ГЛАВА I.

Новгородъ Великій -- одинъ изъ самыхъ древнихъ городовъ русскихъ. Здѣсь княжилъ Рюрикъ, котораго, вмѣстѣ съ Синеусомъ и Труворомъ, призвали новгородцы, утомившись безпрерывными междоусобіями, раздиравшими ихъ землю.

Христіанство среди новгородцевъ утвердилось позднѣе, чѣмъ въ Кіевѣ и многихъ другихъ городахъ русскихъ; новгородцы принимали его такъ неохотно, даже враждебно, что русской церкви вмѣстѣ съ кіевскими князьями пришлось самой искоренять язычество; но и послѣ водворенія христіанства здѣсь долгое время еще были кудесники, жрецы, волхвы, которые мѣшали народу забывать своихъ старыхъ боговъ.

Испоконъ вѣку новгородцы считали себя людьми вольными, которыхъ не удалось покорить никому изъ князей. Впрочемъ, Государь Великій Новгородъ любилъ, для порядка, имѣть у себя своего князя, но онъ выбиралъ его самъ, а не покорялся такому, который былъ ему нелюбъ. Такъ, у новгородцевъ нѣкоторое время княжилъ Владиміръ Красное Солнышко; но потомъ, когда ему достался кіевскій столъ, онъ посадилъ на свое мѣсто старшаго сына своего Ярослава. Не ужился Ярославъ съ новгородской вольницей, жестоко обращался онъ съ нею, точно съ побѣжденными... Не стерпѣли этого удалые новгородцы, начали съ своимъ княземъ распрю и побѣдили, потому что въ это вредя Ярославъ началъ борьбу съ братомъ своимъ Святополкомъ. Князь помирился съ новгородцами, которые тогда помогли ему въ борьбѣ съ братомъ. Ярославъ сѣлъ на кіевскій столъ и въ награду за вѣрную службу Новгорода даровалъ имъ "Уставъ", то есть грамату, въ которой подтверждалъ ихъ права самоуправленія и самосуда.

Съ тѣхъ поръ имя Ярослава мало-по-малу дѣлается священнымъ въ воспоминаніяхъ Новгорода. Мѣсто, гдѣ собиралось вѣче и гдѣ висѣлъ вѣчевой колоколъ, называлось, въ память этого князя, Ярославовымъ Дворищемъ и почиталось впослѣдствіи, какъ одна изъ самыхъ важныхъ святынь города.

Новгородцы выбирали себѣ князей изъ рода Ярославова; но всегда помнили крѣпко о своихъ правахъ и готовы были съ оружіемъ въ рукахъ отстаивать всякое ихъ нарушеніе.

И отъ татаръ, покорившихъ русскую землю, Новгороду удалось себя отстоять: окруженный дремучими лѣсами, да болотами, онъ былъ доступенъ только воднымъ путемъ, а Орда любила ходить степью. Но богатый городъ не отказался платить хану свою долю ясака {Дани.} и посылалъ его, впослѣдствіи, черезъ московскаго князя.

Не стѣсняемый никѣмъ, вольный городъ богатѣлъ отъ торговли мѣхами, которые добывались въ его дремучихъ лѣсахъ, а благодаря тому, что онъ былъ расположенъ недалеко отъ Балтійскаго моря, его купцы скоро завели сношенія съ нѣмецкими и иными торговцами.

Скоро богатство Государя Великаго Новгорода привлекло къ себѣ завистливое вниманіе Рюриковичей, изъ которыхъ многіе старались наложить на него свою руку; но земля новгородская отвѣчала на всѣ эти попытки дружнымъ отпоромъ и все болѣе богатѣла.

Все шире раскидывался Новгородъ по обѣимъ сторонамъ Волхова. Онъ дѣлился на двѣ стороны -- Торговую, гдѣ находилось Ярославово дворище, и Софійскую -- гдѣ стоялъ соборъ св. Софіи, Премудрости Божіей, и палаты Владыки. Этотъ храмъ считался одной изъ важнѣйшихъ святынь города- Кидаясь въ битву новгородцы кричали:

-- Положимъ головы свои за вольность и святую Софію.

Центръ города назывался Дѣтинецъ, или Кремль -- мѣсто, обнесенное каменной оградой, куда горожане прятались со своимъ имуществомъ во время нападеній враговъ на городъ. Отъ Дѣтинца шли городскіе "концы", которые дѣлили Новгородъ на пять частей.

Но скоро тѣсно стало новгородцамъ въ своемъ огромномъ городѣ. Разбрелись удалые молодцы по свѣту и заложили новые города, которые впослѣдствіи считали себя въ зависимости отъ Государя Великаго Новгорода,-- Торжокъ, Вологду, Волокъ-Ламскій, Бѣжецкій Верхъ и другіе. Въ старину былъ еще у Новгорода небольшой пригородъ -- Псковъ; но потомъ онъ также сильно разбогатѣлъ и почти отдѣлился отъ него, считая себя только его "младшимъ братомъ".

Завидовали Рюриковичи, родъ которыхъ все болѣе дробился и бѣднѣлъ, удачѣ Государя Великаго Новгорода; но не имѣли силы покорить его, и только съ возвышеніемъ Москвы онъ почуялъ, что у него теперь есть достойный соперникъ.

Крѣпла Москва, и все болѣе началъ страшиться ея Новгородъ. Стали на вѣчѣ все чаще поговаривать о московской силѣ, да алчности, отъ которой пора уже начинать спасаться. Увидѣлъ Новгородъ, что не избавиться ему отъ Москвы иначе, какъ передавшись подъ покровительство кого-нибудь, кто ея сильнѣе.

Въ это время стала возвышаться Литва и соперничать съ Москвою. Часть именитыхъ новгородцевъ, посадниковъ, купцовъ, наравнѣ съ житыми {Житыми людьми назывались тѣ, которые имѣли свои "дворы" въ городѣ.} и простыми людьми, рѣшила, что лучше ей отдаться подъ покровительство литовскаго князя, чѣмъ сносить владычество Москвы, тяжесть котораго уже начинали испытывать на себѣ многія удѣльныя княжества.

Москва сочла себя оскорбленной, когда узнала, что Новгородъ мечтаетъ завести сношенія съ Литвой. Не смотря на независимость Новгорода, великіе князья московскіе считали себя его владыками, потому что уже давно, со времени разоренія Кіева татарами, новгородцы выбирали себѣ князей изъ ихъ рода. Этотъ старинный обычай московскіе князья привыкли считать за свое право, и ужъ такъ повелось, что старшій сынъ московскаго князя дѣлался княземъ новгородскимъ.

Затѣмъ, когда Москва еще больше усилилась, а Новгородъ еще сильнѣе ослабѣлъ,-- московскіе князья даже перестали посылать туда своихъ дѣтей, вмѣсто которыхъ отправляли туда намѣстника, который жилъ въ одной изъ частей города, называемой "городище".

Затѣмъ Новгородъ платилъ Москвѣ особый налогъ, называемый "даръ съ волостей", отъ котораго московскимъ князьямъ вовсе не хотѣлось отказываться.

Начиналась тогда между Новгородомъ и Москвою борьба, иногда скрытая, иногда кончавшаяся войною. Въ это время уже Москва начинала все болѣе богатѣть, тогда какъ Новгородъ, истощаемый междоусобіемъ своихъ гражданъ, ослабѣвалъ въ этой неравной борьбѣ.

Скоро среди самыхъ новгородцевъ появилась сильная партія, которая кричала на вѣчѣ:

-- Не устоять святой Софіи противъ московскихъ государей! Лучше добромъ отдадимъ то, что потомъ все равно отнимутъ у насъ силой.

Но литовская партія была все-таки больше, и часто въ "горлановъ-московцевъ" бросали каменьями за ихъ рѣчи, а иногда кончалось и похуже: разсерженная толпа сбрасывала ихъ съ моста въ воду.

Между тѣмъ столкновенія съ Москвой становились все чаще; иногда приходилось богатому Новгороду откупаться отъ нея большими суммами денегъ, но дѣла его отъ этого не поправлялись, а ухудшались, потому что Москва видѣла его слабость.

При Иванѣ Васильевичѣ III новгородцы почуяли, что пришелъ конецъ ихъ большой волѣ и, въ отчаяніи, рѣшили "лечь костьми", защищая свою свободу.

Часть жителей, желавшая борьбы съ Москвой, группировалась вокругъ именитой вдовы посадника Марѳы Борецкой и ея двухъ сыновей Ѳеодора и Димитрія.

Семья Борецкихъ была очень богата. На Софійской сторонѣ стоялъ у нихъ обширный "дворъ", который народъ называлъ "чюднымъ", потому что во дворѣ этомъ стояли палаты, для того времени чрезвычайно роскошныя. Палаты были окружены крѣпкими службами, изобильно снабженными всѣмъ необходимымъ въ хозяйствѣ. Погреба были полны бочками съ виномъ и всякой снѣдью; въ кладовыхъ хранилось много сукна, камки, парчи, бархату, которые накупались два раза въ годъ, весной и осенью, у пріѣзжихъ торговцевъ. Множество рабовъ вѣдало это богатое хозяйство.

Въ палатахъ Марѳы часто собирались люди, готовые до послѣдней капли крови отстаивать независимость своей родины. Здѣсь были и знатные бояре -- Селезневы, Арбузьевы, Григоровичевы и купцы,-- богатые гости новгородскіе, и простые мужики вѣчники, и даже слуги ея, какъ напримѣръ Ананій Жироха, сынъ рабыни Ольги, и Самойло Катычичъ -- удалой молодецъ, "закладникъ" Борецкихъ.

ГЛАВА II.

Странная судьба была у этихъ двухъ полусвободныхъ людей! Судьба, которую можно было объяснить только всѣмъ необычайнымъ строемъ жизни Государя Великаго Новгорода.

Дѣдъ Ананіи, знаменитый богатырь-ушкуйникъ {Отъ слова ушкуй, означавшаго лодку особой постройки.} Лука Жукотинъ, прославился не только въ Новгородѣ, да на Ильменѣ озерѣ, но и далеко за своей землей. Былъ онъ знаменитъ на Волгѣ, Камѣ и даже на морѣ Каспійскомъ.

То было богатырское время, когда горсть удалыхъ молодцовъ часто покидала родной городъ, чтобы разгуляться по свѣту на всей своей разудалой волюшкѣ... Ходили молодцы на ушкуяхъ и къ шведамъ въ гости, и на Мурманъ, и на Бѣлозерскую волость; воевали они далекую Вятку, грабили богатое Поволжье, хаживали и къ татарамъ, чтобы пограбить ихъ торговые города.

Во время одной изъ такихъ поѣздокъ Лука укралъ себѣ жену. Пограбили тогда молодцы ушкуйники богатый городъ -- Кострому, вывезли оттуда много золота, серебра, да немало и живого товару: на долю одного Луки досталось шесть женщинъ. Пятерыхъ изъ нихъ Лука отвезъ въ Крымъ и продалъ татарамъ; но разстаться съ шестой,-- Стешенькой,-- у суроваго ушкуйника не хватило силы: ужъ очень приглянулась она ему. Женился Лука на плѣнницѣ и привезъ ее въ Новгородъ.

