Танцы в ярко освещенной зале продолжались, его высочество вышел в приготовленную для него гостиную, за ним последовали некоторые из его свиты.
Почти в ту же минуту доложили герцогу о прибытии графа де Фьеске, который приехал прямо из Бордо и, не переодеваясь, потребовал аудиенции у его высочества.
-- Ну, граф, что нового? -- спросил Гастон.
-- Принц Кондэ прислал меня сказать, что он умоляет ваше высочество приехать как можно скорее в Орлеан.
-- Но ведь это дело уже решено. Все правительственные власти отвечали королю или скорее Мазарини, что примыкают к моей партии; завтра я уезжаю.
-- Мне приказано предупредить начальников и потребовать для сопровождения вашего высочества конвоя у герцога Немурского, который вступил во Францию во главе испанской армии.
-- Герцог Немурский храбрый дворянин, но я более всего надеюсь на конвой, обещанный мне герцогом Бофором. Я знаю мужество этого принца и уверен, что с ним могу одержать всякую победу, разумеется, при том условии, что принц Кондэ задержит Тюренна.
-- В таком случае, ваше высочество, я опять могу ехать в Бордо?
-- Время выезда зависит от вас, но, граф, прежде не поцеловать ли вам вашу жену, которая здесь вместе с дочерью?
-- Ах! Ваше высочество, мы с женой питаем такое пламенное усердие к пользам вашего высочества, что я заранее уверен в ее прощении, но я даже ради нее не хочу терять времени.
-- Граф, я желаю, чтобы все дворяне исполняли свой долг так же, как вы, -- сказал Гастон, милостиво протягивая ему руку, которую граф поцеловал с таким же благоговением, как бы целовал руку короля.
После отъезда графа Фьеске Гастон обратился к своей свите:
-- Да, господа, я горжусь мыслью, что надо встать во главе такой благородной армии, какую предлагают мне... Но я утомился и отдохну, прежде чем явлюсь опять на бал. Прошу вас, скажите моей дочери, что я хочу ее видеть.
Свита удалилась; Гастон спокойно вздремнул, пока пришла герцогиня Монпансье.
-- Браво! Папа, браво! Наконец-то!..
-- Ах! Душа моя, ты разбудила меня, а я было так сладко вздремнул.
-- Прежде всего дайте мне расцеловать вас, папа, и поздравить с прекрасною решимостью. Я не совсем бы поверила, если б вы не объявили этого публично и не обещали всем офицерам вашей свиты.
-- Это правда, я обещал, -- сказал Гастон жалобным голосом, -- но, кажется, это неблагоразумно с моей стороны, потому что... ну, право же, мне очень нездоровится.
-- Что с вами? Вы больны?
-- Да, что-то нездоровится... Сам не знаю, что со мною, но опасаюсь, что большого успеха не будет, если я отправлюсь в таком положении.
-- Полноте, папа, сбросьте с себя эту нерешительность. Раз взялись за дело, так доведите его до конца. Вы должны ехать.
-- Конечно, я поеду. Черт возьми! Непременно поеду. Мне очень приятно дать щелчок по носу Мазарини, которого королева упорно призывает к себе на помощь и руководствуется его советами -- наперекор моей воле, наперекор парламенту, наперекор целому народу. Но согласитесь, однако, дочь моя, что покинуть Париж в настоящую минуту довольно опасно; теперь все колобродит, а при таком брожении умов достаточно какой-нибудь безделицы, чтобы все испортить и потерять положение, приобретенное такими трудами.
-- Тут нет никакой опасности, парламент наш и не изменит нам. Во время вашего отсутствия он будет распоряжаться, а народ будет повиноваться властям.
-- Народ! О, это такие изменчивые волны! Куда ветер...
-- Не верьте этому: народ знает теперь, куда его ведут.
-- Тише! -- прошептал герцог испуганно.
-- Ах! Папа, хоть в надежде-то имейте твердое мужество.
-- Замолчи! Замолчи! Не пробуждай моих опасений.
-- Как! Неужели...
-- О! Зачем я не простой дворянин! Зачем я не могу заниматься спокойно управлением своими поместьями! Как я завидую счастью людей, которые не вмешиваются в посторонние дела! Почему не сделала меня судьба помещиком из числа тех счастливцев, которые пьют, едят, исполняют христианский долг, гоняются за зайцами или оленями и не видят вокруг себя рыцарей, ищущих приключений и вечно требующих от своих властелинов сигнала для выполнения сумасбродных фантазий, которые приходят им в голову.
-- Ах! Ваше высочество, только подумайте, какое дело вы затеваете!
-- На что это вы изволите намекать, любезная дочь?
-- На то, что вы отказываетесь идти на Орлеан, что вы добровольно все уступаете королю и Мазарини, что, лишившись всех привилегий, будете отправлены в ваше поместье и через несколько дней -- в изгнание.
-- Что за мысль!
-- Не говорю уже о храбрых дворянах, которые рискуют своею головою ради вас; они будут целыми массами изгнаны, брошены в тюрьму или обезглавлены потому только, что верили вашим обещаниям.
