Юность и воспоминания о Германии (1800--1823)

Я родился 8 апреля 1800 года во Франкфурте-на-Майне, в том доме "с золотым конем", перед которым сегодня стоит памятник Гете. У меня уже было три сестры, а рождение в 1802 году, в мае, моего брата, стоило матери, еще молодой, ее жизни. Облик ее моя память ищет напрасно, но люди в черном и катафалк, увозящий гроб, я помню очень живо. Уже на четвертом году жизни я стал посещать школу, находящуюся неподалеку на Театральной площади; старый учитель Греффе любил меня. Учился я быстро и усердно, но моя бьющая через край живость нередко приводила моих сестер и бонну в расстройство, а отца -- к применению розог.

Еще я хорошо помню частые марши французских войск по моему родному городу, под предводительством маршала Ожеро, который часто принимал ванны из молока и шампанского (конечно же за счет города); помню прекрасную иллюминацию, когда князь Примас стал великим герцогом Франкфуртским; помню многочисленные колонны прусских пленных после битвы под Иеной, проходы испанских войск в Ютландию, под предводительством маркиза де ля Романа, -- особенно, прекрасных андалузских коней испанской кавалерии и многочисленные проезды Наполеона с его мамелюками, кинжалы которых нам, детям, особенно нравились.

Мне было шесть лет, когда мой отец, замечательный пианист и поклонник классической музыки, впервые взял меня с собой в оперу; давали "Оберона, короля эльфов", я весь обратился в слух и зрение, и сохранил в памяти до сего дня мелодии и тексты, которые меня особенно привлекли, да так крепко, что и сейчас смог бы пропеть их. Затем я слушал "Дон Жуана", "Волшебную флейту", "Дунайскую деву" и другие оперы, и был всегда совершенно счастлив, когда отец брал меня с собою в театр.

Моя бонна, чтобы укротить мой дикий нрав и научить сидеть спокойно, после школы давала мне для заучивания наизусть много стихов; я должен был рассказывать их перед ужином, иначе я его не получал, но моя превосходная память всегда меня выручала.

В начале 1808 г. отец перебрался в Ганау, и я стал посещать тамошние школы. Здесь я впервые услышал греческую и римскую историю, эти уроки стали самыми любимыми. Свое свободное время я занимал чтением описаний путешествий, и мое желание побродить по свету проснулось. "Робинзон Крузо" и "Путешествия Кука вокруг света" были моими любимыми книгами. Тайно на чердаке читал я также романы о рыцарях и разбойниках, например, такие как "Фридрих с прокушенной щекой", "Гаспер со шпагой", "Адольф Раугаф фон Дассель", "Ринальндо Ринальдини", "Абелино -- знаменитый разбойник" и т. д., с восхищением изучал я и вольтеровскую "Историю Карла XII", "Историю Петра Великого" и другие исторические книги.

В Ганау в 1811 году умер мой младший брат, смерть которого я принял очень близко к сердцу.

В прекрасные летние воскресенья мы с друзьями бродили по окрестностям, а ежегодные народные праздники в близлежащем лесу Ламбау до сих пор остаются одними из самых приятных моих юношеских впечатлений. 13 июня -- День освобождения Ганау (в 30-летней войне со шведами) от осады императорских войск, генерал которых -- Ламбау от отчаяния, что не смог взять город, в этом лесу взорвал себя бочкой с порохом. Все население Ганау 13 июня отправлялось в прекрасный дубово-буковый лес с закусками и напитками и праздновало дотемна, а мы, мальчишки, были как в раю.

Будучи любознательным мальчиком, я часто посещал многочисленные мастерские золотых дел мастеров, в большинстве своем французов, потомков гугенотов, которых эдикт Нанта изгнал из Франции, и которые осели здесь и до сего дня сохранили язык свой и обычаи.

После ранней смерти моего отца в мае 1812 г., который скончался от упадка сил, опекун отдал меня в частное учебное заведение в Оффенбахе, неподалеку от Франкфурта-на-Майне, к профессору Гилле. Здесь жила сестра моей так рано умершей матери, она была замужем за добропорядочным человеком, фабрикантом карет -- Диком, кареты которого пользовались европейской славой, так как были прочны и элегантны.

