Роща Магнолий.
Судья Клейтон не ошибся в предположении, что сын его с особенным наслаждением смотрел на исход защищаемого им процесса. Мы уже сказали что Клейтон не имел расположения вступить на юридическое поприще. Уважение к чувствам отца принудило его решаться по крайней мере на попытку. Настроение его души всего более влекло его к занятиям, в которых на первом плане стояло человеколюбие. Он с радостью готов был удалиться на свою плантацию и там, с помощью сестры, посвятить себя исключительно воспитанию негров. Но в то же время, согласуясь с желаниями своего отца, он чувствовал, что не мог этого сделать, не сделав серьёзной попытки на избранном поприще и не доказав своих способностей. После описанного нами судебного следствия, Клейтон занялся своим делом, и Анна упросила Нину отправиться с ней на несколько недель в Рощу Магнолий, куда последуем за ними и мы.. Читатели наши, без всякого сомнения, не станут пенять, если мы перенесём их на оттенённую сторону балкона, на плантацию Клейтону, называемую Рощей Магнолий. Плантация эта получила своё название от группы этих прекрасных растений, в центре которых находился господский дом. Это была длинная, невысокая хижина, окружённая глубокими крытыми галереями, затканными той густой зеленью, которая так роскошна в южных широтах. Ряд комнат, выходивших на галерею, где сидели Анна и Нина, представлял собою что-то мрачное; но чрез отворённые двери виднелось внутри их много живописного. Белые, покрытые коврами полы, лёгкая мебель из бамбука, кушетки покрытые лоснящимся белым полотном и большие вазы с розами, расставленные в местах, где свет всего выгоднее падал на них, представляли глазу на отдалённом плане успокоительные предметы и манили к себе, обещая прохладу. Мисс Анна и мисс Нина сидели за завтраком чрезвычайно рано, так что солнце не успело ещё осушить тяжёлой росы, придававшей необыкновенную свежесть утреннему воздуху. На небольшом столе между ними, в хрустальных вазах и в зелени различных листьев, тонули отборные плоды, -- стоял фарфоровый кувшин с холодными сливками, поднос с чашками и серебряным кофейником, из которого по всей комнате разливалось благоухание кофе. Не было тут недостатка в тех сдобных и вкусных сухарях и булках, которыми каждая стряпуха в Южных Штатах так справедливо гордится. Не можем также умолчать о вазе с месячными розами самых разнообразных оттенков, ежедневно подбирать которые служило неизъяснимым удовольствием для маленькой мулатки Леттис, находившейся при особе мисс Анны, в качестве горничной. Анна Клейтон, в белом утреннем капоте, с чистым и здоровым румянцем, прекрасными зубами и привлекательной, вызывающей на откровенность улыбкой, казалась среди этого убранства царицей махровых роз. И действительно, обладая самою сильной властью, основанием которой служила любовь, она была царицей на своей плантации. Африканское племя от природы одарено пылкими чувствами и наклонностью привязываться к другим всею душою. Множество недостатков, свойственных одним только детям, сливается у него с множеством прекрасных качеств, отличительную черту которых доставляют простосердечие и доверчивость. Беспредельная привязанность и преданность к мисс Анне, проглядывала во всём, что её окружало. Нина пробыла один только день, и уже свободно читала в глазах каждого существа, принадлежавшего к плантации Рощи Магнолий, до какой степени все они были привязаны к мисс Анне; в этом чувстве как будто сосредоточивалось всё их счастье.
-- Какой очаровательный запах от этих магнолий, -- сказала Нина, -- от души благодарю вас, Анна, что вы разбудили меня так рано.
-- Да, -- сказала Анна, -- кто намерен истинно и положительно наслаждаться жизнью, для того раннее пробуждение должно служить необходимым условием; я принадлежу к разряду людей, которые любят положительные удовольствия. Я не могу усвоить себе спокойствия, истекающего из беспечности, неги и наклонности проводить время в одних лишь мечтаниях; нет! Я хочу сознавать своё существование, хочу действовать в определённой мне сфере и совершать что-нибудь дельное на пользу общую.
-- Вижу, вижу, -- сказала Нина, -- вы не то, что я; вы хозяйка настоящая, а я хозяйка только по имени. Каким дивным искусством обладаете вы в этом отношении! Неужели вы ничего не запираете?
