспешествовать к их пользе, благосостоянию, творя для них всевозможное". На сих-то столь простых и естественных правилах должно положить молодому человеку основание своей жизни.}; о признательности, каковой требуют обыкновенные труды ремесленных состояний в государстве, о ужасной неблагодарности, каковую должно возбудить в детях ненавистью к тем, кои гнусными поруганиями презирают и труды их, и бедность их состояния.

Надзирателю должно вразумлять воспитанников, в чем состоит счастие народное; что человек по состоянию своему есть член общества; под сим видом должен он жертвовать своею свободою, как скоро она не соответствует благу общественному; что он не иное что есть, как часть целого; и в сем качестве всякая похвала, заслуживаемая его добродетелию, превращается в похвалу общественную, которую приписывают члену какого-нибудь тела, части здания, части машины, когда говорят, что они с пользою занимают свое место, и производят желаемое действие.

Ежели таково есть отношение части к своему целому, ежели благо общее должно быть главным предметом частных людей, то равно также справедливо и то, что счастие частных людей есть великий предмет гражданского общества, ибо как может, сказать им, счастливо быть общество, когда члены его, в особенности взятые, несчастны? Что ежели частный человек должен обращать внимание к обществу, то в награду за сие общество должно его вознаграждать благом соответственно сему вниманию. Должно внушить детям, что первое благо, которое общество должно делать своим членам, есть питать в них сильную к себе приверженность и что государство тогда только счастливо, когда оно любимо своими соотечественниками; люди же счастливые суть те, кои сердечно привязаны к обществу, всегда доставляющему пищу их ревности и великодушию, которое есть обширное поле к упражнению их дарований, добродетельных страстей. Им дадут понятие вообще о правиле, определяющем порядок отправления всякой власти, что власть управляющего должна быть сопряжена с пользою и приятностию для управляемого.

Распространимся далее: есть добродетель, раждающаяся от чувствования, людям общего, но в различных степенях, когда воображение их начинает действовать. А дабы сия добродетель могла возродиться в людях, коим она наиболее необходима, надобно, чтобы чувствование, оную производящее, было возбуждаемо с большим попечением. Сия добродетель есть человеколюбие, а чувствование сие есть сострадание. Дабы воспитывающиеся знали, что находятся им подобные, кои могут претерпевать, как и они, бедствия, надобно, чтобы воображение их приобрело довольно деятельности чтобы могло представить им сии болезненные изображения и их, так сказать, привести вне себя, дабы они совмещали в понятии своем то же, что и страждущий. Сие есть недостаток в воображении, учиняющий глупцов жалость нечувствующими и детей слабоумных являющий к сему ощущению неспособными. Вот отчего происходит, что большею частию знатные и богатые люди столь мало имеют человечества, поелику они никогда не страдали, никогда не размышляли, что значит страдать,-- состояния, в которых наижелательнее, чтобы обитало человечество, поелику оно, обладая ими, принесло бы более, нежели в других состояниях, пользы! Таково есть и сие отделение граждан, в коих сия добродетель имеет обыкновенно мало силы, потому что чувствование, производящее оную, обыкновенно весьма слабо и не столь деятельно. Воспитание должно уврачевать несчастие сего состояния; оно должно возродить чувствование сострадания, дабы возбудить в нем добродетель человеколюбия. Притом разговоры, о коих мы упоминаем, могут споспешествовать к сему предмету паче, нежели всякое другое средство. Естьли будут соображать лета, в каковые воспитанники могут оные слушать, и те годы, в которые переставать уже должно преподавать, то увидят, что разговоры, к сему предмету относящиеся, найдут воображение воспитанников в сем состоянии деятельности, которое действительно удобно для такового чувствования.

Из числа важных предметов нравственных сих разговоров есть также внушить детям, к выходу же готовящимся, о обязанностях супружеских, показать им права и должности, соединяющиеся с приятными наименованиями отца и супруга. Бедствия, с которыми сопряжено порочное безженство, холодное равнодушие к сему состоянию, волнования, в юности происходящие, скука, следующая за оною в старости, долженствуют быть описаны живейшими красками и, представляя взорам их добродетельных супругов, окруженных нежными плодами их любви, во всей силе страсти, надобно показать сие самыми трогательными изображениями {Нравственные разговоры относительно к сему предмету должны быть преподаваемы одним токмо воспитанникам, окончивающим свой курс воспитания. Посему самому оные должны быть редки и при каких-нибудь особливых случаях. Нравственный надзиратель посвятит сим разговорам те часы и дни, мои будут наиприличнее и в которые дети не столько будут заняты.}.

