Что чувствуетъ живая собственность при переходѣ къ другому владѣльцу.
Мистеръ и миссисъ Шельби удалились на ночь въ свою спальню. Онъ сидѣлъ растянувшись въ большомъ креслѣ и просматривалъ письма, которыя пришли съ вечерней почтой; она стояла передъ зеркаломъ и расчесывала локоны и завитки сложной прически, которую ей устроила Элиза; замѣтивъ блѣдность а неестественный блескъ въ глазахъ горничной, она рѣшила обойтись безъ ея услугъ въ этотъ вечеръ и велѣла ей лечь въ постель. Возня съ волосами напоминала ей утренній разговоръ съ Элизой, и, обращаясь къ мужу, она небрежно спросила его:
-- Кстати, Артуръ, кто былъ непріятный человѣкъ, котораго ты затащилъ сегодня къ намъ обѣдать?
-- Его фамилія Гэлей,-- сказалъ Шельби, безпокойно поворачиваясь въ креслѣ и не отрывая глазъ отъ письма.
-- Гэлей? Кто же онъ такой? Зачѣмъ онъ пріѣзжалъ?
-- У меня были съ нимъ кое какія дѣла, когда я ѣздилъ въ послѣдній разъ въ Натчезъ.
-- И на этомъ основаніи онъ считаетъ себя нашимъ знакомымъ и является къ намъ обѣдать?
-- Нѣтъ, я самъ его пригласилъ, мнѣ надо было покончить съ нимъ кое какіе счеты.
-- Онъ негроторговецъ?-- спросила миссисъ Шельби замѣтивъ, что мужъ какъ будто смущенъ.
-- Почему это тебѣ показалось, моя дорогая?
-- Ни почему, но сегодня днемъ Элиза пришла ко мнѣ встревоженная, со слезами, и увѣряла будто ты ведешь переговоры съ негроторговцемъ, и онъ предлагаетъ тебѣ купить ея мальчика,-- чудачка, право!
-- Гмъ! Она слышала?-- проговорилъ мистеръ Шельби, возвращаясь къ своимъ бумагамъ. Нѣсколько секундъ онъ былъ повидимому совершенно поглощенъ ими, хотя не замѣчалъ, что держитъ письмо вверхъ ногами.
-- Все равно, она узнаетъ, говорилъ онъ самъ себѣ, лучше ужъ теперь, чѣмъ послѣ.
-- Я сказала Элизѣ,-- проговорила миссисъ Шельби, продолжая расчесывать волосы,-- что она просто глупа со своими страхами, что ты не ведешь никакихъ дѣлъ съ негроторговцами. Я вѣдь очень хорошо знаю, что ты никогда не станешь продавать нашихъ людей, особенно такого рода господину.
-- Да, Эмилія,-- сказалъ ея мужъ,-- я всегда это чувствовалъ и говорилъ. Но дѣла мои теперь такъ запутались, что мнѣ безъ этого не обойтись. Придется продать кого нибудь изъ невольниковъ.
-- Этому человѣку? Не можетъ быть! Мистеръ Шельби, вы шутите!
-- Къ сожалѣнію, нѣтъ,-- отвѣчалъ мистеръ Шельби.-- Я согласился продать Тома.
-- Какъ! нашего Тома? нашего добраго, преданнаго Тома, который вѣрой и правдой служилъ тебѣ съ самаго дѣтства! О, мистеръ Шельби! А вѣдь вы обѣщали мнѣ отпустить его на волю, мы съ вами сто разъ говорили съ нимъ объ этомъ. Послѣ этого я всему могу повѣрить! Даже тому, что вы продали маленькаго Гарри, единственнаго ребенка Элизы!-- сказала миссисъ Шельби и въ голосѣ ея слышалось негодованіе смѣшанное съ грустью.
-- Ну, ужь если ты хочешь знать, такъ и это вѣрно. Я согласился продать обоихъ ихъ, и Тома, и Гарри; и я не знаю, почему ты меня считаешь какимъ-то чудовищемъ, когда я сдѣлалъ то, что всѣ дѣлаютъ каждый день.
-- Но почему же ты выбралъ именно этихъ?-- спросила миссисъ Шельби.-- Если тебѣ необходимо кого нибудь продать зачѣмъ же. продавать ихъ, а не кого нибудь другого?
