Однажды по ночи глубокой
Мы слышим воющий набат,
Вдали стенанья, вопль жестокий
И тучи заревом горят.
"К коням, седлай, бесценно время,
На пояс меч, и ногу в стремя!.."
Ночь была темная, дорога лесом дремучим. Проводник ехал впереди по излучистой тропинке; за ним начальники, за ними по двое стрельцы, тихо, безмолвно. Изредка слышалось храпение коня, или бряк узды, или удар подковы в подкову. Повременно вожатый останавливался, и тогда дремлющие всадники насовывались друг на друга. Он прислушивался, иногда припадал ухом к земле -- и опять вскакивал на коня, и поезд снова трогался далее.
-- Близко ли? -- спросил князь у проводника вполголоса.
-- Вот из города,-- отвечал тот,-- вели, батюшка князь, изготовиться к делу: неровен случай, всполошатся раньше времени, а ведь эти головорезы с лезвия берут и только с лезвия уступают добычу!
Князь подъехал к Агареву.
-- Друг,-- сказал он,-- решительный час близок -- сердце у меня будто хочет выпрянуть из груди: это перед свиданием с милою.
-- Либо с могилою,-- возразил Агарев.-- Ну, что ж вы стали? собаки скоро нас пронюхают. Надобно обойти селение!
Тут он отсчитал самых отчаянных в средину, назначил, кому отрезать конское стадо, кому напасть с улицы.
-- Пан Зеленский,-- сказал своему стремянному князь Серебряный,-- этот стрелец проводит тебя к дому пана Жеготы, ты перелезешь с огорода и осмотришь, что там делается, между тем как товарищ отвлечет собак к воротам.
-- Видно, что был в науке у лисовчиков,-- ворчал Агарев.
-- Да, брат, ведя четыре года разбойничью войну, поневоле научился разным хитростям, чтоб не остаться внакладе.
-- Да заметь, где висят оружия, пан Зеленский,-- примолвил Агарев,-- и нет ли куда боковых выходов. Надо, как шапкой, накрыть это ястребиное гнездо, а то, говорят, у них есть подпольные норы -- мигом дадут стрекача.
-- Будет все исполнено,-- отвечал стремянный, надевая шапку,-- я привык лазить по стенам, словно кошка, и вижу ночью, как рысь.
-- Что это за выходец? -- спросил Агарев Серебряного, когда Зеленский удалился.
-- Польский шляхтич: служит у меня стремянным.
-- И ты доверяешь ему в польской земле?
-- Для него Польша -- теперь не отчизна. Он служил шеренговым под командою полковника Лисовского и, бушуя пьяный, дерзнул выхватить против него саблю. Лисовский не любил шутить -- и его ждала петля вместо похмельного стакана. Это было под Троицею -- он бежал и явился ко мне, прося защиты. С тех пор он служит мне очень верно: я не раз имел случай убедиться в его преданности. Всем хорош, только чуть попало за ухо -- так и черт ему не брат. Постой, кажется, это выстрел!
-- Нет, только собаки возрились. Ого, уж приступом лают, теперь и нам пора поближе.
-- Отдайте коней в завод -- мы пешком проберемся вслед Зеленского. Там главная засада -- там лучшая добыча. Вперед, товарищи,-- да тише тени!
Зеленский влез на высокий плетень подле самой хаты Жеготы, и взоры его упали прямо в окно. При тусклом свете одной свечи лишь до половины видна была внутренность комнаты. Стены увешаны были звериными шкурами и оружием, пол усыпан болотною травою. В одном углу рослый молодой мужчина чистил пистолет. Подле стола старуха показывала жиду, пред ней стоящему, разные золотые украшения, на которые жадно смотрел он, потряхивая пейсиками. В другом углу, подле высокой изразцовой печи, сидела статная женщина в русском сарафане и горько плакала, закрыв лицо руками. Никто не обращал на это внимания.