Представя им супружество состоянием самым приятнейшим в обществе {Нужно обращаться в рассуждении сего нравственному надзирателю на учреждения о браках древних законодателей, какие постановлены были средства и какому наказанию и посмеянию подвергались те, кои в безжении жизнь свою провождали. Наказание безбрачных, говорит Плутарх, состояло в исключении от игр гимнических16 и в том, что им должно было выходить зимою совсем нагими на общенародную площадь для воспевания насмешливых песней против безбрачных. В Спарте холостой старик сверх наказания лишен был всякого уважения, от молодых людей престарелым должного. Один состарившийся воин, знаменитый своею храбростию, вошел некогда в собрание; сидевший подле его молодой человек отрекся уступить ему место, говоря: "Ты не имеешь сына, который бы мог когда-нибудь уступить мне свое место"; и сей смелый ответ вместо того, чтоб возбудить ропот, одобрен был общим той беседы рукоплесканием. Хотя сии средства к народоразмножению суть и непрямые, однако из сего видно, что в прежние времена почиталось оное главнейшим предметом. Многие события из греческой истории заставляют нас думать, что были у сих славных республик, каковы Спартанская и Афинская, разные на сей предмет учреждения, и одно из оных, приводимое Диодором Сицилийским, ясно нам сие доказывает. Эпаминонд, смертельно на сражении раненный, был при последнем дыхании. Пелопид, приближившись к нему: "О друг мой,-- сказал,-- ты умираешь, не оставя отечеству ни единого чада!" "Нет,-- отвечал Эпаминонд,-- я оставляю двоих: победу Левктрскую и Мантинейскую17". Счастлив тот век, блаженна та страна, где порождение чад есть первый долг гражданина и где человек, умирающий бездетным, имеет нужду в двух победах, чтоб загладить сей проступок!}, надобно показать, что оно есть самое священнейшее, самое нерушимое из всех договоров. Да впечатлеют в памяти их все те причины, кои долженствуют соделать оное предметом уважения всех людей и достойными ненависти и проклятия всех дерзающих осквернять непорочность оного. Первоначальный долг отцов и супругов составлять будет часть сих разговоров {Говоря о всем том, что относится к нравственным наставлениям и разговорам граждан сего отделения, обратимся к прочим и, не касаясь до распределения оных, вкратце предложим средства, нужные для образования юношества каждого из сих состояний. Правила нравственных наставлений и сих разговоров должны быть те же и для тех, кои служат обществу вообще своими дарованиями, какие предложены для военного И гражданского состояний, с исключением только в нравственных] разговорах того, что непосредственно к назначению каждого отделения относится. Что ж принадлежит до отделения, в коем заключаются те, кои служат обществу своими руками, то и в рассуждении их нравственные наставления без малейшего исключения должны быть непременны с предложенными; но нельзя того же самого сказать о нравоучительных разговорах, ибо цель оных состоит не столько в наставлении, сколько в образовании нравственного характера. Сия цель требует некоторых различий в средствах, и сии средства зависят от разности назначений сих двух отделений. Я прейду в молчании псе то, что должно быть общего в составлении сих разговоров, в рассуждении воспитания сих двух отделений, и покажу только между ими различия. Оные суть: у одних, о коих мы довольно говорили, есть гордость, а у сих, напротив, низкость, то есть те, кои служат обществу своими (руками, подвергаются сему пороку низкости столько, сколько другие гордости. Иного нет средства к истреблению сего порока, как нравственные разговоры, кои должны быть предписаны законом и состоять в возвышении души воспитанников, во внушении им понятия собственного своего достоинства, в познании истинного величия, истинной славы; им покажут, что каждый может приобрести все посредством своих дарований и добродетелей. А чтоб сильнее впечатлеть истину сию в душе детей, нравственный надзиратель соберет все события, могущие утвердить оную и которые бы могли возвеличить власть сию над разумом и сердцем. Следовательно, главнейшее искусство воспитания сего отделения состоит в предупреждении в сих детях зловредного уничижения, к которому род их кажется всегда "расположен, в почитании самого себя, во вкушении, что человек, уничижающийся пред собою, в собственных глазах своих не способен ни к великим страстям, ни к великим добродетелям; нужно говорить о трудолюбии, сравнивать пагубные следствия праздности и скуки с пользою и удовольствием, с трудом сопряженными, показывал им долг, коим обязаны они добродетели, и уважение, каковое принадлежит честному человеку, в каком бы состоянии он ни находился. Знатный гражданин должен быть описан теми же красками, как знатный военачальник и как знаменитый судия. Путь к бессмертию и славе должен открываться пред последним гражданином, равно как и пред верховнейшим начальником государства. Следовательно, нравственность быть должна одна и правила ее непременны. Должности могут переменяться по обстоятельствам, в которых люди находятся; но правила, от коих должности сии проистекают, суть общи и независимы от обстоятельств. Основаны будучи на отношениях природы и общества, они должны быть общи богатому и бедному, человеку частному и возвышенному на достоинства, судье их священнослужителю, (начальнику народа и простому гражданину.}. По сем представить благородным воспитанникам, сколь нужно и полезно к должности воина и гражданина присоединить знание словесности, знание хорошо писать, объяснять мысли свои; что многие великие люди столько же почитали ее нужною, сколько и всякое другое преимущество. Парнасе и поле Марсово равно обильны лаврами; что хотя корона, окропленная в водах Ипокрены18, не столь блистательна, как та, которая омочена кровию неукротимаго врага, но воин-гражданин, которого разум превышает сферу обыкновенных познаний человеческих, во сколько раз превосходнее кажется в глазах сограждан против того, который добродетель свою в числе только сражений полагает! Итак, да возбудят в них страсть к словесности, к чтению; они, занимая их приятным образом, откроют путь к истинному их благополучию, укажут разность между человеком, блуждающим по мрачному пути знаний, привычкою и долговременностию составленных, и тем, который во цвете лет своих истинным светом по стезе должностей своих руководствуется. Одного увидят они невежеством своим и закоренелостями повергающего сограждан своих в различные несчастия, другого -- повсюду вспомоществующего страждущему человечеству. И потому нужно, повторяю, возродить в них страсть к словесности, ибо она приведет их к удобству познавать людей в различных состояниях жизни, прольет свет на их должности, чего бы без ее пособия достигать было должно чрез многие годы и многочисленные испытания.

По правилам сих нравственных разговоров рассказать им, что значит звание, к которому они определяются; внушить права гражданина и воина в отношении должностей их и сим приучить их действовать честным и полезным образом во время войны и мира, чтоб они всегда соблюдали характер свой; возвеличить силы душевные, да свободно переносить могут всякие труды и тягости; что стоит только с твердою решительностию возжелать приобрести сию бодрость духа, и приобретешь ее без усилия; что нужно беспрестанно обращаться на самого себя, побеждать склонности, влекущие к наслаждениям, к неге, от должностей и военного порядка устраняющих. Тогда навык послушания и отрицания самого себя будет утвержден, разум на различные случаи военной жизни приуготовлен, сердце навсегда будет готово отражать покушения разврата и постыдных пороков, нередко достоинство военного человека безобразящих. Тут да познают они, что, кто начальствует над своими страстями, беспрестанным противу их сопротивлением, тот никогда не будет в опасности подвергнуться излишествам и стремительности распутства, кто с охотою и удовольствием подвергается трудам и заботам военной жизни, тот свободно подвергается должной подчиненности и никогда не будет роптать на строгость службы. Тот, кто может жертвовать своими собственными выгодами благу общему, не будет никогда иметь желания захватить оные от других и, зная, что жизнь его и вольность состоят в благе общем и от него неразделимы, будет сохранять оные во всех как залог священный и неразрешимый. Бодрость душевная, истинного воина означающая, состоит в том, чтоб отрещися самого себя; поелику не нечувственность к опасности составляет характер его, ибо он наперед знает то, что предлежит ему к претерпению в сражении,-- но твердая и неизменяемая решительность исполнять должности свои вопреки всем препятствиям и несоответственностям. Различными примерами утвердить в них мысль презирать порок, под какими бы он видами соблазна ни представлялся, указывая оными, что не было ни одного государства, могущего сохранить себя, когда развращение, разрушая пределы должности, ослабляло дисциплину и попутало пореваться19 страстям по воле их направления. И потому нужно, чтоб молодые люди обращены были к полезному употреблению времени, к избежанию всякой праздности, повергающей обыкновенно молодых людей в постыдное бездействие, в распутство. Надобно, чтоб не думали они, что наука бесполезна воинам и что храбрости одной для них довольно. Храбрость без просвещения есть не что иное, как безрассудность или зверство. Учение, рассуждение, знание могут только учинить человека в службе полезным государю и отечеству, которых он долженствует быть подпорою и защитником.

Сказав все, что принадлежит к благородному званию воина, как должно им управлять своим оружием, нужно дать почувствовать, чтоб оно ни в каком ином случае употреблено не было, как на защищение токмо истины и своего отечества; чтоб они знали ценить истинную честь, не смешивая ее с тщеславием, высокомерием, наглостию -- с постыдными пороками, могущими ввергнуть их в совершенное презрение; что истинная честь и храбрость никогда незатменны, терпеливы, непривязчивы, рассудку завсегда послушны, великодушием исполнены; чтоб они при случаях защищения чести помнили сей великодушный ответ римлянина, вызов получившего: "Завтра нам идти в сражение с неприятелем -- действие определит, который из пас имеет больше храбрости и кто лучший гражданин; ты вспомни, мой друг, что жизнь наша не нам, а отечеству принадлежит". Наконец, нужно также предложить им о должностях, связывающих их с теми, противу которых должно принимать оружие, что им надобно быть человеколюбивыми к побежденному неприятелю. Не быть таковыми значило бы почитать воина зверем дикообразным, естьли определить, что он не должен знать прав человечества и природы, а особливо естьли он рожден в государстве просвещенном. Что действия оружия переменчивы и что тот, кто слишком пользовался своими победами, может также подпасть в свою очередь тому же неприятелю, над коим производил свои непомерные жестокости.

