Причины местных болезней. – Монастырские больницы, аптеки и врачи. – Оригинальные способы лечения. – Карейский «профессор медицины.» – Ладонки, заклинанья и нашептыванья. – Келья умалишенных.
От недостатка пищи, изнурительных бдений и постоянной борьбы с плотью, большая часть братии афонской хворает разными болезнями. Преобладающие на Афоне болезни: грыжа и отеки ног – от частых стояний; худосочие и брюшные завалы – от вечного поста; спинная сухотка, чахотка и полное истощение – от разных искушений. Редкий монах избегнет подобных болезней; корень их таится в самом процессе самоумерщвление и в строгости киновиатского и скитского устава, от которого редкая плоть не надломится. Отчасти знают это и сами монахи, и потому смотрят на болезни, как на неизбежные следствие своих подвигов, и переносят их с кротостью и удивительным терпением. Некоторые отшельники, здоровые по природе, сами просят у Бога болезней, в наказание за прошлые грехи и благодарят за них Бога. Конечно, я здесь разумею только истых отшельников, строго наблюдающих за порядком спасения; в штатных монастырях, как известно, порядки не те.
Климат афонский, по словам монахов, поддерживает силы подвижников и разрушает здоровье мирян; но это происходит от того, что местные жители хорошо знают все вредные особенности своей горы и принимают против них разные меры Афонский полуостров перерезан множеством извилистых ущелий, по которым протекают горные ручьи. В этих ущельях постоянно держится влажность воздуха, и по ночам из них дует едкий и незаметно прохватывающий до озноба ветерок, называемый на Афоне опоем. Кого прохватит этот ветерок, тот едва ли избежит лихорадки или горячки. Особенно страдают от опоя монастыри, расположенные в ущельях, как-то: Зограф, Хиландар и др. Часто мирские поклонники захварывают оттого, что в церквах становятся не в формы монашеские, а прямо на мраморном полу и даже отвешивают на нем земные поклоны, или сидят они подолгу на мраморных ступенях церквей. Холод от мрамора, особенно ночью, быстро проникает в тело и поражает его болезнями. Во избежание такой простуды, каждый монах имеет под ногами коврик или старается стоять на деревянной доске, а земные поклоны соборно делает только в посту великом. Незнание этих предосторожностей многим поклонникам стоило жизни, или побуждало их принимать схиму великую.
Казалось бы, что, при аскетическом взгляде отшельников на болезни, вовсе не следует и лечиться от них, или принимать разные предосторожности от простуды, но монахи лечатся, и заболевших старцы отсылают в монастырские больницы, на жертву доморощенным врачам-монахам. Конечно есть монахи, особенно из келиотов, которые, захворав, ни за что не захотят идти против воли Божией и, отвергая услуги местных врачей, стоически умирают в той же келье, где подвизались при жизни; но таких немного.
В каждом почти монастыре афонском есть особая больница и при ней врач из монашествующих. От врача на Афоне сведений требуется немного: была бы только вера в милосердие Божие, а всё остальное должно придти само собою. Эту роль исполняют здесь монахи, бывшие в мире цирюльниками, ветеринарами, фельдшерами, а также и простые дилетанты из крестьян, занимавшиеся в мире лечебной практикой. Некоторые научаются лекарскому ремеслу здесь же у местных врачей, состоя при них в качестве учеников и помощников. При каждой больнице есть особая аптека с медикаментами, состоящими из разных трав, солей и спиртов, купленных Бог весть кем и когда, и в этой аптеке врач-монах считается полным хозяином и делает всё, что Бог ему на душу положит[46]. А где нет врача, или он находится в отсутствии, то самому больному вручают ключ от аптеки, и он, помолившись Богу, сам себе выбирает лекарство. Но, говорят, что такой способ леченья не всегда проходит благополучно.
