Солдаты схватили молодого человека, не пытавшегося противиться им, и в комнате начался хаос.
Снизу прибежала масса людей, кричавших и расспрашивавших, пока кто-то не догадался крикнуть сверху:
-- Они арестовали Роя Гленистэра! Он убил Мак Намару! -- после чего поднялся рокот голосов, угрожавший перейти в крики "ура".
Тогда один из приверженцев инспектора закричал:
-- Повесим его! Он убил десять наших товарищей вчера!
Элен содрогнулась, но Стилмэн, обозленный до того, что расхрабрился, успокоил гневные голоса:
-- Солдаты, не пускайте сюда никого. Я сам займусь этим человеком. Я заставлю его ответить за все его преступления.
Мак Намара со стоном встал с пола; его правая рука качалась у плеча, странно свободная, искривленная и с вывернутой наружу ладонью; разбитое лицо его было страшно от боли и поражения.
Он глухо проклинал своего врага.
Рой молчал; когда возбуждение его стало утихать, он понял, что лица, в дикой пляске пляшущие вокруг него, -- лица его врагов, что Бронко Кид невредим и что месть его лишь наполовину осуществлена.
Колени его подгибались, в груди горел пожар. Он пошел, спотыкаясь, вдоль ряда людей и остановился вплотную подле девушки и ее спутника, не веря своим глазам.
-- А, вот ты где? -- крикнул он игроку и, скрипя зубами, начал вырываться из рук державших его солдат. Но сейчас справиться с ним было так же легко, как если бы он был ребенком; они повели его вперед; он тяжело опустился всем телом и продолжал оглядываться назад через плечо.
Они уже были у двери, когда Уилтон преградил им путь, восклицая:
-- Стойте! Все хорошо, Рой!
-- Да, Билл, все хорошо. Мы сделали, что могли; но нас доконал мерзавец. Теперь он предаст меня суду, но мне все равно. Я сломал его голыми руками. Не так ли, Мак Намара?
Он издевался над инспектором, который громко выругался в ответ, с яростью глядя на него, а Стилмэн подбежал и крикнул капризно:
-- Уберите его, говорю вам! Ведите его в тюрьму!
Но Уилтон не сходил с места, и все с ожиданием смотрели на него. Со свойственной ему склонностью к драматизации он закинул назад голову и, засунув руки в карманы, дерзко ухмыльнулся в сторону судьи и инспектора.
-- Сегодняшний день будет для вас днем поражения и разочарования, друзья мои, -- сказал он. -- Этот молодец не сядет в тюрьму, вы же сами наденете наручники. Да, вы разыгрывали ловко игру, говорить нечего, вы и ваши сенаторы, ваши политиканы и влиятельные лица. Но теперь настала наша очередь, и мы заставим вас поплясать. Отплатятся вам обкраденные прииски и ваше воровство и разорение людей, которых вы пустили по миру. Слава Богу, нашелся один неподкупный суд, и мне посчастливилось набрести на него.
Он повернулся к незнакомцам, которые пришли вместе с ним с парохода, и сказал:
-- Объявите приказ об аресте.
Те выступили вперед.
Шум привлек людей, сбежавшихся со всех сторон; не найдя уже места на лестнице, они плотной стеной стояли на улице; всех присутствующих быстро облетело известие о последней сцене драмы, о бое на "Мидасе", о великом поединке наверху, в конторе, и об арестах, произведенных понятыми из Сан-Франциско.
Подобно сказке из "Тысячи и одной ночи", из этих слухов тотчас сложился удивительный рассказ.
Люди возбужденно толкали друг друга, стараясь взглянуть на действующих лиц драмы; выходивших из дома забрасывали вопросами. Люди видели, как вынесли на руках шерифа, потерявшего сознание; за ним шел старый судья, превратившийся в дрожавшего старика. Его встретили крики презрения и негодования. Когда же показался шатавшийся Мак Намара, толпа грозно зашумела.