Вследствие взаимных общественных обязанностей, всеми просвещенными народами должных быть принятыми, военный человек да поражает своих неприятелей, представившихся ему токмо вооруженными и противящимися, и не производит мщения сколько несправедливого, столько и бесполезного над неприятелем обезоруженым или над смиренным земледелателем. Почему нужно наставить благородных юношей, определенных некогда быть начальниками, да возымеют истинное понятие о военном деле и свойственное просвещенному человеку чувствование жалости. Строжайшая дисциплина да обуздает ненасытное вожделение, распутство варварского и невежливого солдатства и, сделавшись по справедливости благородными начальствующими, которым честь должна быть руководством, да не унизятся они пороком гнусного корыстолюбия и да не уподобятся тем мздоимцам, которые из изнеможенного народа иссасывают последнюю каплю крови, после ужасов войны оставшуюся.

Сии правила, которые честь и нравоучение военным людям предписывают, были великодушно сохраняемы Сципионом, Тюреннем, Катинатом; оные будут сохраняемы всеми теми, кои истинную славу {Слава есть отзыв честной похвалы, говорит один славный писатель, соединенное согласие, поддерживаемое общим удивлением; но оная всегда должна иметь предметом полезное, честное и справедливое, не на чудесности или на одном блеске основанное, но на добродетели, направляющей усилия дарований к счастию народов.

Знаешь ли, сказал Плиний Траяну, в чем состоит истинная слава государя? Триумфальные врата, статуи, самые храмы и жертвенники временем изглаживаются, забвение от земли их исхищает, но слава героя, поставляющего себя превыше беспредельной своей власти, умеющего укрощать и обуздывать оную, есть слава неувядаемая, которая, стареясь, расцветает.

В чем уподобился Геркулесу сей дерзкий молодой человек (говорит Сенека об Александре), который искал славы, не знав ни ее самой, ни ее свойства, ни ее пределов и почитающий добродетелию счастливую свою дерзость? Геркулес не для самого себя побеждал, но проходил пределы света для того, чтоб поборствовать, а не разграблять мир. Сей герой, сей враг злых, мститель добрых, восстановитель тишины на земле и на морях не имел нужды в Победах. Но Александр, склонный к грабежу от младенчества, был опустошитель государств, бия друзей и неприятелей, поставляющий высшее благо свое в том, чтоб учиниться опасным всем народам, который не вообразил сего, что преимущество сие не одному ему свойственно, но и всем диким зверям и даже самым гну оным из животных, ядом своим бояться себя заставляющих. Оба они заслужили славу, но один имел в предмете пользу общую, а другой -- пользу свою, на вреде всего известного тогда мира основанную; и для того должно показать, чтоб всяк человек любил истинную славу, зная притом, что оная может быть и по конце жизни его, дабы гроб не остановил его, не сделал преткновения духу его и твердости, ибо тот, кто славу не далее, как по краткости жизни своей измеряет, есть раб мнения и минутного от себя на людей взимания; кто, сговорю, предпочитает славу недозрелую и скоропреходящую славе медленной и продолжительной, таковой великого не предпримет. Но преносящий себя в будущее, утешающийся одним воспоминанием дел своих, подвизается для всех веков так властно, как бы он был бессмертен. Пусть современники откажут ему в справедливой славе, им заслуженной, их внуки ее ему воздадут; и его воображение представляет имя свое во временах грядущих. Желание прославить себя в потомстве есть восторг, возвеличивающий, возносящий нас превыше самих себя и нашего века; и всяк оный отвергающий недостоин ощущать важность его. "Презирать славу,-- говорил Тацит,-- значит презирать добродетели, к оной сопровождающие".} предпочитают корысти, страсти обыкновенно душу слабую и низкую изъявляющей. Сребролюбие несовместно ни с благородством, ни с великодушием, ибо, по выражению сего слова, человек великодушный есть тот, который, получа от предков душу великую, благородную и твердую, жертвует всеми сими презрительными и низкими пользами выгодам прочным и непременным, заключающимся в приобретении совершенного уважения от людей честных и в привязанности к правилам чести. "Чрез храм добродетели,-- говорил Цицерон,-- достигают в храм славы". Военная храбрость и в государствах сильных роскошью уничтожается, где счастие свое воин славе предпочитает. Римляне бедные, но упоенные славою своего отечества целый свет покорили; обогащенные же корыстьми, чрез сребролюбие впали в междоусобные несогласия; а между тем, измождаясь роскошью, столь непобедимые воины учинились презренным стадом невольников, дрожащих под игом самых низких и презрительных тиранов.

Сими и подобными сим наставлениями и разговорами, молодые благородные люди, будучи руководствуемы, достигнут в храм истинной славы; следуя сим правилам, будут отличны, уважены и чрез то пренесут имена свои в потомство, учиня себя в памяти его почтенными и дрожайшими.

Вот предметы, долженствующие быть предписаны законом для наставлений и нравственных разговоров. Пример должен соответствовать наставлениям и разговорам.

О примере

Человек есть животное подражательное. И в самом деле, из всех родов животных люди по физическому своему расположению и большему совершенству чувствительности наиболее расположены ко взаимному друг другу подражанию. Сие подражание есть род нужды, обнаруживающейся с самого младенчества, которою воспитание должно воспользоваться для выполнения предмета, к коему природа, по-видимому, оное предназначила. Главный попечитель, нравственный надзиратель и наставники суть образцы, которые закон должен противопоставлять детям сего отделения в предлагаемом нами здесь начертании воспитания. Они должны споспешествовать сему предмету беспрестанными примерами правосудия, человеколюбия, кротости, снисхождения, трудолюбия, ревности ко благу, признательности к отечеству, почитания законов. Присутствие детей будет им напоминать о важности их звания и побуждать к оказанию во всякое время в поступках своих той благопристойности и кротости, каковые внушить может сила примера и подражания.

Почему необходимо нужно, чтоб сделано было особенное предписание наставникам, которое должно быть сообщено и объяснено им нравственным надзирателем, прежде нежели вверена им будет важная сия должность, и оное надлежит им напоминать по крайней мере два раза в месяц согласно с предписанными законом правилами. Мы предполагаем, что нравственный надзиратель совершенно уже сведущ в своих должностях и в тех обязанностях, кои непосредственно от него зависят.

Он должен остерегаться делать когда-либо выговор в присутствии воспитанников наставнику. Естьли кто-либо из них окажется недостойным или неспособным к отправлению вверенной ему должности, то должен он уведомить о том главного попечителя воспитания и ожидать от него повелений.

Естьли потребно будет произвести каковую-либо перемену, то она должна быть учинена со всевозможною скоростию, какую токмо обстоятельства допустить могут. Естьли худое поведение наставника будет известно воспитанникам его, то исключение его должно им быть объявлено; естьли ж не знают они проступка его, то также не должны знать и наказания за оный {"Последуют, конечно, случаи, что такие наставники заслужат выговоры и, может статься, запрещения быть в сем доме. При детях сего делать не должно; но дабы и в обществе им от того не было оскорбления, для того употреблять умеренную строгость". Собр. учрежд. и предп. касат. воспит. обоего пола благор. и мещ. юношей, стр. 233.}; надобно чтоб они были в том мнении, что наставник добровольно отказался от должности, которую оставить имел он справедливую и лестную причину.

