Переѣздъ.
Чистымъ очамъ Твоимъ не свойственно видѣть зло, ты не можешь глядѣть на злодѣянія; для чего же Ты смотришь на злодѣевъ и безмолвствуешь, когда нечестивецъ пожираетъ того, кто праведнѣе его?
На нижней палубѣ небольшого парохода, шедшаго по Красной рѣкѣ сидѣлъ Томъ съ оковами на рукахъ, съ оковами на ногахъ и съ тяжелой тоской на сердцѣ. Небо его омрачилось, луна и звѣзды закатились; все миновало, промелькнуло, какъ мелькаютъ теперь деревья и откосы, ничто не вернется. Хижина въ Кентукки, жена, дѣти, снисходительный господинъ. Домъ Сентъ-Клера со всѣмъ его изяществомъ и роскошью; золотистая головка Евы съ ея святыми глазами; гордый, веселый, красивый, повидимому безпечный, но безконечно добрый Сентъ-Клеръ; часы досуга и сравнительной свободы -- все прошло! и взамѣнъ этого что осталось?
Одно изъ самыхъ тяжелыхъ условій невольничества состоитъ въ томъ, что негръ по природѣ воспріимчивый и чуткій, живя среди интеллигентной семьи усваиваетъ себѣ вкусы и чувства своихъ хозяевъ, а вслѣдъ затѣмъ можетъ попасть въ руки грубаго, звѣрски жестокаго господина, все равно какъ стулья или столъ, когда-то украшавшіе великолѣпный салонъ, подъ конецъ своей жизни, потертые и обезображенные попадаютъ въ какой нибудь грязный трактиръ или притонъ низкаго разврата. Главная разница въ томъ, что столъ или стулъ не могутъ чувствовать, а человѣкъ чувствуетъ. Ибо даже законъ, который признаетъ, что онъ можетъ быть "взятъ, купленъ и отчужденъ, какъ всякая движимая собственность", не можетъ вытравить изъ него души съ цѣлымъ міромъ личныхъ воспоминаній, надеждъ, привязанностей, страховъ и желаній.
Мистеръ Симонъ Легри, господинъ Тома, купилъ въ разныхъ мѣстахъ Новаго Орлеана восемь человѣкъ невольниковъ и отвелъ ихъ скованными на пароходъ "Пиратъ", который стоялъ у пристани и готовился отплыть вверхъ по Красной рѣкѣ.
Доставивъ ихъ благополучно на судно и дождавшись, чтобы пароходъ тронулся, Легри подошелъ къ нимъ со свойственнымъ ему дѣловымъ видомъ и принялся осматривать ихъ. Остановившись противъ Тома, который ради аукціона былъ одѣтъ въ свое лучшее суконное платье, крахмальную рубашку и хорошо вычищенные сапоги, онъ коротко приказалъ:
-- Встань!
Томъ всталъ.
-- Сними галстухъ!-- Томъ, которому мѣшали оковы, не могъ очень скоро исполнить этого приказанія, тогда онъ самъ сталъ помогать ему, грубо сорвалъ съ шеи его галстухъ и сунулъ себѣ въ карманъ.
Легри раскрылъ чемоданъ Тома, осмотрѣнный имъ еще раньше, вынулъ оттуда пару старыхъ панталонъ и поношенную куртку, которыя Томъ надѣвалъ для работы въ конюшнѣ, снялъ оковы съ рукъ Тома и, указавъ ему мѣстечко, загороженное тюками, сказалъ:
-- Поди туда и переодѣнься.
Томъ повиновался и черезъ нѣсколько минутъ вернулся.
-- Сними сапоги!-- приказалъ Легри.
Томъ и это исполнилъ.
-- Надѣнь вотъ эти!-- и онъ бросилъ ему пару грубыхъ, толстыхъ башмаковъ, какіе обыкновенно носятъ негры.
Не смотря на торопливость, съ какою Томъ переодѣвался, онъ не забылъ переложить въ карманъ куртки свою драгоцѣнную Библію. И это было кстати, такъ какъ мистеръ Легри, надѣвъ на него снова поручни, принялся безцеремонно осматривать его карманы. Онъ вынулъ шелковый носовой платокъ и переложилъ его въ собственный карманъ; посмотрѣлъ съ презрѣніемъ на разныя бездѣлушки, которыми Томъ дорожилъ, потому что Ева любила ихъ, и швырнулъ ихъ въ воду. Затѣмъ онъ взялъ въ руки методистскій молитвенникъ, который Томъ второпяхъ забылъ захватить, и перелисталъ его.