Тетя отнеслась ко мне с материнской нежностью, и я многим обязан этой превосходной женщине. В Оффенбахе в то время жили люди, которые были знакомы с Гете; после написания своего труда "Правда и вымысел" он проводил там иногда свободный денек или вечер со своей Лили. В этом маленьком пропыленном городке можно было встретить приятное общество, живущее духовной жизнью и любящее музыку. У профессора Гилле, учеником которого я стал, я усовершенствовался во всех науках, занимался латынью (до Овидия и Горация), рисованием, естественной историей, физикой, французской литературой, а под руководством профессора Ланглуа (тоже эмигранта) -- географией и историей.

В 1812 году впервые увидел Всемирную историю Беккера, которую я буквально проглотил, особенно "Одиссею" и "Илиаду", обработанные для юношества. Мы, мальчишки-ученики, восхищались "Илиадой", многое знали наизусть, делали шлемы и щиты из картона, мечи и копья из дерева, делились на греков и троянцев, брали себе имена знаменитых героев Троянской войны и в свободные часы яростно сражались в саду и просторных дворах учебного заведения, в честь божественного певца -- Гомера.

1812--1814 годы еще свежи в моей памяти. Я живо припоминаю зиму и весну 1811--1812 годов, когда ежедневно многочисленные французские, итальянские, португальские войска, войска Рейнской федерации шли и шли на север из Майнца и Франкфурта через Ганау по дороге, проходящей рядом с нашим домом. Буквально каждое утро мы просыпались от грохота барабанов и музыки за окнами и видели проходящие полки; впереди шли саперы, человек 20 приблизительно, с большими бородами, в белоснежных кожаных фартуках, с блестящими топорами на плечах; следом за ними шел тамбур-мажор в расшитой золотом униформе, с большими эполетами и мощной бамбуковой палкой, которую он высоко подбрасывал в воздух и ловко ловил; следом, плотной массой шел полк, но французские солдаты уже не пели "Марсельезу", а музыканты обычно играли мелодию "Позаботимся о благе Империи".

Как выше было сказано, большая часть французской армии направлялась в Россию через Майнц, Франкфурт и Ганау; содержание солдат и коней легло грузом на жителей Германии еще с 1792 года. Как только французский полк переправлялся через Рейн, его экипировка, питание и проживание падали бременем на Германию, не считая разнообразных реквизиций и частных денежных контрибуций, которые налагались на почтенные немецкие правительства.

Это было время величайшего унижения Германии, поэтому и неудивительна та радость, которая всколыхнула всю страну, когда со скоростью молнии распространилось сообщение об уничтожении огромной французской армии в ледяных полях России. Люди не могли поверить, удивлялись, а затем жили, как заново родившись. Весной 1813 года молодые призывники второй французской армии прошли через Франкфурт и Ганау на поля битв в Лютцен, Баутцен, Дрезден, Катцбах, Кульм, Денвитц и Лейпциг, чтобы в ужасных сражениях напитать немецкую землю своей кровью. Часто видел я этих молодых людей лет 17-18-ти в синих куртках и белых штанах (некоторые получали униформу только в Германии) во Франкфурте, в строю на марше, десятками падавших от усталости на мостовую и крепко засыпавших, прежде, чем им раздавали билеты на расквартирование. Учили их только на марше, но все же эти молодые люди сражались как львы, когда надо было драться за славу их императора. В конце апреля того же года я в последний раз видел Наполеона во время его спешной поездки из Майнца в Лейпциг.

В течение лета 1813 года на правом берегу Майна, недалеко от Франкфурта, для приема тысяч раненых, которые поступали из Лютцена, Баутцена и Дрездена, были построены огромные деревянные бараки. После битвы под Дрезденом было 10000 раненых. Каждый вечер целые телеги ампутированных рук и ног увозили из городского госпиталя на так называемое Борнхаймерское кладбище, где были уже вырыты большие могилы, принимавшие ежедневный урожай смерти. Даже многочисленные городские монастыри были переполнены больными и ранеными солдатами; в октябре в этих импровизированных госпиталях стал свирепствовать тиф, да так, что сотни мертвых на упомянутом кладбище пересыпали негашеной известью. Это было ужасное время. Тифозная лихорадка распространилась и на город, она унесла многие жизни; моя сестра Генриетта, милая юная брюнетка 17 лет и младшая сестра едва остались в живых.