Он знал, что она готова растерзать его, но, измученный и искалеченный, все же сумел посмотреть на нее с таким вызовом и презрительной злобой, что она присмирела. Последнее впечатление, оставленное им о себе, было впечатлением о сильном человеке, побежденном, но не разбитом до конца.
Толпа стала вызывать Гленистэра, и его растерзанная героическая фигура показалась в дверях; густые волосы падали ему на лоб, небритое лицо сохраняло вызывающее, несмотря на усталость, выражение; мускулистые руки и грудь его были почти обнажены; разорванная одежда висела клочьями.
Толпа разразилась громовым "ура".
Вот это их человек, кость от кости их, сын северной страны, который трудился, любил и боролся близким и понятным им способом и сумел отстоять свои права.
Но Рой, немок и равнодушный, шатаясь, шел по улице с Уилтоном.
Он слышал, что спутник его что-то говорит, торжествуя, и чему-то радуется.
-- Мы побили их, брат. Побили их же средствами. Они арестованы за оскорбление суда. Вот оно что! Они не повиновались первым приказам, но я-таки добрался до них.
-- Я сломал ему руку, -- прошептал Гленистэр.
-- Да, я видел. Фу! Это было ужасно! Я не мог доказать существования заговора, но они все равно посидят в тюрьме, а мы выйдем из заколдованного круга.
-- Она лопнула у плеча, -- продолжал глухо Рой. -- Совсем, как ручка лопаты. Я почувствовал это, но ведь он пытался убить меня, и мне пришлось защищаться.
Адвокат отвел Роя к себе домой и перевязал его ушибы, безостановочно разговаривая, но юноша, казалось, был как бы во сне: не замечалось в нем ни подъема духа, ни возбуждения и радости победы.
Наконец Уилтон воскликнул:
-- Ну, подбодрись! Что это, в самом деле? Ты похож на побежденного. Разве ты не понимаешь, что мы выиграли? Не понимаешь, что "Мидас" твой? А с ним и весь мир!
-- Выиграли? Много ты понимаешь, Уилтон! "Мидас", весь мир... На что он мне? Ты ошибаешься. Я все потерял -- да, я потерял все, чему научился от нее, и по какому-то капризу судьбы она присутствовала при этом. Теперь уходи: я хочу спать.
Он упал на смятую постель, и не успел адвокат укрыть его, заснул, как мертвый, и проспал до следующего дня.
После полудня Дэкстри и Сленджак, вызванные Уилтоном, явились и напали на Роя, тряся его с ласковой грубостью до тех пор, пока он не поднялся. Он выкупался, растер наболевшие мускулы и пришел в нормальное состояние.
Они заставили его рассказать все, что он пережил за последнюю ночь, до малейших подробностей.
Наконец Дэкстри прервал его жалобным восклицанием:
-- Я готов был отдать свою часть "Мидаса" за то, чтобы видеть, как ты сломал его. Я бы заорал от наслаждения. Говорят, когда его арестовали, он ругался на восемнадцати языках, причем каждое ругательство было отвратительнее и энергичнее предыдущего. Ох! Сколько я потерял! За последнее время я стал выражаться что-то бледно. А тут услыхал бы нечто мощное и оригинальное и пополнил бы свой словарь. Нет, скажу вам, целый мешок самородков не удержал бы меня вдали, знай я, что здесь происходит.
-- Какой был звук, когда она лопнула? -- настаивал болезненно любопытный Симмз. Но Гленистэр вообще отказался говорить о поединке.
-- Пойдем, Слен, -- сказал старый пионер, -- пойдем в город. Я так возбужден, что не могу усидеть на месте, а там мы, может быть, услышим описания всего, как оно действительно было, от очевидцев, не связанных с незахлороформированной излишнею скромностью. Рой, советую тебе не писать романов с подобным описанием личных переживаний, потому что они были бы так же потрясающе интересны, как поваренные книги. Подумай, четверо людей мне уже рассказало историю этой драки. Все они находились на расстоянии четырех кварталов от места действия, и, несмотря на это, все четыре рассказа были интереснее твоего. Да и каждый разнился от другого.
Теперь, когда Гленистэр пришел в себя, он мог по-настоящему оценить свой поступок.