-- Гмъ! Благочестивый, должно быть? Эй ты, какъ тебя? Ты принадлежишь къ церкви, что ли?
-- Да, масса,-- твердо отвѣчалъ Томъ.
-- Ну, я это скоро изъ тебя выбью. У себя на плантаціи я не позволю неграмъ выть, молиться, пѣть, такъ и знай! Помни,-- прибавилъ онъ, топнувъ ногой и сердито взглянувъ на Тома своими сѣрыми глазами,-- теперь я твоя церковь! Понимаешь? Что я прикажу, то ты и долженъ дѣлать!
Что-то въ душѣ молчавшаго негра отвѣтило: нѣтъ! и словно невидимый голосъ повторилъ слова одного древняго пророка, которыя Ева часто читала ему: "Не бойся, ибо Я искупилъ тебя. Я назвалъ тебя своимъ именемъ. Ты Мой".
Но Симонъ Легри не слыхалъ никакихъ голосовъ, и этого голоса онъ никогда не услышитъ. Онъ только посмотрѣлъ на печальное лицо Тома и ушелъ прочь. Онъ взялъ сундукъ Тома, въ которомъ лежало много весьма порядочнаго платья, на бакъ и тамъ его скоро окружили матросы. Среди смѣха и насмѣшекъ надъ неграми, которые стараются быть господами, всѣ вещи были очень скоро раскуплены ими и самый сундукъ пущенъ на аукціонъ. Матросамъ все это показалось очень смѣшнымъ, особенно смѣшно было смотрѣть на Тома, какъ онъ слѣдилъ глазами за каждою исчезавшею вещью. Забавнѣе всего вышла продажа сундучка съ аукціона, она вызвала не мало остротъ.
Покончивъ съ этимъ маленькимъ дѣломъ, Симонъ снова обратился къ своему невольнику.
-- Ну, Томъ, я, какъ видишь, избавилъ тебя отъ лишнихъ вещей. Береги то платье, которое на тебѣ надѣто, ты не скоро получишь другое. Я пріучаю своихъ негровъ къ бережливости: одна пара платья должна хватать имъ на годъ.
Затѣмъ Симонъ пошелъ къ тому мѣсту, гдѣ сидѣла Эммелина, скованная съ другой женщиной.
-- Ну, милочка,-- сказалъ онъ пощекотавъ ее подъ подбородкомъ,-- будь повеселѣе!
Дѣвушка не сумѣла скрыть ужаса, страха и отвращенія, которые питала къ нему. Онъ прочелъ эти чувства въ ея взглядѣ и сердито нахмурился.
-- Оставь свои кривлянья, дѣвчонка! Ты должна быть рада, когда я съ тобой говорю, слышишь? А ты старая, желтая обезьяна!-- онъ толкнулъ мулатку, которая была скована съ Эммелиной,-- чего строишь такія рожи? Говорятъ тебѣ смотри веселѣй!
-- Эй вы всѣ!-- онъ отступилъ шага на для назадъ,-- смотрите на меня... смотрите мнѣ въ глаза, прямо въ глаза,-- и онъ топалъ ногой при каждой остановкѣ.
Точно околдованные, глаза всѣхъ негровъ устремились на блестящіе сѣровато-зеленые глаза Симона.
-- Ну,-- сказалъ онъ,-- поднимая свой большой, тяжелый кулакъ, похожій на кузнечный молотъ,-- видите вы этотъ кулакъ? Что, каковъ?-- онъ опустилъ его на руку Тома.-- Берегите свои кости! Мой кулакъ крѣпокъ, какъ желѣзо, а сталъ онъ такимъ оттого, что колотилъ негровъ. Я никогда не видалъ негра, котораго не могъ бы сбить съ ногъ однимъ ударомъ,-- онъ поднесъ свой кулакъ такъ близко къ лицу Тома, что тотъ невольно отступилъ.-- Я не держу у себя на плантаціи никакихъ надсмотрщиковъ. Я самъ за всѣмъ досматриваю, и ужъ досматриваю, какъ надо быть. Хотите, чтобы я былъ къ вамъ хорошъ, слушайтесь меня безпрекословно, быстро, какъ только я что скажу. Я потачки никому не даю! Помните это, меня ничѣмъ не разжалобишь!