В последние дни октября австрийско-баварские войска под командованием Вроде прибыли в Ганау, а войска принца Карла -- в Оффенбах и Франкфурт, чтобы перерезать путь бегущим остаткам французской армии. Последняя битва в Германии происходила близ Ганау, в трех часах от Оффенбаха, мы отчетливо слышали грохот пушек и видели позже печальные остатки французской армии, бредущей вдоль шоссе, огибающего Франкфурт (в город по приказу Наполеона они не были пущены), спешащие в Майнц, грабящие повсюду; видели мы и тысячи усталых, умирающих солдат на большой Лейпцигской дороге; видели и пленных, которых вели казаки. Французские офицеры просовывали руки, полные наполеондоров, сквозь решетчатые ворота Франкфурта и просили хлеба и вина; им давали, что могли. Поскольку Оффенбах, где я жил в то время в пансионе, расположен на левом берегу Майна, а большая дорога проходит по правому, а в то время оба берега еще не были соединены мостами, город избежал разграбления, но из предосторожности каждый из нас, мальчиков, собрал свои пожитки, чтобы в случае опасности спрятать их и спасти.

Едва ушли французы, во Франкфурт въехали первые отряды казаков, принятые с ликованием; немного передохнув, они поскакали по дороге, на Майнц, догонять французов. В Оффенбахе эти казачьи отряды также были приняты очень радушно: накормлены, напоены.

На троицу 1814 г. я прошел конфирмацию, и праздничность обряда произвела на меня глубокое впечатление, я не могу забыть об этом до сих пор. В июне того же года я окончил заведение профессора Гилле с отличными оценками и поступил в пансион де Бари во Франкфурте. Здесь я старался углубить свои знания, учил английский, итальянский, на которых могу говорить и бегло писать; у меня было много друзей, и я вел жизнь тем более приятную, что был совершенно независим. Прекрасное расположение города и его окрестностей, две большие ежегодные ярмарки, приезды иностранцев и путешественников на воды делали жизнь в городе очень интересной.

Во Франкфуртском театре, уже тогда известном своим замечательным оркестром (руководимым Шмидтом и позже Шпером), я видел все спектакли и слышал все оперы, которые шли на его сцене с участием таких знаменитых певиц, как Каталани и др.

Однажды, в 1818 г. я зашел в кондитерскую съесть кусок яблочного пирога. И увидел там пожилого мужчину лет примерно пятидесяти с орденом Владимира, который был представителем русского посольства при германском бундестаге. Слово за слово, мы разговорились, и поскольку я сказал ему о том, что вся моя семья с отцовской стороны уже более 20 лет живет в России, а у меня есть большое желание поехать туда, он сказал мне слова, которые я потом частенько вспоминал не без удовольствия: "Молодой человек, если хотите поехать в Россию, вы должны захватить с собой большие мысли и оставить мелкие и узкие нравы немецкой жизни. В нашем бескрайнем государстве все в больших масштабах, мысли и идеи -- величественны и должны быть таковыми. Со знаниями, терпением и настойчивостью там можно сделать блестящую карьеру (небольшая протекция тоже не помешает)".

Мне кажется, слова этого чужого мне человека стали пророчеством для меня, но тогда я еще не знал, что свое путешествие в Россию я совершу через несколько лет. В году в 1819-ом, мне кажется, я прочел однажды во Франкфуртской газете, что тогдашний генерал-губернатор Новороссии граф фон Ланжерон посетил кабинет-музей древностей и медалей городского советника Бларамберга в Одессе и осмотрел его с большим удовольствием. Так как этот городской советник был ни кем иным, как моим любимым дядей, я принял решение сообщить ему о своей учебе и о желании поехать в Россию. Я получил ответ от дяди с советом сначала поступить в один из немецких университетов, изучить право, а затем, со званием магистра юриспруденции, приехать в Россию, где он обо мне позаботится.

Вследствие этого, в октябре 1820 года я отправился в Гессен, явился к тогдашнему ректору, профессору Кроме, был зачислен и стал слушать математику у доктора Умпфенбаха, естествознание -- у профессора Хильдебрандта, право -- у доктора Бюхнера, дельного юриста, статистику и полицейское право у старого Кроме, который был женат на англичанке и бездетен, и в доме которого меня принимали очень радушно.

