Предвѣстія.
Звукъ, нота пѣсни музыкальной,
Іюньскій вечеръ, ночь, весна,
Букетъ цвѣтовъ, эфиръ, волна,
Веселый видъ и видъ печальный --
Все можетъ рану въ насъ раскрыть
И скорби цѣпь зашевелить.
Чайльдъ Гарольдъ. Пѣснь 4.
Гостиная въ домѣ Легри была большая, длинная комната съ огромнымъ каминомъ. Въ прежнее время она была оклеена дорогими, красивыми обоями, теперь они вылиняли и висѣли клочьями на отсырѣвшихъ стѣнахъ. Здѣсь стоялъ особый непріятный запахъ, смѣсь гнили, грязи и сырости, какой часто замѣчается въ старыхъ запертыхъ домахъ. На обояхъ виднѣлись мѣстами пятна пива и вина, или записи сдѣланныя мѣломъ, длинные столбцы цифръ, точно будто кто-нибудь упражнялся въ рѣшеніи ариѳметическихъ задачъ. Въ каминѣ стояла жаровня съ горящими угольями: хотя погода была не холодная, но въ этой большой комнатѣ всегда было свѣжо и сыро. Кромѣ того Легри нуженъ былъ огонь, чтобы зажигать сигару и подогрѣвать воду для пунша.
При красноватомъ свѣтѣ угольевъ ясно вырисовывался весь неряшливый и неприглядный видъ комнаты; всюду въ безпорядкѣ валялись сѣдла, уздечки, принадлежности упряжи, кнуты, плащи и разныя части одежды. Собаки, о которыхъ мы раньше упоминали, размѣстились среди этихъ вещей какъ хотѣли и какъ находили для себя удобнѣе.
Легри мѣшалъ пуншъ въ большой кружкѣ, наливая горячую воду изъ треснувшаго чайника съ отбитымъ носомъ и ворча при этомъ.
-- Чортъ возьми этого Самбо, чего онъ такъ натравилъ меня на новаго работника! Теперь этотъ малый цѣлую недѣлю не въ состояніи будетъ работать, а время самое горячее.
-- Да, ужъ ты всегда отличишься!-- сказалъ голосъ за его стуломъ. Это была Касси, которая неслышными шагами вошла въ комнату и слышала его слова.
-- Го! Чертовка! пришла таки назадъ!
-- Да, пришла,-- отвѣчала она холодно,-- и буду дѣлать, что хочу!
-- Врешь, мерзавка! Я своему слову не измѣню. Или веди себя, какъ слѣдуетъ, или убирайся къ неграмъ, живи съ ними и работай, какъ они.
-- Мнѣ въ десять тысячъ разъ пріятнѣе жить въ самой грязной лачугѣ, чѣмъ оставаться въ твоихъ лапахъ!-- вскричала Касси.
-- А ты все-таки у меня въ лапахъ!-- сказалъ Легри поворачиваясь къ ней съ звѣрской усмѣшкой.-- Это утѣшительно. Ну-ка, милая, садись-ко мнѣ на колѣни и будь умница.-- Онъ взялъ ее за руку.
-- Симонъ Легри! берегись!-- вскричала Касси, сверкнувъ глазами, и такой зловѣщій огонь мелькнулъ въ ея взглядѣ, что страшно было глядѣть.-- Ты боишься меня, Симонъ,-- сказала она спокойно,-- и не напрасно! Говорю тебѣ, будь остороженъ, въ меня вселился бѣсъ!
Она прошипѣла послѣднія слова, наклоняясь къ его уху.
-- Убирайся прочь! Я думаю въ тебѣ въ самомъ дѣлѣ сидитъ бѣсъ!-- вскричалъ Легри, отталкивая ее отъ себя и съ испугомъ глядя на нее.-- А впрочемъ, послушай, Касси, отчего бы намъ не жить дружно, какъ прежде?
-- Какъ прежде!-- съ горечью повторила она. Въ сердцѣ ея поднялась цѣлая буря противоположныхъ чувствъ, и она замолчала.