Женщины невольно затаили дыханіе, всѣ усѣлись на мѣста съ унылыми, печальными лицами. Между тѣмъ Симонъ повернулся на каблукахъ и пошелъ къ пароходному буфету выпить водки.
-- Я всегда такъ начинаю съ моими неграми,-- обратился онъ къ господину приличнаго вида, который стоялъ подлѣ него во время его рѣчи.-- У меня такая система начинать строго, чтобы они знали, чего ждать.
-- Въ самомъ дѣлѣ?-- проговорилъ незнакомецъ и принялся разсматривать его съ тѣмъ любопытствомъ, съ какимъ естествоиспытатель разсматриваетъ рѣдкій экземпляръ животнаго.
-- Да, въ самомъ дѣлѣ. Я не изъ плантаторовъ-джентльменовъ, бѣлоручекъ, которыхъ надуваетъ всякій проклятый надсмотрщикъ. Пощупайте-ка мои мускулы, поглядите на мой кулакъ. Видите, онъ сталъ точно каменный и все отъ упражненій на неграхъ, пощупайте!
Незнакомецъ дотронулся до подставленнаго ему кулака и сказалъ просто:
-- Дѣйствительно, онъ довольно твердый. Вѣроятно, отъ такихъ упражненій и сердце ваше порядкомъ затвердѣло.
-- Да ужъ это что правда, то правда!-- И Симонъ весело расхохотался.-- Нѣжности у меня не ищите. Меня трудно разжалобить! Негру никогда не провести меня, ни нытьемъ, ни подлизываньемъ. Это фактъ!
-- Вы набрали славную партію.
-- Да, не дурна. Этого Тома мнѣ особенно хвалили. Я заплатилъ за него немного дорого, ну ничего, сдѣлаю кучеромъ или управляющимъ; надо только выбить изъ него понятія, которыя негру никогда не слѣдъ имѣть, такъ онъ будетъ первый сортъ. Вотъ съ желтой бабой меня, кажись, надули. Она какъ будто хворая. Ну, что дѣлать? годикъ другой протянетъ, заработаетъ свои деньги. Я не особенно берегу негровъ. Выжму изъ нихъ, что можно, а тамъ покупаю новыхъ. Это не такъ хлопотливо и въ концѣ концовъ обходится дешевле.-- И Симонъ прихлебнулъ изъ своего стаканчика.
-- А какъ долго можетъ прожить негръ у васъ на плантаціи?
-- Правда, не знаю, смотря по человѣку. Крѣпкіе парни выживаютъ лѣтъ шесть, семь; хилые черезъ два, три года никуда не годятся. Первое время я очень возился съ ними, старался, чтобы они подольше выдерживали, я ихъ лечилъ, когда они заболѣвали, давалъ имъ одежду и одѣяла, всячески старался содержать ихъ хорошо и прилично. И все это не къ чему было. Я только деньги понапрасну тратилъ, да наживалъ массу хлопотъ. А теперь у меня такъ заведено, боленъ ли, здоровъ ли, все едино, ступай на работу. Умретъ, я покупаю другого, это выходитъ и дешевле, и легче.
Незнакомецъ отошелъ и сѣлъ подлѣ одного джентльмена, который прислушивался къ разговору съ нескрываемымъ негодованіемъ.
-- Вы не должны считать, что всѣ южные плантаторы похожи на этого субъекта,-- сказалъ онъ.
-- Надѣюсь, что нѣтъ!-- съ жаромъ вскричалъ молодой джентльменъ.
-- Это низкій, грубый скотина!-- замѣтилъ другой.
-- А между тѣмъ ваши законы предоставляютъ ему право держать въ своей неограниченной власти сколько угодно вполнѣ беззащитныхъ человѣческихъ существъ! онъ, правда, негодяй, но вы не можете сказать, чтобы такихъ было мало.
-- Пожалуй,-- отвѣчалъ другой,-- но среди плантаторовъ попадается тоже не мало добрыхъ, гуманныхъ людей.
