ГЛАВА I.

Все московское княжество уже безъ спора перешло по наслѣдству къ сыну Василія Ивану III.

Вступивъ на престолъ послѣ смерти отца своего, Иванъ Васильевичъ задумалъ присоединить къ Москвѣ другія княжества, еще остававшіяся подъ-властью своихъ князей -- Рюриковичей; но такъ какъ великій князь былъ человѣкъ разсчетливый и медлительный, то онъ не дѣлалъ ничего сразу, а постепенно подготовлялъ почву, выжидая удобнаго момента.

Пріобрѣтая могущество, становясь самымъ сильнымъ изъ князей русскихъ, Иванъ Васильевичъ начиналъ отличаться отъ другихъ и въ своей домашней жизни. Прежніе князья жили всегда скромно, не окружали себя пышностью, были доступны для всякаго, кто имѣлъ къ нимъ какое нибудь дѣло; но при Иванѣ III все это измѣнилось, благодаря его второму браку съ греческой царевной Софіей Палеологъ.

Въ молодыхъ лѣтахъ Иванъ былъ женатъ на тверской княжнѣ Маріи, отъ которой имѣлъ сына, также Ивана, прозваннаго, въ отличіе отъ отца,-- Молодымъ. Марія скоро умерла, и овдовѣвшій князь года черезъ два задумалъ жениться на греческой царевнѣ, которая въ это время гостила въ Италіи у римскаго папы.

Папа съ удовольствіемъ согласился на этомъ бракъ, увѣренный, что царевна, которая такъ долго пользовалась его милостями, поможетъ ему обратить русскихъ въ католическую вѣру; но онъ глубоко ошибся. Пріѣхавъ въ Москву, Софья Ѳоминишна сдѣлалась ревнительницей православія и вовсе не оправдала надеждъ, которыя на нее возлагались въ Римѣ.

Какъ племянница греческаго императора, новая княгиня привезла съ собой въ Москву неизвѣстныя тамъ церемоніи придворныя, пышность, строгій этикетъ, котораго русскіе не видѣли еще никогда въ палатахъ своего князя.

Кромѣ того, съ Софіей Ѳоминишной пріѣхали греки, ея родственники и итальянцы, которымъ знатные бояре московскіе должны были всюду уступать свои почетныя мѣста, что возбуждало единодушное, ихъ негодованіе.

Прошло нѣсколько лѣтъ послѣ брака съ греческой царевной, и Иванъ уже являлся народу не просто княземъ московскимъ, а грознымъ государемъ, требующимъ отъ всѣхъ безпрекословнаго повиновенія, строго карающимъ за ослушаніе. Мало по малу онъ возвысился до недосягаемой царственной высоты, передъ которою бояринъ, князь, потомокъ Рюрика, должны были преклониться наравнѣ съ послѣднимъ хлѣбопашцемъ. Князья-Рюриковичи, лишившіеся только недавно своихъ удѣловъ, еще не могли помириться со своей новой ролью безгласныхъ рабовъ государевыхъ и сильно вознегодовали на Софію, которая перенесла греческіе обычаи на русскую землю. Но великая княгиня не обращала вниманія на ропотъ бояръ; а послѣ рожденія первенца Василія стала еще болѣе горда и неприступна.

Недовольные бояре сгруппировались вокругъ Іоанна Молодого, который въ это время уже былъ женатъ на Маріи Молдавской и имѣлъ отъ нея сына Димитрія.

Здѣсь, въ покояхъ молодой четы, недовольные давали- волю своимъ жалобамъ.

-- Какъ пришли сюда греки,-- жаловался князь Натрикѣевъ,-- такъ земля наша и замѣшалась, а до сихъ поръ мы жили въ тишинѣ и мирѣ...

-- Говорятъ, потому такъ вышло,-- говорилъ князь Оболенскій,-- что раньше сидѣла у насъ княгини роду незнатнаго, а гречанка наша царской крови..

-- Какова бы она ни была, а только намъ не слѣдъ ей покоряться!-- кричалъ бояринъ Ряполовскій,-- которая земля измѣняетъ обычаи свои, та не долго стоитъ; а у насъ князь Иванъ все перевернулъ... такъ какогоже добра ждать?

-- Прежніе государи совѣтъ держали со старыми боярами,-- жаловался Натрикѣевъ,-- а теперь Иванъ, запершись въ своей повалушѣ {Одна изъ комнатъ во дворцѣ.}, всѣ дѣла самъ кончаетъ... Покойный князь Василій татаръ къ себѣ жить сзывалъ, а сыночекъ его нѣмцами заполоняетъ русскую землю! До Софьи, Слава Богу, нѣмцы про насъ ничего не слыхали, а теперь все въ свои руки позабирали: хоромы, да церкви строятъ, руду копаютъ, льютъ пушки, стѣны красками размалевываютъ.

-- Не нравится Москва матушкѣ-государынѣ,-- вставляла Марія, супруга Іоанна,-- говорятъ, хочетъ ее сдѣлать равной Царьграду.

-- Пускай... намъ что?-- ворчалъ. Оболенскій,-- мы, старые бояре, какъ звѣри лѣсные: потревожили насъ у опушки, мы подальше въ чащу залѣземъ.

-- Что ты этимъ хочешь сказать?-- спросилъ Иванъ Молодой.

-- А то, что покину я Москву! Слава Богу, еще есть много простору на Руси... Уйду туда, гдѣ всего вольготнѣе.

Говорилъ такъ строптивый бояринъ; до оказывалось, что уйти уже некуда: почти вся Русь была уже подъ могучей рукой Ивана III.

Какъ-то незамѣтно присоединились къ Москвѣ Ростовское, Ярославское, Рязанское княжества; а другіе, еще не вполнѣ подвластные Ивану, боялись принимать къ себѣ его недовольныхъ бояръ, хотя, по старому обычаю, они еще имѣли полное право отъѣзжать куда угодно.

-- Некуда, бояринъ, скрыться тебѣ отъ батюшки государя,-- говорилъ съ улыбкой Іоаннъ Молодой,-- длинна его могучая рука: отовсюду тебя достанетъ.

-- Ладно...-- ворчалъ бояринъ и вдругъ, однажды, привёлъ свое намѣреніе въ исполненіе: князь Оболенскій отъѣхалъ къ исконному врагу Москвы, тверскому князю Александру, который одинъ еще осмѣливался не покоряться Ивану.

ГЛАВА II.

Очень разсердился Иванъ Васильевичъ, когда узналъ, что Оболенскій осмѣлился отъ него отъѣхать. Московскій князь уже былъ настолько силенъ, что не побоялся ломать старые, обычаи и послалъ къ Александру своего слугу съ приказаніемъ схватить мятежнаго боярина, хотя бы среди княжескаго двора.

-- Никогда не выдамъ я того, кто у меня сокрылся,-- сказалъ возмущенный тверской князь,-- если кому есть дѣло до Оболенскаго, тотъ пусть идетъ, по обычаю, ко мнѣ на судъ и расправу. А того еще никогда не бывало, чтобы чужіе слуги распоряжались въ моемъ княжествѣ.,

Еще больше разсердился Иванъ Васильевичъ, выслушавъ переданный ему отвѣтъ Александра.

-- Сейчасъ жё снарядить отрядъ,-- повелѣлъ онъ,-- и пусть отрядъ этотъ немедля идетъ въ Тверское княжество и прямо къ тому селу, гдѣ теперь сокрылся Оболенскій. Пусть захватятъ его непремѣнно, живымъ или мертвымъ!

Московскіе люди удачно исполнили приказаніе своего князя. Развѣдавъ, гдѣ скрывается Оболенскій, они внезапно напали на него и, въ оковахъ, привезли къ Ивану.

Князь Тверской, человѣкъ хворый и старый, даже слегъ въ постель, получивши такое тяжкое, неслыханное на Руси оскорбленіе; а сынъ его Михаилъ послалъ къ сосѣднимъ князьямъ гонцевъ, созывая ихъ немедленно на совѣтъ и на помощь.

-- Много воли сталъ забирать себѣ Иванъ,-- говорилъ онъ,-- я чѣмъ онъ отъ насъ разнится? Всѣ мы одного корня и единой кости. Вѣдь еще недавно князья московскіе кланялись, какъ и мы всѣ, не только хану, но и его вельможамъ... Иванъ дѣлаетъ все по своей волѣ, а мы молчимъ. Вотъ теперь и дождались.

Но князья-сосѣди только молча слушали сѣтованія молодого Михаила, сочувствовали ему сердечно; а помочь не могли, потому что. очень ужъ были напуганы могуществомъ Москвы.

Одна только Литва откликнулась на призывъ Твери, обѣщая ей свое содѣйствіе. Литва въ это время была очень сильна и начала бороться съ Москвой за старшинство, поэтому ея князю Казиміру выгодно было пріобрѣсти себѣ такого союзника, какъ тверской князь.