Касси постоянно имѣла надъ Легри то вліяніе, какое сильная страстная женщина всегда можетъ имѣть надъ самымъ грубымъ мужчиной; но въ послѣднее время она становилась все болѣе раздражительной и неспокойной, все тяжелѣе переносила иго рабства, и ея раздражительность переходила иногда въ настоящіе припадки бѣшенства. Это внушало Легри какой-то ужасъ, такъ какъ онъ, подобно многимъ грубымъ, невѣжественнымъ людямъ, чувствовалъ суевѣрный страхъ къ сумасшедшимъ. Когда Легри привезъ Эммелину, угасавшая искра женственной доброты вспыхнула въ истерзанномъ сердцѣ Касси, и она встала на защиту дѣвушки. Между ней и Легри произошла страшная ссора. Легри въ бѣшенствѣ поклялся, что отправитъ ее работать въ поле, если она не утихнетъ. Касси съ гордымъ презрѣніемъ объявила, что сама пойдетъ въ поле. Она проработала тамъ цѣлый день, какъ мы видѣли выше, чтобы доказать, что вовсе не боится его угрозы.
Легри весь день было не по себѣ, такъ какъ Касси имѣла на него вліяніе, отъ котораго онъ не могъ отдѣлаться. Когда она протянула свою корзину для взвѣшиванья, онъ надѣялся, что она смягчилась и заговорилъ съ ней въ полунасмѣшливомъ, полупрезрительномъ тонѣ; она отвѣтила ему самымъ обиднымъ презрѣніемъ.
Гнусное обращеніе съ Томомъ окончательно возмутило ее, и она пошла въ домъ вслѣдъ за Легри съ тѣмъ, чтобы высказать ему свое негодованіе за его жестокость.
-- Мнѣ бы очень хотѣлось, Касси,-- сказалъ Легри,-- чтобы ты вела себя умно.
-- Умно! И это ты говоришь! А ты самъ что дѣлаешь? У тебя не хватило ума даже на то, чтобы поберечь своего лучшаго работника въ самое горячее время! А во всемъ виноватъ твой дьявольскій характеръ!
-- Это правда, я былъ глупъ, что затѣялъ всю эту кутерьму,-- согласился Легри,-- но, если невольникъ хочетъ поступать по своему, его надо переломить!
-- Этого ты не переломишь, ручаюсь тебѣ!
-- Въ самомъ дѣлѣ?-- вскричалъ Легри вскакивая съ мѣста въ запальчивости.-- Желалъ бы я видѣть, какъ я не переломлю! Это будетъ первый разъ въ моей жизни. Да я ему всѣ кости переломаю, а заставлю дѣлать по моему!
Въ эту минуту дверь открылась и вошелъ Самбо. Онъ подошелъ, смиренно кланяясь и держа въ рукѣ что-то завернутое въ бумагу.
-- Чего тебѣ, собака?-- спросилъ Легри,-- что у тебя такое?
-- Это колдовская штука, масса.
-- Что такое?
-- Такая вещица, которую негры достаютъ отъ колдуновъ. Съ ней они не чувствуютъ боли, когда ихъ сѣкутъ. Она была надѣта у него на шеѣ на черномъ шнуркѣ.
Легри, какъ большинство невѣрующихъ и жестокихъ людей, былъ суевѣренъ. Онъ взялъ бумажку и не безъ страха развернулъ ее.
Изъ нея выпалъ серебряный долларъ и длинный блестящій локонъ золотистыхъ волосъ, которые, словно живые, обвились вокругъ пальцевъ Легри.
-- Проклятіе!-- закричалъ онъ, вдругъ разсвирѣпѣвъ, затопалъ ногами и сталъ бѣшено срывать съ себя волосы, точно они жгли его.-- Откуда ты это взялъ? Убери прочь! сожги, сожги все это!-- кричалъ онъ и, сорвавъ наконецъ съ пальца локонъ, бросилъ его на горящіе уголья.-- Для чего ты мнѣ это принесъ?
Самбо стоялъ открывъ ротъ отъ изумленія; Касси, собиравшаяся выйти изъ комнаты, остановилась и смотрѣла на него въ полномъ недоумѣніи.
-- Не смѣй никогда больше приносить мнѣ вашей чертовщины!-- закричалъ онъ, грозя кулакомъ Самбо, который быстро удалился къ дверямъ; и схвативъ серебрянный долларъ, выбросилъ его за окошко.
Самбо былъ радъ радехонекъ уйти. Когда онъ скрылся, Легри стало стыдно своего страха. Онъ угрюмо опустился на стулъ и принялся прихлебывать пуншъ.
Касси постаралась выйти изъ комнаты незамѣченная имъ и пробралась въ сарай къ несчастному Тому, какъ мы разсказывали выше.