-- Согласенъ,-- отвѣчалъ молодой человѣкъ:-- но по моему именно на васъ добрыхъ и гуманныхъ людяхъ лежитъ отвѣтственность за всю грубость и жестокость такихъ негодяевъ. Если бы не ваше одобреніе и поддержка, вся система рабовладѣнія не продержалась бы и часа. Если бы всѣ плантаторы походили на этого,-- онъ указалъ пальцемъ на Легри, стоявшаго спиной къ нимъ,-- рабство кануло бы въ воду, какъ камень. Именно ваша гуманность и внушаемое вами уваженіе прикрываютъ и поддерживаютъ ихъ самодурство.
-- Вы, очевидно, очень высокаго мнѣнія о моей гуманности,-- улыбнулся плантаторъ,-- но совѣтую вамъ говорить не такъ громко: на пароходѣ могутъ найтись люди, которые не настолько терпимо относятся къ чужимъ мнѣніямъ, какъ я. Подождите, пока мы пріѣдемъ на мою плантацію, тамъ можете сколько угодно бранить насъ всѣхъ.
Молодой человѣкъ улыбнулся и покраснѣлъ, а затѣмъ оба усѣлись играть въ триктракъ.
Въ это время другого рода разговоръ происходилъ на нижней палубѣ между Эммелиной и мулаткой, съ которой она была скована. Онѣ сообщали другъ другу нѣкоторыя подробности своей исторіи.
-- Чья ты была?-- спросила Эммелина.
-- Моего господина звали мистеромъ Эллисъ, онъ жилъ на Плотинной улицѣ. Ты, можетъ быть, видала нашъ домъ?
-- Онъ былъ добръ къ тебѣ?-- спросила Эммелина.
-- Да, ничего, пока не заболѣлъ. Онъ лежалъ больной больше шести мѣсяцевъ и былъ ужасно безпокоенъ. Ни день, ни ночь никому не давалъ покою; капризный такой сталъ, никто не могъ на него угодить. И чѣмъ дальше, тѣмъ онъ хуже дѣлался; я по цѣлымъ ночамъ должна была сидѣть около него и не смѣла заснуть, совсѣмъ. А одинъ разъ я не вытерпѣла, задремала, Господи, какъ онъ меня разбранилъ, сказалъ, что продастъ меня самому злому господину, какой только найдется. А раньше онъ мнѣ обѣщалъ вольную послѣ своей смерти.
-- Есть у тебя кто нибудь близкій?
-- Да, у меня есть мужъ; онъ кузнецъ. Масса отдавалъ его внаймы. Меня такъ быстро увезли, что я и повидаться съ нимъ неуспѣла. И у меня четверо дѣтей! О Господи!-- Женщина закрыла лицо руками.
Когда мы слышимъ чей нибудь разсказъ о постигшемъ его несчастіи, у насъ обыкновенно является желаніе сказать что нибудь въ утѣшеніе. Эммелинѣ тоже хотѣлось этого, но она не могла придумать, что сказать. Обѣ онѣ, какъ бы по взаимному соглашенію, избѣгали называть имя того ужаснаго человѣка, который сдѣлался ихъ господиномъ.
Правда, въ самые мрачные часы жизни намъ остается утѣшеніе въ религіи. Мулатка принадлежала къ методистской церкви и вѣрила искренне, хотя и слѣпо. Эммелина была развитѣе ее въ умственномъ отношеніи, она умѣла, читать, писать и изучала Библію подъ руководствомъ доброй и набожной госпожи. Но развѣ не поколеблется вѣра самаго твердаго христіанина, когда ему съ полною вѣроятностью кажется, что Богъ покинулъ его, отдалъ въ жертву безпощадному насилію? Тѣмъ легче можетъ пошатнуться вѣра бѣдныхъ овецъ стада Христова слабыхъ знаніемъ, юныхъ годами.
Пароходъ плылъ, увозя съ собой грузъ скорбей, плылъ по краснымъ, мутнымъ, грязнымъ водамъ, по извилинамъ и излучинамъ Красной рѣки. Печальные глаза невольниковъ устало смотрѣли на крутые однообразные глинистые берега. Наконецъ, пароходъ остановился около одного небольшого городка, и Легри высадился вмѣстѣ со своею партіей.