Ввиду демагогического студенческого окружения и моей цели поехать в Россию, я держался в стороне от всех студенческих союзов, не вступал ни в какие объединения буршей и посвящал себя исключительно наукам; развлечением моим была переписка с сестрами и друзьями, а также посещение их во время каникул.

В то время добирались из Гессена во Франкфурт на немецкой "почтовой улитке", как Берне называл почтовую карету, и, действительно, требовалось 12 часов, чтобы преодолеть 6 немецких миль. Как быстро ездят теперь на паровом "коне"!

Поскольку мой дядя пригласил меня весной 1823 г. приехать в Москву через Петербург, в марте того года я покинул Гессен с наилучшими аттестациями, среди которых была -- и от профессора декана фон Аренса, которая удостоверяла, что я держался в стороне от всех студенческих интриг. В Москве я должен был задержаться, чтобы усовершенствоваться в русском языке, который я только что начал изучать, и которым ни в чтении, ни в письме еще не владел достаточно хорошо.

После того, как я в последний раз принял участие в праздновании Троицы в лесу под Франкфуртом, я нашел хорошую возможность совершить путешествие с одним гамбургским банкиром на его родину, с совместными расходами и в его экипаже. Я выпил последний бокал шампанского с моими друзьями и двоюродным братом Диком в гостинице "У лебедя", и 20 мая выехал из Франкфурта-на-Майне.

Наше путешествие в Гамбург мы совершили через Кассель и Ганновер за 4 дня, и после приятного отдыха я поспешил в Любек, чтобы на парусном корабле отплыть 1 июня в Кронштадт. Из-за отвратительных ветров мы пробыли в море 12 дней, а по прибытии в Санкт-Петербург я был удивлен, не найдя там ночи, которая на этих широтах летом заменяется несколькими часами сумерек.

Итак, первый отрезок моего жизненного пути остался позади. До этого времени я был свободен и независим, и жил среди родственников и друзей, которых знал с детства. Теперь я вступал на новый жизненный путь, в совершенно чужой стране, жителей которой, их нравов и обычаев я не знал, и язык которых я еще плохо понимал. Тем не менее, я оставался в твердой уверенности, что небо и дальше будет охранять меня.

Пребывание в России до поступления на службу (1823--1825)

У меня было рекомендательное письмо моего дяди к городскому советнику, служившему в таможенном управлении -- Жану де Рошетт, и я был принят в этой семье радушно, как сын. Конечно же, я осмотрел великолепный Петербург с его чудесной Невой, его островами и прекрасными окрестностями. Несколько дней спустя после моего прибытия я во второй раз, в том же самом году, попал на праздник Троицы, а после того, как отправил свои вещи в Москву, последовал за ними в дилижансе. Я занял место снаружи, рядом с кондуктором, чтобы видеть окрестности. Дорога между двумя столицами, исключая окрестности Валдая, очень однообразна; ничего, кроме сосновых боров, болот и немногочисленных деревень, дома в которых построены из горизонтальных балок и покрыты тесом или соломой. Тогда, в 1823 году, шоссе доходило лишь до Новгорода, а дальше путь лежал по гатям и песку, по которому 9 лошадей тянули дилижанс только шагом. Места внутри были заняты генеральшей с дочерьми, с которыми я познакомился в пути, что скрасило монотонность дороги и заставило меня забыть о моем одиночестве. 24 июня, прекрасным воскресным днем, мы подъехали ко второй, не менее великолепной столице русского государства. В ярком солнечном свете сверкали сотни позолоченных куполов многочисленных церквей, зеленые и красные крыши дворцов, а звон тысяч колоколов возвещал о большом церковном празднике -- Дне Иоанна Крестителя. Мы проехали мимо петровского дворца -- оригинальной постройки, куда в свое время перебрался Наполеон после московского пожара; и в 10 часов уже въехали в огромный город, который, как и Рим, построен на многих холмах, и в котором были видны только малые следы большого пожара.

Я взял дрожки, чтобы разыскать моих родственников, которые жили у Сухаревской башни, доехал, и был принят обоими братьями -- Франсуа и Теодором де Куртене -- очень радушно.