Но что же случилось съ Легри? Какъ могъ простой локонъ красивыхъ волосъ нагнать такой страхъ на этого грубаго человѣка, привыкшаго ко всякаго рода жестокости? Чтобы отвѣтить на этотъ вопросъ мы должны познакомить читателя съ его прошлою жизнью. Было время, когда этотъ жестокій человѣкъ, этотъ безбожникъ, засыпалъ на рукахъ матери подъ пѣніе молитвъ и священныхъ гимновъ, когда его невинная головка было омыта водами крещенія. Въ раннемъ дѣтствѣ красивая бѣлокурая женщина водила его подъ звукъ воскресныхъ колоколовъ молиться въ церковь.
Далеко, въ Новой Англіи эта мать воспитывала своего единственнаго сына съ безконечною любовью, съ неистощимымъ терпѣніемъ. Отецъ Легри былъ человѣкъ жесткій, суровый, не сумѣвшій оцѣнить всю любовь своей кроткой жены, а сынъ оказался вылитымъ портретомъ отца. Необузданный, своевольный и деспотичный, онъ презиралъ всѣ ея совѣты, не обращалъ вниманія на ея упреки; совсѣмъ еще юношей онъ бросилъ ее и отправился искать счастья въ морѣ. Послѣ этого онъ только одинъ разъ пріѣзжалъ домой; и тогда мать привязалась къ нему со всею нѣжностью сердца, жаждавшаго любви и не находившаго кого любить; страстными просьбами и мольбами старалась она отвратить его отъ порочной жизни и спасти его душу.
Это были благодатные дни въ жизни Легри. Добрые ангелы звали его къ себѣ; онъ почти сталъ вѣрующимъ и Божественное милосердіе простирало къ нему Свою руку. Сердце его смягчилось, въ немъ происходила борьба, но грѣхъ побѣдилъ, и онъ возсталъ всѣми силами своей грубой природы противъ убѣжденій собственной совѣсти. Онъ сталъ пить и буянить, сдѣлался еще болѣе грубымъ и необузданнымъ, чѣмъ былъ раньше. И вотъ, однажды ночью, когда мать въ порывѣ отчаянія, стояла передъ нимъ на колѣняхъ, онъ оттолкнулъ ее отъ себя, бросилъ ее безчувственную на полъ и съ грубыми ругательствами поспѣшилъ на корабль. Послѣ этого Легри ничего не слыхалъ о матери, пока однажды вечеромъ, когда онъ кутилъ съ пьяной компаніей, ему не подали письмо. Онъ открылъ его, локонъ длинныхъ вьющихся волосъ выпалъ изъ него и обвился вокругъ его пальца. Въ письмѣ говорилось, что мать его умерла, и что, умирая, она благословила и простила его.
Зло обладаетъ страшными чарами, которыя оскверняютъ самые святые предметы и превращаютъ ихъ въ призраки, полные ужаса. Эта блѣдная, любящая мать, ея предсмертныя молитвы, ея прощеніе -- все это вызвало въ порочномъ сердцѣ Легри лишь негодованіе и страхъ передъ грознымъ судомъ, передъ возмездіемъ. Онъ сжегъ волосы и сжегъ письмо. Когда онъ увидѣлъ, какъ они сжигаются и шипятъ въ огнѣ, его охватила дрожь при мысли о вѣчномъ пламени. Онъ пытался утопить воспоминанія въ винѣ, въ кутежахъ, въ буйныхъ оргіяхъ; но часто, глубокою ночью, когда царящая вокругъ торжественная тишина заставляетъ грѣшника поневолѣ оставаться наединѣ со своей душой, онъ видалъ эту блѣдную мать у своего изголовья, онъ чувствовалъ, какъ мягкіе волосы обвиваются вокругъ его пальцевъ; тогда холодный потъ покрывалъ лицо его, и онъ въ ужасѣ вскакивалъ съ постели. Вы, которые удивляетесь, читая въ одномъ и томъ же евангеліи, что Богъ есть любовь и что Богъ -- всепожирающій пламень, развѣ вы не понимаете, что для души, погрязшей въ порокахъ, совершенная любовь представляется страшнѣйшей пыткой, печатью и приговоромъ безысходнаго отчаянія.
-- Чортъ побери!-- ворчалъ Легри про себя,-- попивая свой пуншъ,-- гдѣ онъ это досталъ... какъ двѣ капли воды похожъ на... Тьфу! Я думалъ, что уже позабылъ... Будь я проклятъ, если повѣрю, что можно что нибудь забыть! Дьявольщина! Однако, не ладно сидѣть тутъ одному! Позвать развѣ Эммъ? Она ненавидитъ меня, глупая обезьянка! Ну, да все равно! Я заставлю ее придти!