Нерадостно прожила свой вѣкъ молодая жена ушкуйника, потому что Лука пропадалъ изъ дому по цѣлымъ мѣсяцамъ, никогда не давая о себѣ вѣсточки. Жила молодуха съ единственной дочкой Олей на чужой сторонѣ, въ четырехъ стѣнахъ, скучая и представляя себѣ всѣ опасности, которымъ подвергался Лука во время своихъ странствованій... Терпѣли тогда много горя несчастныя жены ушкуйниковъ! Рѣдкая изъ нихъ доживала вмѣстѣ съ мужемъ до сѣдыхъ волосъ, потому что ихъ храбрые молодцы всѣ пропадали гдѣ нибудь далеко, на чужой сторонѣ,-- то отъ руки ограбленнаго гостя торговаго, то подъ кривой саблей мстительнаго татарина; а то разыграется буря на Ильменѣ озерѣ или на Волгѣ и погубитъ сразу всю ватагу, перевернувъ ушкуй вверхъ дномъ, точно орѣховыя скорлупки.

Случилась бѣда, наконецъ, и съ Лукою.

Пограбили какъ то молодцы торговый городъ татарскій и вернулись въ Новгородъ съ богатой добычей. Радуется жена, веселъ и Лука, играетъ цѣлыми днями съ маленькой дочкой. Скоро, однако, радость ихъ смѣнилась печалью.

Не простили татары этого грабежа и поѣхали жаловаться на молодцевъ въ Москву, къ самому великому князю. Заступился московскій князь за татаръ и принудилъ новгородцевъ наказать удалыхъ ушкуйниковъ.

Созвали новгородцы-вѣче, судили, рядили и, наконецъ, отвѣтили такъ татарамъ:

-- Не знаемъ мы, какъ ихъ наказывать... Придумайте сами.

И чтобы развязаться съ этимъ дѣломъ, отослали всѣхъ виноватыхъ въ пограбленный ими городъ. Въ числѣ прочихъ попалъ въ орду Лука... Съ тѣхъ поръ онъ точно въ воду канулъ, и Стеша стала считать себя вдовою.

Лука умеръ въ неволѣ. Мало по малу проѣла Стеша богатство, награбленное мужемъ, стала бѣдствовать, хворать. Тяжело было ей привыкать къ нуждѣ; а еще тяжелѣе глядѣть на подроставшую Оленьку, которая раньше никогда ни въ чемъ не нуждалась.

А тутъ еще пришлось всей новгородской землѣ переносить великое бѣдствіе: ужасный гость -- голодъ посѣтилъ ихъ мѣста. Весь хлѣбъ тогда высохъ на корню, крестьяне даже на сѣмена не собрали въ свои житницы, рожь подорожала такъ, что бѣдные не имѣли средствъ питаться ею и умирали голодной смертью. Стали жители бѣжать изъ новгородской земли; инымъ посчастливилось добрести до Литвы; но много народу померзло на дорогѣ, потому что зима въ тотъ годъ стояла лютая.

Въ веснѣ открылись повальныя болѣзни, и отчаяніе охватило сердца людей. Бѣжали куда глаза глядятъ, тонули въ разливѣ рѣкъ, умирали на площадяхъ, передъ храмомъ св. Софіи. Многіе продавали въ рабство дѣтей своихъ, надѣясь прокормиться до новаго хлѣба на эти деньги.

Тоже сдѣлала съ Оленькой и несчастная Стеша: въ припадкѣ отчаянія и голода продала вдова свое единственное сокровище, осьмнадцатилѣтнюю дочь, старому посаднику Исаку Борецкому.

Иного выхода не имѣла Стеша. Слабая, больная, голодная, она чуяла близкую кончину и не знала на кого ей покинуть свою дочку.

-- Прости меня, дитя милое, что сдѣлала я, твоя мать, тебя рабынею!-- говорила Стеша, рыдая.

-- Охъ, матушка,-- отвѣчала Оленька, заливаясь слезами,-- не знаю ужъ я, что лучше, смерть или неволя!

-- Не убивайся, дочка,-- утѣшала ее мать,-- посадникъ-человѣкъ добрый... Онъ только что женился на молодой боярышнѣ и купилъ тебя для нея... Они не станутъ тебя обижать...

Но утѣшенія материнскія пропадали даромъ. Безъ слезъ, безъ воплей, вошла Оленька въ роскошное помѣстье Борецкихъ; но когда тяжелыя ворота закрылись за нею, впервые разлучивъ ее съ матерью, дѣвушкѣ показалось, что ее живою замуровали въ гробъ...

Зажила Ольга рабыней въ богатомъ домѣ Марѳы, а мать ея, проѣвши полученныя за нее деньги, скоро Богу душу отдала.

Много скучала Оленька, но, наконецъ, обтерпѣлась, потому что у посадника ей жилось недурно. Нестовала она первенца Борецкихъ, Дмитрія; а потомъ сама вышла замужъ за вольнаго человѣка кучера Жироху. Скоро родился у нея сынъ Ананій, который сдѣлался лучшимъ товарищемъ Ѳеодора, второго сына Марѳы.

Какъ сынъ свободнаго человѣка, Ананій считался, по новгородскимъ законамъ, также свободнымъ; но его не радовала такая свобода. Онъ видѣлъ мать свою рабыней, которую только ласка добрыхъ господъ спасаетъ отъ побоевъ и всяческихъ притѣсненій. Еще мальчикомъ Ананій мечталъ разбогатѣть, сдѣлаться важнымъ человѣкомъ и выкупить мать изъ неволи.

-- Вѣдь бываетъ же такъ,-- говорилъ онъ ей,-- что и худые люди могутъ въ чести оказаться... Вотъ, напримѣръ, бывшій посадникъ: онъ тоже изъ "худыхъ" людей вышелъ вонъ какъ высоко! Да я, конечно, не думаю о такихъ вещахъ... Не думаю я быть ни посадникомъ, ни тысяцкимъ, для этого много нужно. Мнѣ бы хоть гостемъ торговымъ сдѣлаться!

Мать, улыбаясь, выслушивала мечтанія сына, они казались ей неисполнимыми; но скоро наступило въ Новгородѣ такое положеніе дѣлъ, что честолюбивые планы Ананія, казалось, могли осуществиться. Среди наступающей смуты и грозящей борьбы съ Москвою, которая казалась неминуемой, Борецкіе нуждались въ преданныхъ людяхъ, а смѣлость Ананія, его беззавѣтная отвага, скоро выдѣлили его изъ толпы челяди, наполнявшей дворъ вдовы посадника.

Послѣ смерти стараго Исаака Борецкаго, отношенія его семейства къ Москвѣ стали еще враждебнѣе, потому что Марѳа всѣми силами старалась возмутить Новгородъ противъ великаго князя. И въ это время Ананій Жироха пріобрѣталъ въ ея глазахъ все большую цѣну. Ананія звали на тайныя совѣщанія, гдѣ онъ находился въ обществѣ именитыхъ гражданъ, которые со вниманіемъ слушали его рѣчи; старая боярыня не разъ давала ему опасныя порученія во время сношеній своихъ съ Литвою, которыя онъ умѣлъ блистательно выполнить.

-- Молодецъ Жироха!-- говорилъ его товарищъ Ѳеодоръ Борецкій, который теперь начиналъ его цѣнить не только какъ товарища дѣтскихъ игръ, но и какъ отважнаго помощника въ великомъ дѣлѣ борьбы за свободу отечества.

-- Никогда не забуду вѣрной твоей службы,-- говорила Марѳа,-- вотъ погоди только, пусть Новгородъ освободится отъ ига московскаго... Награжу я тебя тогда какъ родного и мать твою выпущу на волю.

Радостно билось въ это время сердце Жирохи! Наполнялось оно отвагой и жаждой большого подвига. Даже Ольга, рабыня, уже привыкшая къ своей спокойной неволѣ, начинала вѣрить, что мечтанія ея сына осуществятся, и радовалась... за него, а не за себя, потому что она уже привыкла къ своей долѣ.

ГЛАВА III.

"Закладникъ" Борецкихъ,-- Катышичъ, "Самойло буйная головушка'1, былъ человѣкъ иного складу. Ананій руководствовался въ жизни побужденіями честолюбія; тогда какъ "Самойло буйная головушка", какъ прозвалъ его народъ, весь жилъ одной страстью -- ненавистью къ врагу своему Ильѣ Осминкину.

Родителями Самойлы были купцы, новгородскіе гости торговые; но наслѣдовалъ онъ отъ отца не его богатство, а только буйную, побѣдную головушку.

Къ тому времени уже перевелись богатыри ушкуйники, а буйнымъ головамъ переводу еще не было; только не ходили они далеко бушевать на вольномъ просторѣ, но буянили прямо по улицамъ Новгорода.

Отецъ Самойлы былъ большой хлѣбосолъ и часто угощалъ у себя не только всю свою улицу, но чуть-ли не весь Неревскій конецъ, гдѣ стояли его хоромы. Пили честные новгородцы у Катышича много, ѣли вкусно и за то всегда поддерживали своими зычными голосами его во всемъ на вѣчѣ.

Только ужъ очень любилъ Катышичъ хмѣльную брагу! Перепьется у себя на пиру со своими гостями и пойдетъ съ ними буйствовать но улицамъ Новгорода. А какая на нихъ можетъ быть у жителей управа? Тогда, кто богаче былъ -- тотъ и сильнѣе; а кто сильнѣй,-- съ тѣмъ сладить могъ только сильнѣйшій.

Напоитъ, бывало, старый Катышичъ всю свою улицу, крикнетъ:

-- Ребята, за мной!..

И валятъ-валомъ за нимъ новгородцы,-- всѣхъ враговъ тароватаго хозяина готовы предать "потоку" {Потокъ -- грабежъ.}.

Такимъ-то образомъ и ограбили, однажды, пьяные гости Катышича дворъ его сосѣда, богатаго торговаго гостя Осминкина, съ которымъ у него произошли нелады. Пустой убытокъ понесъ Осминкинъ, да не стерпѣло позора его гордое купеческое сердце. Съ тѣхъ поръ встала между сосѣдями вражда, которая перешла впослѣдствіи и на ихъ дѣтей.

Самойло былъ небогатъ, и то послѣднее добро, что наслѣдовалъ отъ родителей, съумѣлъ пропустить съ товарищами за веселой бесѣдой. Илья получилъ богатое наслѣдство и, какъ человѣкъ трудолюбивый, мало по малу успѣлъ его удвоить.

По ремеслу Илья Осминкинъ былъ ливецъ, то есть серебряныхъ дѣлъ мастеръ.-Въ Новгородѣ многіе богатые люди любили щеголять серебряными сосудами, великолѣпными ризами на иконахъ, чарами, стопами и разной другой утварью. Все это Илья выдѣлывалъ у себя въ мастерскихъ, кромѣ того онъ, въ числѣ другихъ, чеканилъ новгородцамъ ихъ монеты -- гривны, да полугривны. Получалъ онъ закамское серебро прямо изъ Перми, въ слиткахъ, а продавалъ его уже въ гривнахъ.