-- Никогда и ничего, -- отвечала Анна, -- благодаря Богу, я не знаю употребления ключей! Когда я впервые приехала сюда, мне все говорили, что в высшей степени безрассудно предаваться подобной доверчивости; но я сказала, что решилась на это, и Эдвард поддержал меня: до какой степени успела я в этом, вы можете судить сами.
-- Должно быть, у вас есть магическая сила, -- сказала Нина, -- я никогда ещё не видала такой гармонии во всём хозяйстве. Все ваши слуги, по-видимому, принимают живое участие во всех ваших действиях. Скажите, пожалуйста, как вы приступили к этому? Что вы делали?
-- Очень просто, -- отвечала Анна, -- я расскажу вам всю историю этой плантации. Во-первых, она принадлежала дяде моей мамы, человеку беззаботному, беспорядочному. Он вёл жизнь язычника, и потому бедные создания, которые находились в его распоряжении, держали себя хуже его. Он жил с квартеронкой, безнравственной женщиной и, в минуты гнева, буйной и жестокой до зверства. Его слуги постоянно испытывали или крайнее потворство или крайнюю жёсткость. Вы можете представить себе, в каком положении мы нашли их. Моё сердце обливалось кровью, но Эдвард сказал: "Не унывай, Анна! Постарайся воспользоваться хорошими качествами, которые уцелели в них". Признаюсь, передо мной повторилось то же самое, чему я была свидетельницей на одном водолечебном заведении. Для томных, бледных, полуживых пациентов, которые являлись туда, казалось, достаточно было капли холодной воды, чтоб окончательно убить их; а между тем, в этой влаге была жизненная сила, производившая в организме их благотворную реакцию. Тоже самое, говорю я, было и с моими слугами. Я собрала их и сказала: " Послушайте, все говорят, что вы величайшие воры в мире, что от вас всё нужно запирать. Но я о вас совсем другого мнения. У меня есть расположение думать, что на вас можно положиться. Я говорила знакомым моим, что они ещё не знают, как много скрывается в вас прекрасных качеств; и чтоб доказать им справедливость моих слов, я решилась не запирать ни шкафов, ни дверей, и не следить за вашими поступками. Вы можете таскать мои вещи, если хотите; но, спустя несколько времени, когда увижу, что на вас нельзя положиться, я буду обращаться с вами по-прежнему." Как вы думаете, душа моя, я даже не верила себе, чтобы эта мера так превосходно оправдала мои ожидания. Надо вам сказать, что африканское племя более, чем всякое другое, умеет дорожить доверием; более других любит поддержать о себе хорошее мнение. После маленькой речи, которую сказала я, в доме нашем всё изменилось; бедные создания, сделав открытие, что им доверяют, всеми силами старались удержать за собой это доверие. Старые следили за малыми; так, что я почти ни о чем не заботилась. Одно только ребятишки беспокоили меня, забираясь в чуланы и воруя пирожные, несмотря на строгие наставления со стороны матерей. Чтоб искоренить и этот порок, я собрала негров во второй раз и сказала, что поведение их оправдало мои предположения: что я убеждена в их честности, и что мои знакомые не могут надивиться, слушая мои похвальные отзывы; в заключение всего, я поставила им на вид, что одни только ребятишки от времени до времени воруют у меня пирожные. " Знайте же, -- сказала я, -- я не против вашего желания иметь что-нибудь из моего дома. Если кто-нибудь из вас хочет получить кусок пирога, то я весьма охотно доставлю это удовольствие; мне неприятно только, зачем, воруя лакомства, портят кушанье в моих чуланах. С этого дня я буду выставлять целое блюдо пирожного; кто хочет лакомиться, тому стоит только прийти и взять, что ему нравится." И что же? Блюдо с пирожным стояло и сохло. Вы не поверите, а между тем, я должна вам сказать, что до этого блюда никто не дотронулся.
-- Я бы не поверила, -- сказала Нина, -- если б здесь был наш Томтит. Как хотите, а этого нельзя ожидать даже от детей белых.
-- Ах, душа моя, -- для белых детей не в диковинку, если о них отзываются с хорошей стороны. Для детей же негров это в своём роде удовольствие, которое, по своей новизне, становится ещё более привлекательным.
-- Это так, -- сказала Нина. -- Я вполне сознаю справедливость ваших слов. Со мной, я знаю, было бы тоже самое. Доверие много значит. Я становлюсь рабой того, кто доверяет мне.