-- Я -- животное, зверь! -- простонал он. -- И это после всех моих стараний. Я хотел победить эту сторону своей природы, хотел быть достойным ее любви и доверия, хотя бы мне и не удалось никогда добиться их. И вот при первом же случае я доказал свое ничтожество. Я потерял ее доверие, и, что несравненно хуже, я потерял доверие к самому себе. Она всегда видела меня с худшей стороны, -- продолжал он, -- но на самом деле я не так уж плох. Я хочу быть честным и справедливым и, представься еще случай, сумел бы быть таким. С меня слишком много потребовали. Вот и все.
Кто-то постучал. Гленистэр открыл дверь. Вошли Бронко Кид и Элен.
-- Погоди, старина, -- сказал Кид, -- я пришел к тебе как друг. -- Игрок двигался с трудом. -- Я весь зашит в какие-то бандажи.
-- Ему следовало бы лежать в постели, но он не позволил мне идти одной, а я не хотела дольше ждать, -- добавила Элен, со странным смущением избегая взгляда Гленистэра.
-- Он не позволил вам? Я не понимаю.
-- Я ее брат, -- объявил Бронко Кид. -- Я уже давно это знаю, но я, я, ну, ты понимаешь, мне неудобно было сказать ей. Скажу одно, я всегда честно играл до той ночи, когда мы с тобой сразились, а тогда я был зол, как сумасшедший, из-за слухов, которые кто-то распространил. Вчера вечером я случайно узнал о Струве и Элен и добрался до гостиницы вовремя, чтобы спасти ее. Мне жаль, что я не убил его.
Его длинные белые пальцы судорожно сжали ручку кресла при этом воспоминании.
-- Разве он не умер? -- спросил Гленистэр.
-- Нет. Доктора привезли его сюда, он поправится. Он один из многих здесь на Аляске, которые на свободе лишь потому, что там, дома, шериф не сумел добраться до него. Кроме того, есть еще одна вещь, которую следует сказать тебе. Я плохой рассказчик, но, если ты не будешь торопить меня, то я расскажу все по порядку. Я не хотел пускать Элен сюда, но она сказала, что должна идти, а ей виднее. Это касается документов, которые она привезла весной. Она боится, как бы ты не думал, что она была причастна к этому заговору. Но ты ведь не веришь этому, не правда ли?
Он вызывающе поглядел на Роя, но тот горячо ответил:
-- Конечно, нет! Продолжай.
-- Ну вот, она недавно узнала, что эти документы изобличают весь заговор и могут служить доказательством, чтобы засудить судью, Мак Намару и остальных. Но Струве хранил их в своем сейфе и не хотел отдать даром. Вот почему она и поехала с ним. Она думала, что поступает правильно, -- вот и все. Оказывается же, что Уилтон достиг своего иным путем. Теперь мы подходим к самому интересному. Судья и Мак Намара арестованы за неуважение к постановлениям суда, можно наверное сказать, что они будут осуждены. Ты получишь свой прииск обратно, а эти люди будут посрамлены и сядут в тюрьму.
-- Да, может быть, на шесть месяцев, -- взволнованно перебил его Рей. -- Но что из этого? Они совершили невиданное преступление. Они обокрали целый край, все население, они унизили суд и превратили судью в продажную тварь; они засадили в тюрьмы одних порядочных людей и разорили других, и за все это какую кару они понесут? Заплатят какую-нибудь несчастную пеню, несколько месяцев посидят в тюрьме да потеряют награбленное ими имущество? Обвинить их за неуважение к суду все равно, что присудить убийцу к наказанию за нарушение общественной тишины и порядка. Мы отделались от них, это правда, и они больше не станут беспокоить нас, но они не понесут ответа за главное преступление! Да, севернее пятьдесят третьего градуса широты нет законов божеских или человеческих. Но если есть справедливость южнее, то люди эти должны будут ответить.