Богатѣлъ Илья, бѣднѣлъ Самойло и оба ненавидѣли другъ друга.

Однажды прослышалъ Самойло, будто Илья -- ливецъ не чистъ на руку и чеканитъ гривны вѣсомъ легче чѣмъ слѣдуетъ, отчего и наживается такъ сильно.

Обрадовался Самойло случаю погубить своего недруга, рѣшилъ услѣдить его и вывести на свѣжую воду, но трудное оказалось это дѣло: Илья -- ливецъ сдавалъ гривны въ казну черезъ благопріятеля своего, гдѣ оно попадало въ общую кассу... разбирай тамъ, чьей оно чеканки?

Но вотъ, однажды, Самойло подстерегъ Илью, когда онъ везъ свое серебро для сдачи, окружилъ его съ нѣсколькими молодцами и закричалъ на всю улицу:

-- Честной народъ! Господа! помогите мнѣ на сего злодѣя!

А новгородцамъ только того и надо, чтобы кто-нибудь ихъ звалъ затѣвать смуту. Мигомъ собрались уличане, а за ними уже бѣгутъ и другіе, со всего конца. Столпились около перепуганнаго ливца, растаскали его гривны.

-- Идемъ вѣшать серебро на Ярославово дворище!-- кричатъ и волочатъ туда же Илью. А тамъ уже кто-то влѣзъ на колокольню и началъ звонить въ вѣчевой колоколъ.

Привели Илью на вѣче, кричатъ:

-- Свѣсили твои гривны!... Больно легки они...

Легче твоей совѣсти, мошенникъ!

Безъ большого разбирательства толпа бросилась къ нему и потащила къ мосту. Несчастный Илья понялъ, что это значитъ, и побѣлѣлъ какъ полотно. Хотѣлъ онъ просить пощады, да отъ страху языкъ не поворачивался.

Въ это время толпу нагнала жена его, Анна, и, рыдая, стала кидаться въ ноги кому попало, надѣясь вымолить мужу прощеніе; но разъяренная толпа не обращала никакого вниманія на мольбы женщины и продолжала тащить Илью къ Волхову.

Тутъ же распространился слухъ и на Софійской сторонѣ, что за мостомъ судятъ ливца неправеднаго. Зазвонили въ колоколъ и у святой Софіи, такъ что, когда съ торговой стороны толпа, тащившая Илью, подходила къ Волхову, на мосту ихъ ожидала уже масса софіянъ {Людей съ софійской стороны.}.

-- Въ воду его! въ воду!-- кричали и тѣ, которые знали вину Осминкина, и тѣ, которые рѣшительно ничего не понимали.

И вотъ, подвели несчастнаго Илью къ самому краю моста и столкнули въ Волховъ.

Но есть удачливые люди, которые ни въ огнѣ не горятъ, ни въ водѣ не тонутъ... На счастье Осминкина въ это время выплылъ изъ-подъ моста небольшой плотъ, который и принялъ къ себѣ утопавшаго человѣка.

Разбушевалась толпа, увидавъ самоуправство лодочника, кинулись къ лодкамъ, чтобы догонять плотъ. Крикъ и гамъ стояли на мосту невообразимые; но вдругъ все стихло въ одно мгновеніе. Разъяренные новгородцы смолкли и благоговѣйно обнажили головы.

Изъ храма св. Софіи вышла процессія священниковъ съ крестами, хоругвями, образомъ Богородицы. Впереди всѣхъ шелъ владыка въ полномъ облаченіи и, остановившись посреди своей паствы, началъ благословлять ее во всѣ стороны крестнымъ знаменемъ.

-- Идите съ миромъ въ домы своя,-- раздался среди полной тишины слабый голосъ старика-владыки.

Толпа заколыхалась, готовая повиноваться.

-- Да вѣдь мы казнимъ по совѣсти!-- крикнулъ Самойло Катышичъ,-- Осминкинъ-ливецъ неправедный и подлежитъ казни.

-- Дѣти, вы уже совершили надъ нимъ казнь,-- раздался снова тотъ же слабый, но внушительный голосъ владыки,-- рука Господня спасла его отъ смерти... Хотите-ли вы спорить съ Богомъ?

Молчала толпа; а въ это время плотъ успѣлъ уплыть такъ далеко, что его стало не видно.

Ушелъ владыко обратно къ себѣ въ палаты, разошлись софіяне; но люди съ торговой стороны все стоятъ, точно они чѣмъ то недовольны.

-- Э, да чего тамъ!-- крикнулъ вдругъ кто-то,-- самъ то онъ ушелъ, а имѣніе свое оставилъ!

-- Къ потоку! {"Потокъ" -- разграбленіе имущества.} -- крикнулъ Самойло.

-- Къ потоку! Къ потоку Осминкина!-- подхватили другіе, и вся толпа, снова повеселѣвъ, кинулась къ Неревскому концу, гдѣ находился дворъ Ильи.

Скоро все имущество ловца было разграблено.

Тогда толпа разошлась, увѣренная, что ничего не осталось у Осминкина отъ его прежняго богатства, но въ этомъ всѣ ошиблись. Въ то время у купцовъ существовалъ обычай прятать свои важные бумаги и имущество въ церковныхъ подвалахъ, потому что каменныя церкви были болѣе надежнымъ убѣжищемъ, чѣмъ деревянныя дома обывателей. У Ильи было припрятано много серебра въ одномъ изъ погребовъ у св. Софіи.

Илья благополучно выбрался изъ Новгородскихъ владѣній, уѣхалъ въ Москву, выписалъ туда жену, которая привезла съ собой серебро, и стали они жить въ Москвѣ, богатѣть тамъ и привыкать къ московскимъ порядкамъ.

Нѣсколько лѣтъ Илья не показывался въ Новгородѣ; а потомъ сталъ туда пріѣзжать по торговымъ дѣламъ. Новгородцы -- народъ отходчивый... Они и думать забыли, что этотъ важный купецъ московскій когда то летѣлъ съ моста въ Волховъ, а скоро забылъ объ этомъ и самъ Осминкинъ. Сталъ онъ бывать на вѣчѣ, хвалить Москву, держать ея руку.

Изъ себя выходилъ Самойло, видя вторичное торжество врага своего, кричалъ противъ Ильи, грозилъ ему расправой за его любовь къ Москвѣ; но не то уже было время: богатый Осминкинъ находилъ себѣ большую поддержку въ сильной партіи московцевъ; а бѣдняга Самойло, обѣднѣвшій, пьянствовавшій, обратился въ одного изъ тѣхъ "худыхъ мужиковъ-вѣчниковъ", которые умѣли грабить, шумѣть, но не руководить серьезными новгородскими дѣлами.

Обѣднѣлъ Самойло, овдовѣлъ; погорѣлъ, наконецъ, въ одинъ изъ большихъ пожаровъ, которыхъ такъ много было въ Новгородѣ, и дошелъ до того, что некуда ему было приклонить свою горемычную голову. Пошелъ онъ какъ то къ посаднику Исаку Борецкому занять денегъ подъ постройку дома; да, на грѣхъ, деньги эти и пропилъ.

Съ тѣхъ поръ сталъ онъ "закладникомъ" Борецкихъ, жилъ въ его дворѣ и отрабатывалъ свой долгъ.

Въ представленіяхъ Самойлы ненавистный Илья Осминкинъ олицетворялъ собою далекую, никогда невиданную Москву, поэтому онъ сталъ ея заклятымъ врагомъ, и дѣло Борецкихъ, такимъ образомъ, стало его личнымъ, его кровнымъ дѣломъ.

ГЛАВА IV.

Самойло Катышичъ и Ананій Жироха часто кричали на вѣчѣ противъ Москвы.

-- Лучше государю-Новгороду за Литву заложиться, чѣмъ терпѣть всяческія притѣсненія отъ московскаго князя! Казиміръ литовскій защититъ нашу волю, а Москва насъ ограбитъ.

Иванъ Васильевичъ черезъ Илью Осминкина и другихъ перевѣтниковъ зналъ, какъ враждебно настроенъ противъ него вольный Новгородъ; но и виду ему не подавалъ, что онъ намѣренъ мстить за это. Напротивъ, онъ держалъ себя такъ осторожно съ новгородцами, что послѣдніе пуще загордились и вообразили, будто имъ будетъ легко сладить съ Москвою.

Литовская- партія все увеличивалась, семья Борецкихъ пріобрѣтала все больше сторонниковъ, и вѣче начало дѣйствовать такъ, какъ того желала властолюбивая Марѳа.

Не захотѣли вдругъ новгородцы платить Москвѣ обычной дани; вѣчники стали задирать княжескаго намѣстника, который, по старинѣ, все продолжалъ жить въ Городищѣ; съ московскими дворянами "уличане" заводили ссоры и кровопролитныя драки, которыя иногда кончались смертью нѣсколькихъ людей.

Стало очевидно, что Новгородъ, наконецъ, собирается окончательно отложиться отъ Москвы.

Узнавъ объ этихъ безпорядкахъ, великій князь послалъ въ Новгородъ посла со свитой, въ числѣ которой находился и Илья Осминкинъ. Посолъ московскій собралъ вѣче. Онъ ничѣмъ не грозилъ новгородцамъ; напротивъ, слова его были исполнены миролюбія.

-- Исправьтесь, люди новгородскіе!-- говорилъ посолъ,-- помните, что Новгородъ отчина великаго князя, не творите никакого лиха, живите но старинѣ! Государь ждетъ отъ васъ чистаго исправленія.

Услыхавъ такія мирныя рѣчи, вѣчники пуще прежняго загордились; а Самойло, находившійся въ первыхъ рядахъ и, по обыкновенію, нѣсколько подъ хмѣлькомъ, увидалъ въ числѣ московскихъ бояръ Осминкина.

-- Вонъ, проклятый Іуда, зачѣмъ продаешь свою родину!-- крикнулъ онъ.

-- Вонъ! Вонъ!-- закричали худые мужики-вѣчники, всегда готовые покричать да побраниться,-- чего вы къ намъ ѣздите? Убирайтесь!

-- Новгородъ вовсе не отчина Московскаго князя,-- кричали другіе,-- Новгородъ самъ себѣ господинъ.

Посолъ хотѣлъ что-то возразить; но его рѣчь прервали ругательствами, и онъ принужденъ былъ удалиться.

Вернувшись въ Москву, посолъ донесъ Ивану Васильевичу обо всемъ, происшедшемъ на вѣчѣ, и прибавилъ со вздохомъ:

-- Унижаютъ, государь, княжество твое буйные люди новгородскіе и чуть не плюютъ на людей, тобою посланныхъ.

На это великій князь отвѣтилъ спокойно:

-- Часто волны бьютъ о камни, но вд" пѣну разбиваются! Ничего они не сдѣлаютъ, а потомъ исчезаютъ, какъ будто въ посмѣяніе. Такъ будетъ и съ этими людьми новгородскими.