-- Потому что за нихъ даютъ дороже, чѣмъ за другихъ, очень просто. Я могъ бы продать Элизу, если хочешь, за нее торговецъ предлагалъ мнѣ еще дороже,-- отвѣчалъ мистеръ Шельби.
-- Негодяй!-- горячо вскричала миссисъ Шельби.
-- Я не сталъ и слушать его, я зналъ, что это огорчитъ тебя, будь же снисходительнѣе ко мнѣ.
-- Другъ мой,-- сказала миссисъ Шельби, овладѣвъ собой, прости меня, я погорячилась. Я была поражена, я никакъ не ожидала этого; но позволь мнѣ сказать нѣсколько словъ въ защиту этихъ несчастныхъ. Томъ благородный, преданный человѣкъ, хотя онъ и черный. Я увѣрена, Шельби, что въ случаѣ надобности онъ отдалъ бы жизнь за тебя.
-- Я самъ все это отлично знаю. Но что же мнѣ дѣлать? Я не могу иначе выпутаться.
-- Отчего же лучше не пожертвовать деньгами? Я готова ради этого сократить свои расходы. О, Шельби, я старалась, какъ христіанка, всѣми силами старалась исполнить свою обязанность относительно этихъ бѣдныхъ, простодушныхъ, подвластныхъ намъ созданій. Я цѣлые годы заботилась о нихъ, учила ихъ, наблюдала за ними, узнавала ихъ мелкія горести и радости. Какъ же я буду смотрѣть имъ въ глаза, если мы, ради жалкой денежной выгоды, продадимъ такого вѣрнаго, славнаго, такого довѣрчиваго слугу, какъ бѣдный Томъ, и сразу отнимемъ у него все, что мы научили его любить и цѣнить? Я объясняла имъ, что такое семейныя обязанности, взаимныя обязанности родителей и дѣтей, мужей и женъ; а теперь я должна откровенно сознаться, что для насъ не существуетъ ни родственныхъ связей, ни обязанностей, ничего святого, коль скоро дѣло идетъ о деньгахъ? Я часто говорила съ Элизой объ ея мальчикѣ, я объясняла ей, что, какъ мать -- христіанка, она обязана заботиться о немъ, молиться за него, и воспитать изъ него христіанина; а теперь, что я ей скажу, если ты разлучишь его съ нею, продать его тѣло и душу невѣрующему, безнравственному человѣку, только ради того, чтобы сохранить небольшую сумму денегъ? Я говорила ей, что одна человѣческая душа стоитъ дороже, чѣмъ всѣ деньги на свѣтѣ; а какъ же она будетъ мнѣ вѣрить, когда увидитъ, что мы продаемъ ея ребенка?. Продаемъ его, быть можетъ, на вѣрную гибель и тѣла, и души!
-- Мнѣ очень жаль, Эмили, что ты такъ относишься къ этому, очень жаль, -- сказалъ мистеръ Шельби -- и я уважаю твои чувства, хотя не могу вполнѣ раздѣлять ихъ; но, повторяю тебѣ самымъ рѣшительнымъ образомъ, теперь уже ничего нельзя перемѣнить, я не могу иначе устроить своихъ дѣлъ. Я не хотѣлъ говорить тебѣ, Эмилія, но у меня нѣтъ другого исхода, какъ продать этихъ двухъ, или продать все. Понимаешь? Или эти двое уйдутъ, или всѣ. Моя закладная попала въ руки Гэлея и, если я не расплачусь съ нимъ теперь же, онъ все заберетъ. Я копилъ, собиралъ по крохамъ, занималъ, гдѣ могъ, чуть не просилъ Христа ради, но для покрытія долга не хватало именно той суммы, какую онъ давалъ за этихъ двухъ, и мнѣ пришлось отдать ихъ -- Гэлею понравился мальчикъ; онъ соглашался покончить дѣло только съ этимъ условіемъ, не иначе. Тебя такъ пугаетъ, что я ихъ продалъ, развѣ лучше было бы, если бы я продалъ всѣхъ?
Миссисъ Шельби стояла, какъ ошеломленная. Потомъ повернувшись къ своему туалету, она закрыла лицо руками и тихо застонала.