Попечитель воспитания должен тщательно смотреть за поведением наставников, примечать, исполняют ли по предписанию, и наставлять их в случае, когда примечена будет в том нужда.

Главнейший предмет наставлений относительно к наставникам состоит в том, чтобы научить их тому, каким образом должны они ответствовать на вопросы, каковые могут предложены быть от детей о различных предметах, могущих возбудить в них любопытство. Поелику величайшая польза сего начертания общественного воспитания есть та, чтоб избавить детей от влияния заблуждений, дабы истина могла с большею силою впечатлеться в душах их, а как мы не предполагаем, чтобы наставники были готовы совершенно ко всякому сделанному детями вопросу, чтобы могли дать детям истинные и справедливые понятия обо всем том, что может возбудить в них любопытство,-- то мы почитаем, что лучше предпочесть молчание, нежели с отважностию делать необдуманные или непристойные летам их ответы.

Во всякое время, когда ученик предложит наставнику вопрос, разум его превосходящий, то сей должен советовать ему, чтоб он вопросил о сем нравственного надзирателя, а самому чистосердечно признаться, что он не в состоянии удовлетворить оному. Сей способ доставит вдруг две величайшие пользы: он предупредит принужденную заразу предрассудков и заблуждений и, дав детям полезный пример к уважению, каковое должно иметь к истине, приобучит их не столько стыдиться невежества, сколько заблуждения.

Но дабы произвести самую величайшую пользу от общественного воспитания, то главный попечитель должен обратить всех при оном училище находящихся, как-то: надзирателей, наставников и домашних служителей {Вместо собственных слуг могут употреблены быть с совершенною пользою к смотрению за детьми честные и довольно служившие солдаты: им были бы сии места полною наградою и спокойствием, а юношество не имело бы пред глазами примеров развращения. "Крепостных своих служителей ни под каким видом никому в корпусе для услужения не иметь, что и во всех таковых для воспитания учрежденных местах накрепко запрещается". Уст. Кад. корп., стр. 74. Слуги сии обыкновенно не имеют никакого правила своему поведению; и как свобода их неограничена, то, становясь развращенными, вовлекают в разврат разными угождениями господ своих для того, чтобы самим лучше можно было своевольничать. Расположение строений, свобода отлучаться во всякое время и услужники сии, под именем дядек разумеемые, бывают причиною испровержения самых превосходнейших учреждений!} -- к сему великому предмету равенства в юношестве, из различных состояний составленного. Они будут к тому способствовать примером своим, поведением и разговорами. Они оказывать будут презрение гораздо сильнейшее, нежели наказание, всегда, когда произойдет между воспитанниками какой-либо спор о знатности породы; они споспешествовать будут к тому совершенным равенством и одинаковостию попечений и стараний, предупреждая всякое впечатление, могущее возродиться о преимуществе и отличии, избегая всякого пристрастия, -- словом, способствовать будут всеми возможными к тому средствами, дабы утвердить сие желаемое между различными состояниями соединение.

Другой предмет, о коем должно нам упомянуть, есть учтивство и честность поведения. Поелику учтивство есть по необходимости главнейший предмет воспитания людей, назначенных жить в обществе, то не должно упустить оного в начертании воспитания сего отделения. Оное должно произойти больше от примера, нежели от правил; должно более возложить сие попечение на нравственного надзирателя {Дабы возродить сию необходимую в благородных людях учтивость, надобно, чтоб главный попечитель и нравственные надзиратели были в таком состоянии, чтоб могли иметь каждое воскресенье обоего пола собрания, на кои дети разных возрастов, бывши приглашаемы, приучались к обхождению, к учтивости, к той людскости (полагая, что воспитанники из училища во вое продолжение воспитания к родственникам не отлучаются), каковых они не могут иметь между собою. Хорошо бы делать для них чрез месяц такие публичные собрания, где бы они могли свободно видеть своих родителей, знакомых и прочих, говорить с ними, со всяким танцовать и приучаться таким образом к образу светской жизни; надобно, чтоб смотрители были всегда между ними, внимали бы, что они говорят, что от других слушают, кои по возвращении должны исправлять их погрешности, доводя их всегда до признания, что они действительно во время собрания говорили и занимали; из село произойдет та польза, что дети не будут связаны в мыслях своих, привыкнут к откровенности и не будут подлежать никакому принуждению, зная, что, о чем бы они ни разговаривали, что бы ни делали, воспитатели, не осуждая, их исправят, поставляя их всегда на путь истины. Следовательно, нет нужды делать наряд вопросам и ответам, для воспитанников, когда готовят их показать публике.} и наставников, как ближе к детям находящихся и, следственно, более способных к поправлению их погрешностей и к представлению им примеров, по коим они должны образовать себя. По сей-то причине одно из главнейших качеств каждого наставника сего отделения будет сие учтивство и сия честность в поведении, которые должен он примером своим сообщать своим воспитанникам, удаляя их равномерно от грубости и притворства. Когда в воспитанниках возродится по примеру сих наставников сия простота, сия приятная откровенность в обхождении, которые предполагают или невинность сего возраста, или последнюю степень совершенства в науке жить с людьми), то опи вступят в общество о большею удобностию и внушат к себе в оном больше уважения и дружества.

Чтение книг, которые должно предложить для воспитанников сего отделения*

* Что чтение книг полезно, сие известно всякому, и доказывать, распространяет ли оно свет или препятствует к просвещению,-- значит предавать себя посмеянию; значит то же, естьли бы кто стал доказывать о солнце, что оно светит или свету не производит. Немного надобно доводов, чтоб показать истину в своем виде. Оставляя новейших любомудров уверять подобных себе, что просвещение не может быть от книг получаемо, предложим чтение, для просвещения и возвышения души удобное, и в книгах потщимся находить к сему пособие. Но будем и в самой пользе согласно с г. Руссо умеренны, ибо, как говорит он, излишнее употребление книг умерщвляет учение и ни к чему другому не служит, как к произведению дерзновенных невежд". И в самом деле, сколько от учения отнимают книги в тех училищах, где библиотека открыта всякому, где позволено читать все, что в руки попадается, и молодые люди, никем более как несозрелым, слабым рассудком будучи руководствуемы и блуждая, так сказать, в пространстве различного рода писателей, редко останавливаются на прочных и непоколебимых основаниях, ибо хотя бы в собрании книг были и лучшие сочинители, но находятся из них многие друг другу противоречащие, отстранившиеся от правил общих, которые возникающий ум, читая без разбору и без предводителя, развлекается между их понятиями или принимает неправую сторону. Естьли книги такового роду позволить читать, так это в то время, когда воспитанники приготовлены к выходу из училища, когда понятия совершенно раскрыты, и то с руководителем, человеком истинно просвещенным, честным к общему благу и спокойствию устремленным. "Книги и учение,-- сказал Рошефукольд,-- должно подвергать рассудку, а не рассудок книгам".

Мы предложим чтение романов для обоих детей, достигших таких лет, кои назначены для слушания нравственных разговоров. Но какого должны быть рода сии романы и какое должно употребить время на таковое чтение?