-- Але сто тридесяц злотых будет досыц, пани Охмистрина, за эци сережки,-- говорил жид, играя перед свечкой широкими подвесками.-- Вода в жемчугах мутновата!
-- Глаза у тебя мутны, христопродавец! -- отвечала старуха,-- да эдаких перлов сама пани Воеводина во сне не видала. Навесь эти серьги хоть на моську, так на ее уши станут заглядываться пуще, нежели на хваленые глаза пани Завиши. А что ты оцениваешь это ожерелье, решетная совесть? Говори, не заминайся.
-- А стось, оно бы недурно, да переделки много; иной камень лопнет, оправка угорит -- такой моды уж давно нет у вельможных паненок.
-- Куда больно спесивы твои паненки! Да знаешь ли ты, что это ожерелье было на окладе у пресвятой Катерины-мученицы под Изборском, так после нее не стыдно и старостине надеть! Видно, Лейба, с тобой не пивать мне литок. Ко мне обещал быть Иоссель из Риги с ярманки, так с ним поскорее сделаемся: навезет всякой всячины, так что глаза разбегутся. Деньги на безмен и товары на промен: выбирай, чего твоей душеньке угодно.
-- Але, пани Охмистрина, и мои злоты не обрезанные.
-- Не стрижены, так бриты, не купаны, так обшарканы; уж знаком ты мне вподноготную! В прошлый раз много было недовесу в твоей расплате.
-- За стось сердиться, пани Охмистрина? Ведь я не кую денег.
-- А может, куешь и плавишь! Береги свой загривок, Лейба, я кое-что знаю. Попадешься в когти белому орлу, так и воронам достанется позавтракать!
-- Але не гневайся, ясневальмозная,-- возразил оробевший еврей,-- рука руку моет; мы зе добрых людей не обегаем -- даю десять червонцев за этот перстень.
-- Иезус баранок Божий! только десять червонцев -- ах ты, пеньковое семя! Да одна осыпка стоит более.
-- А зе пану Зеготе эции клейноты дешево пришлись.
-- Смотри, пожалуй! он ни во что ценит кровь христианскую! Прошу прислушать, Яся,-- то, что вы добывали из огня и воды, подставляя шею под топор и саблю, для него безделица, дрянь!..
-- Что с ним долго толковать,-- отвечал угрюмо сын старухи,-- мне хочется попытать новый пистоль на черепе этого искариота.
Он взвел курок, испуганный жид упал на колена. В это время послышался лай собак у подворотни.
-- Это отец,-- сказала старуха,-- поди, Яся, отвори ему калитку; он, чай, не с пустыми руками воротился.
Но собаки замолкли, и не слышно было никакого стуку.
-- Нет, это не он,-- сказал Яся, прислушиваясь, и захохотал, увидя, как жид увивается у ног его, прося пощады.-- Полно кланяться, полно, ведь ты лбом злотых не напечатаешь. Как ты думаешь, синайская пиявка, знаю я или нет, что ты продал пана Цыбульского, моего закадычного друга, гетману, когда тот свел с конюшни его арабского жеребца?
Жид побледнел как полотно, услыша это обвинение.
-- Конечно, пана Цыбульского не воротишь из аду -- однако ж как ты вил ему веревку, чтоб туда спуститься, так ступай же туда обмеривать его старою водкою. Подавай деньги!
Жид, трепеща, опустил руку за пазуху, но медлил -- ему, казалось, трудней было расстаться с кошельком, чем с жизнью.
-- Подавай! -- закричал разбойник громовым голосом. Еврей отдал ему кошелек, но все еще держался за ремешок.
-- Не погуби, не разори,-- вопил он,-- будь ласков!