-- Проклятіе Божіе лежитъ на рабствѣ! Гадкое, гадкое проклятое учрежденіе! Проклятіе для господина, проклятіе и для раба! Я была безумна, когда воображала, что изъ такого страшнаго зла можно сдѣлать что нибудь хорошее! Это грѣхъ владѣть хоть однимъ невольникомъ при нашихъ законахъ. Я всегда это думала, когда была дѣвочкой, а особенно съ тѣхъ поръ, какъ присоединилась къ церкви, но я думала, что заботливостью, добротою, ученьемъ я сдѣлаю своихъ невольниковъ болѣе счастливыми, чѣмъ свободные люди. Какая я была глупая!
-- Полно, жена, ты, кажется становишься настоящей аболиціонистской!
-- Аболиціонистской! Пусть бы они узнали о невольничествѣ все, что я знаю, тогда бы они могли говорить! Имъ нечему учить насъ. Ты знаешь, я никогда не считала, что рабство справедливо, никогда не хотѣла владѣть рабами.
-- Ну, въ этомъ отношеніи ты расходишься со многими умными и благочестивыми людьми,-- сказалъ мистеръ Шельби.-- Помнишь, какую проповѣдь сказалъ мистеръ Б. въ прошлое воскресенье?
-- Я не хочу слушать такихъ проповѣдей! Я не хочу чтобы мистеръ Б. еще разъ говорилъ въ нашей церкви. Священники не могутъ уничтожить зла, не могутъ устранить неправду, какъ и мы не можемъ,-- но защищать ихъ!-- Это прямо безсмысленно. Да ты, кажется, и самъ былъ не очень доволенъ этою проповѣдью?
-- Да, сказалъ мистеръ Шельби, надо признаться, что наши священники иногда заходятъ дальше насъ, бѣдныхъ грѣшниковъ. Мы свѣтскіе люди, часто принуждены на многое закрывать глаза и привыкаемъ къ разнымъ несправедливостямъ. Но намъ совсѣмъ не нравится, когда женщины или священники судятъ о вещахъ такъ грубо и прямолинейно, когда они отстаютъ отъ насъ въ скромности или нравственности, что правда, то правда. Ну а теперь, моя дорогая, надѣюсь ты поняла необходимость этой сдѣлки и убѣдилась, что изъ двухъ золъ я выбралъ меньшее?
-- Да, да!-- торопливо отвѣтила миссисъ Шельби и разсѣянно вертѣла въ рукахъ свои золотые часы.-- У меня нѣтъ никакихъ драгоцѣнныхъ вещей,-- прибавила она задумчиво,-- но не пригодятся ли на что нибудь эти часы? Они очень дорого стоили, когда я ихъ купила. Если бы я могла спасти хоть Элизинаго ребенка, я бы готова пожертвовать всѣмъ, что имѣю.
-- Мнѣ грустно, очень грустно, Эмили, что это такъ огорчаетъ тебя,-- сказалъ мистеръ Шельби,-- но теперь ничего нельзя подѣлать. Дѣло покончено; купчія подписаны и отданы Гэлею; и ты должна радоваться, что не вышло хуже. Этотъ человѣкъ имѣлъ возможность раззорить насъ, а теперь мы отъ него избавились. Если бы ты его знала, какъ я знаю, ты поняла бы, что мы спаслись отъ большой бѣлы.
-- Онъ, значитъ, очень жестокій?
-- Жестокій, нѣтъ, нельзя сказать, скорѣе твердый. Это человѣкъ, который живетъ только ради торговли и наживы; холодный, непреклонный, ни передъ чѣмъ не останавливающійся, какъ смерть. Онъ продалъ бы за хорошія деньги родную мать, при этомъ вовсе не желая ей зла.
-- И этому негодяю принадлежитъ теперь нашъ добрый, вѣрный Томъ и ребенокъ Элизы?
-- Ну, полно же милая, мнѣ это и самому тяжело,-- лучше не думать объ этомъ. Гэлей хочетъ поскорѣе покончить дѣла и завтра же вступить во владѣніе людьми. Я велю осѣдлать себѣ лошадь и уѣду съ ранняго утра. Я положительно не могу видѣть Тома; да и тебѣ совѣтую куда нибудь уѣхать и взять съ собой Элизу. Пусть ребенка увезутъ безъ нея.