Затѣмъ великій князь созвалъ совѣтъ изъ бояръ, митрополита, думныхъ дьяковъ и своихъ братьевъ. На совѣтѣ этомъ была рѣшена судьба непокорнаго Новгорода.

Въ Москвѣ начали готовить полки.

Иванъ Васильевичъ послалъ въ Псковъ грамоту, въ которой призывалъ псковичей себѣ на помощь противъ Новгорода.

Псковъ назывался младшимъ братомъ Новгорода, почему многіе изъ псковичей не рѣшались помогать Московскому государю въ этой войнѣ. Но такъ какъ всѣ боялись Москвы, то хотѣли оттянуть рѣшительный отвѣтъ. Въ это же время псковичи послали къ новгородцамъ пословъ съ такою рѣчью:

-- Насъ великій князь поднимаетъ на васъ. Порѣшите, какъ намъ быть и что намъ дѣлать?

Встрепенулись всѣ новгородцы, какъ одинъ человѣкъ, побѣжали на Ярославово дворище, зазвонили въ вѣчевой колоколъ и принялись обсуждать важное дѣло.

-- Московскій князь хитритъ съ нами!-- кричалъ Жироха,-- онъ вовсе не хочетъ мира: намъ онъ говоритъ одно, а въ это же время Псковъ противъ насъ поднимаетъ. Надо готовиться къ войнѣ.

-- Къ войнѣ! къ войнѣ!-- кричали худые мужики-вѣчники,-- не хотимъ князя Московскаго.

-- Мы не отчина его, мы вольные люди -- Великій Новгородъ! отдадимся лучше Казиміру-Литовскому.

Люди степенные, старые, бывшіе посадники, народъ богатый и тароватый, отвѣчали такъ:

-- Къ Ивану Васильевичу надо тянуть намъ, какъ то ужь испоконь вѣку заведено.

-- Видно, сладки московскіе пряники?-- крикнулъ Самойло, завидѣвъ среди бояръ ненавистнаго Илью, который теперь уже и не выѣзжалъ изъ Новгорода. На всякомъ вѣчѣ онъ присутствовалъ и всегда держалъ руку московцевъ.

-- Нельзя, братья, отдаваться намъ за Казиміра,-- важно заговорилъ Илья Осминкинъ,-- еще отъ перваго великаго князя Рюрика, котораго земля наша избрала себ|" княземъ -- мы отчина великихъ князей русскихъ. Правнукъ Рюрика, Владиміръ Святой, крестилъ вмѣстѣ съ Русью и нашу землю... Какъ же намъ теперь, послѣ столькихъ вѣковъ, порывать связь съ Москвою.

-- А за сколько гривенъ тебя Москва купила?-- закричалъ Самойло.

-- Любо рабу московское ярмо!-- закричали другіе.

-- Ни кречету, ни соколу, а тѣмъ паче татарскому улуснику не отдастъ гнѣзда своего Великій Новгородъ,-- сказалъ Ананій Жироха.

-- Вы, худые люди, рады горланить,-- съ презрѣніемъ возразилъ Илья Осминкинъ,-- всѣ вящіе {Вящіе -- богатые, лучшіе.} люди къ Москвѣ потянутъ.

-- Какъ-бы мы васъ раньше къ Волхову не потянули!-- закричалъ Самойло.

-- Да чего, братцы, съ ними долго разговаривать!-- раздалось въ толпѣ,-- они и, впрямь, всѣ Москвою закуплены!

-- Тебя, вотъ, за грошъ можно купить, да, бѣда, покупателя не находится... задорно отвѣтилъ Илья.

Вмѣсто отвѣта, мужикъ нагнулся, взялъ камень и кинулъ имъ въ Осминкина, важно стоявшаго впереди степенныхъ людей. Камень попалъ гостю въ плечо; онъ охнулъ и скрылся за чужими спинами.

Захохотали черные люди, понравилось имъ глядѣть на испугъ степеннаго гостя торговаго, и стали они закидывать камешки въ нарядную толпу богатѣевъ... Простояли именитые люди недолго подъ градомъ камней и разошлись, бормоча про себя угрозы.

"Худые мужики" остались одни на вѣчѣ. Тогда они порѣшили составлять договоръ съ Казиміромъ и дружно отстаивать новгородскую свободу.

Съ этимъ договоромъ поѣхалъ къ Казиміру сынъ Мараы Димитрій Борецкій. Его сопровождалъ Самойлобуйная головушка и пять житыхъ людей,-- отъ всѣхъ городскихъ концевъ по одному человѣку.

Вскорѣ все случившееся стало извѣстно Ивану Васильевичу черезъ Осминкина.

Великій князь по прежнему не выражалъ новгородцамъ никакого неудовольствія; онъ только поспѣшнѣе стягивалъ свои полки къ сѣверу, да торопилъ псковичей, которые какъ можно дольше старались оттянуть свой отвѣтъ Москвѣ. Но медлить больше оказалось невозможнымъ. Государь прислалъ, наконецъ, грамоту съ приказаніемъ немедленно выступать Пскову противъ старшаго брата.

Въ тоже время былъ отправленъ посолъ и въ Новгородъ съ "разметнымъ письмомъ", въ которомъ Москва объявляла войну непокорному своему супротивнику.

ГЛАВА V.

Пріуныли новгородцы... Знали они, по примѣрамъ всѣхъ другихъ покоренныхъ княжествъ, что Москва въ такихъ случаяхъ не шутитъ.

Начали ждать помощи отъ Казиміра, Литовскій князь принялъ Димитрія съ честью, обѣщалъ ему свою любовь да дружбу; но войска не посылалъ новгородцамъ.

Между тѣмъ московское войско подходило все ближе; а новгородцы собирались на войну очень туго... Вдобавокъ ко всему, среди народа начали ходить слухи о различныхъ предзнаменованіяхъ, предвѣщавшихъ что-то недоброе: буря сломала крестъ на св. Софіи; въ другой церкви сами собой зазвонили колокола; икона Богородицы источала изъ глазъ своихъ слезы... Монахини подставили чашу подъ икону, и слезы, капая одна за другою, наполнили ее до краевъ.

Но больше всѣхъ смутилъ Борецкихъ преподобный старецъ Зосима, соловецкій отшельникъ. Пріѣхалъ онъ въ Новгородъ по дѣламъ и зашелъ къ Марѳѣ. Съ почестями приняла его посадница, пригласила на пиръ и посадила рядомъ съ собою, на почетное мѣсто.

Вдругъ, въ самый разгаръ пира, преподобный задрожалъ, устремивъ исполненные ужаса глаза на сидѣвщихъ вокругъ него. Затѣмъ онъ закрылъ лицо руками и заплакалъ.

Гости начали спрашивать Зосиму, что съ нимъ такое случилось; но онъ не отвѣчалъ ничего и больше не дотронулся до пищи. Печально кончился пиръ, и гости, томимые предчувствіемъ худого, разошлись по домамъ.

Ананій Жироха вызвался проводить преподобнаго старца домой и по пути спросилъ его:

-- Что ты, отче, видѣлъ за столомъ у нашей боярыни?

Горестно вздохнувъ, Зосима отвѣтилъ;

-- Смотрѣлъ я на бояръ, сидѣвшихъ около меня, и вдругъ я увидалъ, что будто кто снялъ у нихъ головы...

-- Что говоришь ты, отче!-- въ ужасѣ воскликнулъ Жироха.

-- Говорю, что видалъ,-- тихо отвѣтилъ старецъ,-- бояре сидѣли безъ головъ.

У Ананія отъ волненія даже голосъ отнялся.

-- А моя боярыня?-- спросилъ онъ, наконецъ.

-- Марѳа сидѣла съ головою.

-- А бояринъ Димитрій?-- прошепталъ Жироха.

Зосима ничего не отвѣтилъ.

Подождалъ немного Ананій и уже совсѣмъ упавшимъ голосомъ вымолвилъ -- А... я?

-- Тебя, дружекъ, я не примѣтилъ,-- отвѣчалъ Зосима.

-- И впрямь, что я такое!-- съ горечью воскликнулъ Жироха,-- бѣднякъ я, чуть-ли hз рабъ.-- Старецъ вздохнулъ.

-- Скоро, другъ, всѣ здѣсь сравняются. Не будетъ тогда въ Новѣ городѣ ни раба, ни господина,-- сказалъ онъ затѣмъ.-- Бѣдная Марѳа! Придутъ дни, когда живущіе во дворѣ ея не оставятъ въ немъ слѣдовъ своихъ и затворятся двери дома ея на вѣки.

Старецъ умолкнулъ и шелъ, погруженный въ тихую задумчивость. Хотѣлъ спросить его Жироха о своей судьбѣ, да побоялся, что преподобный снова отвѣтитъ какъ бы невольной скрытой насмѣшкой, и больше ни о чемъ его не распрашивалъ.

Ананій разсказалъ матери о страшномъ видѣніи Зосимы; а старуха не могла удержаться, чтобы не разсказать объ этомъ сосѣдкамъ... Скоро весь городъ говорилъ о смерти, предсказанной Дмитрію Борецкому съ нѣкоторыми боярами; не знали о несчастій только тѣ, кому оно угрожало.

Между тѣмъ первые московскіе отряды уже вступили въ новгородскую землю.

Бояре, которые были поосторожнѣе другихъ, да купцы побогаче выѣхали изъ города. Вмѣстѣ съ ними уѣхалъ и Илья Осминкинъ, который считалъ теперь свою службу Москвѣ уже оконченной. На вѣчѣ хозяйничали теперь одни "худые мужики", а между ними первое мѣсто занималъ Самойло Катышичъ.

-- Не бойсь, ребята!-- кричалъ онъ,-- говорятъ, московцы уже на нашей землѣ? Пусть ихъ!.. Не добраться имъ до Новгорода: всѣ въ нашихъ болотахъ увязнутъ! Никогда не взять имъ св. Софіи! Никто чужой не перешагнулъ еще никогда черезъ наши болота.

Дѣйствительно, лѣтомъ вокругъ Новгорода всегда стояла такая топь, что ни одно враждебное войско не могло бы безнаказанно черезъ нее перебраться; но и тутъ новгородцевъ постигла неудача: въ этомъ году лѣто выдалось такое сухое, что болота всѣ повысохли, и рать московская безпрепятственно продолжала свой путь.

А въ Новгородѣ въ это время дѣла шли все хуже. Войска у него было мало, потому что населеніе отвыкло отъ войны и очень неохотно поднималось на ратное дѣло. Ананій съ Самойлой цѣлые дни проводили среди "черныхъ" людей, побуждая ихъ упражняться въ военномъ дѣлѣ; тогда какъ Борецкіе, Димитрій и Ѳеодоръ, толковали съ боярами, стараясь настроить ихъ похрабрѣе.

И черные люди, и бояре обѣщали свою помощь, и на словахъ были очень храбры; но по мѣрѣ приближенія рати московской къ Новгороду, всѣ его защитники куда то разсыпались, пропадали, къ великому отчаянію Марѳы съ ея приверженцами.