Каждое государство имеет свои чудесности, свои добродетели и злодейства. У всякого народа во всяком веке, во всяком правлении различные состояния общества представляют тому примеры. Рубище беднейшего гражданина и блестящее одеяние знатного прикрывают часто величайшие добродетели и гнуснейшие пороки. Око любомудра проницает сквозь сию завесу, между тем как зрение простолюдима ослепляется токмо блеском и видит одно рубище.

На таковых-то событиях, представленных нам историею всех веков, должны быть основаны романы, о коих мы упоминаем. Великий человек, который есть ирои оных, должен быть всегда взят из состояния тех, для коих назначено чтение оных. Искусство писателя должно состоять в представлении с большею славою гражданских и воинских добродетелей, к оказанию которых наиболее имеют случай люди сего состояния, в описании самыми худыми красками пороков, коим наиболее они подвержены, в распространении сих начал любви к отечеству и к славе, кои поселены уже разными образами в душе детей, во внушении им сего возвышения характера, который тем явит себя величественнее, естьли не занят будет богатством и знатностию.

Желательно, чтобы предмет романов был почти истинным событием или вымышленным, но несовершенно, где бы сочинитель в том уверил читателя. Невероятно, колико бы таковое расположение учинило чтение возбуждающим.

Множество хороших сочинений сего рода находящихся соделывает гораздо удобнейшим собрание предлагаемых нами романов касательно до воспитания. Польза, каковую б произвело сие чтение, известна всем тем, кои знают, колико сила нравственных чувствований должна иметь влияния над образованием характера и на открытие страстей.

Но кроме романов надлежит каждый год собирать всякие происшествия, могущие произвести то же самое действие, и печатать оные в пользу воспитанников; сим способом они непрестанно пред глазами будут иметь полную историю добродетелей; и хотя летосчисления сего рода бывают иногда весьма кратки, однако они никогда не прервутся, естьли не станут их ограничивать одним каким городом или народом, но когда будут они объимать отечество и даже род человеческий, к коему они принадлежат.

Для сего чтения должно определить вечер {Нужно здесь сказать, что при вступлении дети не должны иметь времени для она более десяти часов; лотом, как лета их будут возрастать, надобно, чтоб время сие уменьшалося таким образом, чтоб в последнем году воспитания ограничивалось семью часами. Чтоб успеть в сем постепенном уменьшении, не применяя часа вставания, который должен быть один и тот же для всех возрастов, надобно определить час, который ложиться надлежит спать при разных переменах.}. Самое лучшее средство дать детям приятное упражнение, удаляющее от них сон, не подвергая их скуке, которой должно тщательно избегать в каком бы то ни было начертании общественного воспитания, состоит в учреждении сего порядка чтения, всегда предоставляя детям переменять оное по своей воле {Не должно ни единого из детей принуждать лучше читать такую-то книгу, нежели другую. Каждый наставник должен иметь разные экземпляры сих собраний для удовлетворения различным вкусам воспитанников.}. Сие покажет новую пользу сего учреждения. Наконец, ко всем сим пользам присоединится еще другая: внушать детям охоту к чтению и ускорять сим образом успехи наставления.

К романам можно присовокупить трагедии, могущие произвести те же самые действия, каковые и нравственные разговоры. Таким же образом можно употребить жития славных мужей, описанные Плутархом, и предпочесть оные всем прочим по тем причинам, кои представил Монтань и которые славный сочинитель Емиля столь красноречиво объяснил. От сего чтения произойдут две другие выгоды. Естьли бы начинали оное чтение, когда кончили воспитанники историческое наставление, то б оно было весьма полезно для лучшего сохранения в памяти и оно могло бы пособить общему недостатку всякой истории, какая бы она ни была. Поелику история, быв назначена представлять обширность великих происшествий, описывает нам больше деяния, нежели человеков. Она представляет их во отношении их с обществом и с должностями, от оного налагаемыми, никогда не описывая человека во внутренности его жилища, в недре его семейства, среди друзей. В описании же особенной жизни людей бывает совсем иное. В оной видят и человека и героя. Будучи отцом, супругом, другом, судиею и полководцем, он представляется во всех сих видах и отношениях; его видеть можно тут и на феатре и вне оного. Вот причины и выгоды сего чтения.

О награждениях

Две страсти, из коих одна мала, опасна, уничижительна, и другая -- возвышающая характер к величеству, к благородству, к пользе, проистекают из одного и того же источника. Сии страсти суть тщеславие и любовь к славе и происходят от желания отличиться. Сие желание, знак и действие общественности, возбуждает равно как варвара, так и просвещенного, как несмысленного, так и мудрого, бездельника и честного человека; сие желание обнаруживается почти при самом начале жизни и которое сопровождает человека даже до гроба; сие желание производит ту или другую из сих страстей, смотря худо или хорошо оное было направлено. Оно учиняется тщеславием в одних, любовию ко славе в других; оно великолепно золотит колесницу богатого и поощряет в сражение неустрашимого воина; оно поражает кинжалом Лукрецию; оно побуждает Креза тщеславиться своими сокровищами и руку Сцеволы в горящие уголья повергает20.

Итак, рассмотрим, каким образом употребление наград, споспешествуя успехам детей, может приуготовить желание отличиться и произвести не тщеславие, но любовь к славе.

Естьли хотя мало рассуждать будут о сем важном предмете, то уразумеют, что он должен произойти от двух причин -- от качества награждения и их назначения.

Всякая отличность есть награда, но не всякая награда есть отличность. В частном воспитании награды не могут ни споспешествовать, ни управлять желанием отличиться, потому что частное воспитание имеет недостаток в уравнительных предметах и, дети воспитывающиеся у родителей, вовсе почти не имеют средств, могущих возбуждать в них сие желание к отличию. Награды сии должны быть совершенно существенные, ибо награды мнения там токмо существовать могут, где мнение действительно имеет свою силу. Напротив того, в воспитании общественном награды, основаны будучи на едином токмо отличии и когда оные благоразумно будут направляемы, легко учиниться могут предметом желаний, поелику любовь к отличностям сильно возбуждается между множеством и близостию тех людей, от которых желаешь отличать себя.

Маршал Вилларс весьма часто говаривал, что два только удовольствия, которые вкушал он наиощутительнее в своей жизни, были: получение награждений в училище и победа.

Любовь к отличности определит качество наград в сем начертании; и, поелику оные могут быть вещественные или награды мнения, мы употребим только последние да сим приучим детей ничего не желать более, как славы. Мы увенчаем главу, например, лавровым венком, но не дадим ему лучшей против прочих одежды; ибо таковой род отличности может возбудить в них чувство тщеславия; не определим также лучших яств, чтоб не произвести склонность к обжирству; не освободим от обыкновенных с прочими упражнений, ибо таковое исключение представит глазам его праздность и покой приятными.