-- Теперь мне еще труднее сказать тебе то, что я хотел сказать. Мне почти жаль, что мы пришли сюда, так как я не мастер по части словесных объяснений и не знаю, поймешь ли ты меня, -- сказал серьезно Бронко Кид. -- Вот как мы смотрим на дело: ты победил, несмотря на все препятствия, ты получил свой прииск обратно, а они обесчещены. Для таких людей, как они, последнее горше всего остального. Но судья -- наш дядя, и у нас с ним в жилах течет одна кровь. Он взял к себе Элен, когда она была ребенком, и заменил ей отца; он любил ее настолько сильно, насколько способен любить эгоист. И она также любит его.
-- Я не совсем понимаю тебя, -- сказал Рой.
Тогда Элен впервые заговорила. Достав из-за платья пакет, она сказала:
-- Прочтите эти бумаги и познакомьтесь со всей этой печальной историей, мистер Гленистэр. Вы увидите заговор во всей его низости. Мне очень тяжело предавать собственного дядю, но я считаю, что вы вправе воспользоваться этими доказательствами, как найдете нужным, а я не вправе оставлять их у себя.
-- Вы хотите сказать, что в этих бумагах заключается доказательство их вины? И вы хотите отдать их мне? Вы считаете, что обязаны это сделать?
-- Они ваши, и я иначе не могу поступить. Но я пришла умолять вас о милосердии в отношении моего дяди, слабого и больного старика. Это убьет его.
Рой видел, что глаза ее наполнились слезами, подбородок слегка задрожал и бледные щеки порозовели.
В нем поднялось прежнее желание схватить ее в объятия, страстное желание успокоить ее, погладить с нежной лаской по шелковистым волосам, зарыться лицом в их душистые волны... Но он знал, за кого она на самом деле просит.
Его умоляли отказаться от мести, которая даже не была бы местью, а лишь справедливым наказанием виновных. Его просили, его, мужественного человека, человека Севера, сделать это. Ради чего?
Он пытался спокойно и ясно обсудить положение, но это ему не удавалось. Знай он, по крайней мере, что для нее будет лучше, если освободить того мерзавца, тогда он не стал бы колебаться.
Нельзя же думать об одной своей любви!
Он сам себе удивлялся, не узнавал себя. Он вспомнил, что хотел иметь случай доказать, что он уже не прежний Рой Гленистэр; ну, вот и случай налицо, и он готов пожертвовать собой.
Рой не решался взглянуть на Элен; он переживал самый тяжелый момент своей жизни.
-- Вы просите за своего дядю, а также за того, другого. Вы ведь знаете, что если один из них не понесет наказания, то и другой будет освобожден; они связаны нераздельно.
-- Пожалуй, мы, действительно, слишком многого просим, -- нерешительно заговорил Кид. -- Но не довольно ли и того, что уже произошло. Я не могу не восхищаться Мак Намарой, да и ты тоже. Он слишком сильный враг и... и... он любит Элен.
-- Я знаю, знаю, -- торопливо сказал Гленистэр, останавливая молодую девушку, которая сделала движение. -- Довольно, я понял.
Он выпрямился и бросил усталый взгляд на еще не раскрытый пакет; затем снял стягивающую его резинку и, взяв отдельные бумаги, разорвал их одну за другой, разорвал в клочки, не торопясь и без аффектации, и отбросил их в сторону.
Девушка негромко заплакала.
Таким образом он отдал ее своему врагу храбро и решительно, согласно своей натуре.
-- Вы правы, и я удовлетворен. А теперь... я очень устал.
Они оставили его стоящим в дверях; последние лучи умирающего дня освещали его худое, загорелое лицо и усталые глаза, которым уже мерещилось впереди великое одиночество.
Он не двигался, пока небо не превратилось в серую завесу, опускавшуюся над еще более темным морем. Тогда он вздохнул и сказал вслух:
-- Вот и конец! И я отдал ее ему вот этими руками!
Он протянул их вперед, разглядывая их с любопытством, и впервые заметил, что левая рука опухла, посинела и страшно болела.
Он заметил это как-то объективно, понимая, что требуется медицинская помощь. Ввиду этого он вышел из дома и пошел в город. По дороге он встретил Дэкстри и Симмза, и они пошли вместе, передавая ему лагерные сплетки и слухи.