Самойло рыскалъ по всѣмъ концамъ города, выслѣживая убѣгавшихъ ратниковъ, которые всѣ мало-помалу пытались вернуться домой и приняться за прерванную работу.

-- Эхъ, вы, трусы!-- кричалъ онъ народу,-- зачѣмъ же вы на вѣчѣ противъ Москвы вопили? А теперь уже начинаете бояться? Идите тогда сразу подъ ярмо!

-- Да, тебѣ хорошо храбриться, боярскому захребетнику,-- возражалъ ему какой-нибудь гончаръ,-- вы головы свои спасете; а не спасете, такъ все равно семейство ваше бояре не оставятъ... А мнѣ чего мѣшаться? Коли я пропаду, кто моихъ дѣтей кормить станетъ?

-- А на вѣчѣ зачѣмъ бунтовалъ?-- кричалъ Самойло,-- теперь ты обязанъ воевать, когда другихъ на войну натравлялъ! Да что съ вами говорить! Коли сами не пойдете, силкомъ васъ приволокутъ въ станъ.

Самойло, дѣйствительно, набралъ горсть храбрыхъ молодцовъ, съ которыми шелъ по очереди въ разные концы и силой хваталъ убѣжавшихъ воиновъ. Мирные плотники, гончары, перевозчики, лодочники, силой подгонялись на войну; а тѣ, которые все-таки упорствовали,-- летѣли съ моста въ Волховъ.

Конечно, такіе невольные ратники были плохой защитой Новгороду; а московское войско къ этому времени уже подошло совсѣмъ близко. Вездѣ, гдѣ проходили москвичи, они сжигали до тла жилища, истребляли весь хлѣбъ; кого хотѣли -- убивали, кого хотѣли -- брали въ плѣнъ. Разоривъ Русу, москвичи подошли къ Ильменю озеру, куда также направилось новгородское войско подъ начальствомъ Димитрія Борецкаго. Новгородцы намѣревались напасть врасплохъ на москвичей; но послѣдніе предупредили ихъ. Новгородцы совершенно растерялись, увидавъ себя окруженными, московскимъ войскомъ... Много ихъ пало на мѣстѣ, много разбѣжалось. Москвичи ловили враговъ, тащили всѣхъ къ своимъ воеводамъ, которые приказывали отрѣзывать плѣнникамъ носы и губы.

Идите теперь домой и покажитесь своимъ,-- говорили при этомъ воеводы, отпуская несчастныхъ на всѣ четыре стороны.

Ужасное отчаяніе охватило новгородцевъ, когда они увидали своихъ изувѣченныхъ гражданъ. Снова зазвонили въ колоколъ на Ярославскомъ дворищѣ, снова загорланили мужики-вѣчники; но теперь крикуны уже начали говорить другое.

-- Это все Марѳа со своими!-- кричали тѣ, которые недавно поддерживали Борецкихъ,-- кабы не она съ сыновьями, да съ челядью, не случилось бы съ нами такой бѣды!

-- И теперь еще не прошло время,-- кричали московцы,-- покоримся Москвѣ, зачѣмъ напрасно проливать кровь христіанскую.

Приходилъ на вѣче владыка и тоже совѣтовалъ покориться Ивану III.

Пріуныла Литовская партія. Самойло съ Ананіемъ даже не показывались на вѣче, потому что горланы ихъ ругали при встрѣчахъ. Но прошло нѣсколько дней, улеглись первые порывы жгучаго отчаянія, и снова въ сердцахъ вѣчниковъ загорѣлась потухшая ненависть и недовѣріе къ Москвѣ. Откуда то получились извѣстія, что литовскій князь выслалъ войско на подмогу новгородцамъ.

Снова зазвонили на Ярославскомъ дворищѣ; собрались вѣчники, между которыми опять находился Самойло съ Ананіемъ, и опять горланили они больше всѣхъ.

-- Что, братцы, про Казиміра забыли?-- кричалъ Самойло,-- погодите, мы еще поборемъ Москву! Чего намъ носы то вѣшать?

-- Братцы!-- кричалъ Ананій,-- неужели же мы такъ скоро откажемся отъ своей воли? Развѣ не клялись мы до послѣдней капли крови защищать свою вольность и св. Софію? Вспомните, братцы, что боремся мы за свое кровное дѣло! Если мы не отстоимъ вольности нашей -- быть намъ холопами московскими! Сотретъ насъ тогда въ прахъ пята Московская!

Эта рѣчь снова воодушевила вѣчниковъ.

-- Постоимъ за Св. Софію!

-- Грудью станемъ за колоколъ нашъ и свободу!-- раздались сотни голосовъ.

-- Недолго простоите!-- крикнули имъ именитые люди,-- съ Москвой не сладишь.

-- Молчи! Кто недругъ Св. Софіи, тотъ и намъ врагъ!-- кричали худые мужики-вѣчники.

-- Какъ-бы вамъ не попасть въ Волховъ за ваши супротивныя рѣчи...

-- Не слабъ Новгородъ; а станетъ еще сильнѣе, коли всѣхъ смутьяновъ въ рѣку побросаетъ.

Противъ такихъ рѣчей "вящіе" люди ничего не возражали; и еще разъ побѣдили худые мужики-вѣчники. Рѣшили они до послѣдней капли крови бороться съ Москвой.

А помощь изъ Москвы все не приходила.

Собралъ Новгородъ большое войско. Чуть-ли не двадцать тысячъ сыновъ его стали подъ начальство Дмитрія Борецкаго, который повелъ ихъ къ рѣкѣ Шелони, гдѣ расположились станомъ московскіе люди.

Встрѣтились враги на берегу, раздѣленные только рѣкою. Новгородцамъ показалось, что московское войско меньше ихняго, они обрадовались и загордились.

Выступило нѣсколько молодцевъ-кметовъ впередъ во главѣ съ Самойломъ и начали задирать москвичей.

-- Чего вы тамъ стоите, псы московскіе, аліи забоялись? Идите-ка сюда, къ намъ! Аль воды и грязи боитесь? Такъ вы все время шляетесь теперь по болотамъ, какъ какой звѣрь нечистый!

-- Молчите вы, плотники, да горшечники!-- откликались изъ московскаго стана,-- сперва попробуйте, какъ съ саблей справляться... Вѣдь вы ее и въ рукахъ никогда не имѣли!

-- Ну, и вы, волы подъяремные, не больно дерзки на бой... Не даромъ за рѣкой все хоронитесь,-- возражалъ зубоскалъ Самойло.

-- Погодите, ужо,-- кричали съ того берега,-- мы васъ заберемъ къ себѣ, хоромы намъ строить...

Такъ весь вечеръ продолжалась эта перебранка. На москвичей она производила тяжелое впечатлѣніе, и они даже начинали бояться.

-- Видно много ихъ тамъ, этихъ вѣчниковъ,-- говорили воины,-- иначе, они не были-бы такими храбрыми.

-- Мужайтесь, братцы,-- сказалъ московскій воевода князь Холмскій,-- сколько-бы ихъ ни было, а мы храбростью своею побѣдимъ ихъ.

Чтобы ободрить своихъ, князь Холмскій выѣхалъ впередъ войска и началъ молиться. Всѣ обнажили головы и послѣдовали его примѣру.

ГЛАВА VI.

На слѣдующее утро, передъ началомъ битвы, у новгородцевъ вдругъ поднялось несогласіе старшихъ съ младшими. То несогласіе, которое столько вѣковъ волновало новгородскія улицы, поднимало бѣдныхъ противъ богатыхъ, не заснуло и въ полѣ ратномъ, въ ту великую минуту, когда рѣшалась судьба ихъ земли, ея свобода.

Увидали новгородцы, что москвичи готовятся къ бою, и напала на нихъ тревога... Никому не хочется разставаться. съ жизнью! Большіе начали посылать меньшихъ впередъ, меньшіе отговаривались.

-- Я человѣкъ молодой, неопытный... у меня и доспѣхи худые, и конь старый. Ступайте-ка вы, хорошо одѣтые, впередъ.

-- Вы -- зайцы трусливые!-- кричали старшіе,-- мы будемъ стоять назади, чтобы помѣшать вашему бѣгству.

Тщетно Димитрій Борецкій, окруженный горстью преданныхъ удальцовъ, въ числѣ которыхъ находились Ананій и Самойло, разъѣзжалъ по стану своему, уговаривая ссорившихся дружно стать за общее дѣло -- ничего не помогало!

Пока такъ препирались новгородцы, московское войско подошло къ берегу Шелони. Крикнувъ свой боевой кличъ: "Москва"!.. оно кинулось въ воду и переплыло рѣку.

Пріосанились тогда новгородцы, выстроились въ ряды и въ свою очередь крикнули:

-- За Св. Софію и вольность нашу!

Сошлись враги на одномъ берегу, завязалась между ними горячая сѣча. Стали одолѣвать Москву мужики-вѣчники и уже совсѣмъ оттѣснили враговъ къ Шелони обратно... Какъ вдругъ въ тылу новгородцевъ раздался еще одинъ боевой гортанный кличъ... Это появились татары, союзники Ивана Васильевича, которые ночью переплыли Шелонь, обошли кругомъ враговъ и теперь летѣли на нихъ сзади.

Дикій ужасъ объялъ новгородское войско. Всѣ бросились бѣжать, кто куда попало.

Тщетно Дмитрій со своимъ полкомъ бросился бѣглецамъ на перерѣзъ, пытаясь помѣшать безпорядочному бѣгству, тщетно уговаривалъ онъ людей своихъ, молилъ ихъ, грозилъ, ничего не помогало.

Москвичи воспользовались сумятицей и начали убивать кого попало. Брали въ плѣнъ только знатныхъ людей... въ число ихъ попалъ и Самойло, который былъ схваченъ вмѣстѣ съ Дмитріемъ Борецкимъ.

А Жироха бѣжалъ вмѣстѣ съ другими, повинуясь непреоборимому чувству ужаса, который охватилъ войско новгородское послѣ внезапнаго появленія татаръ.

Иной человѣкъ и радъ бы былъ остаться въ нолѣ, не измѣнять общему дѣлу свободы; но его несъ конь, взбѣсившійся отъ ужаса... а человѣкъ и не зналъ, какъ повернуть коня, какъ удержать его,-- все былъ народъ непривычный къ бою; кто взятъ отъ кожевеннаго чана, кто отъ горшечной печи. Отродясь не сидѣли они на лошади, смерти ратной не видали, пороху не нюхали, треску оружія не слыхали.

Вотъ почему, при первой неудачѣ, все столпилось, смѣшалось, передніе ударились на заднихъ, одни падали, другіе на нихъ летѣли съ конями и въ свою очередь были сбиты новымъ напоромъ людей.

Бросились новгородцы вразсыпную, побросавъ щиты свои, оружіе, доспѣхи; москвичи догоняли ихъ и поражали сзади копьями; татары-же ловили ихъ арканами...

Устлалось трупами зеленое побережье рѣки ІЛелони.