-- Несмотря на то, -- сказала Анна, -- многие из моих знакомых этому не верят. Они видят успехи в преобразовании моих людей и приписывают их или магической силе, или особенному искусству, которым я обладаю.
-- Действительно, это так, -- сказала Нина. -- Подобные вещи могут совершаться только с помощью волшебного жезла, и притом в руках такой благоразумной, великодушной и любящей женщины, как вы, Анна. Скажите, успели ли вы распространить свою систему по всей плантации?
-- С рабочими неграми труднее было справиться, хотя наклонности в них были те же самые. Эдвард употребил все свои усилия, чтоб пробудить в них самоуважение. Я посоветовала ему, чтобы до построения хижин образовать между неграми необходимые привычки, тем более, что они не умели ещё оценивать чистоту и порядок. "Разумеется, не умеют, -- отвечал Эдвард, -- но мы должны постепенно приучить их к тому",-- и вслед за этим отдал приказание выстроить ряд хорошеньких домиков, которые вы видели. Он устроил огромную купальню, но сначала не прибегал к строгим мерам, чтоб её непременно посещали в определённые промежутки времени. Те, которые начали первыми, были поощрены, а вскоре все негры последовали их примеру, видя в этом верное средство войти в милость господ. Конечно, много требовалось времени, чтоб приучить их к всегдашнему порядку и чистоте, даже и после первого желания, которое пробудилось в них; впрочем, надобно и то сказать: легче полюбить чистоту и порядок, чем усвоить уменье их поддерживать. Во всяком случае, дело преобразования подвигалось вперёд довольно успешно. Нередко какое-нибудь распоряжение Эдварда служило поводом ко многим смешным сценам. Он учредил между ними род суда; постановил известные правила для сохранения порядка и благоустройства на плантации: в случае обид или преступлений виновный судился судьями из среды своих собратьев. Мистер Смит, наш агент, говорит, что во время судебных собраний, весьма часто сопровождаемых уморительными сценами, судьи обнаруживали проницательность и здравый смысл, а вместе с тем и наклонность к жестокости. Удивляться тут нечему; жестокое обхождение с этими несчастными созданиями обратило их в людей грубых и суровых. Уверяю, вас Нина, я никогда так не благоговела пред премудростью Бога, которая столь очевидна в законах, дарованных израильтянам во время их странствования в пустыне, как благоговею теперь, когда взяла на себя труд вывести из варварства толпу невольников. Я рассказываю вам только лучшую сторону истории. Я не хочу пересчитывать тысячи затруднений и испытаний, которые встречали мы на каждом шагу. Иногда я совершенно теряла и силы, и надежду. Мне часто приходит на мысль, что миссионеры принесут гораздо больше пользы, если станут действовать подобным образом.
-- А как говорят об этом ваши соседи? -- спросила Нина.
-- Ничего; -- сказала Анна. -- Все они люди добрые, благовоспитанные, с которыми мы ведём знакомство; а такие люди, без сомнения, никогда не подумают вмешаться в чужие дела или выразить слишком открыто своё неудовольствие. Но всё же я заметила, что они смотрели на нас недоверчиво. Я заметила это из слов, которые, от времени до времени, долетали до нашего слуха. Этот род преобразования удобопонятен не всем, потому собственно, что в нём бросается в глаза существенная выгода. Доходы с плантации едва покрывают расходы на неё; но Эдвард считает это делом второстепенным. Главнейший повод к возбуждению ропота заключается в том обстоятельстве, что мы учим негров грамоте. Нанимать учителя, я полагаю, послужило бы явным желанием с нашей стороны действовать наперекор другим плантаторам, и потому детей я ежедневно, по два часа, учу сама. Мистер Смит занимается с взрослыми, которые желают учиться. Каждый негр, окончив работу, имеет полное право располагать двумя-тремя часами, по своему произволу; большая часть из них посвящают это время ученью. Некоторые из мужчин женщин уже прекрасно читают, а Клэйтон постоянно присылает им книги. В этом-то и заключается причина неудовольствия со стороны соседей. Хотя распространение грамотности между неграми и воспрещается законом, но мы решились отступить от него, разумеется, до известной степени. На наших слуг со всех сторон являются с жалобами, что они не имеют покорного, раболепного вида, которым обыкновенно отличаются невольники; а напротив того -- смотрят, говорит и действуют, как люди, сознающие в себе достоинство. Правда, иногда я думаю, что они могут наделать нам много хлопот, но утешаю себя тем, что всё это делается к лучшему.