Итак, сие начертание общественного воспитания не будет в себе заключать иных наград, кроме тех, кои заключаться должны в общественных мнениях. Законодатель возымеет попечение о вымышлении сих отличительных по заслугам наград и о определении относительной оных силы соответственно относительной силе заслуги, за которую они назначены. Венок победы есть венок мира; венок, украшавший чело борца, и венок, каковой отличал главу победоноснаго начальника, имели равную существенную силу, но неодинаковую, однако, силу во мнении. Род заслуги, за каковую оные были определяемы, придавал им одинакую важность, и степень отличия, который они показывали, были единою их ценою. Следовательно, должно указать разные роды заслуг, за кои надлежит давать различные награды. Да удостоят первою за деяния благородные, величие души возвещающие, и, рассмотрев потом предметы касательно всех частей, на кои разделиться должна система воспитания, определят для каждой особо награды отличившимся из детей; и да определят награде и предмету степень, соответственную важности оных; да учредят оную для тех, которые отличили себя в разных упражнениях относительно физической части воспитания, для тех, кои оказали опыты смелости и мужества, для тех, которые избавили товарища от угрожавшей ему опасности, для тех, кои оказали наиболее внимания и остроты в разных родах наставлений, для тех, которые успевают в науке, к коей они прилепились, но с тем условием, чтобы они не лишились права на сию награду какою-нибудь особенною погрешностию. Два раз в год имеет быть раздача сих наград, дабы учащение не уменьшило оных силы и редкость не ослабила ожидания оных; что для верного их распределения нравственный надзиратель учинить должен список тем предметам, которые каждый из учащихся заслужил своею отличностию, и причинам, лишающим его награды; наконец, при наступлении времени раздачи производить будет оную следующим порядком.

Да соберут всех детей в одно место. Те, кои кончили курс нравственных наставлений, могут допущены быть к раздаче. Для предупреждения зависти и пагубных оной следствий нет более действительнейшего средства, как заставлять награждать и чтить заслугу тех самых, которые б могли сами показать к оной род зависти.

Тот, кто чтит или награждает заслуженного человека, приобщается некоторым образом славы его, и сего мнения довольно для погашения в душе его всякого чувствования зависти.

По проговорении нравственным надзирателем краткой речи о совершенном беспристрастии правосудия и но увещевании, сим юным судиям внушенном о наблюдении должностей оного, он начнет именованием детей, отличившихся в продолжение шести последних месяцев великодушными и благородными деяниями; он описывать им будет заслугу каждого из сих деяний и представит оные под тем видом, каковой почтет он наиспособнейшем, чтобы дать восчувствовать относительную оных силу. Дети подтвердят суд по сему предложению; они сами провозгласят деяние, заслуживающее быть увенчанным и решат еще относительную заслугу других деяний. Голоса все подавать будут неисключительно, и большинство оных решит суд всякий раз, когда главный попечитель с нравственным надзирателем не будет находить оного несправедливым; в таковом случае они докажут им заблуждение их и исправят их суждение.

От сего первого суждения приступят к другому, касательно до награды, определенной за вторую заслугу, и таким образом поступать будут даже до награды предмета не столь важного. По окончании раздачи награждений объявление оной отсрочит до ближайшего праздника. Приуготовленным шествием соберутся дети в церковь. Заслуживший первый венок идти будет первым среди сего торжественного хода, сопровождаемого всеми отличившимися в одном предмете, но неодинакие дарования имеющими. Каждый из них следовать будет за оным в порядке, каковой определит заслуга дел.

Получивший вторую награду пойдет в сопровождении своих совместников, наиболее отличившихся, и таким образом даже до последнего, получившего последнее награждение. Естьли один из сих отличившихся каким-либо великодушным делом заслужил еще награду за другой предмет, то он получит сию новую награду, но не оставляя места своего, назначенного ему степенем заслуги великодушного его деяния. Последнее место между отличившимися в сем роде деяния должно быть почтеннее, нежели первое между теми, кои отличилися иначе. Таким-то образом внушат детям неложные понятия о заслуге и различных ее степенях.

Дети, не заслужившие никакого отличия, заключат сие шествие.

Вход в церковь должен быть свободен каждому, и особенно родители будут приглашены на сие торжествование. Как скоро все соберутся во храм, нравственный надзиратель провозгласит имена победителей и назначенные им награждения; он, восхваляя справедливость младых судей, скажет краткую речь о уважении и славе, истинную заслугу сопровождающих.

Вместо того чтоб делать уничижительные укоризны не заслужившим никакого награждения, он поощрит их, да учинятся они достойными оных. Все, что может ослабить или истребить силу души и повредить нравы юношества, должно быть тщательно избегаемо в сем начертании общественного воспитания.

Обряд сей имеет окончиться приличным сему предмету гимном, и дети, награждение получившие, должны сохранять во все время отличительные знаки своей заслуги.

От сего учреждения тотчас узрят пользу, произойти из оного долженствующую. Юношеству внушат благородное соревнование, не подвергнув его опасностям, обыкновенно с оным сопряженным. Сим способом вознаградят заслугу и предупредят зависть. Возвышенность и благородство души водворятся не только в сем состоянии людей, но даже и в тех, кои наименее к оным расположены. Понятие о личном достоинстве больше возымеет силы; желание отличиться пременится в благородную любовь к славе, а не в пагубное тщеславие. Любовь к справедливости произносить будет суждения, и истинное понятие заслуги и разных ее степеней равным образом к сему сообщатся. Одним словом, связь обстоятельств, поспешествующих к раскрытию нравственных способностей юношества, возродиться только может от сего учреждения.

О наказаниях

Для юношества нет нужды делать наказательного уложения, но должно все сие доверить честности и просвещению главного попечителя и надзирателя нравственного; власть их не должна ограничиваться, ибо причины, могущие побудить к употреблению оной во зло, слабы и неважны, качества, требуемые от отправляющих наказания, противны расположениям души, оправдывающим сие недоверие, обстоятельства, учиняющие неудобоисполнительным или опасным, естьли сделать для сего особливое уложение, будут столь часты, что лучшее в сем случае средство состоит в том, чтоб учредить некоторые общие правила, к предмету сему относящиеся, и оставить благоразумию главного попечителя и нравственного надзирателя попечения споспешествовать намерению законодателя, не входя в сии подробности, которые не только что могут привести в замешательство, но даже сделаться бесполезными и опасными.

Большая часть сих правил должна быть более отрицательная, нежели положительная. Должно говорить более о том, чего не должно делать, нежели объяснять с мелочною подробностию все то, что должно делать.

Надобно запретить всякого рода телесные наказания; никто да не имеет права таким образом наказывать дитя за что бы то ни было. Законодатель не восхощет, чтобы средства, назначенные к возрождению чувствования личного достоинства, были мешаемы со средствами уничижающими; чтобы те, кои служат к подкреплению тела и духа, были совокупляемы с средствами, тому и другому вредящими,-- одним словом, чтобы средства, назначенные к образованию граждан, были смешиваемы с средствами, удобными производить токмо рабов. Опыт доказывает, что дети, приобыкшие к побоям, лишаются обыкновенно оной телесной силы и естественной чувствительности, обильного источника толиких общественных способностей; они соделываются подлыми, лицемерными, притворщиками, злыми, мстительными и жестокими; с самого младенчества приобучаются к ощущению внутреннего удовольствия, подвергая других бедствиям, коих они жертвою учиняют.