Здесь я также встретил своего кузена Владимира -- симпатичного юношу 16 лет, наставником которого я позднее стал. Дочь моего дяди -- Зинаида, воспитывалась в Екатерининском императорском пансионе. Я решил с ней познакомиться, для чего, однако, нужно было сначала получить разрешение директрисы этого заведения -- генеральши фон Крок. Когда швейцар впустил меня в дворцовое здание, я очутился в большой узкой галерее, в которой прогуливались около сотни девочек от 12 до 18 лет, все одинаково одетые. Согласно обычаю, каждая из них при моем поклоне обращала ко мне лицо и вежливо кланялась, скрестив при этом руки на груди. Эта новая для меня церемония так меня смутила, что я покраснел и вынужденно улыбнулся, что заставило девочек улыбнуться в ответ, а затем и рассмеяться, и, с этим веселым смехом, ко мне подошла моя кузина, милая девушка 17 лет, с великолепными глазами и жемчужными зубами. По русскому обычаю, я поцеловал ей руку, а она меня в щеку -- и так мы познакомились. В Москве я оставался целый год, чтобы усовершенствоваться в русском языке, математике и рисовании, а затем прошел еще курс французской литературы, русской истории и географии. Моя жизнь была приятной, но однообразной, я был очень занят, изучал обычаи, привычки и язык моей новой родины, поскольку в 1824 г. в Москве я принял русское подданство и официально получил права гражданства. Вначале мне все было чуждо: одежда, жилища, византийский стиль многочисленных церквей и монастырей и т. д. Меня в высшей степени заинтересовал Кремль с его дворцами и редкостями с пятьюстами французскими пушками 1812 года, обширные базары, где были представлены все богатства Востока и Запада, сам город с его живописными видами и большими садами, а также чудесные окрестности. Мне нравились экипажи, запряженные четверкой лошадей и с форейторами, а позже -- прекрасные сани; к тому же, ко всему привыкаешь, как и к суровым зимам, зимой 1823--24 года в некоторые дни мороз был 30° ниже нуля по Реомюру.

Первая служба на инженерном поприще, вторая поездка в Одессу, научная экспедиция в Румелию и переход в Генштаб 1825--1830 гг.

Императорский институт Путей сообщения был создан благодаря императору Александру I. Он имел намерение после заключения Тильзитского мира направить многих образованных русских офицеров в Политехническую школу в Париже, чтобы там они изучали искусство строительства путей сообщения. Но Наполеон предложил нашему императору послать для этих целей в Петербург четырех отличных офицеров из этой школы. Этими офицерами стали: Базен, Потин, Дестрем и Фабрэ.

Новый институт был создан по образцу Парижской политехнической школы. Воспитанники жили в городе и посещали лекции профессоров. Первым начальником этого учреждения был герцог де Волант (1812--1816), затем испанский генерал де Бетанкур (1817--1823), а при моем поступлении -- дядя императора, герцог Александр фон Вюртемберг, брат царицы-матери Марии Федоровны. Занятия велись на французском языке, и сыновья лучших русских семей должны были выдерживать конкурс, чтобы поступить в этот институт. В результате странной случайности, именно в год моего поступления в институт форма воспитанников была изменена и вместо офицерского мундира, хотя и без эполет, шляпы с перьями и шпаги, мы получили кадетскую униформу, мне дали серебряную кисть да полусаблю. Вместе со своим двоюродным братом я поступил сначала на второй, а несколькими неделями спустя был переведен на третий курс.

Во втором отделении учились прапорщики, а в первом -- подпоручики, которые после серьезного экзамена выпускались на службу поручиками. Прапорщики и подпоручики жили в городе и ежедневно посещали занятия в институте; у учащихся каждого ранга была своя особая классная комната.

Наша жизнь, подчиненная военному порядку, была хотя и занятой, но однообразной. Здесь у меня появился верный друг -- мой одногодка, сын французского эмигранта, Клервиль. Мы оба были чужаками в нашем третьем отделении, и, видимо, потому сдружились и занимались вместе. Закончив занятия и будучи свободен как птица, я все же не покидал институт, а, закрывшись, работал, не покладая рук, чтобы с честью выйти из этой борьбы с судьбой. Смерть императора Александра в Таганроге и восстание 14 декабря 1825 г. не повлияли на нашу учебу. В январе-феврале в Петербург приехали иностранные послы и правители, чтобы пожелать счастья молодому императору Николаю, при его вступлении на трон. Они посещали достопримечательности столицы, и, среди других -- наш институт. Начальник института, герцог фон Вюртемберг использовал это, чтобы блеснуть знаниями своих юнкеров, и, когда эрцгерцог Фердинанд, маршал Мармонт, герцог Веллингтон и фельдмаршал фон Вреде приехали в институт, начальник института вызывал некоторых из нас к доске и заставлял отвечать на французском и немецком языках на разные вопросы, касающиеся дорог и водных путей.