Обезумѣвшіе люди спасались въ лѣса, утопали въ болотахъ; болѣе удачливые, у которыхъ лошадь оказывалась посильнѣе, бѣжали до тѣхъ поръ, пока животное не падало подъ нимъ отъ усталости. Нѣкоторыхъ кони донесли до Новгорода; но они отъ страха не узнавали родного мѣста и скакали мимо.

Къ числу такихъ принадлежалъ и Ананій Жироха, который летѣлъ впередъ на могучемъ конѣ своемъ; ничего не видя передъ собою, не замѣчая, что мимо него уже промелькнулъ Новгородъ со-своей вѣчевой колокольней и бѣлокаменный Дѣтинецъ.

Конь скакалъ изо всѣхъ силъ, мимо проносились деревья какъ видѣнія, а Жирохѣ все казалось, что онъ недалеко отъѣхалъ отъ ужаснаго мѣста, все въ ушахъ его раздавался страшный крикъ:

-- Москва! Москва!

Этотъ крикъ гналъ его все дальше отъ Новгорода. Наконецъ конь подъ нимъ споткнулся и упалъ; изъ рта его показалась кровавая пѣна.

Ананій соскочилъ съ коня и сталъ бѣжать впередъ что есть мочи.

Долго бѣжалъ онъ; но, наконецъ, принужденъ былъ остановиться, такъ какъ въ груди у него уже не хватало дыханія.

Остановился Ананій, передохнулъ, оглянулся и только теперь нѣсколько пришелъ въ себя. Гдѣ онъ находится? Куда онъ забрелъ со страху? Но сразу на этотъ вопросъ Ананій не могъ отвѣтить.

Пошелъ онъ вдоль опушки лѣса, набрелъ на рѣку, почти пересохшую отъ засухи, и недалеко отъ рѣки увидалъ небольшую церковь, окруженную монашескими кельями.

Подошелъ Ананій къ оградѣ, постучался. Ему отперъ молодой, смиренный инокъ.

-- Скажи, преподобный отецъ, куда я забрелъ, спасаясь отъ смерти?-- проговорилъ Жироха, едва дыша отъ усталости.

-- Это обитель Саввы Вишерскаго,-- отвѣчалъ инокъ,-- войди, мы пріютимъ и накормимъ тебя.

-- Здѣсь живетъ Савва столиникъ!-- воскликнулъ съ удивленіемъ Ананій,-- вотъ куда занесли меня мои ноги со страху... Но я счастливъ, что попалъ въ этотъ монастырь... Могу я увидѣть преподобнаго? Повѣдать ему свое горе...

-- Преподобный ни къ кому не выходитъ,-- отвѣчалъ инокъ,-- онъ сидитъ на столпѣ отъ понедѣльника до субботняго вечера... Только въ воскресенье онъ сходитъ со столба и трапезуетъ съ братіей.

Опечалился Ананій, потому что ему хотѣлось покаяніемъ облегчить свою душу.

Инокъ привелъ его въ трапезную, гдѣ уже собралась вся братія, узнавшая о прибытіи воина съ поля битвы. Въ числѣ братіи находился и старецъ Зосима, гостившій у Саввы.

Утоливъ голодъ, Жироха разсказалъ инокамъ о полномъ пораженіи новгородцевъ, и всѣ сильно опечалились: даже мѣстнымъ монастырямъ не хотѣлось идти подъ московскую руку.

Послѣ трапезы братія разошлась по своимъ келіямъ, а Жироха отправился въ келію Зосимы.

-- Твое предсказаніе, отче, начинаетъ сбываться -- сказалъ Ананій,-- бояре, которыхъ ты видалъ безъ головъ, уже въ плѣну у москвичей... и Димитрій Борецкій тамъ же.

Вздохнулъ Зосима, ничего не отвѣчая.

-- Тяжко душѣ моей,-- продолжалъ Ананій,-- мучаетъ меня жестоко совѣсть: я не защищалъ своего друга и господина, я не находился возлѣ него, какъ подобало; но бѣжалъ, струсилъ, подобно послѣднему рабу купленному... И я еще думалъ спасать свое отечество, и черезъ это возвыситься надъ другими!... А между тѣмъ, я измѣнилъ не только родинѣ, но и другу своему, доброму господину, отъ котораго я никогда ничего худого не видѣлъ.

Зосима молчалъ, низко опустивъ свою сѣдую голову.

-- Какъ я вернусь теперь въ Новгородъ,-- воскликнулъ съ отчаяніемъ Жироха,-- какъ покажусь на глаза госпожѣ своей? Она спроситъ меня о сынѣ, что я ей на это отвѣчу? Если Димитрій въ плѣну, то почему же спасся Ананій? Она спроситъ меня: "развѣ ты не былъ подлѣ моего сына въ минуту опасности?" Я долженъ буду отвѣтить: "нѣтъ, я трусливо ускакалъ отъ него и спасся!" О, какъ мнѣ тяжко! Святой отецъ, помоги мнѣ, научи, что дѣлать!

Жироха опустилъ голову на руки и разрыдался. Зосима, наконецъ, поднялъ взоръ свой на несчастнаго.

-- Не знаю я,-- отвѣчалъ онъ,-- чего ты хочешь? хочешь ли ты каяться во грѣхѣ или же продолжать борьбу житейскую?

-- Ахъ, отецъ, я и самъ ничего не знаю!-- воскликнулъ Жироха.

-- Если ты хочешь замолить свой грѣхъ передъ Богомъ -- тебѣ надлежитъ навѣки похоронить себя въ этой обители, къ которой неожидано привела тебя судьба.

Ананій, вздрогнувъ, покачалъ головой.

-- Я никогда не думалъ объ иночествѣ!-- воскликнулъ онъ въ испугѣ.

-- Тогда,-- продолжалъ старецъ,-- окунись поскорѣе опять въ житейское море и постарайся загладить свою ошибку. Отбрось ложный стыдъ, покайся Марѳѣ и постарайся облегчить ей ея тяжкое горе.

-- Да, я такъ сдѣлаю!-- воскликнулъ Ананій, вскакивая,-- я пойду сейчасъ.

-- Отдохни, наберись силы,-- сказалъ старецъ съ мягкой улыбкой,-- сейчасъ наступитъ ночь, а ты усталъ.

Ананій поклонился старцу до земли, а Зосима, положивъ ему руку на голову, прибавилъ:

-- Не добьешься ты почестей въ Новгородѣ, заблудшее чадо! Вспомни объ этой обители, когда утомятъ тебя волненія житейскія.

Жутко стало Жирохѣ отъ такого предсказанія.

ГЛАВА VII.

Весь Новгородъ былъ наполненъ ранеными и умирающими... Стонали и вопили во всѣхъ концахъ, во всѣхъ улицахъ. Плакала Марѳа посадница по Димитріи; плакала Ольга, думая, что ея Ананій погибъ въ сѣчѣ.

Но Марѳа поборола свою печаль и по прежнему подстрекала народъ къ сопротивленію.

Новгородцы намѣревались еще держаться. Они начали жечь вокругъ посады, монастыри, чтобы помѣшать москвичамъ занять ихъ на время осады.

Новгородцы чинили стѣны, сооружали укрѣпленія; но имѣли мало надежды на успѣхъ этой защиты.

А тутъ еще ко всѣмъ прочимъ бѣдствіямъ прибавилась новая бѣда -- голодъ.

Городъ былъ биткомъ набитъ народомъ, потому что туда понаѣхали изъ селъ деревенскіе люди спасаться отъ москвичей; а запасовъ пищи было немного. Уже недоставало ржанаго хлѣба, пшеничный былъ пока, да очень дорогъ, доступенъ только богатымъ. И вотъ начались опять смуты. Поднялись бѣдные на богатыхъ, житники на пшеничниковъ. Тѣ, которые прежде прославляли вольность Великаго Новгорода, теперь ударили въ вѣчевой колоколъ съ иною цѣлью.

-- Что, гдѣ вашъ Казиміръ? Чего онъ не посылаетъ намъ войско?-- кричали вѣчники приверженцамъ Борецкихъ,-- вотъ до какой бѣды довели насъ вы, обманщики!

Теперь московцевъ на вѣчѣ встрѣчали уже не камнями, а горькими слезами раскаянія.

-- Не слушались мы васъ, степенныхъ людей,-- голосили худые мужики-вѣчники,-- а послушались на бѣду свою безумцевъ, тѣ насъ и подвели на горе! Спасайте отчину, бейте челомъ великому князю, чтобы насъ помиловалъ.

-- Что мы теперь можемъ?-- всізражали московцы,-- развѣ насъ государь теперь послушаетъ? Теперь надо просить владыку, чтобы онъ заступился за Св. Софію.

Пошли толпой на Софійскую сторону, во дворъ къ владыкѣ. Тотъ ободрилъ народъ и обѣщался быть ходатаемъ новгородцевъ.

Собрался владыко въ путь скоро и, въ сопровожденіи многихъ житыхъ людей, везшихъ богатые дары, поѣхалъ въ Русу, гдѣ тогда стоялъ лагеремъ Иванъ Васильевичъ.

Не посмѣли новгородцы явиться прямо къ великому князю. Владыко сперва одарилъ бояръ, поручая имъ доложить о себѣ государю.

-- Мы сами не смѣемъ сдѣлать этого,-- отвѣчали бояре, принявъ подарки,-- надо вамъ попросить его братьевъ.

Удивились новгородцы такой перемѣнѣ: раньше всякій, кто имѣлъ какое-нибудь дѣло, могъ приходить къ великому князю и свободно съ нимъ разговаривать; а теперь даже бояре, его приближенные, не имѣютъ этого права.

-- Видно, сталъ очень строгъ московскій князь,-- перешептывались между собою вѣчники и еще больше загоревали о судьбѣ своей несчастной отчизны.

Явились новгородцы къ братьямъ Ивана Васильевича, поднесли имъ дары побогаче боярскихъ и просили ихъ предстательства предъ грознымъ государемъ.

Приняли князья дары и обѣщали свое заступничество. Вмѣстѣ съ боярами умоляли они Ивана Васильевича пощадить Новгородъ, сжалиться надъ своей отчиной, поверженной въ прахъ ничтожества.

Тогда только позволено было посламъ войти въ красный шелковый шатеръ побѣдителя.

Увидѣвъ Ивана III, неподвижно сидѣвшаго на великолѣпномъ тронѣ подъ пурпурнымъ балдахиномъ, послы поклонились ему до земли.

-- Господинъ великій князь Иванъ Васильевичъ всея Руси, Милостивый!-- сказалъ Новгородскій владыка,-- Господа ради, помилуй виновныхъ передъ тобою людей великаго Новгорода, своейотчины. Уложи гнѣвъ, уйми мечъ! Угаси огонь и дай видѣть свѣта безотвѣтнымъ людямъ своимъ.

Владыка прервалъ рѣчь свою слезами.

Тогда братья государевы съ московскими боярами стали также просить его сжалиться надъ Новгородомъ и прекратить осаду.

Долго молчалъ Иванъ Васильевичъ, внимая слезнымъ моленіямъ окружающихъ,

-- Отдаю нелюбье свое,-- проговорилъ онъ наконецъ,-- унимаю мечь и грозу въ землѣ и отпускаю полонъ Новгородскій въ ихъ землю.