-- Чем же всё это кончится, по мнению мистера Клэйтона? -- спросила Нина.
-- Мне кажется, Эдвард держится той идеи, что со временем все негры могут освободиться, как это сделано с невольниками в Англии. Откровенно сказать, для меня это кажется делом несбыточным; но Эдвард уверяет, что стоит только подать добрый пример, и многие ему последуют. Эдвард воображает, что все его соседи одного с ним направления; но в этом я сильно сомневаюсь. Число людей, которые решатся последовать таким бескорыстным побуждениям, по моему расчёту, весьма ограниченно. Но кто там едет? Наверное, мой неизменный поклонник, мистер Бредшо! При этих словах, у подъезда, выходившего на лицевой фасад, остановился джентльмен средних лет. Он слез с коня, передал его слуге, и, поднявшись на балкон, предложил Анне букет из разноцветных роз, который во всю дорогу держал в руке.
-- Позвольте представать вам первые цветы из сада, который я развёл в Разделе.
-- Какая прелесть! -- сказала Анна, принимая букет. -- Позвольте и мне в свою очередь представать вас мисс Гордон. -- Мисс Гордон, ваш покорнейший слуга, сказал мистер Брэдшо, почтительно кланяясь.
-- Вы подъехали вовремя, -- сказала Анна. -- Я уверена, что вы ещё не завтракали; не угодно ли присесть и что-нибудь скушать?
-- Благодарю вас, мисс Анна, предложение слишком соблазнительно, чтоб не принять его.
И мистер Бредшо сделался третьим и любезным членом компании за маленьким столиком.
-- Ну что, мисс Анна, есть ли успехи в ваших предприятиях? Вознаграждаются ли хотя сколько-нибудь ваши благодеяния и попечения? Не изнуряют ли вас хлопоты?
-- Нисколько, мистер Бредшо; разве вы замечаете во мне перемену?
-- О, нет! Я говорю это потому, что нас всех изумляет ваша энергия. Проницательный взор Нины заметил в мистере Бредшо озабоченный вид человека, которому сделано какое-то важное поручение, и который неожиданно, в присутствии третьего, незнакомого, лица, находит себя поставленным в стеснительное положение. Поэтому, после завтрака, воскликнув, что забыла в своей комнате тамбурную иглу и не позволив Анне послать за ней служанку, Нина удалилась. Мистер Бредшо был домашний человек в семействе Клэйтона и находился с мисс Анной в таких дружественных отношениях, которые представляли ему полную свободу говорить с ней свободно. Лишь только дверь гостиной затворилась за Ниной, как мистер Бредшо придвинул стул Анне, сел на него с очевидным намерением начать серьёзный и откровенный разговор.
-- Мисс Клэйтон! -- сказал он, -- надеюсь, что наша продолжительная дружба даёт мне право говорят с вами о предметах, которые главнейшем образом касаются вас. На днях я обедал у полковника Грандона в кругу его близких знакомых. Там были Говарды, Эллиоты, Гоулэнды и другие, которых вы знаете. Между прочим, в общем разговоре коснулись и вашего брата. Все отзывались о нём с величайшим уважением; хвалили образ его действий, но вместе с тем утверждали, что он идёт по весьма опасной дороге.
-- Опасной! -- воскликнула Анна, несколько изумлённая.
-- Да, действительно опасной; я убеждён в этом сам, хотя и не так сильно, как другие.
-- Неужели? -- сказала Анна, -- где же эта опасность? Пожалуйста, укажите на неё!
-- Милая мисс Анна, она заключается в ваших преобразованиях. Сделайте одолжение, поймите меня! Действия ваши сами по себе превосходны, удивительны, начала их очаровательны; но они опасны, в высшей степени опасны.
Торжественный, таинственный тон, которым произнесены были последние слова, заставил Анну рассмеяться; но увидев за лице своего доброго друга выражение искреннего участия, она приняла серьёзный вид и сказала.
-- Пожалуйста, мистер Бредшо, объяснитесь. Я не понимаю вас.