Эта большая честь выпала и мне, так как я мог быстро и аккуратно рисовать на доске, объясняя различные системы каналов России. В марте 1826 г. мы с Клервилем готовились к официальному экзамену и повторили весь курс дважды; полковник Ламэ, преподаватель высшей математики, уверил меня, что я смогу сдать экзамен блестяще. И действительно, на экзаменах по всем предметам я получил высшие оценки; мой двоюродный брат также сдал офицерский экзамен, и до поступления в должность мы занимались тем, что делали съемки окрестностей столицы в большом масштабе.

6-го июня нас выпустили из института и я был первым в списке. В течение зимы 1826-27 года мы продолжали учебу в институте в ранге прапорщиков, и, в конце учебного года, меня и моего двоюродного брата после сурового экзамена произвели в чин подпоручиков, и я опять был первым в списке. Затем нас послали на два месяца на московский тракт, чтобы участвовать в выравнивании и обустройстве этого тракта на участке между Тверью и Москвой, для того, чтобы мы приобрели практические навыки. В столицу мы вернулись в конце августа и в течение зимы 1827--1828 гг. изучали прикладную механику у полковника Клапейрона, курс строительного искусства (шлюзы, шоссе) -- у полковника Херайя, астрономию -- у полковника Ламэ, эскизы проектов и строительных планов -- у полковника Адама.

Весной я сдал свой последний экзамен на чин поручика, был третьим в списке и определен на действительную службу. Мои товарищи по выпуску рассеялись по всей империи. Многих из них я уже больше никогда не видел. Моего двоюродного брата послали в Одессу, прощание с ним, после того, как мы пять лет прожили вместе как родные, деля радость и горе, было для меня тяжелым. Это был красивый, остроумный и образованный 20-ти летний юноша, с которым мне не суждено было больше никогда не встретиться...

Мы поехали в Петербург..., вдали от которого я был 13 месяцев. На следующий день я представился моему начальнику -- генералу Чернышеву, который меня радушно принял... Затем я был представлен герцогу фон Вюртембергу, который сказал, что решил послать меня на Кавказ, чтобы исследовать возможность сообщения рек Риони (Фасис) и Куры (Курус). Этот проект-химера был любимой идеей покойного. Я ответил герцогу, что готов служить ему, и, позже, действительно поехал на Кавказ, но уже в связи с другими обстоятельствами.

Я виделся с друзьями, посещал благоволящие мне семьи, таким образом, быстро прошла неделя, а однажды утром в моей квартире появился фельдъегерь с письменным распоряжением явиться в то же утро в Военное Министерство. Я ломал себе голову, раздумывая, что от меня могут потребовать, поскольку свою службу у генерала Чернышева считал оконченной. Как, однако, было велико мое изумление, когда генерал предложил мне служить под его началом, став офицером Генерального штаба. Предложив мне это, Чернышев направил меня к графу фон Сухтелену, который был уже поставлен в известность. Чернышев отпустил меня со словами: "Продолжайте служить и дальше так, как служили до сих пор, и мы будем довольны друг другом". Я поблагодарил генерала за его дружеское расположение ко мне, и был принят графом фон Сухтеленом с большой предупредительностью. Он расспросил меня о моем прошлом, сказал, что рад тому, что я попадаю под его командование, и предложил мне поехать на Кавказ, чтобы изучить службу в войсках. "Вы молоды, -- сказал он, -- любите путешествовать, а Кавказ, где я сам служил многие годы, вам понравится, там сейчас снаряжаются экспедиции против воинственных горских народов, и вы там сможете отличиться. В любом случае, не думайте, что я хочу послать вас в изгнание, напротив, а посылаю вас туда для вашего же добра, чтобы вы изучили работу Генерального штаба в полевых условиях, если же тамошний климат будет вреден для вас, напишите мне, и я тут же вас оттуда отзову".