Обрадованный Александръ даже женилъ сына своего на внучкѣ Казиміра, чтобы скрѣпить этотъ союзъ, и началъ дѣятельно готовиться къ борьбѣ съ Москвою.

Но силы стараго князя были уже подорваны, а послѣднее волненіе еще больше расшатало его больной организмъ. Среди всѣхъ воинственныхъ приготовленій, все больше и больше неможется Александру... чувствуетъ онъ, что скоро наступитъ его послѣдній день; а тутъ еще грызетъ его горе: долженъ оставить онъ свое княжество въ печальную минуту.

Горько было старику доживать такъ послѣднія минуты долгой своей жизни, и чтобы утѣшить себя хоть немного, задумалъ онъ, по примѣру многихъ другихъ князей, принять схиму передъ смертью.

Въ то же время дошла, до него вѣсть, что изъ Царьграда ѣдутъ въ Тверь послы съ иконою Страшнаго Суда и съ мощами святыхъ. Года два тому назадъ, Александръ, по старому обычаю, Отправилъ къ константинопольскому патріарху тверичанъ съ богатыми дарами для соборной церкви св. Софіи. Вотъ, въ благодарность за эти дары, патріахъ теперь, въ свою очередь, посылалъ свой подарокъ въ видѣ мощей и иконы.

Обрадовался умирающій князь, услыхавъ, какіе, ѣдутъ къ нему гости. Задумалъ онъ выѣхать навстрѣчу иконѣ и послѣ этого не возвращаться болѣе домой, но, принявъ схиму, прожить остатокъ дней въ какомъ-нибудь монастырѣ.

И вотъ, однажды утромъ, когда сынъ, удѣльные князья, бояре и торговые разные люди ожидали его съ дѣлами, Александръ не велѣлъ больше никому входить въ свою горницу, а позвалъ къ себѣ только одного епископа Арсенія.

-- Отецъ,-- сказалъ ему старый князь,-- чувствую я, что мнѣ недолго осталось жить на землѣ, и я хочу совлечь съ себя мой санъ княжескій и вступить въ число смиренныхъ иноковъ Божіихъ.

Видя изумленіе на лицѣ Арсенія, князь повелительно и поспѣшно прибавилъ:

Такова моя воля и ничьи слова не заставятъ меня измѣнить ее! А тебя прошу лишь никому объ этомъ заранѣе не разсказывать.

Но въ городѣ скоро узнали о намѣреніи князя. Народъ изумился, и всѣ собирались вокругъ княжескихъ палатъ, точно на какое-нибудь дивное чудо... Плакала старая княгиня, плакалъ князь-наслѣдникъ съ женою литовкой; но никто не смѣлъ сказать старику ни слова, потому что всѣ боялись его: былъ онъ человѣкъ грозный, и сердце у него было точно львиное.

Между тѣмъ прибыли въ городъ послы царьградскіе съ подарками.

Епископъ, все духовенство и множество народа вышли къ нимъ на встрѣчу со свѣчами, хоругвями и кадилами. Вышелъ и самъ великій князь, съ трудомъ вставши съ постели, и встрѣтилъ пословъ на своемъ дворѣ, окруженный семействомъ.

Поклонившись иконѣ, Александръ проводилъ ее въ церковь, и когда она была поставлена на приготовленное мѣсто, онъ вышелъ изъ храма къ народу.

Сталъ старый князь на высокую ступень паперти, поклонился земно на всѣ стороны.

-- Простите меня, братія, дружина и всѣ добрые сыны тверскіе!-- сказалъ онъ,-- ухожу я отъ васъ; но оставляю вамъ своего любимаго сына, пусть княжитъ онъ вмѣсто меня. Любите его, какъ меня любили, а онъ пусть соблюдаетъ васъ, какъ я соблюдалъ.

Народъ отвѣчалъ слезами на эту рѣчь.

Поклонился земно старый князь, смиренно сошелъ со ступенекъ и отправился въ Афанасьевскій монастырь, гдѣ, за небольшую плату, выпросился жить у одного монаха.

Затѣмъ старый князь принялъ постриженіе, подъ именемъ Матвѣя, и скоро умеръ.

Въ тяжелую годину вступилъ на престолъ новый князь Михаилъ Александровичъ. Отецъ завѣщалъ ему непримиримую вражду къ Москвѣ, но средствъ бороться противъ нея но было у тверского князя. Литва обѣщала помощь, однако не посылала ее, а бороться одной Тверь не могла, такъ какъ хорошо сознавала свою немощь.

И сталъ тверской князь съ тоскою въ душѣ ожидать напасти; но Иванъ, благодаря обычной своей медлительности, не торопился кончать съ Тверью, которая уже не казалась ему опасной. Притомъ, въ московскомъ княжествѣ начинались въ это время другія затрудненія.

ГЛАВА III.

Иванъ Васильевичъ ничѣмъ не наказалъ князя Оболенскаго, такъ какъ собственно и вины за нимъ никакой не, было, потому что онъ сдѣлалъ то, что испоконъ вѣку дѣлали его дѣды и прадѣды. Но съ тѣхъ поръ бояре уже опасались отъѣзжать отъ Москвы, хотя вражда къ Софьѣ и страсти, возбужденныя перемѣной отношеній къ нимъ великаго князя, разгорѣлись отъ этого еще больше.

И вдругъ, ко всѣмъ прочимъ затрудненіямъ прибавилось еще новое: Иванъ Молодой, соправитель и наслѣдникъ великаго князя, разболѣлся ломотою въ ногахъ, которую называли въ то время "камчюгомъ".

Былъ тогда при дворѣ лекарь, незадолго передъ тѣмъ привезенный изъ Венеціи, мастеръ Леонъ, который началъ лечить царскаго сына прикладываніемъ какихъ то сткляницъ, наполненныхъ горячей водой.

-- Я непремѣнно вылечу больного,-- говорилъ онъ Ивану,-- а если не вылечу, то вели меня казнить смертною казнью!

-- Но не смотря на эти увѣренія, Ивану Молодому становилось все хуже, и, наконецъ, онъ скончался на тридцать второмъ году жизни.

Черезъ сорокъ дней послѣ этого неискуссному лекарю отрубили голову на одной изъ московскихъ площадей.

Смерть Ивана Молодого возбудила еще большую вражду бояръ къ Софьѣ.

-- Одинъ Богъ знаетъ, отчего скончался князь,-- шептались бояре,-- должно быть, подкупила гречанка нѣмца-лекаря...

-- Очищаетъ она себѣ мѣсто для своего княжича Василія,-- прибавлялъ другой.

-- Теперь, видно, надо вдовой княгинѣ глядѣть въ оба за Димитріемъ, а то какъ-бы съ нимъ чего не случилось...-- таинственно покачивая головой, говорилъ третій.

Благодаря такимъ намекамъ да разговорамъ, отношенія между двумя княгинями становились все хуже. Слушая наговоры бояръ, Елена начала бояться за своего единственнаго сына, положеніе котораго теперь было очень неопредѣленное. При жизни, Іоаннъ Молодой считался неоспоримымъ наслѣдникомъ московскаго престола; а послѣ смерти его, по новому порядку, это право переходило къ его сыну Димитрію. Такъ думала его мать Елена и всѣ бояре, которые были ей преданы. Однако, до нихъ доходили слухи, что Софья Ѳоминишна считаетъ теперь наслѣдникомъ своего сына Василія, и приверженцы старались распространить эту мысль въ народѣ.

-- Иванѣ Молодой не сидѣлъ еще на престолѣ московскомъ,-- говорили они,-- такъ почему же считать его сына наслѣдникомъ? А вѣдь, Василій происходитъ отъ императорскаго корня Палеологовъ, а потому имѣетъ болѣе правъ на царство.

Обѣ враждующія стороны шпіонили другъ за другомъ, втайнѣ старались повредить одна другой и обращали всѣ свои надежды на Ивана III, который одинъ своей державной волей могъ разрѣшить эту трудную задачу.

Въ то время Иванъ очень скучалъ по умершемъ сынѣ и любилъ проводить свободныя минуты со внукомъ своимъ въ покояхъ невѣстки. Здѣсь же постоянно встрѣчалъ онъ Патрикѣева и Ряполовскихъ -- бояръ, къ которымъ имѣлъ большое довѣріе.

Зная это, Софья Ѳоминишна чувствовала, что положеніе ея сына Василія далеко не блестяще; но мужественная гречанка не растерялась и не перестала бороться. Напротивъ, она пустила въ ходъ всѣ свои козни и не погнушалась даже заняться колдовствомъ, чтобы только достигнуть своей цѣли.