-- Да, мисс Анна, именно в этом заключается опасность. Мы ценим высоко вашу гуманность, ваше самоотвержение и вашу величайшую снисходительность к неграм. Все соглашаются, что это превосходно. Вы служите для всех нас примером. Но знаете ли вы, -- продолжал мистер Бредшо, понизив голос, -- какое опасное орудие даёте вы в руки негров, решившись научить их читать и писать? Образование распространится на другие плантации, и распространится весьма быстро. Последствия от этого могут быть ужасны. Сколько уже было примеров, что негры, получившие некоторое образование, становилось людьми весьма опасными.
-- Не знаю, какую вы видите опасность, если наши негры получат скромное, приличное их быту, образование? -- спросила Анна.
-- Как? -- сказал мистер Бредшо, ещё более понизив голос. -- Помилуйте, мисс Анна. Да вы предоставили им самые легкие средства к заговорам и возмущениям! Я расскажу вам анекдот об одном человеке. Он сделал механическую ногу так искусно, что когда подвязал её, то не мог остановить её движения: эта нога, так сказать, уходила его до смерти! Она увлекала его на гору, стремглав заставляла спускаться с горы, так что несчастный упал от изнеможения, и тогда нога повлекла за собою его тело. Говорят, и по сие время она рыскает по белому свету с его скелетом.
И добродушному мистеру Бредшо идея эта до такой степени показалась смешною, что он откинулся к спинке кресла, захохотал от чистого сердца, и батистовым платком отёр пот, выступивший на лицо.
-- Действительно, мистер Бредшо, это пресмешной анекдот, но я не вижу в нём аналогии, -- сказала Анна.
-- Не видите? Извольте я вам разъясню. Вы начинаете учить негров; выучившись читать и писать, негры откроют глаза, станут смотреть на все стороны и мыслить по-своему; образовав свои понятия, они не захотят обращать внимания на ваши; они будут всем недовольны, как бы хорошо с ними ни обходились. Мы, жители Южной Каролины, испытали это на деле. Как вам угодно, а мы смотрим на подобное преобразование не иначе, как с ужасом. Я вам скажу, что все главные лица в известном вам заговоре, были люди, которые умели читать и писать, и с которыми обходились как нельзя лучше во всех отношениях. Этот факт можно назвать самым печальным, самым тёмным оттенком в человеческой натуре. Он доказывает, что на негров ни под каким видом нельзя полагаться. Чтоб жить с ними в ладу, по моему мнению, нужно сделать их счастливыми, то есть, доставить им возможность пить и есть в изобилии, доставить им необходимую одежду, не лишать их некоторых любимых ими удовольствий, и не обременять работой. Мне кажется, лучше этой инструкции не может и быть. Позвольте, -- сказал мистер Бредшо, заметив, что Анна хочет прервать его, -- религиозное воспитание -- совсем иное дело. Изучение гимнов и изречений священного Писания всего более соответствует исключительности их положения; оно не может иметь опасных последствий. Надеюсь, вы извините меня, мисс Анна, если я скажу, что джентльмены думают об этом предмете чрезвычайно серьёзно; они полагают, что ваш пример будет иметь весьма дурное влияние на их собственных негров. Ведь вам известно, что в здешних краях всё, и дурное и хорошее, быстро сообщается от одной плантации к другой. Один из приятелей полковника говорил, что у него есть чрезвычайно смышлёный негр, недавно женившийся на негритянке с вашей плантации, и что на днях он увидел его лежащим под деревом, с азбукой в руке. Если бы он увидел у этого человека вместо азбуки винтовку, говорил этот джентльмен, то нисколько бы этому не удивился. Этот негр принадлежал к числу тех предприимчивых, решительных людей, которые, зная грамоте, в состоянии наделать и Бог знает что! Джентльмен взял азбуку и сказал, что если ещё раз увидит его за подобным занятием, то примерным образом накажет. Вы спросите, что же из этого следует? А вот что! Негр начал хмуриться, выражать свою злобу, и его нужно было продать. Вот к чему ведут подобные вещи.
-- В таком случае, -- сказала Анна, с некоторым замешательством, -- я строго воспрещу моим неграм передавать азбуки в другие руки, а тем более на чужие плантации.
-- О, мисс Анна! Это -- вещь невозможная. Вы ещё не знаете стремления в человеческой натуре ко всему запрещённому. А ещё невозможнее подавить в человеке любовь к познанию. Такой опыт вам не удастся. Это всё равно, что огонь. Ему стоит только разгореться, и он обхватит все плантации: поверьте, мисс Анна, для нас это дело жизни и смерти. Вы улыбаетесь; но я говорю вам истину.