Поклонились земно послы, благодаря за такую милость и, по мановенію государевой руки, были отпущены.

На слѣдующій день Иванъ Васильевичъ угостилъ владыку съ послами обѣдомъ и отпустилъ ихъ на родину. Владыко везъ съ собою мирный договоръ, въ которомъ новгородцы отказывались отъ всякихъ сношеній съ Казиміромъ и признавали, по старинѣ, главенство Москвы надъ собою.

Торжествующая Москва устроила своему государю пышную встрѣчу; между тѣмъ какъ Новгородская земля стонала отъ печали и разоренія.

Всѣ села, мимо которыхъ проходилъ непріятель, были опустошены совершенно, всходы на поляхъ вытравлены лошадьми, хлѣбъ въ стогахъ и амбарахъ сожженъ вмѣстѣ съ жилищами. Поселяне, потерявшіе имущество, спасали свою жизнь въ лѣсахъ, да болотахъ и множество ихъ тамъ умерло отъ голоду.

Много терпѣла раньше Новгородская земля и отъ мора, и отъ огня, и отъ нашествія непріятельскаго; но такой бѣды не было отъ вѣка, съ тѣхъ поръ какъ стояла земля ихъ!

ГЛАВА VIII.

Не пощадилъ Иванъ Васильевичъ Димитрія Борецкаго и велѣлъ казнить его вмѣстѣ съ Самойлой да другими приверженцами.

Жироха узналъ эту страшную новость, подходя къ Новгороду; это такъ поразило его, что онъ чуть не вернулся обратно; но мысль о матери и о томъ, что онъ, можетъ быть, нуженъ Марѳѣ, заставила его войти въ домъ ея.

Безумно обрадовалась старуха Ольга, увидавъ сына, котораго она уже оплакала какъ мертваго, и Марѳа, не смотря на свое тяжкое горе, нашла силы порадоваться счастію рабы своей.

-- До смертнаго часу не будетъ мнѣ больше никакой радости,-- сказалъ Жироха боярынѣ,-- никогда не позабуду я, что оставилъ въ бѣдѣ твоего сына, а моего господина! Безпутный Самойло оказался лучше меня... Онъ погибъ, да не струсилъ.

-- Полно, Ананій, не казнись,-- привѣтливо возразила Марѳа,-- всякому своя жизнь всего дороже, а въ битвѣ всѣмъ распоряжается случай. Не трать свои силы на ненужное отчаяніе, онѣ пригодятся на что нибудь болѣе нужное.

-- Я отнынѣ твой рабъ!-- воскликнулъ Ананій,-- что повелишь -- все совершу.

-- Мало нашихъ осталось и трудно намъ теперь съ Москвой бороться,-- сказала Марѳа,-- но отступать нельзя, хотя нынѣ у насъ и замиреніе.

-- Другимъ можно мириться, а намъ нельзя,-- возразилъ Жироха,-- теперь мы уже будемъ бороться не за вольность, а за головы наши...

Дѣйствительно, Марѳа знала, что великій князь не хочетъ щадить ея семейства и что, при случаѣ, погубитъ также ея послѣдняго сына Ѳеодора, какъ погубилъ уже Димитрія.

Поэтому отступать имъ не приходилось, и приверженцы Борецкихъ, гдѣ тайно, а гдѣ и явно, снова начали свою борьбу съ Москвою.

Снова заговорили на вѣчѣ приверженцы литовской партіи, снова начали черные люди благосклонно возслушивать Ананія Жироху; а бояре -- Ѳеодора Борецкаго. Снова начались въ Новгородѣ ссоры, драки, да безладица.

Нѣсколько разъ владыка приходилъ на вѣче, убѣждая жителей примириться; но никакіе уговоры не помогали.

-- И что вы все ссоритесь?-- увѣщевалъ владыка, чего вы помирить не можете?

Новгородцы, послѣ поѣздки владыки въ Русу къ Ивану, не взлюбили его и нетерпѣливо выслушивали его увѣщанія.

-- Оставь лучше насъ!-- возразилъ ему какъ то на вѣчѣ одинъ изъ худыхъ мужиковъ,-- ужъ испоконъ вѣку суждено ссориться новгородскимъ людямъ!

-- Да почему же?-- удивлялся владыка,-- отчего вы не можете какъ нибудь согласиться?

-- Нельзя намъ согласиться,-- пояснилъ мужикъ,-- еще Перуномъ такой зарокъ даденъ новгородцамъ.

Какимъ Перуномъ? Какой зарокъ?-- спрашивалъ владыка, все болѣе изумляясь.

-- Когда Перуна бросили въ воду,-- продолжалъ мужикъ, при общемъ хохотѣ вѣчниковъ,-- и идолъ проплывалъ мимо моста,-- онъ бросилъ туда палку и заповѣдалъ намъ вѣчно ссориться.

Владыка только руками развелъ; а народъ громкимъ хохотомъ покрылъ рѣчь разсказчика. Съ тѣхъ поръ владыка больше не ходилъ на вѣче, чѣмъ мужики остались довольны.

-- Не надо намъ его,-- говорили они,-- мы поставили его стеречь правду, а онъ держитъ руку московцевъ.

Вообще на московскую партію снова начали коситься. Удалыя головы даже дѣлали набѣги на тѣ улицы, гдѣ жили приверженцы Ивана Васильевича, и частенько ихъ поколачивали. Въ это время немного- пострадалъ за Москву и Илья Осминкинъ, который снова поселился въ Новгородѣ, чтобы слѣдить за поведеніемъ вѣчниковъ и доносить о нихъ государю.

Разобиженный, поколоченный Осминкинъ, не найдя защиты въ Новгородѣ, поѣхалъ жаловаться въ Москву и тамъ получилъ полное удовлетвореніе. Узнали объ этомъ другіе житые люди и также послѣдовали примѣру Осминкина. Стало ѣздить въ Москву съ жалобами много народу; а Ивану Васильевичу только этого и надо было, чтобы вмѣшаться снова въ новгородскія дѣла.

Великій князь самъ пріѣхалъ въ Новгородъ судить виновныхъ, и тѣмъ какъ бы показалъ, что жители, имѣвшіе своихъ судей, теперь отказываются отъ нихъ и обращаются къ нему за справедливымъ рѣшеніемъ дѣлъ своихъ.

Новгородцы приняли великаго князя съ честью, угощали его, одарили богатыми подарками; но все же остались недовольны его пріѣздомъ, потому что въ этомъ вмѣшательствѣ въ судебныя дѣла увидѣли нарушеніе своихъ вольностей.

Но видно приходилъ послѣдній часъ свободѣ Новгорода, потому что сами жители его не умѣли уже охранять ее по старинѣ. Все чаще и чаще ѣздили вѣчники въ Москву, чтобы рѣшать тамъ свои нескончаемые споры.

Однажды пріѣхали къ великому князю съ челобитьемъ новгородцы: Подвойскій Захаръ, да дьякъ вѣча Назаръ и вмѣсто того, чтобы, но обычаю, назвать Ивана Васильевича господиномъ, они въ первый разъ назвали его государемъ.

Великій князь московскій уже давно ждалъ случая окончательно покорить буйный городъ. Онъ хотѣлъ снять вѣчевой колоколъ; присвоить себѣ Ярославово дворище, гдѣ собиралось вѣче; уничтожить мѣстный судъ; а вмѣсто него посадить московскихъ тіуновъ, {Судей.} какъ, то было на всей русской землѣ, кромѣ Новгорода, Пскова, да Вятки. Но, какъ человѣкъ осторожный, Иванъ Ва сильевичъ ждалъ только случая, который можно было бы объяснить такъ, будто сами новгородцы просятъ его взять ихъ волю.

Случай съ Захаромъ и Назаромъ былъ именно такого сорта.

-- Видно, отчина моя, Великій Новгородъ, хочетъ уже во всемъ покориться моей волѣ,-- отвѣчалъ Иванъ III на челобитье новгородцевъ,-- иначе бы они не стали называть меня своимъ государемъ.

И великій князь тотчасъ же послалъ въ Новгородъ своихъ бояръ.

Стали бояре на вѣчѣ и сказали:

-- Великій Новгородъ посылалъ пословъ своихъ Назара и Захара къ великому князіо, и они впервые назвали его, какъ и мы, государемъ, Значитъ-ли это, что вы всѣ хотите совсѣмъ покориться его волѣ?

Не поняли вѣчники, что значатъ эти хитрыя рѣчи; но насторожились, чуя что-то неладное.

-- А какая-же разница у васъ между государемъ и господиномъ?-- спросилъ кто-то.

-- Коли вы назвали его государемъ, значитъ, вы признали его власть надъ собою на вѣки,-- объяснилъ посолъ,-- тогда ему слѣдуетъ судить у васъ,-- садить своихъ тіуновъ у васъ на всѣхъ улицахъ; а въ Ярославовомъ дворищѣ жить его боярамъ...

Послу дальше не дали говорить, потому что на вѣчѣ поднялся невообразимый шумъ. Теперь поняли вѣчники, чего добивался отъ нихъ московскій бояринъ -- и прцшли въ ярость. У нихъ хотятъ отнять Ярославово дворище, а гдѣ же тогда будетъ собираться вѣче? Если московцы захватятъ дворище, значитъ у нихъ-же останется и колоколъ, а съ нимъ и буйная волюшка Новгородская?

-- Вѣче никакихъ пословъ отъ себя не посылало!-- кричали вѣчники,-- они сами поѣхали!

-- Отъ вѣка не было, чтобы наша земля называла какого-нибудь князя государемъ! Мы князя называемъ господиномъ.

Ушли московскіе бояре съ вѣча, всколыхнувъ своими словами весь Новгородъ, и поднялась тамъ невиданная суматоха.

Звонили сразу и у св. Софіи, и на торговой сторонѣ, сбѣгался народъ со всѣхъ пяти концевъ, со всѣхъ улицъ и переулочковъ. Поднялась между ними брань да драка. Не поздоровилось бы Назару да Захару, если бы они вернулись къ себѣ домой къ этому времени! Но на ихъ счастье, они благоразумно остались въ Москвѣ, и за ихъ оплошность расплатились другіе.

Притащили негодующіе вѣчники нѣсколькихъ уличанъ, которые недавно ѣздили къ Москву судиться, начали ругать ихъ а потомъ и бить.

-- Перевѣтники!-- укоряла ихъ толпа,-- вы противъ насъ въ Москвѣ крестъ цѣловали! Измѣнники!

-- Какіе мы перевѣтники? Какіе измѣнники?-- оправдывались испуганные уличане,-- мы даже и великаго князя въ глаза не видали!

-- Это вотъ Осминкинъ, дѣйствительно, перевѣтникъ. Онъ все разсказываетъ московскимъ боярамъ!

Разъяренная толпа поняла всю справедливость этого злого извѣта. Бросили вѣчники избитыхъ уличанъ и кинулись къ дому Осминкина.

-- Выходи, предатель!

-- Поди-ка сюда, перевѣтникъ!-- кричали мужики, разбивая двери и окна въ домѣ.