Методы леченья врачей афонских просты и бесхитростны. Зная, что монах готовится к жизни вечной, врач при всяком удобном случае открывает желающим двери царства небесного, – не нарочно, конечно, а по неуменью… Зная, что монах должен приучать свою плоть к самоумерщвлению, он требует от больного только послушание и терпения, и распоряжается его истощенною плотью без всякой жалости. Больным монахам часто приходится терпеть пытки, едва выносимые. Врач налепит на него шпанских мушек, и на другой день, сорвав пузыри, долго растирает раны суконкой или щеткой, и потом даже посыпают солью, чтобы лучше вытянуло. Больной кричит и мечется, а врач приказывает его держать покрепче и читает ему правила терпенья. Или вытрет он больного регальным маслом[47], так что раны откроются, а иногда и внутрь даст хватить с водою несколько капель, чтоб выжечь болезнь; или наконец выпустит он из больного остатки крови усиленным кровопусканьем. Когда врач заметит, что толку мало и лекарствами ничего не поделаешь, то намекает больному, что время схиму принимать (если больной не схимник), и даёт знать о том монастырскому начальству. Начальство тогда принимает свои меры; оно соборует больного и причащает его ежедневно до самой смерти. Удивлялся я тому спокойствию, с каким врач произносит больному смертный приговор: «завтра к утру помрешь, отче! говорит он ему: – по глазам вижу, что помрешь: готовься!» Больной тоже спокоен и сам просит читать ему отходную.
Между лекарствами на Афоне главную роль играют очистительные средства. Касторовое масло, английская соль и разные рвотные поглощаются больными в огромном количестве. Врачи дают эти средства цельными стаканами, считая очищение желудка лучшим средством против всех болезней, не смотря на то, что желудки афонские от постоянного поста и без того чисты. Весов и гирь в аптеках афонских я не видал, и врачи кладут специи в лекарства на глазомер, смотря по комплекции больного, и кладут всегда вдвое больше, чем следует, чтоб лучше подействовало. Неудивительно, что при таком способе лечение на Афоне редкая болезнь не бывает смертельною. Есть впрочем такие врачи, что, боясь взять грех на совесть, не решаются составлять лекарства и лечат только наружными средствами и диетой. Помню я одного монаха, который, чтобы быть подальше от греха, лечил от всех болезней одной шпанской мушкой, прикладывая её без разбора ко всем больным местам пациентов.
– Как же это вы лечите так? спрашивал я его, наблюдая за его операциями. Ведь можно иногда повредить больному мушкой.
– Пустяки-с! ответил врач: я так рассуждаю, что если доктору следует вытянуть болезнь из тела больного, то чем же ее вытянешь как не мушкой? Шпанская мушка вытягивает из больного всякую дрянь, так она конечно и самую болезнь вытянет. Это по науке известно.
– Так, говорю. – Ну, и помогает?
– Отчего-же не помогать? Давно уже так лечу и вылечиваю.
Если кто из заболевших имеет деньги и не доверяет монастырским врачам, то отправляется в Карею, где между прочим, живёт профессор медицины афонской, – глухой монах врач. Эта замечательная личность имеет собственную аптеку, имеет множество практики и пользуется на Афоне общим уважением. Я сам однажды принадлежал к числу пациентов этого старика и его сгорбленная, обрюзглая, но высокомерная личность с аптечным запахом, до сих пор ещё припоминается мне. Чувствуя боль в груди, я, по внушению старцев, обратился к нему за советом. Старик принял меня с достоинством и уже по первому приёму я увидел, что этот врач – высокого полёта. Обыкновенные врачи афонские прежде всего смиренно сознаются, что они лечат больше помощью Божию, а не по наукам; этот же с первых слов объявил мне, что он был в мире одним из самых учёных врачей, участвовал в походах бонапартовских, и раз будто лечил самого Наполеона. Долго он расхваливал себя, вероятно для того, чтобы приобрести моё доверие, и затем начал слушать грудь мою. Выслушав, он объявил, что у меня болезнь очень опасная, что в сердце начал образовываться огромный нарыв и что поэтому мне скоро придется покончить с жизнью. Я, молча, выслушал этот приговор, а доктор из подлобья наблюдал за впечатлением сказанного.
