(месяц спустя)

Адель любит меня! Когда б ты, Жорж, был здесь, я бы выкупал тебя в шампанском на такой радости! Вообрази, она носит мой любимый цвет, поручила мне выбор романов для чтения и учит наизусть отмеченные мною места, и, словом, множество безделиц, видных и важных только влюбленным, изменяют ее тайне, льстя моему самолюбию. Конечно, ты можешь сказать: "Она носит твой цвет -- это значит, что она любит его, а не тебя; она полагается на твой выбор в словесности, из этого я вижу, что ваши вкусы сходны; но из чего же следует, что взаимны ваши склонности?" Пусть это так, друг мой, но если б ты видел ее радость при нечаянном возврате моем из курьерской поездки,-- ее румянец, изменивший внутреннему волнению, если б чувствовал прерывающееся ее дыхание -- ты бы сознался, что до такой степени не достигает никакое притворство. А я примолвлю, что с той минуты она мне стала милее всех и всего дороже, и ни одна женщина, кроме ее, не будет любима мною, доколе бьется в моей груди маятник жизни. О, как часто летаю я ныне, танцуя с нею, от бального паркета за седьмое хрустальное небо. Всё, кроме ее, исчезает для меня; все мелькают перед глазами, будто китайские тени, и я в каком-то сладостном восторге дышу упоительною атмосферою. Можешь догадаться, что я не пропускаю ни одного случая танцевать с нею,-- и я счастлив. Ты напрасно не любишь балов: без этой благодетельной выдумки наши девушки умерли бы от скуки посреди праздников и увеселений своих, потому что в театре у нас едва кланяются знакомым, а на вечерах прекрасный и непрекрасный пол зевают особенно. Мудрено ли же после этого, что девушки страстно любят балы и танцы как средства избавиться от скучного надзора и вечного молчания? Там одна желает блеснуть бирюзами, другая -- бирюзовыми глазками, третья -- показать прекрасную ножку, иная -- ловкость в новом парижском па, а все -- увидеть и дружески позлословить друг друга. Все довольны, любопытство удовлетворено, тщеславие находит пищу, сердце бьется сильнее, и под шумок котильона (танца, которого изобретение я ставлю наравне с паровою машиною, компасом и летанием по воздуху) речи льются, улыбки расцветают -- и вот красавице снятся эполеты суженого,-- а там и кольца, как в руку сон. Завтра же, не далее как завтра, буду я танцевать котильон с нею, и, прости мое ребячество... мне уже воображается, будто я собираюсь на бал, верчусь перед зеркалом, рву с нетерпением перчатки... минуты длятся, часы стоят -- кажется, век не придет пора! Но вот бьет десять -- я кричу: "Пошел к князю Г.", и в карете качусь, выдумывая фразы, которых не удастся высказать. Но вот приехали... подножка падает -- и я прыгаю на лестницу, унизанную дремлющими лакеями, два шага -- и я в передней зале, оправляю волосы, осматриваю пуговки и крючки и с трепещущим сердцем, но спокойным лицом вхожу в танцевальную залу, где музыка гремит и всё горит, всё блещет. Кланяюсь хозяйке, прошу кого-нибудь, чтобы мне указали хозяина,-- и наконец даю волю глазам искать ту, которая одушевляет для меня бал и единственно для кого я ринулся в вихрь света. Взор мой перепрыгивает через перья и цветы -- скользит мимо шалей и блонд, блуждает, можно сказать, в цветнике красот -- и нет ее!.. Вот, кажется, ее стан, ее походка... но сердце безмолвно; это не она... но там далее... О, я ее увижу, я ее увижу!

S.