Патрикѣевъ съ Ряполовскимъ узнали о тѣхъ недостойныхъ средствахъ, которыя начала употреблять Софья, и рѣшили воспользоваться этимъ, чтобы навсегда уничтожить гречанку. Они имѣли большую надежду на успѣхъ, потому что приверженцы Димитрія были все люди могущественные и знатные, тогда какъ Софья собрала вокругъ себя дьяковъ, приказныхъ, знахарокъ, и тому подобный темный народъ, сношенія свои съ которымъ она даже тщательно скрывала.

И вотъ, однажды, пришелъ къ Еленѣ Ряполовскій и сказалъ ей съ таинственнымъ видомъ:

-- Ну, матушка-княгиня, пришло время бороться съ гречанкой... Только дѣло будетъ трудное и опасное! Надо намъ крѣпко молчать, чтобы прежде времени ничего не узнали.

-- Что же случилось?-- спросила встревоженная Елена, которая теперь постоянно боялась за участь своего единственнаго сына.

-- Гречанка провѣдала, что.государь хочетъ Димитрію передать свое царство,-- сказалъ Ряполовскій,-- и теперь ненависти ея къ намъ нѣтъ предѣловъ! Всяческія хитрости продѣлывала она, чтобы отвратить любовь батюшки великаго князя отъ вашего семейства, да все ей не удавалось... А теперь ужъ за помощью къ нечистому прибѣгаетъ: всѣ московскія знахарки и вѣдуньи у нея уже перебывали.

-- Боже милостивый!-- воскликнула Елена, въ страхѣ всплескивая руками,-- уже не заговариваетъ ли она Митеньку? Долго ли испортить на вѣки ребенка?

-- Колдовали-колдовали ей московскія знахарки.-- продолжалъ Ряполовскій,-- да, видно, не угодили... Разогнала ихъ всѣхъ гречанка, а себѣ хочетъ Теперь изъ глухихъ мѣстъ бабъ выписывать... Думаетъ, тѣ позабористѣе будутъ. Вотъ мы ей свою бабешку и подставимъ!

-- Охъ, гляди, бояринъ, какъ бы намъ тутъ въ своихъ же сѣтяхъ не запутаться!-- испуганно возразила Елена.

-- Пустое!-- махнувъ рукой, отвѣчалъ Ряполовскій,-- мудреца-бабу выискали, изъ нашихъ мѣстъ, изъ подъ Можайска... и ужъ предана намъ, такъ что жизни не пожалѣетъ.

Елена только головой покачала.

Молодая княгиня была женщина кроткая и смиренная. Неожиданно очутившись среди интригъ, она подчинялась совѣтамъ боярѣ только изъ любви къ сыну. Всѣ эти хитрости, вся долгая борьба съ мачихой пугала Елену, и она предчувствовала нехорошій конецъ.

-- Нелегко бороться съ матушкой,-- тихо сказала она,-- ты знаешь, какая она умная, да хитрая... Что мы всѣ значимъ передъ нею?

-- Да вѣдь и наша колдунья -- баба съ головой!-- возразилъ, смѣясь, Ряполовскій,-- чай слышала когда-нибудь объ Аграфенѣ Колоцкой?

-- Это про Грушку то Щеголиху?-- сказала Елена,-- еще бы не слыхать! Я видѣла ее, много лѣтъ назадъ, когда гостила у князя Можайскаго.

-- Какая она теперь щеголиха? Стара она уже, бѣдна, злобна... хочется ей вынырнуть на свѣтъ Божій, да съ великими людьми спознаться.

-- Гляди въ оба, бояринъ, хитра Грушка... какъ бы тебя не перехитрила,-- задумчиво сказала Елена.

Ряполовскій самонадѣянно усмѣхнулся.

ГЛАВА IV.

Жилъ когда то, недалеко отъ города Можайска, на рѣкѣ Колонѣ простой поселянинъ, по имени Лука. Половину жизни своей прожилъ онъ тихо и смирно, подобно другимъ своимъ односельчанамъ обрабатывая государеву землю, какъ вдругъ его неожиданно посѣтила удача.

Однажды Лука нашелъ въ лѣсу на деревѣ икону Божіей Матери, отъ которой начали твориться большія чудеса.

Понесъ Лука свою икону сперва въ Можайскъ, потомъ въ Москву, и всюду появленіе ея сопровождалось неслыханными чудесами.

Собралъ себѣ Лука большое богатство отъ приношеній вѣрующихъ людей. Построилъ онъ тогда на Колочѣ большой дворъ, какъ будто князь какой; набралъ отроковъ въ услуженіе, вкусно ѣлъ и пилъ; ѣздилъ на охоту за ястребами, соколами да кречетами; держалъ много псовъ, медвѣдей и утѣшался ими.

Чѣмъ лучше жилось Лукѣ, тѣмъ становился онъ хуже и надменнѣе. Наконецъ, онъ сталъ такъ гордъ, что даже началъ почитать себя выше господина своего князя Можайскаго и всячески старался ему это показывать.

Когда княжеская охота выѣзжала въ лѣсъ съ соколами, да ястребами, Лука грабилъ сокольниковъ, забирая къ себѣ ихъ ученую птицу.

Единственная дочь Луки, маленькая Груша, часто видала, какъ отецъ ея собственноручно увѣчилъ княжескихъ ловчихъ и отнималъ у нихъ не только птицъ, но даже прирученныхъ медвѣдей.

Недалеко отъ Колочи, посреди дремучаго лѣса, росшаго на болотѣ, въ дуплѣ громаднаго дерева, Жилъ тогда пустынникъ, отецъ Вассіанъ, который давно уже разочаровался въ житейскихъ благахъ и теперь искалъ подвиговъ благочестія и безмолвія.

Разгульная жизнь Луки мѣшала благочестивымъ подвигамъ старца, до котораго часто доносились крики холоповъ, избиваемыхъ надменнымъ крестьяниномъ.

Много разъ, при встрѣчахъ, грозилъ Вассіонъ Лукѣ местью Господней; но тотъ только усмѣхался и презрительно бросалъ ему въ отвѣтъ.

-- Я увѣренъ въ милости Бога...

Говоря такъ, Лука думалъ о своей чудотворной иконѣ и надѣялся, что она всегда поможетъ ему жить счастливо.

Наконецъ терпѣніе холоповъ княжескихъ истощилось, и они задумали отомстить своему лютому-утѣснителю.

Одинъ изъ ловчихъ нашелъ скоро подходящій случай.

Однажды стодлъ богатый Лука на крыльцѣ своихъ хоромъ, вмѣстѣ съ маленькой дочкой Грушей и вдругъ видитъ, что мимо его двора ведутъ громаднаго дикаго медвѣдя.

-- Эй, хамы!-- крикнулъ Лука,-- сколько разъ я приказывалъ вамъ не ходить подлѣ моей усадьбы! За ослушаніе ваше вы должны сейчасъ же отдать мнѣ княжескаго звѣря.

Ловчій ни слова не отвѣтилъ на эту гордую рѣчь. Смиренно зашелъ онъ: во дворъ и спустилъ медвѣдя съ цѣпи.

Громко крича отъ испуга, бросилась маленькая Груша въ хоромы; а Лука нескоро поспѣлъ за дочкой, потому что холопъ княжескій загородилъ ему дорогу и толкнулъ прямо въ пасть лютаго звѣря...

Медвѣдь истерзалъ Луку такъ, что слуги подняли его едва живого.

Прослышалъ о несчастій Луки старецъ Вассіанъ, пріѣхалъ навѣстить хозяина въ богатыхъ его хоромахъ. Лежитъ Лука на соболяхъ, весь истерзанный, да израненый.

-- Видишь, несчастный братъ мой,-- сказалъ ему старецъ,-- милосердіе Божіе не выдержало смрада твоего нечестія! Зачѣмъ полюбилъ ты бѣсовское позорище, буйство? Зачѣмъ предался пьянству и разгулу? Богъ тебя прославилъ чудотворнымъ образомъ своей матери а ты ринулся послѣ этого въ безполезное мірское житье... Покайся, пока есть время.

Лука стоналъ, и слезы медленно текли по его изуродованному лицу.

-- Ты правъ, Божій человѣкъ,-- прошепталъ онъ,-- тяжко грѣшилъ я, и по дѣламъ наказанъ. Но если суждено мнѣ еще жить на землѣ, я покаюсь и добрыми дѣлами искуплю грѣхи свои.

Благодаря заботамъ Вассіана, Лука поправился й, дѣйствительно, не забылъ своего обѣта. Онъ построилъ монастырь, гдѣ первымъ игуменомъ сдѣлался Вассіанъ, а братіей -- тѣ люди, что спасались съ нимъ вмѣстѣ въ дуплахъ древесныхъ. Самъ Лука постригся въ этомъ монастырѣ и умеръ, покаявшись.