-- Очень жаль, мистер Бредшо, что я возбуждаю опасения в наших соседях, но...
-- Ещё одно слово, мисс Анна, и я кончу этот неприятный разговор. Позвольте мне напомнить вам, что учить негров грамоте считается у нас преступлением, за которое законом назначено строгое наказание.
-- В этом отношении я держусь того мнения, -- отвечала Анна, -- что такие варварские законы в образованном обществе, как наше, должны оставаться мёртвыми письменами, и что лучшая дань, которую я могу принести на пользу общую, должна заключаться в практическом от них отступлении.
-- О нет, мисс Анна! Допустить это невозможно ни под каким видом! Вы только посмотрите на нас, жителей Южной Каролины. У нас три негра приходится на одного белого. Скажите, хорошо ли будет, если предоставить им выгоды воспитания и с тем вместе возможность принимать участие в делах общественных? Вы видите сразу, что из этого ничего не может быть хорошего. Разумеется, благовоспитанные люди ни за что не согласятся вмешиваться в чужие дела; если б вы ещё учили грамоте некоторых своих фаворитов, и то тайным образом, как это делают многие, тогда бы ещё ничего; но учить целую общину и учреждать для них школы... Посмотрите, мисс Анна, что всё это кончится большими неприятностями.
-- Ну да, конечно, -- сказала Анна, вставая и слегка покраснев, -- меня посадят, вероятно, в исправительный дом за преступление, сущность которого будет состоять в моём желании научить детей грамоте! Послушайте, мистер Бредшо, кажется, пора бы изменить такие постановления. И не есть ли это единственное средство, с помощью которого отменялись многие законы? Общество переживает их, народ теряет к ним уважение, и они падают сами собою, как увядшие лепестки на некоторых из моих цветов. Не угодно ли вам прогуляться со мной в школу. Мне время идти на урок, -- сказала Анна, начиная спускаться с балкона, -- не посмотрев на предмет, вы не можете, мой добрый друг, судить о нём непогрешимо. Впрочем, подождите секунду: я возьму с собой и мисс Гордон.
Сказав это, Анна удалилась в тенистую комнату и через несколько минут, вместе с Ниной, появилась на балконе. Они направились вправо от дома, к группе чистеньких домиков, при каждом из которых находился небольшой огород и, перед лицевым фасадом, несколько цветочных куртин. В роще магнолий, окружавшей строение почти со всех сторон, они очутились перед небольшим зданием, имевшим вид греческого храма, колонны которого увиты были жасмином.
-- Скажите, пожалуйста, что это за здание -- такое прекрасное, -- спросил мистер Бредшо.
-- Это моя школа, -- отвечала Анна.
Мистер Бредшо из удивления хотел было сделать протяжный свисток, но удержался; -- впрочем изумление довольно ясно выражалось на его лице. Анна заметила это и засмеялась.
-- Школа, устроенная мною, должна иметь изящную наружность, -- сказала она. -- Я хочу внушить моим детям понятия о вкусе и сознание своего достоинства. Я хочу, чтоб мысль об учении была нераздельна с идеей об изящном и прекрасном.
Все трое поднялись по ступенькам и вошли в обширную комнату, окружённую с трёх сторон чёрными классными столами. Пол был покрыт белыми циновками; на стенах висели прекрасные, с большим вкусом иллюминированные, французские литографии. На более видных местах висели картоны, на которых крупными буквами написаны были избранные места из священного Писания. Анна подошла к дверям и позвонила в колокол. Минут через десять на ступеньках, ведущих в здание, послышался стук бесчисленного множества маленьких ног, и вслед затем в комнату вошла огромная толпа детей всех возрастов,-- от четырёх и до пятнадцати лет, -- от совершенно чёрных с курчавыми волосами, до роскошного смуглого цвета квартеронок, с томными, хотя и светлыми глазами и волнистыми кудрями. Все были одеты одинаково, в чистенькие платья из материи синего цвета; на всех были белые чепчики и белые передники. Они дружно пели одну из унылых мелодий, которые характеризуют музыку негров и подвигаясь вперёд под такт пения, занимали места, распределённые по их летам и росту. Лишь только всё успокоилось, Анна после непродолжительной паузы, хлопнула в ладоши, и все дети запели утренний гимн, так согласно и с таким одушевлением, что мистер Бредшо, отдавшись вполне влечению чувств, стоял и слушал со слезами на глазах. Анна кивнула Нине головой и бросила на Бредшо взгляд, исполненный самодовольствия. С окончанием гимна начались классные занятия. Анна внимательно следила за ходом учения. Сцена эта до такой степени поразила Нину своей новизной, что она не могла не выразить своего восторга. Присутствие незнакомых лиц воодушевляли учащихся. Друг перед другом они старались заслужить похвалу и доставить своей госпоже удовольствие. Анна показала мистеру Бредшо образцы чистописания, черчения карт и даже копии с несложных литографий. Мистер Бредшо изумлялся более и более.