-- Нѣтъ, нѣтъ,-- отвѣчала миссисъ Шельби, я ни въ какомъ случаѣ не хочу быть участницей или помощницей въ этомъ жестокомъ дѣлѣ. Я пойду къ бѣдному Тому, помоги ему, Господи, перенести его несчастіе! Пусть они по крайней мѣрѣ видятъ, что госпожа сочувствуетъ имъ и горюетъ вмѣстѣ съ ними! А ужъ объ Элизѣ я не могу и подумать. Господи, прости насъ! Чѣмъ мы согрѣшили, что на насъ обрушилось такое тяжелое горе!
Мистеръ и миссисъ Шельби не подозрѣвали, что разговоръ ихъ подслушанъ.
Рядомъ съ ихъ комнатой былъ большой чуланъ, дверь котораго выходила въ сѣни. Когда миссисъ Шельби отпустила Элизу спать, лихорадочно возбужденное воображеніе молодой женщины подсказало ей спрятаться въ этомъ чуланѣ. Она прильнула ухомъ къ дверной щели и не пропустила ни слова изъ всего разговора.
Когда голоса умолкли, она встала и безшумно вышла изъ чулана. Блѣдная, дрожащая, съ застывшими чертами лица и стиснутыми губами, она совсѣмъ не походила на то кроткое, робкое существо, какимъ была до тѣхъ поръ. Она осторожно пробралась по наружной галлереѣ, остановилась на минуту около комнаты своей госпожи, подняла руки къ небу съ нѣмой мольбой и затѣмъ проскользнула въ свою собственную комнату. Это былъ хорошенькій, уютный уголокъ въ одномъ этажѣ съ комнатой ея госпожи. Вотъ большое свѣтлое окно, около котораго она такъ часто сидѣла, распѣвая, за работой; вотъ полочка съ книгами и разными мелкими вещицами,-- все рождественскіе подарки,-- вотъ шкафъ и комодъ, гдѣ хранится ея незатѣйливый гардеробъ, однимъ словомъ, здѣсь ея домъ, ея собственный уголокъ, въ которомъ ей въ сущности, счастливо жилось до сихъ поръ. Здѣсь на кровати лежалъ ея спящій мальчикъ, длинныя кудри его разсыпались по подушкѣ, розовый ротикъ былъ полуоткрытъ, маленькія, толстенькія ручки разметались по одѣяльцу, веселая улыбка освѣщала все его личико.
-- Бѣдный мальчикъ! мой бѣдный крошка!-- сказала Элиза, тебя продали, но мать спасетъ тебя!
Ни одна слеза не упала на подушку спавшаго. Въ такія минуты у сердца нѣтъ слезъ, оно молча истекаетъ кровью. Она схватила кусокъ бумаги и быстро написала карандашемъ:
-- Миссисъ! дорогая моя миссисъ! Не считайте меня неблагодарной, не думайте дурно обо мнѣ,-- я слышала все, что вы съ бариномъ говорили сегодня вечеромъ. Я хочу постараться спасти моего мальчика! Господь да благословитъ васъ и да наградитъ за всю вашу доброту!
Быстро сложивъ и надписавъ это письмецо, она подошла къ комоду, собрала и связала въ узелокъ платье и бѣлье малютки; узелокъ этотъ она крѣпко обвязала вокругъ своей тальи. И даже въ эту страшную минуту она не забыла сунуть въ узелокъ двѣ -- три его любимыхъ игрушечки, оставивъ ярко раскрашеннаго попугая, чтобы позабавить его, когда онъ проснется. Не скоро удалось разбудить заспавшагося ребенка, но, наконецъ, онъ сѣлъ и принялся играть съ птичкой, пока мать его надѣвала шляпку и платокъ.
-- Куда ты идешь, мама?-- спросилъ онъ, когда она подошла къ кровати съ его маленькимъ пальтецомъ и шапочкой.
Мать нагнулась надъ нимъ и серьезно посмотрѣла ему прямо въ глаза; ребенокъ сразу понялъ, что случилось что-то необыкновенное.
-- Тише, Гарри,-- сказала она,-- не говори такъ громко, а то насъ услышатъ. Приходилъ злой человѣкъ, онъ хочетъ отнять маленькаго Гарри отъ мамы и увезти его далеко, далеко, но мама не дастъ ему, она надѣнетъ своему мальчику пальтецо и шапочку и убѣжитъ съ нимъ такъ, что злой человѣкъ не догонитъ ихъ.