ГЛАВА V.

Грушѣ минуло уже шестнадцать лѣтъ, когда съ отцомъ ея произошла такая важная перемѣна. Привыкшая къ богатству, видѣвшая вокругъ себя только веселье да разбои, дѣвушка не могла примириться со своей настоящей жизнью, которая казалась ей очень скучной, постылой. Вмѣсто парчевыхъ сарафановъ пришлось вдругъ надѣть Грушѣ обыкновенную крестьянскую посконь, вмѣсто сладкихъ уѣдушекъ -- питаться хлѣбомъ, да прѣснымъ варевомъ изъ огородныхъ овощей. Лука все имущество свое отдалъ монастырю, а дома цѣлый день молился Богу. Дочка его, привыкшая къ веселью, изнывала отъ тоски.

Старался Лука пріучить Груню къ работѣ крестьяне ской, уговаривалъ ее учиться жать, полоть, ткать посконь,-- да не тутъ-то было! Крутой нравъ отца начиналъ сказываться и въ дочкѣ.

-- Пусть челядь работаетъ,-- говорила она,-- а мнѣ не пристало пачкать свои бѣлыя руки.

-- Да вѣдь и ты не королевна съ мѣсяцемъ во лбу,-- возражалъ Лука,-- чай, тоже нашей черной крестьянской кости...

-- Когда жила боярышней,-- отвѣчала Груня,-- и не пойду на мужицкую работу.

Извелся Лука, воюя съ дочкой! Самого тянетъ въ монастырь былые грѣхи отмаливать; а тутъ надо возиться съ непокорной Аграфеной... и задумалъ онъ поскорѣе выдать ее замужъ.

Выборъ Луки палъ на сосѣда-сельчанина, Петра Зубкова, человѣка зажиточнаго и смирнаго. Долго плакала Груша; но пришлось покориться волѣ отцевской и сдѣлаться простой крестьянкой.

Постригся Лука, переселилась Груша изъ хоромъ своихъ, въ простую черную избу, и хуже тюрьмы, показалось ей житье крестьянское! Бдкій дымъ, которымъ всегда была полна изба, ѣлъ ей глаза, а пустая похлебка давила горло.

Какъ на бѣду, судьба не благословила дѣтьми этотъ несчастный бракъ, и одинокая Груша металась въ избѣ своей, точно птица въ клѣткѣ.

Мужъ Груши, Петръ, былъ человѣкъ зажиточный; да и: вообще въ то время свободнымъ крестьянамъ жилось хорошо. Земли было вдоволь, и князья раздавали ее всѣмъ, кто только хотѣлъ брать. Крестьяне могли жить, гдѣ хотѣли, а около Юрьева дня ежегодно могли уходить отъ нея и искать себѣ новаго вольнаго мѣста. Тогда имъ не было выгоды покупать землю, потому что они могли вѣчно пользоваться ею даромъ. Если земля оказывалась хорошею, крестьянинъ оставлялъ ее дѣтямъ, внукамъ, правнукамъ; если она не годилась, уходилъ искать лучшей.

Но этотъ достатокъ крестьянскій перемежался лихими годами неурожая, и тогда наступалъ голодъ. Старики деревенскіе- могли разсказать про нѣсколько такихъ лихихъ годинъ, которыя имъ пришлось пережить за свою долгую жизнь... Однажды лѣтомъ на солнцѣ показались мѣста, черныя какъ гвозди, и мгла тогда наступила такая, что на разстояніи сажени ничего нельзя было видѣть. Люди сталкивались другъ съ другомъ, птицы падали имъ на головы, медвѣди и волки безбоязненно бродили по селамъ; рѣки, болота, озера повысыхали, лѣса горѣли, -- и голодъ былъ по всей землѣ. Хлѣбныхъ запасовъ становилось все меньше, потомъ наступило такое время, что даже негдѣ было купить муки. Была тогда сильная скорбь повсюду... Слышался плачъ и рыданіе по улицамъ и на торгу; многіе съ голоду падали мертвыми,-- дѣти передъ родителями, отцы и матери передъ дѣтьми.

Въ другой разъ появилась надъ Колочью туча темная, да страшная, и поднялась такая буря, что отъ пыли ничего не было видно. Многія церкви поколебались, забрала на стѣнахъ можайскихъ были сорваны и разнесены, крыши съ домовъ и верхи сметены, избушки деревенскія сорваны съ основанія и снесены далеко въ сторону; лѣса старые, боры и дубы съ корнемъ повырваны и всѣ нивы испорчены... И снова застонала отъ голода земля русская.

Да и не перечесть всѣхъ бѣдъ, о которыхъ могли бы поразсказать деревенскіе старики!

Молодежь не помнила такихъ бѣдствій; но однажды понадвинулась на Можайское княжество бѣда лютая: сгорѣли всѣ хлѣба подъ невыносимымъ зноемъ, и наступилъ такой голодъ, о которомъ разсказывали старики.

Умеръ въ это время Петръ, и осталась Груша одна на бѣломъ свѣтѣ; но это точно развязало ей руки. Сильно захотѣлось ей пробиться въ люди, потому что не забыла она до сихъ поръ своей былой роскошной жизни. И вотъ, для того чтобы еще хоть- немного пожить въ роскоши, стала Груша заниматься ремесломъ, которое тогда очень пошло въ ходъ: начала она колдовать, да нашептывать.

Какъ Женщина хитрая, Аграфена скоро пріобрѣла себѣ большой кругъ почитателей.-- У кого какая вещь пропадетъ, тотъ шелъ къ Грушкѣ Колонкой; кто захочетъ приворожить къ себѣ кого, или отвратить одного человѣка отъ- другого,-- тотъ также обращался къ Аграфенѣ, и никому не отказывалась помогать хитрая баба.

Скоро слава Аграфены Колодкой дошла до щеголихъ можайскихъ, которыя перетянули, ее въ городъ; а потомъ донеслась она и до Москвы Бѣлокаменной. Услыхалъ про Грушу-щеголиху бояринъ Ряполовскій, вспомнилъ свое давнишнее съ ней знакомство еще при покойномъ Лукѣ, и рѣшилъ воспользоваться для своихъ цѣлей ея искусствомъ.

А легкомысленная Аграфена и рада; вѣдь она всю жизнь свою мечтала о томъ, чтобы пожить въ роскоши среди бояръ именитыхъ, посмотрѣть на житье московское,-- и вдругъ, точно по щучьему велѣнью, очутилась она прислужницей въ покояхъ государыни Софіи Ѳоминишны!

О трудностяхъ своего положенія Аграфена пока не думала, потому что даже ^то не понимала.

ГЛАВА VI.

Пріѣхала Аграфена въ Москву и долго не могла налюбоваться ея великолѣпіемъ. Она бывала раньше только въ деревнѣ своей, да въ Можайскѣ, и тамошніе деревянные дома казались ей когда то роскошными; но теперь она видѣла, что это были, лачуги въ сравненіи съ московскими палатами.

Царь Иванъ Васильевичъ любилъ строить, для чего выписалъ изъ Италіи мастеровъ, которые украшали его столицу. Аграфена глазъ не могла отвести отъ чудеснаго Успенскаго собора, который былъ недавно оконченъ подъ руководствомъ итальянца Фіоравенти; а Грановитая палата, въ которой государь принималъ впервые иностранныхъ пословъ, показалась ей чудомъ искусства. Тутъ же въ Кремлѣ возвышались роскошныя хоромы митрополита и много боярскихъ палатъ, въ, одной изъ которыхъ жили покровители безвѣстной деревенской бабы -- властные вельможи Ряполовскіе.

Скоро, однако, Аграфена попривыкла къ московскому великолѣпію; а спустя нѣкоторое время она ужъ и жалѣть стала о томъ, что покинула укромный уголокъ въ Можайскѣ, до того ей. пришлось тяжело въ роскошномъ теремѣ великой княгини Софіи.

Ряполовскіе съ Патрикѣевыми требовали отъ Аграфены, чтобы она доносила имъ обо всѣхъ поступкахъ гречанки; а послѣдняя, которой раньше разсказывали чудеса о силѣ чаръ этой деревенской бабы, нетерпѣливо ожидала отъ нея облегченія своего горя.

А горе Софіи Ѳоминишны было не маленькое: царь Иванъ все больше привязывался къ внуку Димитрію и,

проводя все свое свободное время въ покояхъ невѣстки Влены, точно забывалъ о семействѣ гречанки.

-- Хитрая Елена приворожила батюшку государя,-- говорила Софья, въ душѣ которой непрерывно кипѣла ненависть,-- она только притворяется такой тихоней; а сама изподтишка строитъ ковы на нашу погибель. Ты, Грушка, должна мнѣ достать такого зелья, которое бы перебило колдовство проклятой молдаванки! Обрати къ намъ снова государево сердце -- и я озолочу тебя!