-- Я тебя приласкаю,-- зверски сказал Яся, ударив жида по руке.-- Ну, Лейба, душа твоя у меня в кармане -- пора и туловище записать в расход. Лучше и не теряй слов на ветер! Пусти тебя живого, так не оберешься хлопот да жалоб,-- а по мертвом жиде не поют панихид ни монахи, ни судьи! -- Он медленно поднял дуло, забавляясь отчаянием несчастного. Видя это, сидящая в углу девушка с воплем кинулась удержать руку убийцы.
-- На то ли вы томите меня в неволе, чтобы кроме своих горестей быть свидетельницею злодейства!
-- Прочь,-- вскричал с негодованием Яся, отталкивая ее,-- прочь, если не хочешь камня на шею и в пруд головой! Что ты, матушка, дала волю этой девчонке -- благо полюбилась брату Яну плакса негодная. Прочь, говорю!
Старуха схватила пленницу, желая ее вытащить, та упиралась, жид кричал -- эта борьба раздражила разбойника -- он вытащил его на средину -- и упер дуло в грудь.
-- Помилуй! -- шептал полумертвый жид.
-- Спасите! помогите! -- восклицала девушка.
-- Это она! -- произнес кто-то под окном; выстрел сверкнул, и разбойник безгласен упал на землю. Стрельцы на этот знак со всех сторон ворвались в дом и в село. Крайняя изба запылала, чтоб отманить мужчин на пожар. Вопль испуганных женщин, плач детей, крики грабежа, завыванье собак, выстрелы и звон оружия раздавались на улице; зарево играло в небе. Наконец всё уступило отваге -- вооруженные и безоружные бежали в лес. Стрельцы таскали рухлядь, выводили скотину, ловили птиц,-- одним словом, поступали по-военному. Агарев с распростертыми объятиями бежал к другу.
-- Поздравляю, брат, поздравляю,-- кричал он издали,-- наконец ты нашел свою Вариньку!
-- Нет,-- отвечал Серебряный сердито.
-- Как нет? Да разве та красивая девушка, которую велел я выпроводить из драки и беречь как зеницу ока, не...
-- Не та, которую я ищу. Она тоже русская пленница и недавно увезена из-под Острова этим бездельником Жеготою. Он, кажется, дал зарок перетаскать всех наших красавиц в Польшу, но будь я не князь, а грязь, если он не расплатится за свои разбои головою. Мне одно всего досаднее, что я наделал столько шуму даром.
-- Как даром? Добыча презнатная: у этих панцерных разбойников лари не пустые -- да и рогатого скота, кроме коней, голов двести.
-- Что мне в них, когда не поймали ни куницы, ни волка, пусть ад закабалит мою душу, если я не полечу головней и не размету конским хвостом пепел замков магнатов окрестных, если мне не выдадут пленницы. Притащите ко мне старую ведьму, мать Жеготы.
Старуху привели бледную, дрожащую, с растрепанными волосами,-- она рухнулась в ноги разъяренному князю.
-- Разорил вконец, не сгуби хоть души, родимый, даруй час на покаяние!-- сказала она.
-- Старуха,-- возразил Серебряный,-- если бы тебе три прежних века оставалось жить на белом свете -- даже их бы не стало замолить все грехи твои, и те, которые потакала ты в сыновьях, и те, на которые наводила. На твоем пороге дымится кровь гостей, и руки твои привыкли считать цену чужой погибели. Не жалуйся на разграбленное: что приходит, то и уходит неправдой... Однако послушай, я ворочу тебе треть твоего добра, отпущу самое на волю, если ты мне скажешь без утайки, куда девали вы пленную дворянку Варвару Васильчикову.
Старуха всхлипывала и молчала; страх мужа оковал язык ее.
-- Куда вы девали Варвару Васильчикову? -- вскричал вспыльчивый князь, скрежеща зубами.-- Говори или ты будешь молчать до Страшного суда. Я горячим свинцом припечатаю язык твой к гортани, змея подколодная! Признавайся, где она.