Другое учреждение предупредит злоупотребление позорных наказаний. Как в обществе малолетних детей, так и во всяком другом часто употребление сего рода наказаний и великое число тех, на коих оно возлагается, уменьшает степень и силу оных. Как в сем, так и в других обществах наказания сии, основанные на едином мнении, должны быть употребляемы с осторожностию {Надобно, чтобы всякое наказание было редко, дабы учащением оных наказания не лишились важности своей. Всякого рода наказания тотчас теряют силу свою, когда они обыкновенны становятся. И в сем случае сила бесславия зависит много от умеренности его употребления. Бесславие есть наказание общего мнения; однако ж частые его впечатления на мнения немало его уменьшают. Пример подтвердит сию истину. Отечество находится в самой крайней опасности. Неустрашимый гражданин поспешает к оному на защищение, подвергается всем опасностям -- успех вознаграждает его отважность. Он возвращается от славного своего предприятия, покрытый ранами. Народ благославляет героя и общее мнение богам его уподобляет. Опасность сия в тысячу раз возобновляется. Тысяча граждан един за другим стремятся защищать отечество, и всяк из них возвращается увенчанный славою. Спасение отечества принадлежит равно последнему, как и первому из них: отважность у всех равная. Народ чувствует, что добродетель и храбрость с обеих сторон были равны, но геройство последнего гражданина будет ли иметь ту же степень впечатления в общем мнении, как и геройство первого? Какое будет следствие сего мужества, сих действий? Последний не получит той меры мнения, каковую имел первый, и сей лишится всего того, что имел тот в преимуществе пред прочими.

Применим сии правила к бесчестию, и мы увидим, что как весьма умножившееся число героев уменьшает во мнении людей достоинства геройства, так и число обесславившихся людей, весьма увеличившееся, уменьшит поношение; мы увидим, что в наказаниях, как и в наградах, мнения сила уменьшается, по мере как возрастает число людей наказанных или награжденных; мы увидим, наконец, что как для одних, так и для других оба вышеуказанные средства будут недостаточны, естьли общество не будет приготовлено принимать сильно в обоих случаях впечатлений, естьли дети или большая часть из них не знают цены мнении или понимают об оном весьма мало. И потому надобно, чтоб о чести и бесславии столько внушено было воспитывающимся, чтоб они честь предпочитали жизни, смерть бесчестию, и тогда можно будет увериться, что как награды, так и наказания мнения будут действительны.}; они долженствуют быть токмо назначаемы за преступления или проступки, кои по качеству своему самим мнением осуждаются к бесславию. Правила, долженствующие предупредить злоупотребление сих наказаний, общи как для сего, так и для других обществ.

Дабы с точностию наблюдать сии правила, должно запретить злоупотребление сего рода наказания и предписать только умеренное действие оного; надобно представить имеющим право наказывать неудобство приобучать детей взирать с беспристрастием на уменьшение или потерю почтения их сотоварищей; законодатель покажет им, колико сие неудобство может погасить в них чувствование любочестия и собственного своего достоинства, которое с толиким тщанием внушать им стараются; он покажет, каким образом можно располагать различные сего рода наказания для соразмерения степенями преступлений, долженствующих быть наказанными сим родом наказания; он покажет, наконец, каким образом должно оное объявлять и предупреждать великое зло, произойти от того могущее. Естьли дитя учинит позорное преступление и естьли оно известно токмо детям, с ним живущим, в смотрении у одного наставника находящимся, то должно дать почувствовать детям, сколь нужно в сем случае быть им молчаливыми и не открывать прочим преступления их товарища. Наказание его в сем случае будет строго, но оно не будет всем объявлено; оно будет известно токмо детям, в смотрении у одного наставника находящимся. Но естьли позорное преступление всем известно, то и наказание должно быть всем же известно, и нравственный надзиратель придаст весь вид наказания, каковой требуют качество преступления и необходимость внушить к оному омерзение; но в сем случае виновный, пред всеми обесславленный, не потеряется ли в отношении добродетели? Чувствование учиненной подлости и пренебрежение в общем мнении не истребит ли в нем действия всех причин, которые б могли его исправить и соделать лучшим?

Для предупреждения зла сего, кажется, следующее средство может весьма быть действительно. Нравственный надзиратель по совершении позорного наказания проговорит сильную речь о следствиях преступления и бедствиях, за оным следующих; наконец, обратяся к виновному, он ему скажет: "Права, каковое имел ты на дружбу и почтение твоих сотоварищей, ты лишился, однако возвращение оного в твоей еще находится власти. Благородство одного дела может истребить поносность другого; счастливая перемена может исправить зло позорного развращения. Когда ты вновь заслужишь наше почтение и дружество, то драгоценное сие право возвращено будет с таковым же всеобщим восхищением, и я, который по закону есть ваш общий отец,-- я буду исполнителем обещания, которое произношу тебе именем моих детей и твоих собратий". Я представляю читателю попечение рассмотреть сугубую пользу, от наказания и прощения проистекающую.

Приступим к другим общим правилам относительно к сему предмету.

Наконец, дабы соделать звание нравственного надзирателя более почтительнейшим и должности его полезнейшими, надлежит ему предоставить еще право употреблять некоторые роды наказаний. Лишение, например, некоторых яств или некоторых увеселений, но таким образом, чтоб лишение сие продолжалось не долее одного дня. Главному попечителю принадлежит право определять строжайшие наказания как в рассуждении качества их, так и продолжения.

Нравственный надзиратель и наставники, когда нужно будет делать выговор или наказывать, сохранят все спокойствие и холодность духа и не предадутся тем движениям, тем стремлениям, кои означают страсть и от опой происходят. А чтобы внушить детям наибольшее уважение к истине и наибольшее омерзение ко лжи, надобно, чтобы оные никогда не оставались без наказания, и нужно также учредить, чтоб имеющие право наказывать уменьшали тяжесть наказания всегда, когда за проступком следовать будет искренное признание.

Клевета да накажется строжайшим образом, как и всякое действие, обнаруживающее злобу сердца и подлость. Напротив того, оказывать должно всякое снисхождение к погрешностям, происходящим от остроты или живости, как таких достоинств, которые нужно более возбуждать в сих летах, нежели истреблять.

Со всевозможным рачением убегать должно всякого пристрастия и неправосудия. С точностию входящие в расположение разума человеческого ясно увидят в нравственном характере молодого человека опасные следствия, от чувствования неправосудия и обвинения причиненных нравственным надзирателем происходящие. В воспитании общественном с большим еще тщанием должно остерегаться сего порока, поелику случаи к соделанию оного бывают чаще и следствия, проистекающие из оных, пагубнее. Естьли нравственный надзиратель или наставники приметят, что они против желания учинили неправосудие воспитывающемуся, то должны немедленно оное загладить и не оказывать никакого противуборствия в рассуждении признания своей ошибки. Нравственный надзиратель иметь будет попечение о наблюдении беспристрастия и правосудия наставниками и побуждать их поступать по предписанному уставу всякий раз, когда они вольно или невольно сделают упущение по предназначенным им должностям.

Вот общие правила, по коим должно располагать употребление наказаний, отношение оных очевидно ко всеобщей системе нравственного воспитания. Посмотрим теперь, какое есть отношение правил касательно до веры.

О вере

Возраст, который посвятить должно духовным наставлениям, есть тот самый, который назначен нами для нравственных наставлений. Всякое воскресенье сии должны следовать за другими, и нравственному надзирателю должно быть поручено сие последнее наставление. Ни на кого, говорю, другого не должно быть возложено сие попечение, как нравственного надзирателя, как человека, которого верховная власть избрала для исполнения ея должностей; да и на что без нужды увеличивать число наставников, и не лучше ли нравственный надзиратель, имеющий способности, искуство преподавать наставления, должность сию исправить может, нежели всякий другой человек, занимающийся другими предметами.