-- Погоди, матушка государыня,-- отвѣчала Аграфена,-- дай мнѣ, рабѣ твоей, попривыкнуть немного.... Да и царя-государя надо мнѣ увидать разокъ другой, что бы узнать, какое изъ зельевъ будетъ ему на потребу.

-- Да вѣдь ты видала его вчера, когда вывозили на красную площадь Царь-Пушку,-- съ неудовольствіемъ возразила великая княгиня,-- я нарочно послала тебя туда для этого.

-- Простй, государыня,-- оправдывалась Аграфена,-- растерялась я, такія чудеса увидѣвши! И во снѣ не приснится никогда никому такое диво, какъ эта пушка! Точно слонъ сказочный, стояла она на площади... Я и заглядѣлась.... А потомъ только осмѣлилась въ полглазка взглянуть на государя, да вдругъ онъ изволилъ обратить на меня свои грозныя очи... Я отъ страха присѣла и спряталась за толпою.

Софья Ѳоминишна печально улыбнулась: раньше она употребляла, всѣ усилія, чтобы сдѣлать мужа своего какъ можно величественнѣе, старалась подальше отдалить отъ него бояръ и придать сану его необычайную пышность. Дѣйствительно, съ каждымъ годомъ царь Иванъ дѣлался все неприступнѣе и грознѣе... а теперь этотъ крутой нравъ пришлось ей выносить на себѣ и страдать отъ него наравнѣ съ простымъ бояриномъ.

-- Я не боюсь государя!-- гордо сказала она,-- но я не хочу долго выносить такой жизни! Я не могу допустить, чтобы мой сынъ Василій, внукъ греческаго императора, сталъ ниже какого-то сироты молдаванина! Ты должна мнѣ помочь, Грушка, или я прогоню тебя прочь съ глазъ моихъ.

Сердце Аграфены замирало отъ страха; но она самоувѣренно улыбалась и говорила:

-- Матушка государыня, ждать надо... Поспѣшишь, людей Насмѣшишь; а терпѣніемъ всего достигнешь на свѣтѣ... Былъ, у насъ, на ключѣ, человѣчекъ одинъ, такъ онъ однимъ терпѣніемъ отъ двухъ лютыхъ смертей избавился...

-- Даже отъ двухъ? переспросила Софія Ѳоминишна, которая любила слушать разсказы.

-- Да, матушка, отъ двухъ!-- подтвердила Аграфена, обрадованная случаю начать другой разговоръ,-- ты знаешь, государыня, лѣса у насъ на Колочѣ дремучіе, дубы да клены такіе, что сквозь листву неба никогда не видно; а въ иномъ дуплѣ проживешь лучше, чѣмъ въ избѣ... Вотъ въ такомъ то лѣсу гулялъ однажды крестьянинъ, ищучи меду... Нашелъ онъ одно дупло съ медомъ, залѣзъ туда, да и увязъ въ меду по самое горло!

Софія Фоминишна улыбалась, а этого только и было нужно хитрой Аграфенѣ.

-- Вотъ, сидитъ мужикъ,-- продолжала она,-- сидитъ и терпитъ... даже голосу не подаетъ, потому что по лѣсу ходятъ разные звѣри лютые... Ѣстъ онъ медъ, да на Бога надѣется... Вотъ Богъ и послалъ ему за терпѣніе. Вдругъ видитъ мужикъ, спускается къ нему въ дупло мохнатая медвѣжья лапа... Другой-бы закричалъ съ дуру и попалъ-бы къ Мишенькѣ на обѣдъ; а этотъ не таковскій. Смотритъ мужиченко на лапу и не шелохнется... а тотъ все ниже да ниже къ нему спускается! Подождалъ мужикъ сколько надо, а потомъ какъ ухватиться за нее обѣими руками, да какъ закричитъ! Испугался Мишенька, вытащилъ лапу, а съ ней и мужичка... Вотъ, за терпѣніе свое онъ и въ меду не потонулъ и отъ медвѣжьихъ лапъ избавился.

Софья Ѳоминишна улыбнулась разсказу; но потомъ пристально посмотрѣла на разсказчицу и сказала:

-- Ой, смотри Грушка, какъ бы сама въ меду не потонула... Живешь ты теперь сладко, какъ твой мужикъ въ дуплѣ; а какъ-то ты выкарабкаешься? Больно ты хитра... но и я не проста!

Аграфена прямо онѣмѣла на секунду отъ этой неожиданной рѣчи; но тотчасъ же оправилась и возразила съ улыбкой:

-- Я, матушка-государыня, не для себя, а для тебя въ медъ полѣзла... и отъ этого не мнѣ, а тебѣ будетъ сладко...

Но какъ ни отшучивалась Аграфена, а дѣла ея шли все хуже.

Она пускала въ ходъ всѣ свои познанія въ чародѣйствѣ; но ея усилія нисколько не вліяли на ходъ событій.

Однажды Софія Ѳоминишна призвала ее къ себѣ и сказала:

-- Держу я тебя ужъ сколько времени, а толку никакого нѣту и дѣла наши становятся все хуже... видно, лукавая ты раба и добра мнѣ не хочешь.

-- Ужъ я ли не стараюсь, матушка государыня, жалобно возразила Аграфена.

-- Молчи!-- закричала великая княгиня, засверкавъ гнѣвными глазами,-- думала я, что ты мнѣ все поправишь, а выходитъ такъ, что при тебѣ все идетъ хуже... Гдѣ же твоя сила, о которой шла такая молва? Сегодня я узнала, что царь при жизни своей хочетъ короновать Димитрія, значитъ, онъ совсѣмъ отвратился отъ моего семейства!..

-- Матушка,-- воскликнула Аграфена,-- развѣ я не стараюсь? Ужъ я и слѣдокъ государевъ вынимала и надъ нимъ шептала заклятія, ужъ я и корень счастливый зашивала тебѣ въ подушку... Надо дождаться Рождества Предтечи, тогда я поѣду по лугамъ и дубравамъ искать нужныя зелья... Погоди немножко, не сердись на усердную рабу твою.

Но гордая гречанка не хотѣла больше ждать: она задумала погубить Димитрія, чтобы все-таки царство досталось ея сыну.

ГЛАВА VII.

Однажды, въ глухую темную ночь, прибѣжала Аграфена въ палаты боярина Ряполовскаго въ сильномъ страхѣ и сказала ему:

-- Батюшка -- бояринъ, узнала я нынче про злодѣйское дѣло! Во дворцѣ княгини заговоръ идетъ! Собралось тамъ сегодня много народу и сейчасъ крестъ цѣлуютъ, чтобы погубить младого княжича Димитрія и во всемъ помогать Василію Ивановичу... Охъ, смерть моя пришла, больно я испугалась... Bcи раньше меня къ колдовству княгиня понуждала; а колдовать я боюсь... Какъ бы впрямь не попасться.

Потомъ вдругъ и въ горницы меня звать перестали... Что за чудеса, думаю, раньше безъ меня государыня жить не могла; а тутъ по цѣлымъ недѣлямъ забываетъ? Что-то неладно... И стала я узнавать... Слѣдила -- слѣдила и выслѣдила!

-- Давно мы это знаемъ,-- отвѣчалъ Ряполовскій,-- только не думалъ я, что дѣло уже такъ далеко подвинулось.

-- Сегодня, батюшка, тамъ крестъ цѣлуютъ,-- говорила Аграфена,-- и на меня княгиня гнѣвается, что плохо колдовала; а какая я, свѣтъ, колдунья? Теперь каша заварится и мнѣ попадетъ... Защити, батюшка-бояринъ, меня сироту горемычную! Самъ знаешь, что для тебя и себя не жалѣла!

-- Ладно, ладно!-- отвѣчалъ Ряполовскій, занятый совсѣмъ другими мыслями. Онъ думалъ теперь о Софьѣ и о томъ, какъ бы половчѣе погубить ее, а вовсе не о безопасности какой-то деревенской бабы, которая ожидала отъ него богатой награды.,

-- Батюшка, а какъ же я теперь?-- продолжала Аграфена,-- вѣдь теперь нельзя мнѣ вернуться къ княгинѣ... Боюсь я... Ужъ ты не оставь меня, какъ обѣщалъ...

-- Не оставлю, не оставлю... а пока уходи... завтра я тебѣ дамъ денегъ и ушлю изъ Москвы... теперь некогда.

Аграфена ушла, предчувствуя недоброе; а Ряполовскій занялся мыслями, какъ бы поумнѣе вести это трудное дѣло.