Говоря эти слова, она одѣла ребенка, взяла его на руки, шепнула ему, чтобы онъ сидѣлъ тихонько и, отворивъ дверь своей комнаты, которая вела на веранду, безшумно выскользнула изъ дома.
Ночь была ясная, морозная, звѣздная. Мать плотно закутала ребенка своею шалью, а маленькій Гарри совсѣмъ притихъ и въ смутномъ страхѣ обвивалъ ручками ея шею.
Старый Бруно, большой Ньюфаундлендъ, который спалъ у воротъ, всталъ съ легкимъ ворчаньемъ при ея приближеніи. Она тихонько назвала его по имени и песъ, ея старый любимецъ и товарищъ ея дѣтскихъ игръ, замахалъ хвостомъ, и готовился слѣдовать за ней, хотя, очевидно, не могъ рѣшить въ своей глупой собачьей головѣ, что означаетъ такая странная ночная прогулка. Его, вѣроятно, тревожили мысли о неосторожности и неприличіи такого поступка, такъ какъ онъ часто останавливался, задумчиво поглядывалъ то на продолжавшую днигаться впередъ Элизу, то на домъ, но затѣмъ, точно будто успокоивъ себя размышленіемъ, снова плелся за ней. Черезъ нѣсколько минутъ они подошли къ хижинѣ дяди Тома, и Элиза слегка постучала въ окно.
Митингъ и пѣніе гимновъ у дяди Тома продолжались до поздняго вечера; послѣ того дядя Томъ спѣлъ одинъ нѣсколько пѣсенъ и потому, хотя уже былъ первый часъ ночи, но ни онъ, ни жена его еще не спали.
-- Господи помилуй! Что случилось!-- вскричала тетушка Хлоя, вскакивая съ мѣста и торопливо отдергивая занавѣску.-- Да вѣдь это Лиззи. Одѣнься скорѣй, мужъ. И старый Бруно съ нею. Что бы это значило? Я сейчасъ отворю дверь.
Дверь быстро открылась и свѣтъ сальной свѣчи, которую Томъ поспѣшилъ зажечь, упалъ на взволнованное лицо и мрачные, безумные глаза бѣглянки.
-- Господь съ тобой, Лиззи! На тебя страшно глядѣть! Ты заболѣла или что-нибудь случилось?
-- Я хочу бѣжать, дядя Томъ, тетушка Хлоя, хочу унести своего ребенка. Господинъ продалъ его.
-- Продалъ его!-- повторили оба, въ ужасѣ всплеснувъ руками.
-- Да, продалъ,-- сказала Элиза болѣе твердымъ голосомъ. Я сегодня вечеромъ пробралась въ чуланъ подлѣ комнаты миссисъ и я слышала, какъ господинъ говорилъ ей, что онъ продалъ моего Гарри и тебя также, дядя Томъ, одному торговцу, что онъ уѣдетъ верхомъ завтра рано утромъ, а торговецъ возьметъ васъ обоихъ.
Пока она говорила, Томъ стоялъ съ поднятыми руками и широко раскрытыми глазами; ему казалось, что все это сонъ. Когда, наконецъ, значеніе ея словъ постепенно выяснилось для него, онъ не сѣлъ, а упалъ на свой старый стулъ и опустилъ голову до самыхъ колѣнъ.
-- Боже милосердый! Сжалься надъ нами!-- вскричала тетушка Хлоя.-- Неужели это правда! Что же онъ такое сдѣлалъ, за что господинъ продалъ его?