Поелику не должно из детей делать идолопоклонников и изуверов, то законодатель не упустит ни единого средства, могущего дать им простейшее, но пространнейшее понятие о боге, исключая тщательно из своих правил все выражения, удобные соединить понятие сие с вещественными изображениями, к которому влечение разума человеческого естественно.

"Не усиливайтесь,-- говорить он будет им,-- познать существо бытия, которого обожать вы должны, но удовольствуйтесь знать, что существо его не состоит ни из чего того, что вы видите, осязаете, знаете или что вы можете знать. Поелику он есть творец всего существующего, то неизмеримое и непостижимое пространство разделяет творение с верховным создателем. Конец и начало никакого не имеют к нему отношения, ибо он всегда был л всегда будет.

Будучи совершенно невещественное существо, он не имеет иного отношения к вещественному, кроме того, что оное создал и сохраняет. В сей части вселенной, на коей мы живем, человек есть изо всех такое существо, которое наиболее им облаготворено и которое по сему самому наибольше должно иметь к нему признательности".

Почтение и любовь к верховному существу заключают в себе часть обязанностей, от сей признательности проистекающих, другая часть состоять будет в том, чтобы соответствовать назначению, какое человеку определено. Первое следствие сих должностей будет предметом духовных наставлений, второе -- предметом нравственных наставлений.

Таким-то почти порядком нравственный надзиратель должен давать детям понятие о божестве и изъяснять их должности относительно к оному. Здесь более означено порядок мыслей, нежели каким образом должно оные им преподавать. Нравственный надзиратель изобразит понятия сего в настоящем своем значении и учинит их удобными для каждого возраста {Как наставления и разговоры нравственные, так равно и сии духовные должно нравственному надзирателю распределять с великою осторожностью, на степени возвышения понятий, в рассуждении возраста воспитывающихся, дабы несоответственными летам им предложениями не обременить память их, не затмить понятий и сим самым не истребить умственных способностей.}.

Отправление домашнего богослужения должно соответствовать правилам, нравственным надзирателем постановленным; небольшое число простых и кратких молитв, но исполненных ясными правилами всеобщей нравственности, должны быть всякий день повторяемы поутру и ввечеру детьми в присутствии наставников. Безмолвие и важность сопровождать будут сие ежедневное моление.

Вот все, что общность сего начертания позволяет здесь сказать до веры касающегося. От учреждения зависит пополнять сию часть системы нравственного воспитания.

Общие правила, на коих должно быть основано ученое воспитание детей сего отделения

Множество понятий, мыслей и различных мнений; великое число предрассудков, от невежества происходящих и временем утвердившихся; непрестанное противоборствие между теми самыми, кои их испровергают; невозможность принять в общественное воспитание ту часть полезных мер, предложенных в рассуждении частного воспитания; препятствия, встречающиеся со всех сторон всякому предначертанию преобразования относительно к сему важному предмету,-- вот причины, соделывающие предмет сей толь трудным и многосложным. Нужно искать путеводителя в природе, и надобно соображать понятия свои непременному ее начертанию. Итак, потщимся наблюдать порядок, которому следует она в постепенном разверзании умственных человеческих способностей, и установить по оному постепенный порядок наших наставлений. Рассудим о времени, каковое оно употребляет, и разделим наше по сей мере. Применим наставления наши слабостям детей; остережемся начать тем, чем должно кончить; не побежим, где должно идти тихо, и не подвергнем опасности опровергнуть здание тогда, когда бы оное нужно воздвигнуть и довершить в короткое время.

Понятие или впечатление, приемлемое в душе по случаю предмета, действующего на чувства, есть первое действие разума; без оного тщетно б предметы действовали на наши чувства и душа не получала б никакого об них познания. Способность понимать есть, следовательно, первая в человеке обнаруживающаяся [способность], она есть первое начало человеческих познаний. Итак, сия будет первая способность, которую мы употребим, чтоб следовать великому предначертанию природы в наставлении наших воспитанников.

Вторая способность {Из сего явствует, что здесь говорится токмо о способностях человеческого разума.}, в человеке оказывающаяся, есть [способность] сохранять, производить и вспоминать посредством приобретенных понятий,-- сия способность есть память; она обнаруживается с первою, но не разверзается в одно и то же самое время. Желать наиболее оную изострить в самом начале ее появления значило б препятствовать ее открытию; надобно, чтоб она достигла своей силы, дабы ею воспользоваться. Сколько злоупотреблений, заблуждений и пороков в наставлении происходит от незнания сего правила!

Воображение есть третья способность, в человеке оказывающаяся; он составляет и соединяет понятия об окружающих его вещах или изображения и представления об оных посредством понятия, приобретенного и памятью сохраненного; он их сближает, смешивает, соединяет и делает из оных состав, коего части произведены памятью, приобретены будучи понятием. Сия третья способность обнаруживается весьма скоро; однако она требует многого времени для открытия, поелику имеет нужду в великом употреблении первой и открытии второй. Без многих понятий идеи, о коих мы говорим и которые оными приобретаются, были б не в столь великом числе и не столь часто возобновляемы, чтобы можно было избрать из них такие, которые могут вместе между собою соединиться; и без открытия способностей памяти разнообразность понятий была бы в рассуждении сего бесполезна, потому что не можно бы было возобновлять идеи, к приобретению которых они способствуют. Вот для чего греки назвали муз дщерями памяти. Способность воображения направляема будет в нашем начертании по тому порядку, на коем природа основала открытие оной.

Четвертая способность человеческая есть [способность] рассуждать. Она показывается весьма рано, но последнею открывается. Не должно мешать появление умственных способностей человеческих с их открытием. Первое бывает скоро, а последнее медленно и постепенно. Открытие способности рассуждать есть последнее, поелику действия оной гораздо труднее и многосложнее. Они состоят не в соединении и составлении понятий о вещественных бытиях, что суть дело воображения, но понятий уже распространенных отвлечением понятий о качествах, свойствах, отношениях и пр., о всех тех бытиях, которые ничего не имеют вещественного и которые суть токмо подобия того, что видим и мыслим, и чистые отвлечения, то есть отвлечения существенности. Одним словом, предметы понятий, кои суть следствия действий сей способности, отличные совершенно от существенных бытии, не иное что суть, как понятия метафизические, составленные нами, когда мы отъемлем, так сказать, от сих бытии все то, что в них есть существенного, и отделяем действия наших рассуждений о бытиях от самых бытии, оные возбудивших.

Вот для чего Платон, хотя показать различие, находящееся между человеком и богом, сказал: "Творец дает существо всему, что ни воображает; понятия его раждают бытия. Напротив того, сотворенное существо понимает токмо чрез отвлечение существенности и ничтожность есть следствие его понятий".

Довольно кажется того, что сказано нами о действиях способности рассуждать для показания, что сия способность есть последняя открывающаяся, а следовательно, последняя ж, которую должно употребить в сем начертании воспитания.

Установив сии правила, приступим к применению здесь оных, рассмотрим влияние, каковое должны они иметь на особенные наставления каждого последующего отделения, на кои разделено быть должно сие благородное юношество. Итак, начнем истолкованием системы ученого воспитания, которая должна быть употреблена для сего отделения, коего назначение имеет непосредственнейшее отношение к благоденствию общественному.