Прошло нѣсколько дней, и вдругъ разнеслась по Москвѣ ужасная новость: государь Иванъ Васильевичъ она лился крѣпкимъ гнѣвомъ на жену свою Софію Ѳоминишну зато, что покушалась она на жизнь его внука Димитрія. Очутилась гречанка въ грозной опалѣ, не допускается она больше видѣть государевы очи; а княгиня Елена съ боярами Ряполовскимъ и Патрикѣевыми еще въ большей чести, потому что благодаря имъ раскрыты всѣ хитрости враговъ царскихъ.

Московскіе люди не любили ни Софіи Ѳоминишны, ни сына ея Василія и радовались ихъ горю. Еще больше обрадовались они, когда узнали, что Иванъ Васильевичъ, наконецъ, рѣшилъ короновать Димитрія, чтобы тѣмъ уже совершенно лишить Василія надежды на престолъ. Уже былъ всѣмъ даже извѣстенъ точно и день коронованія.

Къ назначенному времени толпы народа окружали Успенскій соборъ, гдѣ должно было происходить коронованіе. Посреди церкви, убранной по праздничному, поставили три стула; а на аналой положили бармы {Широкое драгоцѣнное оплечье.} и шапку Мономаха.

При торжественномъ звонѣ колоколовъ въ соборъ вошелъ Иванъ Васильевичъ съ митрополитомъ и Димитріемъ. Государь съ митрополитомъ сѣли на приготовленныя стулья, а Димитрій сталъ передъ ними. Тогда Иванъ сказалъ:

-- Отецъ митрополитъ! Благословляю я внука своего Димитрія при себѣ и послѣ себя великими княжествами Владимірскимъ и Московскимъ; и ты бы его, отецъ, на великое княженіе благословилъ.

Димитрій преклонилъ голову. Митрополитъ поднялъ крестъ надъ отрокомъ и, распостерши надъ нимъ руку, прочелъ молитву.

Послѣ этого два архимандрита поднесли сперва бармы, потомъ шапку Мономаха. Митрополитъ передавалъ ихъ великому князю, который возлагалъ ихъ на внука.

Затѣмъ духовенство поздравляло обоихъ великихъ князей, и митрополитъ сказалъ Ивану:

-- Божіей милостью радуйся и здравствуй, великій князь всея Руси со внукомъ своимъ Димитріемъ! На многая лѣта!

Иванъ Васильевичъ въ знакъ благодарности склонилъ свою гордую голову.

-- Внукъ князь Димитрій,-- сказалъ онъ потомъ,-- пожаловалъ я тебя и благословилъ великимъ княженіемъ; ты же имѣй страхъ въ сердцѣ, люби правду, милость и судъ праведный, и имѣй попеченіе въ своемъ сердцѣ о всемъ православномъ христіанствѣ...

Прослушавъ литургію, Димитрій вышелъ изъ церкви въ шапкѣ Мономаха и бармахъ. Въ дверяхъ его осыпали трижды золотыми монетами, послѣ чего всѣ отбыли во дворецъ.

Торжество Елены Молдавской и преданныхъ ей бояръ было такъ полно, что они уже и думать перестали о поверженной во прахъ Софіи Ѳоминишнѣ.. Объ Аграфенѣ также всѣ забыли. Ряполовскій далъ ей немного денегъ и отослалъ ее въ одну изъ своихъ далекихъ вотчинъ, такъ какъ она все боялась за свою безопасность. Хитрая баба сочла себя жестоко обиженной! Вѣдь она вѣрила, что теперь именно и наступятъ для нея настоящіе красные дни, а вмѣсто этого пришлось ей сидѣть въ деревнѣ, которая была, пожалуй, поскучнѣе ея родимой Колочи.

Не могла перенести Аграфена такой обиды и рѣшила отомстить боярамъ, обманувшимъ ея разсчеты.

ГЛАВА VIII.

Между тѣмъ Софія Ѳоминнінна, всѣми покинутая и забытая, проводила печальные дни въ своихъ покояхъ.. Она не примирилась съ неожиданно, нагрянувшимъ на нее несчастіемъ, а напротивъ искала средствъ бороться съ нимъ.

Исчезновеніе Аграфены давало поводъ ко многимъ догадкамъ. Софія Ѳоминишна понимала, что ее предала именно эта хитрая баба; но не она интересовала ее, а тѣ бояре, въ рукахъ которыхъ она была орудіемъ. А для того, чтобы навѣрное узнать имена бояръ, нужно было найти Аграфену.

Розыскивать к о лоцкую бабу бросилось много тайныхъ приверженцевъ Софій Ѳоминишны, но Аграфена точно въ воду канула!

И вдругъ, однажды, когда уже были прекращены всѣ поиски, сама Аграфена внезапно появилась въ теремѣ великой княгини и съ горкими слезами бросилась передъ ней на колѣни.

-- Свѣтъ, государыня-матушка,-- прости меня, согрѣшила я передъ тобою!-- причитала она,-- но я хочу теперь искупить вину мою... Была я тебѣ до сего времени лукавой рабою; а отнынѣ, коли захочешь, стану я служить тебѣ по всей истинной правдѣ! Прикажи только, и я донесу государю на всѣхъ твоихъ обидчиковъ!

Закипѣло гнѣвомъ сердце Софіи Ѳоминишны при видѣ предательницы; но она отложила месть до другого раза, а теперь отвѣчала спокойно.

-- Прежде всего, разскажи мнѣ о себѣ всю истинную правду, а потомъ... посмотримъ...

-- Обольстили меня бояре на предательство...

-- Какіе бояре?

-- Ряполовскіе да Патрикѣевы, свѣтъ-государыня... Взяли они меня изъ деревни, изъ привольной жизни и приставили къ, уебѣ соглядатаемъ... Охъ, нелегка показалась мнѣ поганая работа! Обѣщали они мнѣ за это много злата, да серебра, а ничего не дали... Про.жила я уже все, что у меня было и снова осталась одна на свѣтѣ, сиротой горемычной... Тебѣ много зла сдѣлала, а себѣ добра не нажила! Но зато теперь... теперь, вѣкъ буду тебѣ предана, коль простишь! А не простишь... все равно, пропадать! Некуда мнѣ теперь Дѣваться.

.Помолчала Софья Ѳоминишна, сдерживая кипѣвшее въ душѣ негодованіе.

-- А кто сейчасъ прислалѣтебя ко мнѣ?-- спросила она, наконецъ.

-- Прислала меня обида моя, матушка-государыня, обида горькая,-- отвѣчала Аграфена,-- за что же бояре меня такъ одурачили? Сами ликуютъ, а я должна, словно тать ночной, скрываться отъ людей... Не хочу я такой жизни! И задумала я покаяться. Свѣтъ-государыня, дозволь мнѣ увидѣть нашего царя-батюшку, ужъ я ему, какъ, на духу, всю правду про бояръ крамольниковъ выложу.

-- Я и сама теперь его никогда не вижу,-- прошептала Софья; но, немного подумавъ, прибавила громко:

-- Ладно, я устрою тебѣ разговоръ съ государемъ.... Мнѣ мои итальянцы помогутъ... Царь съ Аристотелемъ Фіоравенти часто бесѣдуетъ, онъ все ему и разскажетъ... А ты потомъ поклянешься только, что все это правда.

-- И поклянусь, отчего не поклясться?-- воскликнула Аграфена.

Софья поглядѣла на нее, слегка усмѣхнулась и сказала:

-- Ну, ладно! Служи... а ужъ я тебя потомъ отблагодарю по дѣламъ...

Прошло немного времени, и снова взволновалась вся Москва отъ дурныхъ новостей: разгнѣвался князь Иванъ Васильевичъ на любимую невѣстку свою Елену; Молдавскую. на внука Димитрія, да на приближенныхъ бояръ. Невѣстку посадилъ въ заточеніе, а бояръ велѣлъ схватить и жестоко пытать.

Гордый властелинъ не могъ простить имъ того, что они исподтишка строили козни и заставляли его, могучаго царя Руси, исполнять ихъ тайную волю.

Опальныхъ бояръ постигла не одинаковая участь. Ряполовскому отрубили голову [на Москвѣ-рѣкѣ, а Патрикѣевы были помилованы только по настоятельнымъ просьбамъ духовенства; но они скоро постриглись и умерли въ одномъ изъ дальнихъ монастырей.

Пока продолжалось это тяжелое дѣло, Аграфена жила въ полномъ спокойствіи. Ей даже казалось, что именно теперь наступаетъ осуществленіе тѣхъ золотыхъ сновъ, о которыхъ она когда-то мечтала. Софья Ѳоминишна была съ ней ласкова, желая, чтобы она какъ можно лучше показывала въ ея пользу; нѣсколько разъ пришлось ей говорить съ самимъ великимъ государемъ, который внимательно слушалъ ея извѣты на крамольниковъ... Жила Аграфена все это время вольготно, ѣла сладко, спала мягко, но съ окончаніемъ дѣла кончилось и ея раздолье.