Не успѣлъ несчастный Илья спрятаться въ надежномъ мѣстѣ. Толпа схватила его, не обращая вниманія на всѣ мольбы и оправданія. Поволокли Осминкина къ мосту и безжалостно бросили въ воду.

Увидѣвъ такую жестокую расправу, московцы не на шутку испугались и начали мало-по-малу перебираться съ семьями въ Москву, гдѣ ихъ принимали хорошо и награждали землею.

Перебѣжчики эти разсказывали, что новгородцы снова бунтуютъ, снова хотятъ отложиться отъ великаго князя и передаться Казиміру.

Наступалъ послѣдній часъ воли государя Великаго Новгорода.

ГЛАВА IX.

Въ послѣдній разъ двинулась московская рать съ Иваномъ Васильевичемъ во главѣ на непокорный городъ.

Теперь уже не было у новгородцевъ никакого войска. Московскіе люди не встрѣчали сопротивленія и убивали безоружныхъ сельчанъ, безотвѣтныхъ, безропотныхъ.

Снова вышелъ владыка съ новгородскими боярами бить челомъ Ивану III о помилованіи, и государь сказалъ имъ:

-- Зачѣмъ черезъ пословъ назвали меня государемъ, а потомъ отрекаетесь? Видно, мыслите лукавство въ душахъ вашихъ! Когда захочетъ Новгородъ бить намъ челомъ, какъ то подобаетъ нашему величію, то онъ самъ знаетъ, какъ это сдѣлать.

Не поняли новгородцы какъ слѣдуетъ этихъ грозныхъ словъ великаго князя и ушли къ себѣ домой, опечаленные, съ тяжелыми предчувствіями.

А Новгородъ снова наполнился бѣглецами-сельчанами, которые бѣжали изъ своихъ мѣстъ, "спасая душу". Положеніе города было отчаянное: кругомъ заняты всѣ пути, ни входу, ни выходу; запасы истощались; начинался снова голодъ, а за нимъ повальныя болѣзни. Наконецъ, открылся моръ... Мертвые по нѣсколько дней лежали не погребенными, вокругъ ихъ носился смрадъ, вопли, рыданія.

Московцы снова хотѣли отправлять посольство; но Марѳа со своими приверженцами убѣждала народъ защищаться до послѣдней крайности. Опустѣлъ дворъ Борецкихъ пуще прежняго, потому что не стало тамъ уже и другого хозяина; Ѳеодоръ умеръ вдали отъ матери, въ одномъ изъ дальнихъ городовъ, куда уѣхалъ на время.

Марѳа, несмотря на печаль свою, по прежнему оставалась руководительницей своей партіи, а при помощи Ананія Жирохи еще творила свою волю на вѣчѣ.

-- Идемъ биться до послѣдней капли крови!-- кричали еще худые мужики-вѣчники,-- умремъ за св. Софію, но не сдадимся.

Однако, такихъ голосовъ становилось все меньше и наконецъ, снова поѣхалъ владыка въ станъ московскій молить о пощадѣ.

Со слезами, съ рыданіями умолялъ владыка Ивана Васильевича снять эту тяжкую осаду. Въ станѣ знали о безвыходномъ положеніи Новгорода и радовались атому, какъ предвѣстнику скораго окончанія похода.

-- Знайте наше рѣшеніе,-- отвѣчалъ владыкѣ суровый и равнодушный царь,-- вѣчу и колоколу не быть, посаднику не быть, и всѣ вы на вѣки склоняетесь подъ московскую руку.

Владыка передалъ отвѣтъ новгородцамъ.

Еще шесть тяжелыхъ дней боролись вѣчники, защищая свою погибающую волю; но наконецъ, изнеможенные неравной борьбою, рѣшили сдаться.

Ушли съ вѣча приверженцы Литвы прямо на дворъ Марѳы и огласились ея хоромы громкимъ плачемъ и рыданіями. Хоронили они не только новгородскую волю, но и свою собственную, потому что хорошо знали крутой нравъ московскаго государя и не надѣялись на пощаду.

Между тѣмъ владыка опять поѣхалъ въ станъ московскій съ такимъ отвѣтомъ:

-- Согласенъ Новгородъ отдать Москвѣ и вѣче, и колоколъ и посадника... Только ужъ ты, государь смилуйся надъ своей несчастной отчиной и пожалѣй ее...

Иванъ Васильевичъ выразилъ удовольствіе и обѣщалъ скорый миръ.

Тогда снова сказали новгородскіе бояре:

-- Бьемъ челомъ, чтобы государь далъ мирный договоръ отчинѣ своей и да поцѣлуетъ крестъ вмѣстѣ съ нею.

Пошли московскіе бояре съ этой просьбою къ Ивану Васильевичу и, возвратившись, дали такой отвѣтъ:

-- Не станетъ вамъ государь цѣловать крестъ.

Изумились новгородцы: всегда, по старинѣ, послѣ окончанія переговоровъ, они заключали условія, соблюдать которыя обязывались обѣ стороны крестнымъ цѣлованіемъ. А теперь, очевидно, великій князь считаетъ свое величіе выше этого стараго обряда.

-- Пусть хоть бояре поцѣлуютъ крестъ за своего государя,-- просили смирившіеся новгородцы.

Бояре опять ушли въ покои Ивана Васильевича, но скоро-вернулись съ такимъ отвѣтомъ:

-- И боярамъ государь креста цѣловать не велитъ.

Дико и обидно показалось это новгородцамъ; да поняли они, что нельзя имъ больше спорить съ Москвою, и перестали прекословить.

Уѣхали оскорбленные послы изъ стана и разсказали своимъ обо всемъ, что видѣли, что слышали. Загудѣлъ Новгородъ, какъ разсерженный пчелиный улей: обида тяжкая, и нѣтъ больше силъ отомстить за такую обиду.

-- Умремъ лучше, братцы, на стѣнахъ Дѣтинца и похоронимъ съ честью свою вольность!-- кричалъ Ананій, которому все чаще приходили теперь въ голову слова Зосимы о монастырѣ.

На такое предложеніе Жирохи было встрѣчено молчаніемъ. Только одинъ старикъ, опираясь обѣими руками на палку, прошепталъ:

-- Куда намъ теперь дѣваться? Земля подъ нами не разступится; вверхъ не взлетѣть.

Прошло еще нѣсколько смутныхъ дней, и въ послѣдній разъ зазвонилъ надъ городомъ вѣчевой колоколъ: звалъ онъ вольныхъ людей хоронить свою волю, присягать великому князю московскому. Уже въ городѣ появились его бояре, съ написанной на бумагѣ присягой.

Новгородцы начали присягать у алтаря св. Софіи.

Послѣ этого имъ велѣно было очистить для москвичей Ярославово дворище. Сняли вѣчевой колоколъ, осиротѣла, замолчала колокольня, которая столько вѣковъ разговаривала съ дѣтьми новгородскими желѣзнымъ языкомъ своимъ.

Ужасно показалось жителямъ отдавать врагу завѣтную святыню! "Напалъ на городъ страхъ, трепетъ и печаль... Горла у вѣчниковъ пересохли отъ рыданій, уста слѣпились... Какъ зѣнницы не упали со слезами! Какъ сердце не урвалось отъ горести!"

Послѣ того какъ всѣ жители принесли присягу, осторожный Иванъ Васильевичъ снялъ осаду.

Отворились новгородскія ворота, и стали выходить оттуда несчастные, истомленные поселяне. Голодные, чахлые, изнеможенные разбрелись они по волостямъ поправлять свои разоренныя жилища. Стояла лютая зима въ это время, и множество ихъ погибло со всѣмъ скотомъ своимъ отъ морозовъ.

Обнищалъ Новгородъ, разорился; но несмотря на это долженъ былъ одѣлять подарками великаго князя, его " бояръ, приближенныхъ и платить огромный выкупъ.

Великій князь не пощадилъ своихъ главныхъ противниковъ. Марѳу, ея внука, приверженцевъ онъ велѣлъ разослать по разнымъ городамъ московскимъ. Старая посадница скоро умерла; а ея дворъ, вмѣстѣ со всѣмъ имуществомъ, Иванъ Васильевичъ взялъ себѣ.

Убоялся Ананій Жироха московскаго плѣна и, простившись съ Марѳой, убѣжалъ въ монастырь, гдѣ столиничалъ преподобный Савва. Тамъ Ананій постригся, оставивъ старуху мать свою доживать въ разоренномъ гнѣздѣ одной печальные дни.

А Иванъ Васильевичъ пировалъ съ покоренными, принималъ отъ нихъ подарки и въ то же время докончивалъ дѣло разоренія бывшаго гнѣзда мятежниковъ: почти всѣхъ жителей онъ велѣлъ постепенно выселить на московскія земли, а въ Новгородъ перевести своихъ, преданныхъ людей.

Наконецъ великій князь покинулъ покоренный городъ и съ пышностью побѣдителя вернулся въ Москву, гдѣ народъ съ ликованіемъ встрѣтилъ его колокольнымъ звономъ.

За государемъ въ телѣгѣ везли вѣчевой колоколъ новгородскій, символъ ихъ былой свободы. Привезли его къ Кремлю и "вознесли на колокольницу московскую вмѣстѣ съ другими колоколами звонити".

-----

Вскорѣ, при великомъ князѣ Василіи Ивановичѣ, былъ покоренъ и младшій братъ Новгорода, Псковъ.

Давно чуяли псковичи, что не удержать и имъ своей свободы. Вотъ почему они старались угодливостью, да послушаніемъ завоевать себѣ снисхожденіе неумолимаго московскаго владыки и оттянуть насколько возможно грозившую имъ бѣду. Псковичи безпрекословно исполняли всякую волю великаго князя; они же помогали ему добивать своего старшаго брата, государя великаго Новгорода.

Во время этой борьбы Иванъ Васильевичъ не думалъ о Псковѣ; но сынъ его Василій рѣшилъ окончить дѣло отцовское.

Думали псковичи противиться, защищать, подобно старшему брату, свою свободу; да не чета они были великому Новгороду. Москва не долго считалась съ Псковомъ, который скоро принужденъ былъ покориться.

Вотъ какую жалобу оставили потомству покоренные псковичи:

"О славнѣйшій граде Псковъ-Великій! Почто сѣтуеши и плачеши?

И отвѣчалъ прекрасный градъ Псковъ:

Какъ же мнѣ не сѣтовать, какъ же мнѣ не плакать, не скорбѣть о своемъ запустѣніи?

Прилетѣлъ на меня многокрылый орелъ со львинными когтями, взялъ отъ меня красоту мою, богатство мое, и чадъ моихъ похитилъ! Опустошилъ онъ землю нашу, разорилъ городъ нашъ, поплѣнилъ людей нашихъ, раскопалъ торжища наши... Отцовъ и братій нашихъ разослалъ туда, куда раньше не ступала нога человѣческая! Многіе изъ насъ въ чернецы постриглись, не желая выходить плѣнниками изъ своего города... Были мы раньше самовольны и непокорны, за что Богъ и послалъ на насъ это несчастіе".