-- Луиза!..
-- Ах! Почему я не мужчина! Зачем Бог дал вам слабую дочь, а не сына!.. Не хотите ли, я поеду в Орлеан вместо вас?
-- Вам ехать?
-- Да.
-- Послушайте, Луиза, -- сказал Гастон, глядя на дочь с некоторым опасением, -- вы, кажется, не на шутку с ума сошли!
-- И вы, и королева уже говорили мне об этом. Но сумасшедшие становятся иногда в уровень с событиями. Дайте же мне ваше позволение, и я поеду. Никто так, как ваша дочь, не имеет права быть представительницей властелина Орлеанского.
-- Я не могу на это согласиться и сам поеду.
-- Это еще лучше.
-- Ну, дитя мое, теперь пойдем опять танцевать; это самое приличное дело для такой прекрасной принцессы, как ты. Танцуйте, прыгайте, даже пойте -- вот какою я желал бы вас всегда видеть. Таким я сам всегда был; за то, если Бог даст, я доживу до глубокой старости, на лице моем не будет ни одной морщинки, на голове ни одного седого волоска.
-- Дай Бог!
С этими словами они вернулись в бальную залу.
В ту же минуту появилась и герцогиня Лонгвилль, которая, как представительница своего брата, не хотела явиться на бал в одно время с Гастоном и Луизой. По-видимому, она опять сошлась с герцогиней Монбазон, потому что обе поклонились друг другу, чего не бывало уже года три.
Такая небывалая вежливость не ускользнула от внимания Луизы, она искала глазами герцога Бофора. Несмотря на большое расстояние, она заметила на его лице следы мрачной думы.
-- Не для того ли они вступили в союз, чтобы нам вредить? -- задавала она себе вопрос.
Правда, прекрасные герцогини не подходили друг к другу, тем не менее, Луиза Орлеанская была поражена этим обстоятельством и впала в размышления и наблюдения, исходной точкой которых был Бофор.
"Когда был маскарад у королевы, я тотчас ее узнала; она угрожала мне, думая, что говорит с герцогиней Лонгвилль... Но если этот гнусный де Бар сказал Гонди, то он мог сообщить о том и обеим герцогиням".
Принцесса тряхнула головой, как бы силою воли прогоняя мрачные мысли; она тоже начертала себе план действия и решилась идти по тому же пути притворства, в конце которого предвидела одну цель -- победу и торжество.
Герцогиня Монбазон блистала красотою и веселостью; давно уже не видели ее в таком очаровательном расположении духа и такой пламенной любительницей танцев; добрые люди не замедлили приписать ее радость неожиданному выздоровлению старого мужа.
От внимания Бофора тоже не ускользнуло это обстоятельство, оно не предвещало ему ничего доброго. Зная энергию этой женщины, он имел право предполагать в ней самые злобные умыслы.
Герцогиня же делала вид, будто не замечает его, несколько раз проходя мимо, даже не взглянула на него; но вскоре он получил более основательные причины тревожиться: она подошла к герцогу Орлеанскому и вступила с ним в разговор.
Гастон был олицетворенная вежливость и имел правилом сохранять вежливость ко всем, тем более в отношении великолепной кокетки, которой он предложил руку, чтоб удобнее разговаривать с нею.
-- А я надеялась, что ваше высочество удостоите танцем и меня, -- сказала кокетка с упреком.
-- Если вам угодно, я буду танцевать, только признаюсь, я очень утомился и скоро уеду. Но мне хочется вам сказать, что вы сегодня в особенности ослепительно хороши. Если бы вам давно не было известно, как я всегда восхищаюсь вами, то с нынешнего вечера я сделался бы вашим поклонником и не переставал бы воздавать вам должную дань восторгов. Вы бесспорно первая красавица, и это общее мнение, особенно...
-- Что же такое? Договаривайте.
-- Особенно с тех пор, как скрылась молодая девушка, с которой я открыл бал.
-- Я ее знаю, она прехорошенькая; но ваша скромность удивляет меня; поистине, мне следовало бы заплатить вам такими же похвалами.
-- О! Меня нельзя принимать в расчет, -- сказал принц гордо.
-- Мои слова относятся к ее высочеству.
-- К Луизе? Да, она в самом деле, мила.
-- И так мила, что будь я на месте вашего высочества, я дрожала бы за нее.
-- Это зачем?
-- В свете нет недостатка в предприимчивых рыцарях, которые всегда готовы на рискованные штуки, чтобы добиться счастья. Сейчас, проходя мимо одной толпы, я слышала, как один господин выражал такую восторженную любовь к принцессе, что, право, ручаться нельзя, чтобы он не вздумал удивить всех своим подвигом.
-- На что вы намекаете? -- спросил герцог, невольно взглянув на Бофора.
-- На похищение.
-- Остановитесь, герцогиня, что это вы говорите? У этого господина, видно, голова не на месте. Разве может пройти безнаказанно похищение принцессы крови, и особенно если нет на то ее согласия?