Однажды Софія Ѳоминишна позвала ее къ себѣ въ теремъ и сказала:

-- Я обѣщала отблагодарить тебя на дѣламъ твоимъ и отблагодарю...

-- Ужъ я-ли не старалась, матушка-государыня,-- воскликнула обрадованная Аграфена,-- я-ли душу свою за тебя не отдавала!

-- Ладно, ладно, я все помню,-- отвѣчала княгиня, загадочно улыбаясь,-- помню я и вѣрность твою, когда ты за меня душу отдавала; но помню и коварство твое, когда ты хотѣла мою душу отдать крамольнымъ боярамъ.

Глаза гречанки сверкнули такъ грозно изъ подъ драгоцѣнной повязки, что испуганная Аграфена вдругъ отшатнулась отъ нея и упала на колѣни.

Тогда Софія Ѳоминишна встала съ кресла, мрачно нахмуривъ черныя брови.

-- Вонъ отсюда, подлая баба!-- крикнула она громкимъ голосомъ,-- чтобы сегодня же тебя въ Москвѣ не было! Ты смерти достойна за твое сугубое коварство; но, памятуя о твоей послѣдней услугѣ, я тебѣ исхлопотала поминованіе у царя-батюшки.

И была гречанка такъ страшна во гнѣвѣ, что Аграфена опрометью кинулась бѣжать изъ палатъ бѣлокаменныхъ.

А во слѣдъ ей смотрѣли боярыни, да сѣнныя дѣвушки и говорили, злорадно улыбаясь:

-- Видно, коварствомъ не проживешь спокойно на свѣтѣ!

Черезъ день люди, ходившіе по Москвѣ съ дозоромъ, "нашли въ рѣкѣ трупъ Аграфены... Никто никогда не дознался, сама-ли она покончила съ собою отъ отчаянія, что не исполнились наяву ея золотые сны, или же кто нибудь утопилъ ее по тайному приказу Софіи Ѳоминишны.

Да никто и не интересовался судьбой какой-то несчастной крестьянки, потому что въ это время Москва была занята другими, несравненно болѣе важными событіями.

ГЛАВА IX.

Послѣ опалы боярской, царь Иванъ снова сблизился съ Софіей Ѳоминишной и сыномъ Василіемъ. Когда'же вскорѣ Елена Молдавская умерла въ заточеніи, онъ началъ пренебрегать своимъ внукомъ Димитріемъ и даже не велѣлъ поминать его въ ектеніи какъ великаго князя; а спустя нѣкоторое время онъ отнялъ этотъ титулъ отъ Димитрія и отдалъ его Василію.

-- Мое царство, кому хочу, тому и жалую!-- говорилъ Иванъ Васильевичъ, и никто не возражалъ ему.

Въ это же время опять начались нелады между Москвою и Тверью.

Во время семейныхъ неурядицъ, Иванъ Васильевичъ точно позабылъ, что рядомъ находится княжество, которое еще сохранило своего князя и тѣнь былой самостоятельности. Теперь, когда все успокоилось, онъ вспомнилъ о Твери и рѣшилъ разъ навсегда покончить съ нею.

-- Завоюю Тверь и тоже тебѣ ее пожалую,-- говорилъ Иванъ Васильевичъ сыну своему Василію, который теперь сталъ его любимцемъ,-- Димитрія же всего лишу!

Но видя на лицахъ нѣкоторыхъ бояръ выраженіе состраданія къ невинно гонимому юношѣ, царь грозно хмурилъ брови и говорилъ:-- Развѣ не воленъ я въ своихъ дѣтяхъ и въ своемъ внукѣ? Который сынъ больше отцу служитъ и норовитъ, того отецъ больше и жалуетъ... а на крамольниковъ вставшихъ между мною и супругой моей, я наложилъ грозную опалу. Я покажу имъ, что я государь въ государствахъ своихъ!

Узнали въ Твери, что Иванъ снова протягиваетъ къ нимъ свою, могучую руку, и поняли, что пришелъ послѣдній часъ ихъ свободѣ. Помощи ждать было не откуда. Литва только пообѣщала, да ничего не дала, а на другія княжества и надѣяться нечего: Москва всѣхъ, сильнѣе!

Стали тверскіе бояре, одинъ за другимъ, передаваться Ивану Васильевичу, такъ какъ и въ тверской, землѣ москвичи обижали тѣхъ, кто оставался вѣренъ князю Михаилу. Судиться тверичанамъ было негдѣ, потому что московскихъ людей въ Москвѣ всегда оправдывали, а тверскихъ -- засуживали.

При такихъ тяжелыхъ обстоятельствахъ, князь тверской Михаилъ снова послалъ слезницу {Умоляющее посланіе.} къ Казиміру литовскому; но подосланные московскіе люди перехватили на дорогѣ посла съ письмомъ и отослали его къ Ивану.

Скоро изъ Москвы въ Тверь пришли грозныя рѣчи. Испуганный Михаилъ послалъ своего владыку бить челомъ Ивану Васильевичу; но послѣдній не принялъ челобитья. Тогда въ Москву поѣхалъ другъ Михаила, князь Холмскій, но царь и его не пустилъ къ себѣ на глаза, а сталъ собирать войско. Скоро царь выступилъ изъ Москвы на Тверь съ большимъ войскомъ и съ пушками, которыми завѣдывалъ итальянскій мастеръ Аристотель, ибо русскіе люди тогда еще плохо умѣли обращаться съ огнестрѣльнымъ оружіемъ.

Обступило Тверь Московское войско, зажгло посады, зажигало деревянные дома разрывными снарядами, бомбами увѣчило сотни людей на улицахъ...

Испугался князь Михаилъ и убѣжалъ тайно въ Литву, его старуха мать осталась одна стеречь родовое гнѣздо свое... Гремятъ пушки, разрываются на улицахъ бомбы, стонутъ раненые люди, горятъ дома вокругъ палатъ княжескихъ,-- а старая княгиня цѣлый день занята однимъ дѣломъ: собираетъ она въ подклѣтяхъ самое драгоцѣнное добро свое, за много лѣтъ собранное здѣсь ея предками.

Поспѣшно укладываетъ она въ сундуки золотые кресты, цѣпи, сосуды, пояса, усыпанные драгоцѣнными камнями, соболи, шелковыя матеріи... Все это спѣшитъ, упрятать поскорѣе старушка, чтобы успѣть до полнаго Московскаго разгрома отправить въ Литву къ Михаилу. Знаетъ княгиня, что скоро только одни эти, спасенныя ею драгоцѣнности останутся ихъ единственнымъ имуществомъ.

А въ это время тверскіе бояре, узнавъ о бѣгствѣ Михаила, пришли къ Ивану Васильевичу во главѣ съ Холмскимъ, и били царю челомъ, умоляя его принять ихъ къ себѣ на службу. Скоро вся Тверь, покинутая защитниками своими, также присягнула Ивану Васильевичу, и въ ту самую ночь, когда старая княгиня намѣревалась отправить въ Литву подводы съ драгоцѣнностями, московское войско очутилось уже на улицахъ покореннаго города.

Иванъ Васильевичъ переночевалъ въ хоромахъ тверскихъ князей и на слѣдующій день пришелъ провѣдать старую княгиню.

-- Я слышалъ,-- сказалъ онъ, поздоровавшись съ нею,-- что у тверскихъ князей большая казна. Ты, говорили мнѣ, припрятала все, и хочешь отослать къ сыну; но отнынѣ все ваше принадлежитъ мнѣ но праву.

-- Ничего у насъ нѣтъ больше, а что было, увезъ съ собою въ Литву мой несчастный Михаилъ,-- отвѣчала княгиня, опасаясь поднять глаза на гостя, въ которыхъ онъ могъ прочесть страхъ и ненависть.

Лучше отдай по добру,-- сказалъ Иванъ,-- потому что мы все равно обыщемъ всѣ ваши подвалы.

-- Пытай меня, коли хочешь!-- воскликнула княгиня съ горькимъ смѣхомъ,-- помучай старуху, авось тогда вывѣдаешь у нея, гдѣ скрыта богатая казна.

Иванъ Васильевичъ не настаивалъ больше, и княгиня думала, что она побѣдила: сундуки съ драгоцѣнностями были хорошо спрятаны.

Но измѣна гнѣздилась даже въ теремѣ разоренныхъ князей тверскихъ. Нѣсколько сѣнныхъ дѣвушекъ княгини подстерегли царя въ темномъ коридорѣ и донесли ему, гдѣ спрятано добро тверскихъ князей.