-- Знаешь, ты стал знаменитостью, -- говорили они. -- Любители необычайного разбирают контору Струве по частям на память, а шведы хотят выбрать тебя в члены конгресса, лишь только нас признают штатом. Они говорят, что ты сумел бы поколотить этих "восточных" сенаторов и вытрясти из них хорошие законы для нас, обиженных.
-- Уж если о законах зашла речь, скажу, что страна эта становится чересчур цивилизованной для порядочного человека, -- сказал с пессимизмом Симмз. -- Тем более теперь, когда наша борьба окончилась и не предвидится больше ничего интересного для взрослого человека. Я пойду на запад.
-- На запад? Это зачем? Отсюда Берингов пролив в трех аршинах, -- сказал, улыбаясь, Рой.
-- Вот еще! Земля, небось, круглая. Тут снаряжается шхуна на двухлетнее плавание около берегов Сибири. Мы с Дэксом хотим выбраться на время за границу.
-- Верно, -- сказал Дэкстри. -- Мне тут стало тесно. Вот уже мостят Переднюю улицу и открыли лавочку, где можно чистить сапоги. Я хочу попасть в такие места, где могу потягиваться и орать, не потревожив какого-нибудь франта во фраке. Поезжай с нами, Рой. Мы можем продать "Мидас".
-- Я подумаю об этом, -- ответил молодой человек.
Ночь была светлая, и полная луна серебрилась, когда они все вместе вышли из приемной врача.
Рой не разделял воодушевленного настроения своих товарищей, ушел от них и скоро встретился с Черри Мэллот. Он шел с опущенной головой и увидал ее только тогда, когда она заговорила с ним:
-- Ну, что, мальчик, кончилось все, наконец?
Слова ее так совпадали с его мыслями, что он ответил ей в тон:
-- Да, все кончено, девочка моя.
-- Ты ведь не ждешь поздравлений от меня, ведь мы слишком хорошо знаем друг друга. Скажи, приятно ли чувствовать себя победителем?
-- Не знаю. Я проиграл.
-- Проиграл? Что проиграл?
-- Все, кроме золотого прииска.
-- Все, кроме... Ах, понимаю. Ты просил ее, а она не захотела?..
Он не знал, какого труда ей стоило говорить ровно и равнодушно.
-- Хуже. Пока все еще так ново, мне очень тяжело и, верно, долго так будет. Завтра я возвращаюсь в свои горы к "Мидасу" и к работе и постараюсь начать жизнь сначала. За последнее время я искал новых путей, но теперь глаза мои уже не ослеплены, и я все ясно вижу снова. Она не для меня, хотя я никогда не перестану любить ее. К сожалению, я не умею скоро забывать, как многие другие. Тяжело не ждать ничего хорошего впереди. Ну, а ты как? Что ты собираешься делать?
-- Не знаю. Теперь все равно, -- темнота скрывала бледность ее лица, и слова звучали ровно. -- Иду повидать Бронко Кида; он болен и послал за мною.
-- Он не плохой человек, -- сказал Рой. -- Должно быть, он также собирается изменить образ жизни.
-- Может быть, -- сказала она, глядя вдаль. -- Это зависит от многих обстоятельств.
Она помолчала, затем прибавила:
-- Как жаль, что нельзя уничтожить прошлого, начать жизнь сначала и все забыть.
-- С этим ничего не поделаешь. Не знаю, почему так устроено, но это так. Мы будем иногда видаться с тобой, не правда ли?
-- Нет, мальчик, я не думаю.
-- Я, кажется, понимаю. Пожалуй, так будет лучше, -- прошептал он.
Он взял ее мягкие ручки в свою большую руку и поцеловал их:
-- Желаю тебе счастья, милая, храбрая, маленькая Черри.
Она долго и неподвижно стояла на месте, пока он исчезал во мраке.