-- Клянусь честью, -- сказал он, -- это удивительно! Мисс Анна, вы настоящая волшебница. Я боюсь за вас! Вы подвергаете себя опасности погибнуть на костре, как чародейка!
-- О, мистер Бредшо! Очень, очень немногие знают, сколько прекрасного скрывается в этом пренебрегаемом племени! С энтузиазмом сказала Анна. На обратном пути мистер Бредшо отстал от спутниц своих на несколько шагов. Его лицо было задумчиво и даже печально.
-- Мистер Бредшо, -- сказала Анна, оглянувшись назад: о чём вы задумались?
-- Да, мисс Анна, только теперь я постигаю цель ваших действий. В ваших глазах я вижу торжество. Но несмотря на то, после сцены, которой я был свидетелем мысль о дарованиях ваших учениц наводит на меня уныние. К чему поведёт их такое образование? Какую пользу им доставит оно? Никакой, я полагаю; -- кроме только того, что оно заставит их возненавидеть своё состояние, сделает их недовольными и несчастными.
-- По моему мнению, -- отвечала Анна, -- нет в мире такого состояния, в котором бы следовало подавлять душевные способности. Если эти способности начинают расти и развиваться, то им нужно дать простор и свободу; -- нужно стараться устранять всё, что может служить для них препятствием.
-- Но, это ужасно возвышенная идея, мисс Анна!
-- И пусть она возвышается. Я ни о чём не забочусь, ничего не боюсь.
-- Мисс Анна! Ведь, я знаю, этим вы не ограничитесь, -- сказал мистер Бредшо. -- Научив их читать букву А, вы захотите, чтоб они знали и букву Б.
-- Разумеется, -- сказала Анна, -- когда наступит время научить их букве Б, я буду готова к тому. Согласитесь, мистер Бредшо, ведь опасно развести пары и не пустить в ход паровую машину; когда пары поднимутся до известной высоты, я не стану удерживать машину: пусть она идёт, повинуясь их силе.
-- Всё это прекрасно, мисс Анна; только другие совсем не так думают. Дело в том, что мы не всё ещё готовы пустить в ход наши машины. Негры с совершением вашего подвига потребуют от вас свободы, и вы говорите, что готовы даровать её, но заметьте, что огонь на вашей плантации разведёт пары и на наших, и мы поставлены будем в необходимым открыть предохранительные клапаны.
-- Не правда ли? Что касается до меня, то я очарован вашей школой; и всё-таки не могу удержаться от вопроса, к чему поведёт всё это?
-- Благодарю вас, мистер Бредшо, -- сказала Анна, -- за вашу откровенность, за ваше расположение и чистосердечие, но всё же я не перестану поддерживать добрые и благородные чувства вашего штата, отзываясь неведением его недостойных и бесчеловечных законов. Вместе с тем, я постараюсь быть осторожнее относительно образа моих действий; если мне суждено попасть за это в исправительное заведение, я надеюсь, мистер Бредшо, вы навестите меня.
-- Мисс Анна, прошу у вас тысячи извинений за мой давнишний неуместный намёк.
-- За это я имею право наложить на вас штраф: вы должны остаться здесь и провести с нами целый день; я покажу вам сад, наполненный одними розами и посоветуюсь с вами на счёт ухода за шток-розами. Мне страшно хочется замешать вас в преступление, которое отзывается государственной изменой. Впрочем, посетив мою школу, вы уже становитесь моим сообщником.