– А между тем это дело очень легко поправить, прибавил он, вздохнув. – У тебя кровь испорчена, и надо, чтобы она вся вышла прочь, а на место её сделалась другая, чистая и здоровая кровь. Сам Бог видно хочет, через меня, даровать тебе жизнь… Это Он надоумил тебя придти ко мне… и проч. и проч. Старец заговорил жалкие слова.
– Что же мне делать надо? спросил я.
– Прежде всего надо молиться; без молитвы тут ничто не поможет… А потом я дам тебе лекарство, которое надо будет принимать целый месяц. Это лекарство так переродит тебя, что сто лет проживешь.
Он ушел в свою аптеку и чрез полчаса вынес тридцать штук мягких ароматических лепёшек, в роде пастилы, и велел мне каждый день проглатывать по одной лепёшке, причем ни есть ни кислого, ни солёного. При этом он вручил мне мелко исписанный листок бумаги.
– А это что? спросил я.
– Это рецепт, ответил врач.
Я прочёл. В рецепте говорилось много о вере в Бога, о силе науки, клятвенно выражалось обязательство совершенно очистить кровь мою от всех болезней и даже исправить всю нервную систему… В заключение прибавлено было, что всё это стоит два полуимпериала и тридцать фунтов пшеничных сухарей.
Я согласился на все эти условие и взял лекарство. Старик на прощанье выразил мне свою радость, что я жив останусь, и мы расстались но приятельски. Но спасительное лекарство не помогло потому, как объяснили мне местные врачи, что на Афоне я не имел возможности соблюдать строгой диеты.
Вообще, этот врач, как узнал я после, любит очищать кровь у своих пациентов; только с монашеской кровью он обходится несколько проще. Одному больному он, в видах очищения, закатил, говорят, такую порцию очистительного, что местные врачи ничем не могли остановить действие лекарства, и бедняк помер. Когда донесли старику об этом, то он очень удивился и объявил, что действие лекарства ещё не должно было окончиться так скоро; но за то, прибавил он, если бы больной мог его вынести, то совсем переродился бы.
Кроме этих врачей, врачующих разными аптечными снадобьями «по наукам», некоторые монахи лечат ладонками, нашептываньями, заклинаньями и другими рецептами народной медицины. Такой способ леченья распространен большею частью между русскими монахами из простонародья и употребляется ими только в крайних случаях, когда наука не помогает. Хоть со страхом в душе приступает монах к этим щекотливым для совести обрядам, но он не в силах от них отказаться. Строго аскетический склад Афона не мог вытеснить этих поверий из мозгов русских. Впрочем надо оговориться, что такое леченье здесь происходит не призваньем силы демонской, а именем Божиим: все обращение к темным духам старательно выброшены из афонских нашептываний и потому-то, говорят, большая часть этих шептаний не помогает. Я долго хворал на Афоне лихорадками. Местные врачи истощили надо мной все свои сведения, но легче не было. Наконец один монах, после долгих предисловий осторожно заговорил со мной о каком-то чудодейственном талисмане, который надо носить на шее, и вызывался достать его.
– Чтож из этого выйдет? спрашивал я его.
– А то, что лихорадки боятся этой ладонки и пропадут сами собой. Вы только соглашайтесь надеть, а там сами увидите, что будет. Кто ее знает, что тут за сила такая? только народ верит ей крепко и попытаться не мешает.
– И поможет?
– Поможет непременно, но только с условием: не смотреть, что будет зашито в ладонке.