Рой все еще не взял себя в руки и поэтому бродил у берега, не желая участвовать в веселье и радости близких ему людей до тех пор, пока не станет уверен в себе. Его поджидали всюду радостные встречи; и никто не знал, что они неуместны, никто не мог понять его печального настроения.
На мокром песке не слышно было шума шагов, и он незаметно подошел вплотную к женщине, стоящей у самой воды, для него -- единственной женщине на свете.
Если бы он видел ее, то непременно свернул бы в сторону города; но она узнала его высокую фигуру, окликнула его, и он подошел к ней, с трудом переводя дыхание.
Радость от неожиданной встречи была так сильна, что делала больно. Он двинулся к ней, потом остановился в нерешительности. Она заметила, что рука его перевязана, и в ней произошла быстрая перемена; она подошла к нему и притронулась ласковым движением к его перевязке.
-- Это ничего, совсем пустяки, -- сказал он, еле владея собою. -- Когда вы уезжаете?
-- Не знаю. Еще не скоро.
Он предполагал, что она уедет на следующий же день с дядей и тем, другим, чтобы быть вместе с ними в тяжелое для них время.
Она тепло и с увлечением заговорила:
-- Вы поступили сегодня великодушно! Ах, как я рада и как горжусь вами!
-- Мне приятно, что у вас последним останется обо мне такое впечатление. Я боялся, что вы будете вспоминать меня в виде дикого зверя, каким я был в то утро. Видите ли, я просто лишился рассудка тогда от ненависти и жажды мести, какие охватывают побежденного человека. У меня ничего не оставалось в жизни. Что за несчастный случай привел вас туда! Это было зверское зрелище, вы не можете понять его.
-- Нет, ошибаетесь, я понимаю. Теперь мне все ясно. Я сама пережила и дикую злобу отчаяния, и ликование победы. Вы как-то говорили мне, что новая страна сделала из вас дикаря, и я смеялась над этим. Смеялась и тогда, когда вы сказали, что здесь я сама познаю истину, состоящую в том, что все мы одинаковы и движимы одними и теми же первобытными побуждениями. Теперь мне ясно, что вы были правы, а я была совсем глупой... Я многому вчера научилась.
-- Я также многому научился, -- ответил он. -- Как я бы хотел еще многому научиться у вас!
-- Я, я не думаю, чтобы я могла еще чему-нибудь вас научить, -- неуверенно проговорила она.
Он сделал движение, как бы желая заговорить, но удержался и заставил себя отвести взгляд в сторону.
-- Ну, что? -- спросила она, искоса взглядывая на него.
-- Я давно уже мечтаю быть достойным вас, мечтаю о том, чтобы вы узнали меня и с лучшей стороны. Но это ни к чему. Я рад, по крайней мере, что жизнь сложилась так, что мы понимаем друг друга. Благодаря вам я узнал самого себя; еще драгоценнее то, что я узнал вас. Когда вы покинете меня, то у меня, по крайней мере, останется это дивное воспоминание.
-- Но я не собираюсь уезжать, -- сказала она, -- то есть, если...
Что-то особенное в ее голосе заставило его перевести на нее взгляд, устремленный на серебристую ленту, протянувшуюся по морю к луне.
У него перехватило дыхание, и он затрясся, как бы от страха.
-- Если... что?..
-- Если вы не захотите этого.
У него вновь перехватило дыхание, и он затрясся, как бы желая остановить ее; умоляющий голос его оборвался:
-- Я не могу этого вынести.
-- Разве вы не понимаете? Разве вы не хотите понять? -- спросила она. -- Я ждала здесь, собираясь с духом, чтобы идти к тебе, раз уж ты не хотел сам придти, мой дикарь.
Она подошла совсем близко к нему и подняла глаза, слегка улыбаясь, трепетная и радостная.
Луна светила ей прямо в глаза, преображая их в бездонные источники, полные любви и обещаний, тех обещаний, которые грезились ему в дивных снах.
Первая публикация перевода: Хищники Аляски (The spoilers). Роман. / Рекс Бич. Rex Beach; Пер. Н. М. Цытович. - - Л.: Мысль, 1926. - - 278 с.; 18 см.