-- Благодарю вас, мисс Анна; я вменял бы себе в особенную честь быть вашим руководителем во всякой измене, которой вы положите начало. Но, к несчастью, на этот раз я не могу воспользоваться вашим предложением! Я дал слово четырём таким же жалким холостякам, как и я, обедать вместе, и потому должен уехать отсюда до наступления полуденного зноя.
-- Вот и он уехал, этот добрейший человек в мире! -- сказала Анна.
-- Знаете ли, -- сказала Нина, не удерживаясь от смеха, -- я думала, мистер Бредшо несчастное, влюблённое до безумия создание, примчавшееся сюда собственно за тем, чтоб объясниться в любви и сделать вам предложение; потому-то я, как добренькая девочка, и убежала отсюда, чтоб не стеснять ни его, ни вас.
-- Дитя, дитя! -- сказала Анна, -- в этом отношении вы слишком недальновидны. Несколько времени тому назад, мистер Бредшо и я были неравнодушны друг к другу; но теперь он ни более, ни менее, как один из наших добрых и милых друзей.
-- Скажите мне, Анна, почему вы ни в кого не влюблены? -- спросила Нина.
-- И сама не знаю, почему, -- отвечала Анна, -- знаю только, что до сих пор я не могла решиться на этот подвиг. Мужчины прекрасны, когда намерены влюбиться; но, влюбившись, они делаются несносными. Влюблённые львы, как вам известно, весьма непривлекательны. Я не могу выйти ни за папу, ни за Эдварда; а они забаловали меня до такой степени, что другой кто-нибудь мне не может понравиться. Я счастлива, и вовсе не нуждаюсь в обожателях. Да и то сказать, -- разве женщина не может быть довольна своей участью? Оставим это, Нина; поговорим лучше о чём-нибудь другом. Мне неприятно, что наши дела начинают производить в соседях неудовольствие и опасения.
-- На вашем месте, я бы продолжала действовать по-прежнему; -- сказала Нина, -- я заметила, что люди всеми силами стараются положить преграды тому лицу, которое решается за какое-нибудь необычайное предприятие; и когда убедятся, что усилия их ни к чему не ведут, они бросают всё и пристают к тому же предприятию; вы, по моему мнению, находитесь именно в таком положении.
-- Я боюсь, что им придётся сделать эту попытку в непродолжительном времени, -- сказала Анна. -- Но... кажется, это едет Дульцимер и везёт мне письмо. Полагаю, дитя моё, вы не похвалите меня, заметив, что я точно так же нетерпеливо жду почты, как и вы.
В это время Дульцимер подъехал к балкону и передал Анне мешок, назначенный для писем.
-- Дульцимер! Какое странное имя! -- сказала Нина. -- Какая у него забавная и вместе с тем умная физиономия! Она напоминает собой ворону!
-- О, Дульцимер не подчинён нашему управлению, -- сказала Анна, -- у наших предшественников он разыгрывал роль привилегированного шута. В настоящее время он умеет только петь да плясать, и потому Эдвард, предоставляющий полную свободу каждому негру, назначает ему тот лёгкий труд, который более всего соответствует его празднолюбию. Это письмо к вам, -- продолжала она, бросив письмо на колени Нины, и в тоже время срывая печать с другого письма, адресованного на её имя. -- Ну да! Я так и думала! У Эдварда есть дело, по которому он должен находиться в здешних частях нашего штата. Не правда ли, как много удобств соединено со званием адвоката? Его надо ждать сегодня к вечеру. Значит, у нас начнутся празднества! Ах Дульцимер, да ты ещё здесь? Я думала, что ты уже уехал! -- сказала она, оторвав взоры от письма и заметив, что Дульцимер всё ещё стоял в тени тюльпанов, возле балкона.
-- Извините, мисс Анна, я хотел узнать, неужели мистер Клэйтон и в самом деле приедет сюда?
-- Да, Дульцимер, поезжай же и объяви другим эту новость; я знаю, ты только этого и ждёшь.
И Дульцимер, не ожидая повторения, в несколько секунд скрылся из виду.
-- Я готова держать пари, -- сказала Анна, -- этот человек приготовит для сегодняшнего вечера что-нибудь необыкновенное.
-- Что же именно? -- спросила Нина.
-- Ведь он у нас трубадур и, вероятно, в эту минуту сочиняет какую-нибудь оду. Посмотрите, у нас сегодня будет нечто вроде оперы.