-- О! Ее высочество, конечно, не состоит в этом заговоре.
-- Еще бы! Этого только недоставало!
-- Предназначение ее высочества быть королевою; обязанность вашего высочества охранять ее права.
-- Разумеется, я и не дремлю. В случае надобности вся полиция коадъютора будет поставлена на ноги, не говоря уже о городской страже, которая, впрочем, не многого стоит.
-- Однако, ваше высочество, позвольте мне еще раз заметить, что иногда трудно остановить дерзкое удальство. Ее высочество хоть и принцесса крови, а все же принуждена будет уступить насилию.
-- Она скорее умрет, я знаю ее.
-- Согласна. Но если вашему высочеству нет времени самому вести бдительный надзор за принцессой, почему бы не дать деликатного поручения кому-нибудь из окружающих вас, достойных вашего полного доверия?
-- Достойных полного доверия?... Вот то-то и беда, разве...
-- Только не из мужчин. При первом злом умысле против бедной женщины они всегда помогают друг другу.
-- По чести! Вы приводите меня в большое замешательство! Знаете ли, сегодня я принял решение отправиться в Орлеан, чтобы противодействовать переходу войск, которыми командует Мазарини. Я не смею разлучаться с дочерью... Госпожа Фронтенак и Фьеске, и все им подобные -- такие же сумасбродные головы, как и она сама. Все они живо запутают ее в какую-нибудь ловушку, хотя бы для того, чтобы наделать шума; подумать о последствиях -- это уж не их дело!
-- Ваше высочество...
-- Ну, что вы скажете?
-- Позволите ли мне говорить с вами с полною откровенностью?
-- Прошу вас.
-- Ваше высочество, ведь вы точно желаете отдать вашу дочь за короля Людовика Четырнадцатого? -- спросила герцогиня.
-- Тише!
-- Но это очень логично, всякое другое предположение, идущее наперекор, нелепо и преступно. Следовательно, принцессу надо сохранить для короля, а это возможно, по моему мнению, только одним средством.
-- Герцогиня, я вижу, что вы знаете что-то такое, что мне неизвестно, а вы не хотите говорить с полной откровенностью, как обещали.
-- Вашему высочеству известны наши ссоры с герцогиней Лонгвилль?
-- Да.
-- Видите ли, я проникла во все тайны этого семейства. Смерть принцессы неизбежна; принц Кондэ овдовеет и женится на ее высочестве, и... остальное вам известно.
-- Это не худо соображено, -- сказал Гастон, улыбаясь.
-- Ваше высочество, это невозможно, или вся Франция восстанет. Неужели вы думаете, что я работаю так давно из ненависти к Мазарини и из любви к... к одному человеку, что я, принимая участие в интригах, не анализировала бы всех действий? Хотите ли позволить мне действовать в вашу пользу?
-- Позволение действовать?... Но как же это?
-- Сознайтесь, ваше честолюбие заключается в том, чтобы французская корона возложена была на голову принцессы?
-- Это мое желание, хотя я готов бы предпочесть...
-- Самому царствовать? Да, ваше высочество, это самое справедливое и благородное стремление; но раздор, существующий в самом центре Фронды, делает эту случайность очень неправдоподобной... Что бы ни случилось, у вас одно верное средство: сохранить принцессу для короля. Я обещаю вам успех, если вы уполномочите меня.
-- Хорошо, я согласен! -- сказал Гастон, никогда не умевший противиться твердо выраженной воле.
-- Прежде вашего отъезда в Орлеан я буду у вас в Люксембургском дворце, чтобы получить последние инструкции.
-- Я буду ждать вас, но...
-- Говорите прямо.
-- Неужели вы, в самом деле, думаете, что какой-нибудь вельможа осмелится иметь такие дерзкие умыслы?
-- Мне известен весь план; и если я не называю вашему высочеству по именам виновников, то потому только, что не хочу лишить нашу партию отважных воинов, которые ведут беспощадную войну против Мазарини и королевы.
-- Герцогиня, по вашей милости я буду страдать бессонницею.
Герцогиня Монбазон позволила ему целовать свои руки, сколько он хотел и наконец, отошла от него с самым спокойным видом. Она сумела на этот раз скрыть страшную бурю, которая накопилась в ее душе от разнородных чувств ненависти и ревности.
"Коадъютор прав, -- думал Гастон, оставляя ратушу, -- ревность соперницы редко ошибается. К счастью, коадъютор бодрствует не хуже ее, и я надеюсь, что оба без меня сумеют помешать этому повесе наделать мне хлопот и... Но все равно, что бы там ни было, а какая тоска ехать в Орлеан!"
Он сходил с парадной лестницы, за ним шла принцесса, опираясь на руку Бофора. Посреди суматохи, всегда сопровождавшей явление Гастона, герцог успел ей шепнуть:
-- Не позволяйте герцогине де Монбазон приближаться к вам, или вы погибли.
Герцогиня Монпансье посмотрела на него со спокойною самоуверенностью, никогда не покидавшей ее, и села в карету рядом с отцом.