Я сперва смеялся, а потом из любопытства решился испробовать на себе силу талисмана. Монах, довольный моим согласием, скоро принес замшевую, зашитую наглухо, ладонку и надел мне ее на шею, упрашивая не рассматривать ее. В первый день я ещё проносил ладонку, и только постоянно ощупывал ее, стараясь догадаться, что такое в ней зашито; но на следующий день я не мог преодолеть искушение любопытства. Пользуясь минутой уединения, я запер дверь своей кельи и осторожно вскрыл ладонку. Там оказался кусочек белого хлеба, завёрнутый в змеиную кожу. Долго думал я над объяснением этой врачебной загадки, но конечно ничего не выдумал, и обратился за объяснением к тому же монаху. Монах, узнав в чём дело, рассердился не на шутку и сколько не просил я у него ладонки, – не дал.
Один русский инок прославился на Афоне удачным леченьем от укушение змей, посредством нашептыванья. Не смотря на такой щекотливый для веры способ леченья, монахи, даже киновиаты, в случае несчастия, обращаются к нему, и тот, говорят, вылечивает.
– И не грех вам лечиться у него? – спрашивал я киновиатов? – Ведь так только колдуны лечат.
– Что же делать-то, когда других средств нет? отвечали они мне. Один больной, в прошлом году, поехал было к карейскому доктору, а тот поставил ему на рану мушку, чтоб вытянуло яд, да потом велел летучей мазью смазать. Что-ж вышло? Рука у больного стала гнить, боль дошла до самого сердца, и бедняк помер. Как же после этого к доктору ездить?
– А этот лечит удачно?
– Этот лечит попросту стоячей водой, да нашептываньем. Вот, намедни, одному из наших змия укусила руку. Рука вздулась; боль непомерная. Пошёл он к духовнику и говорить: – так и так, мол, благослови пойти к Сергию. Духовник благословил и больной отправился. На дороге рука словно бревно стала, так что бедняк еле дотащился до Сергия. Сергий посмотрел: «ничего, говорит, молись богу, вылечим». Положил он его на кровать, сам принёс стоячей воды из прудка, чуть не с полведра, пошептал что-то над нею, спрыснул больную руку и говорит: «пей как можно больше!» Напился отец, а Сергий опять пошептал, вспрыснул и опять говорит: «пей!» – Не могу, отвечает отец. – Пей, а не то плохо будет! – Ну и выпил. Потом в третий раз тоже самое и так заставил его насильно всю воду выпить. После этого отец лёг спать и к утру встал как встрепанный; рука как ни в чём не бывало, только ранка махонькая у ногтя осталась. Дал ему Сергий пластырю залепить, значит, ранку, тем и дело окончилось.
– Ведь это чудо! – заметил я.
– Может и чудо, кто ж его знает! Конечно, всё от Бога!
Замечательно, что многие питают к этому лекарю суеверный страх, и хотя тот клянется, что не призывает силы нечистой и даже предлагает открыть свой секрет леченья, но никто не решается воспользоваться его предложением.
Этот способ леченья водою напомнил мне другой, подобный. Подле Ксенофского монастыря на Афоне, есть минеральный источник с солоноватою водою, которая тоже иногда употребляется монахами, как очистительное и потогонное средство. Только, чтобы вода подействовала, говорят, надо выпить ее не менее десяти фунтов за раз; а иначе ничего не будет. К этому источнику прежде сходилось много больных, но эти больные стали беспокоить и развлекать обителей Ксенофа, и старцы монастырские приказали завалить источник каменьями.
***
Близь Иверского монастыря есть на Афоне келья умалишенных, где содержатся монахи больные сумасшествием. Она стоит совершенно одиноко и вся заросла плющом и густым масленичным лесом. В ней при мне было трое больных, и при них одинокий монах-сторож. Гуляя по окрестностям Ивера, я часто заглядывался на эту келью, не предполагая, что там скрыто столько мучительных страданий; но однажды один из проэстосов иверских объяснил мне назначение кельи и пригласил даже смотреть её. Еще на пути в келью расслышали мы неистовые вопли и плач…
– Что это? спросил я спутника.
– А это болгарский монах кричит, бьют верно, – флегматически ответил проэстос.
– За что же бьют-то?
