Это простая история о битве, рассказанная солдатом, который не является писателем, читателю, который не является солдатом.
Воскресное утро шестого дня месяца апреля 1862 года было ярким и тёплым. Побудка прозвучала довольно поздно, поскольку войскам, уставшим после долгого марша, нужен был день отдыха. Солдаты сидели вокруг углей бивачных костров; кто-то готовил завтрак, кто-то в ожидании неминуемого смотра небрежно чистил своё оружие и снаряжение; кто-то с вялым догматизмом обсуждал вечную тему - цели и задачи кампании. Часовые праздно расхаживали перед беспорядочным фронтом с таким видом и таким шагом, которые в другое время никто бы не потерпел. Некоторые из них не по-солдатски хромали в знак почтения к намозоленным ногам. За ружейными козлами стояло несколько палаток, из которых иногда выглядывали непричёсанные офицеры, томно просившие своих слуг принести тазик с водой, почистить мундир и отполировать ножны. Опрятные молодые верховые ординарцы, развозящие очевидно неважные донесения, гнали своих ленивых кляч мимо солдат, с безразличием выдерживая их добродушные подтрунивания - расплату за вышестоящее положение. Маленькие негры с не очень определёнными обязанностями валялись на животах и размахивали на солнце своими длинными голыми пятками или мирно дремали, не подозревая, какую потеху готовят им на погибель белые руки.
Вскоре знамя, до того безжизненно свисавшее с флагштока, бодро поднялось в воздух. В тот же миг послышался глухой, отдалённый звук, как будто за горизонтом тяжело дышало какое-то огромное животное. Знамя прислушалось. На мгновение гудение человеческого роя смолкло; затем, как только знамя поникло, тишина закончилась. Но ещё несколько сотен человек были на ногах, несколько тысяч сердец забились быстрее.
Знамя снова сделало предупреждение, и снова ветер донёс до наших ушей долгий, глубокий вздох железных лёгких. Дивизия, как будто получив строгий приказ, вскочила на ноги и встала по команде "смирно". Поднялись даже маленькие чернокожие. Потом я видел, как похожее воздействие оказывает землетрясение; не уверен, но тогда земля тоже задрожала. Повара, мудрецы в своём роде[1], подняли с костров котелки и приготовились их опорожнить. Верховые ординарцы куда-то исчезли. Офицеры выныривали из своих палаток и собирались в кружки. Штаб-квартира превратилась в роящийся улей.
Сейчас крупные орудия звучали беспрерывно - сильный, могучий пульс военной лихорадки. Знамя возбуждённо развевалось, с какой-то свирепой радостью тряся своими звёздно-полосатыми украшениями. К кучке офицеров, стоявших в его тени, подлетел верховой адъютант - казалось, он вырвался из-под земли в облаке пыли, - и через мгновение раздались ясные, пронзительные звуки горна, подхваченные, повторённые и переданные дальше другими горнами, пока просторы бурых полей, полоса леса, бегущая к холмам, и невидимые долины за ними не "отозвались на этот звук"[2] отдалённым, слабым напевом, наполовину затонувшим в звенящих возгласах солдат, которые строились в шеренги позади ружейных козел. Это был бодрящий "общий сбор", который входит в сердце, как вино, и будоражит кровь, как поцелуй прекрасной женщины. Разве тот, кто слышал подобный сигнал вместе с раскатами крупных орудий, сможет забыть дикое опьянение от этой музыки?