-- Онъ ничего не сдѣлалъ, это не оттого. Господинъ и самъ не хотѣлъ продавать, а миссисъ,-- сами знаете, какая она добрая,-- я слышала, что она просила и за васъ, и за насъ, а онъ сказалъ, что ничего нельзя сдѣлать, что онъ въ долгу у этого торговца, что тотъ держитъ его въ своихъ рукахъ, и что, если онъ не расчитается съ нимъ, ему придется продать все имѣніе и всѣхъ людей и уѣхать отсюда. Да, я слышала, какъ онъ говорилъ, что другого исхода нѣтъ, надо продать или этихъ двухъ, или всѣхъ, такъ прижимаетъ его этотъ торговецъ. Господинъ говорилъ, что ему очень грустно, а миссисъ, ахъ, какъ жаль, что вы ее не слыхали! Вотъ уже можно сказать настоящая христіанка, настоящій ангелъ Божій. Я дурно дѣлаю, что ухожу отъ нея. Но я не могу. Она сама говорила, что человѣческая душа дороже всего на свѣтѣ; а вѣдь у моего мальчика есть душа, и если я дамъ увезти его, кто знаетъ, что съ нею будетъ. Мнѣ кажется, я поступаю, какъ слѣдуетъ, а если и нѣтъ, прости меня, Господи, но иначе я не могу!
-- Послушай, старикъ,-- сказала тетушка Хлоя,-- отчего бы и тебѣ не уйти? Неужели ты хочешь дождаться, чтобы тебя продали на югъ, гдѣ негровъ морятъ тяжелой работой и голодомъ? Я бы скорѣе умерла, чѣмъ идти туда. Иди вмѣстѣ съ Лиззи, ты еще успѣешь, у тебя вѣдь есть пропускной билетъ, тебѣ можно ѣздить, куда угодно. Ну, пошевеливайся, я сейчасъ соберу твои вещи.
Томъ медленно поднялъ голову, посмотрѣлъ грустно, но спокойно и сказалъ:
-- Нѣтъ, нѣтъ, я не уйду. Пусть Элиза бѣжитъ,-- это ея право. Я не подумаю удерживать ее. Было бы неестественно, если бы она осталась; но вѣдь ты слышала, что она говорила. Если нужно продать меня, или продать всѣхъ людей и раззорить имѣніе, ну, что же, пусть продадутъ меня. Я могу перенести это не хуже всякаго другого,-- прибавилъ онъ, и не то рыданье, не то вздохъ судорожно потрясли его широкую, могучую грудь.-- Масса всегда находилъ меня на моемъ мѣстѣ и всегда найдетъ. Я никогда не обманывалъ его, никогда не употреблялъ во зло своего пропускного билета, и никогда не употреблю. Лучше мнѣ одному уйти, чѣмъ всѣхъ продавать и раззорять имѣніе. Массу нечего упрекать, Хлоя; онъ позаботится о тебѣ и о бѣдныхъ...
Онъ обернулся къ грубой выдвижной кровати, на которой торчали курчавыя головенки, и голосъ его оборвался. Онъ упалъ на спинку стула и закрылъ лицо своими большими руками. Рыданья, тяжелыя, хриплыя, громкія рыданія трясли его стулъ, и крупныя слезы падали сквозь его пальцы на полъ, точно такія же слезы, сэръ, которыя вы проливали надъ гробомъ вашего первенца, какія вы проливали, сударыня, когда слышали крикъ вашего умиравшаго ребенка, такія же, потому что, сэръ, онъ человѣкъ и вы также человѣкъ, и вы, сударыня, не смотря на ваше шелковое платье и ваши брилліанты, вы только женщина, и въ тяжелыя минуты жизни, передъ лицомъ великаго горя, вы чувствуете то же, что всякая другая женщина!
-- Вотъ еще что,-- сказала Элиза, стоя уже въ дверяхъ,-- я видѣла мужа сегодня днемъ и не знала тогда, что случится. Его довели до послѣдней крайности, и онъ сказалъ мнѣ, что собирается бѣжать. Пожалуйста, постарайтесь, если возможно, сообщить ему обо мнѣ. Скажите ему, что я ушла и почему ушла. Скажите ему, что я его люблю, и если мы никогда больше не увидимся,-- она отвернулась отъ нихъ на минуту и затѣмъ докончила хриплымъ голосомъ:-- скажите ему, чтобы онъ постарался быть добрымъ и встрѣтиться со мной въ царствіи небесномъ.
-- Позовите Бруно,-- прибавила она,-- заприте за нимъ дверь; бѣдная собака! Пусть онъ не идетъ со мною.
Еще нѣсколько послѣднихъ словъ и слезъ, нѣсколько пожеланій, и Элиза, сжимая въ объятіяхъ удивленнаго и напуганнаго ребенка, безшумно скрылась изъ виду.