Легри вышелъ въ широкія сѣни, откуда шла вверхъ когда-то прекрасная винтовая лѣстница. Теперь она была грязна, завалена ящиками и разною дрянью. Ступеньки, не покрытыя ковромъ, вились вверхъ въ темное пространство, неизвѣстно куда. Блѣдный свѣтъ луны пробивался сквозь разбитое вѣерообразное окно надъ дверью, воздухъ былъ сырой и затхлый, словно въ погребѣ
Легри остановился на первой ступенькѣ и услышалъ пѣніе. Въ этомъ мрачномъ домѣ оно показалось ему чѣмъ-то страннымъ и сверхъестественнымъ, можетъ быть, потому, что нервы его уже были напряжены. Эй! что это такое?
Сильный, выразительный голосъ пѣлъ гимнъ весьма распространенный среди невольниковъ:
О, будетъ горе, горе, горе,
О, будетъ горе у престола Судіи -- Христа!
-- Проклятая дѣвчонка!-- вскричалъ Легри.-- Я заставлю ее замолчать! Эммъ! Эммъ!-- звалъ онъ ее хриплымъ голосомъ; но ему отвѣчало лишь насмѣшливое эхо стѣнъ. Голосъ подолжалъ:
Дѣти съ родителями разлучатся!
Дѣти съ родителями разлучатся,
Разлучатся и во вѣкъ не встрѣтятся!
Ясно и звучно раздавался въ пустыхъ сѣняхъ припѣвъ:
О, будетъ горе, горе, горе,
О будетъ горе у престола судіи -- Христа!
Легри остановился. Ему было бы стыдно признаться, но крупныя капли пота выступили у него на лбу, сердце его сильно билось отъ страха; ему даже показалось, будто что-то бѣлое и блестящее мелькаетъ въ комнатѣ сзади него, и онъ дрожалъ при мысли, что вдругъ ему явится призракъ его покойной матери.
-- Я знаю одно,-- сказалъ онъ, возвращаясь невѣрными шагами въ гостиную и садясь на стулъ.-- Я оставлю этого негра въ покоѣ! Зачѣмъ мнѣ понадобилось брать въ руки его проклятую бумажку! Теперь я навѣрно околдованъ. У меня съ самой той минуты начались дрожь и потъ! Откуда досталъ онъ эти волоса? Не можетъ быть, чтобы это были тѣ самые! Я сжегъ тѣ, я это отлично помню. Вотъ была бы штука, если бы волоса могли воскресать.
Да, Легри! Этотъ золотистый локонъ былъ околдованъ; каждый волосокъ его заключалъ въ себѣ чары, нагонявшія на тебя ужасъ и угрызенія совѣсти, чары, ниспосланныя тебѣ высшею властью, чтобы удержать твои жестокія руки отъ истязанія беззащитныхъ!
-- Эй вы!-- закричалъ Легри, топнувъ ногой и свистнувъ собакамъ,-- проснитесь кто-нибудь! Идите посидѣть со мной!-- Но собаки посмотрѣли на него полусонно и опять заснули.
-- Надо позвать Самбо и Квимбо, пусть они попоютъ да пропляшутъ какой-нибудь свой адскій танецъ, это разгонитъ всѣ мои страшныя мысли,-- сказалъ Легри. Онъ надѣлъ шляпу, вышелъ на веранду и протрубилъ въ рогъ, какъ обыкновенно дѣлалъ, чтобы позвать своихъ надсмотрщиковъ.
Когда Легри былъ въ хорошемъ расположеніи духа, онъ часто звалъ ихъ къ себѣ въ гостиную, поилъ водкой и забавлялся тѣмъ, что заставлялъ ихъ пѣть, плясать или драться другъ съ другомъ, какъ ему вздумается.
Во второмъ часу ночи Касси, вернувшись отъ Тома, услышала въ гостиной крики, гиканье, топотъ, и пѣнье въ перемежку съ лаемъ собакъ; очевидно тамъ шла дикая оргія. Она взошла на веранду, и заглянула въ комнату. Легри и оба надсмотрщика были совершенно пьяны они пѣли, орали, бросали стулья и строили другъ другу отвратительныя гримасы.
Она положила свою небольшую исхудалую руку на подоконникъ и пристально поглядѣла на нихъ. Въ ея черныхъ глазахъ былъ цѣлый міръ тоски, презрѣнія и горькаго негодованія.
Неужели будетъ грѣшно избавить міръ отъ такого негодяя?-- сказала она сама себѣ.
Она быстро отошла прочь, прошла заднимъ ходомъ на лѣстницу и постучала у дверей Эммелины.