– Вероятно за дело. На них иначе ничем не подействуешь.
Меня покоробило.
Вошли. В келье так темно, что надо было пробираться ощупью. Проэстос, чтобы не споткнуться, приказал открыть настежь двери; свет ворвался и только тогда я мог рассмотреть печальное помещение больницы. Представьте себе длинный и узкий коридор, по обе стороны которого пробиты маленькие окна с железными решётками, а за этими решётками в непроницаемой тьме сидят заключенные. Подле окон находятся постоянно замкнутые двери, чрез которые впускают больных за решетку, а в углу устроено помещение для сторожа. В келье холодно и сыро. Из ближайшего к двери окна раздавался мучительный крик. Я заглянул в решетку и разглядел фигуру болгарина. Он был совершенно гол и дрожал от холода (дело было в декабре) Посиневшее тело его судорожно коробилось и жалось к решетке, слёзы текли градом, и он, то с мольбой, то с угрозой просил хлеба, жаловался, что умирает с голоду. Сторож молчал, сидел спокойно на обрубке дерева и не обращал внимание на эти крики.
– Отчего ж не дают ему есть? спросил я.
– Его никогда не накормишь, – ответил проэстос, – он на том и помешался, что умирает с голоду.
– Хлеба! – кричал болгарин, Ради Христа, сжальтесь отцы! Три дня не ел ничего…
– Дай ему, отче!
Сторож нехотя ушёл в свою комнатку, вынес оттуда зачерствелый ломоть и сунул его за решетку. Болгарин мгновенно смолк, попросил благословение у проэстоса и с жадностью стал глотать этот сухарь, смачивая его слёзами… Тяжело было смотреть на эти муки. «Сумасшедший ли он?» подумал я невольно, глядя на исхудалое лицо страдальца, в котором проглядывало что-то доброе, симпатичное. «А может быть он был полным аскетом и изнуряя себя постоянным голодом, наконец помешался на этой мысли?…»
– Почему он без одежды? спросил я опять. Посмотрите, он весь посинел от холода, ведь теперь зима.
– Да разве он чувствует что нибудь?… ответил проэстос, – ведь он сумасшедший. Да бросьте его! Вот посмотрите-ка лучше на этого монаха.
Я заглянул в другое окно и впотьмах разглядел седую фигуру старика едва прикрытого изодранным рубищем. Он тихо молился, перебирая, вместо четок, тяжёлые цепи, которыми был прикован к потолку. Крики болгарина, по-видимому, его нисколько не тревожили; вероятно больные уже успели свыкнуться с ними.
– Вот уж восемь лет на цепи сидит, промолвил проэстос.
– За что же?
– Сумасшедший!
Третий больной спал, связанный по рукам и ногам.
– Вероятно ваши сумасшедшие очень буйствуют, что вы их держите в таком заключении.
– Конечно! С ними теперь что ни сделай, не поймут ничего, будто и не люди… Пойдёмте-ка отсюда на воздух, здесь душно что то!… проговорил проэстос и вывел меня из кельи.
– Анафема! крикнул вслед ему болгарин, но проэстос только улыбнулся и обратившись ко мне сказал: «ну, теперь сами видите, что сумасшедший?…»
– Вижу! – отвечал я.
Грустное впечатление произвела на меня эта прогулка и долго ещё в ушах моих отдавались эти тяжелые вопли и проклятие болгарина.
Недалеко от этой кельи стоит другая, где помещаются прокаженные. Это те несчастные, которые ещё в мире, получив заразу и отринутые обществом, решились остальные дни своей отравленной жизни провести в уединении и молитве на пустынном Афоне. Келья их стоит в глуши непроходимой, в стороне от всех дорог и местные жители далеко обходят ту келью, боясь заразы. Пищу им носят монахи из Ивера и оставляют на условленном месте, откуда ее берут уже сами больные. Как живут там эти пустынники и сколько их – не знаю, но вероятно доля их на Афоне слишком незавидная, безотрадная…