Дѣйствительно, въ указанномъ мѣстѣ московскіе бояре нашли много сундуковъ, наполненыхь золотомъ, _ жемчугомъ, драгоцѣнными лалами, {Цвѣтные камни.} большими алмазами, соболями и толстыми шелковыми тканями.

Иванъ Васильевичъ заточилъ старую княгиню въ Переяславль за то, что она хотѣла скрыть отъ него эти сокровища. Черезъ нѣсколько лѣтъ она тамъ и скончалась.

Не очень пожаловалъ царь и тверскихъ измѣнниковъ. Одного изъ нихъ, князя Холмскаго, онъ даже сослалъ въ Вологду, сказавъ ему при этомъ:

-- Не хорошо вѣрить тому, кто Богу лжетъ. Ты, князь, цѣловалъ крестъ своему князю Михаилу, а потомъ, въ бѣдѣ, отступился отъ него... Я такихъ людей боюсь.

Князь Михаилъ до смерти оставался на чужбинѣ, и Тверь уже навѣки перешла въ родъ князей московскихъ.

ГЛАВА X.

Съ паденіемъ Твери величіе Ивана Васильевича возрасло еще больше, а власть его надъ землею русской стала неограничена. Вся Русь въ это время склонилась подъ его могучей рукой.

На ряду съ этимъ и домашній, обиходъ Ивана III становился все пышнѣе. Какъ наслѣдіе отъ греческихъ императоровъ, онъ принялъ ихъ гербъ -- двуглаваго орла,-- который съ тѣхъ поръ сдѣлался русскимъ гербомъ.

Отъ татаръ онъ заимствовалъ титулъ царя, которымъ и привыкъ его называть народъ.

Въ царскихъ палатахъ впервые начали устраиваться пышныя церемоніи оффиціальныхъ пріемовъ, гдѣ бояре стали цѣловать монаршую руку. Особенно, слѣдила за строгимъ исполненіемъ всѣхъ этихъ церемоній Софія Фоминишна, которая въ это время уже вполнѣ возвратила себѣ милость государя.

Однимъ словомъ, къ концу своего царствованія, великій князь Иванъ Васильевичъ сдѣлался полнымъ Самодержцемъ земли русской. Видъ его въ это время былъ такъ величественъ и грозенъ, что, разсказываютъ, женщины чуть въ обморокъ не падали подъ его пристальнымъ взглядомъ.

Иванъ же впервые завелъ сношенія съ иностранными государствами. Русскіе люди, раньше рѣдко видавшіе чужихъ у себя, теперь съ удивленіемъ встрѣчали -на улицахъ Москвы цѣлыя толпы гостей, иначе одѣтыхъ, говорящихъ на другомъ языкѣ, которыхъ посылали къ Ивану чужеземные государи.

Въ западной Европѣ раньше совершенно не знали, что недалеко существуетъ такое большое государство, какъ русское. Слыхали тамъ только, что за предѣлами Польши есть какая-то земля, которая, повидимому, находится въ зависимости отъ короля польскаго. Но иностранцы, которыхъ вызывалъ къ себѣ на службу Иванъ III, мало по малу знакомили Европу съ обширной землей русской, и тогда то ихъ государи начали засылать къ царю своихъ пословъ, разсчитывая завести съ нимъ разныя выгодныя сношенія.

Особенной пышностью отличалось посольство германскаго представителя Поппеля, который пріѣхалъ къ царю отъ императора Максимиліана, имѣя въ виду пріобрѣсти союзника своему государю и самому отъ этого извлечь немалыя выгоды; а для того, что бы сразу войти въ довѣріе къ Московскому царю, Поппель придумалъ особенное и, какъ ему казалось, очень удачное, средство.

Какъ только пришла вѣсть о приближеніи германскаго посла къ русской границѣ, изъ Москвы выслали на встрѣчу ему пристава, который обязанъ былъ продовольствовать гостей и заботится объ ихъ удобствахъ. Въ нѣкоторомъ разстояніи отъ столицы, Поппеля встрѣтилъ другой приставъ, который проводилъ его въ приготовленныя палаты.

Затѣмъ, въ назначенный день, Поппель со свитой явился въ Грановитую палату и здѣсь, внизу широкой лѣстницы, встрѣтили его бояре, чтобы проводить къ царю.

Войдя въ палату, гдѣ на золотомъ тронѣ сидѣлъ Иванъ Васильевичъ, окруженный сыновьями и боярами, Поппель отвѣсилъ низкій поклонъ.

-- Мой государь великій,-- сказалъ онъ почтительно,-- посылаетъ тебѣ, царь, свой привѣтъ.

-- Какъ здоровье его величества?-- спросилъ Иванъ, вставши съ трона.

-- Благодарю, онъ въ полномъ здравіи,-- отвѣчалъ Поппель, снова кланяясь.

Иванъ протянулъ емущвою руку для цѣлованія и затѣмъ велѣлъ ему сѣсть противъ себя на скамьѣ.

Посидѣвъ немного, Поппель всталъ и подалъ царю свою ввѣрительную грамоту, послѣ чего слуги внесли дары германскаго цезаря.

Царь поблагодарилъ за вниманіе и задалъ послу еще нѣсколько незначительныхъ вопросовъ. Поппель чувствовалъ себя неловко среди бояръ и родственниковъ царскихъ, потому что ему нужно было поговорить съ Иваномъ наединѣ. Наконецъ, онъ сказалъ:

-- Прошу покорно великаго государя дать мнѣ возможность побесѣдовать съ нимъ наединѣ нѣсколько минутъ.

-- Я не скрываю ничего отъ бояръ и дѣтей нашихъ,-- возразилъ царь,-- а впрочемъ, если тебѣ хочется, я могу тебя выслушать.

Иванъ Васильевичъ отошелъ съ Поппелемъ въ сторону отъ людей, находившихся въ палатѣ; но все же далъ знакъ дьяку Курицыну записывать все то, что станетъ говорить ему посолъ.

-- Великій государь!-- сказалъ Поппель,-- твое мудрое правленіе и удача сдѣлали тебя такимъ великимъ, что ты уже достоинъ занять равное мѣсто между государями Европы; а между тѣмъ, титулъ твой ниже ихъ титуловъ... Нашъ государь, цезарь римскій, имѣетъ право даровывать достойнымъ князьямъ королевскій титулъ. Если твоей милости угодно сдѣлаться королемъ въ своей землѣ, то я буду вѣрнымъ служебникомъ твоей милости у цезаря римскаго.

Хитрый нѣмецъ думалъ завоевать себѣ у Ивана полное довѣріе этимъ лестнымъ предложеніемъ, но глубоко ошибся.

Усмѣхнувшись, царь отвѣтилъ:

-- Спасибо за добрую волю; но только не нуждаюсь я въ такихъ услугахъ! Мы, Божіею милостію, государь на своей землѣ изначала, отъ первыхъ своихъ прародителей и поставленіе имѣемъ отъ Бога. Прошу я Его, чтобы и впередъ онъ далъ намъ и дѣтямъ нашимъ такъ быть, какъ мы есть теперь государи на нашей землѣ... А постановленія въ короли ни отъ вашего цезаря, и ни отъ кого другого, не хотимъ и никогда не хотѣли.

Очень смутился Поппель, выслушавъ такой спокойный, но гордый отвѣтъ, и поспѣшилъ откланяться.

Иванъ отпустилъ посла съ честію. Онъ подарилъ ему атласную шубу на горностаяхъ, цѣпь золотую съ крестомъ и остроги {Шпоры.} серебряныя вызолоченныя.

Затѣмъ Иванъ вскорѣ послалъ своихъ пословъ къ цезарю съ отвѣтными дарами.

Русскіе люди въ то время были еще такъ дики, что, отпуская посольство въ чужую землю, царь заботился объ ихъ поведеніи и давалъ имъ слѣдующія наставленія:

-- Ведите себя такъ, чтобы не нанести безчестья нашему дѣлу: какъ будете сидѣть у цезаря за столомъ, пейте бережно, не допьяна. А то вѣдь съ пьяну сотворите что нибудь неладное, и будетъ тогда намъ безчестье и вамъ безчестье-же.

Такъ, путешествуя по чужимъ землямъ, русскіе мало по малу знакомились съ европейскими обычаями и заводили знакомства съ такими людьми, о которыхъ раньше не имѣли никакого понятія.

Иванъ даже хотѣлъ женить своего наслѣдника Василія на германской принцессѣ; но это дѣло не состоялось, и сынъ его женился на дочери боярина Сабурова.

Иванъ III умеръ на 67 году жизни полнымъ и неоспоримымъ "государемъ всея Руси".

О томъ, какъ онъ присоединилъ къ Москвѣ вольные города Новгородъ и Псковъ, будетъ изложено въ слѣдующемъ разсказѣ.