-- Муж мой отдал ее вместо погодной платы за зеленпольскую аренду,-- отвечала наконец устрашенная старуха.
-- Но когда, но кому продал он?
-- Вельможному пану Колонтаю режицкому.
-- Иду на Колонтая! -- грозно вскричал Серебряный.-- Пан Зеленский, свежего коня и тридцать стрельцов за мною!
-- Стой, князь,-- сказал решительно Агарев, заступив ему дорогу.-- До сих пор наезд наш был только вздорен -- он будет безрассуден, если ты пойдешь далее. Горсти людей недостаточно.
-- Храбрость крепче силы.
-- Но обе вместе крепче одной храбрости: подумай. Заря скажет полякам, как мал отряд твой; притом в рогах осталось не более как на пять зарядов пороху, и вас возьмут руками, словно мерзлых щуров, или перестреляют из-за деревьев, как тетеревов. Идти на славную опасность молодцу любо, но в бесполезную гибель -- глупо. Как ты хочешь, я не пущу тебя.
Князь почувствовал справедливость этих доводов и потупил взоры, молча сжал руку Агареву, надвинул на глаза шапку и вышел на улицу.
-- Готово ли? -- спросил он.
-- Все в порядке,-- отвечал пятидесятник.-- И в голове, и в хвосте поезда наряжены люди надежные, с саблями и копьями.
-- Ступай! -- вскричал князь; караван двинулся.
Назад возвращались уже прямою большою дорогою, и стрельцы ехали в несколько рядов. Захваченных коней и быков гнали в средине; раненых вели под руки. Многие из вершников были уже навеселе, все шутили, смеялись -- рассказывали друг другу свои подвиги. Агарев, который везде и всегда сохранял свое равнодушие, старался развлечь, раззабавить друга -- но тот ехал мрачен и печален. Вдруг остановился он, как будто какая счастливая мысль перелетела ему дорогу.
-- Прощай, Агарев,-- сказал Серебряный,-- похозяйничай за меня в Опочке: я еду искать судьбы моей. Не спрашивай, как и куда,-- если я не дойду и не выйду сам -- так уж другие мне не помога. Жди меня три дни, жди неделю -- а потом давай знать родным и властям, что я пропал без вести.
-- Удальство и любовь заманивают тебя, друг,-- возразил Агарев,-- и заманивают напрасно. Кто тебе порука, что Варинька еще у Колонтая? Как увезешь ты ее, хоть бы она и там? Согласится ли она сама на опасное бегство, а пуще всего, проберешься ли ты до нее в земле, переполошенной наездом нашим? Теперь всякий на коне и всякий настороже -- слышишь ли?
Далекий набат разносил тревогу в окрестности.
-- Это звон моего свадебного или похоронного колокола: дело решено, и я не ворочаюсь с полдороги. Судьбы не встретишь и не догонишь, если самой не вздумается. Пан Зеленский, ты едешь со мною: выбери что ни лучших коней под себя и в завод -- таких, чтоб убить да уйтить! Здесь ли мой дорожный чемодан?
-- Здесь,-- отвечал Зеленский, переседлывая коней и пристегивая в торока что надобно.
-- Возьми его с собою, а все тяжелое оружие отошли домой: теперь нам нужнее лисий хвост, чем волчьи зубы. Готов? -- вперед. Прощай, любезный Агарев,-- не поминай лихом!
-- Да сохранит тебя Николай-чудотворец и Тихвинская Богородица -- в дальней дороге и на чужом пороге! Дай Бог свидеться подобру-поздорову.
Друзья обнялись -- Серебряный помчался.
-- Жаль мне тебя, умная, только буйная головушка,-- примолвил Агарев, провожая глазами друга в темноте ночи и вытирая рукавом слезу.-- Жаль тебя, доброе, только слишком ретивое, сердце!
Скоро умолк и гул топота. Агарев медленно поворотил коня и, задумчив, поехал догонять отряд свой.