Таким образом, я был принят в Генеральный штаб, получил инструкции и дорожные деньги, и, в начале мая, в одиночестве выехал из Петербурга. Мой старый друг Клервиль сопровождал меня несколько верст по Большой московской дороге, я попрощался с ним со слезами на глазах, у меня было такое чувство, что я никогда его больше не увижу, и так оно и произошло, этот редкий человек и превосходный друг умер год спустя от холеры, оставив безутешную мать.

Итак, закончился третий этап моей кочевой жизни, и начался новый военный, и именно на Кавказе -- крае, о котором каждый, кто провел там несколько лет в молодости, помнит всю жизнь. Кавказ -- это страна поэзии, особенно для воина. Виды дикой, но возвышенной природы, жители и их живописные селения, экспедиции в долины и ущелья гор, подвижная жизнь, ежедневные опасности, которым там подвергаешься, имеют такую прелесть, которая не может оставить равнодушным даже самого холодного человека.

Из военных воспоминаний

Кавказ, знаменитый еще в древности, с которым связано столько чудесных преданий и исторических событий, горы которого, покрытые снегом, -- великолепны, еще до новых времен были населены дикими, малоизвестными и воинственными племенами и народами, во всех отношениях заслуживает внимания всех образованных людей.

По греческому мифу, Прометей был прикован к диким скалам на Кавказе; на берегу Фасиса (Риони) высадился Ясон (Язон) со своими аргонавтами, чтобы добыть золотое руно; великий Сезострис дошел до этого района; Кир -- основатель персидской державы, нашел здесь свою смерть в войне против Томирис -- царицы массагетов, а Помпеи завоевал в кавказских областях в памятной войне с Митридатом свой лавровый венец, с которым он как победитель вернулся в Рим. Как много народов, следы которых затерялись и даже имена которых забылись, прошли через эти горы до и во времена великого переселения народов!

Позднее, за право обладать этой землей, богатой всевозможными сокровищами, спорили византийские греки и монголы, персы и турки, пока, наконец, русский орел не пролетел победоносно над снежными вершинами Кавказа, и границы империи не расширились до берегов Аракса и покрытой снегами вершины Арарата.

Не страсть к завоеваниям двигала русским правительством, не желание овладеть все новыми районами, а безопасность границ империи потребовала вмешаться в судьбу кавказских земель, потребовала откликнуться на призыв о помощи, протянуть защищающую руку, и из арены столетних сражений и грабежей создать земли цивилизации и мира.

Персы, турки и разбойничьи горские народы ссорились из-за того, кому владеть закавказскими землями и грабить их. Шах Аббас, прозванный Великим, превратил большую часть земель, лежащих по эту сторону Аракса, в пустыню, чтобы помешать туркам нападать на Персию с этой стороны; он разрушил цветущий город Джульфа, лежавший на левом берегу Аракса, населенный армянами, и переселил жителей -- 30 тысяч человек -- в пригород Исфагани, который до сего дня носит название Джульфа и населен потомками переселенных туда в то время армян. Надир-шах поработил и разграбил Закавказье до Дербента, а после 1795 года евнух Ага-Мухаммед-хан совершил набег на Тифлис, разграбил и разрушил столицу Грузии и увел 20 тысяч ее жителей в рабство в Персию. Крепость Ахалцых на севере Карса была издревле большим разбойничьим гнездом, куда сгоняли на продажу всех захваченных в плен турками и лезгинами грузин, имеретин и мингрел обоих полов, а затем оттуда их увозили во все концы Турецкой империи, используя в качестве рабов, а девушками пополняли гаремы. По данным причинам эти несчастные земли потеряли значительную часть своего населения, в то время как ремесла и торговля были в упадке, а христианское население находилось в постоянном страхе перед враждебными набегами.

Не удивительно, что уже в 1783 г. Ираклий II -- царь Картли и Кахетии, попросил Россию о защите и дал клятву на верноподданство царице Екатерине II. В результате этого, в годы правления Павла I, 18 января 1801 г. вся Грузия была включена в состав Российской империи. Это должно было залечить глубокие раны этой расшатанной и несчастной христианской земли. Таким же образом, при правлении Александра I, 2 декабря 1803 г. Мингрелия, в 1805 г. Карабах и Ширван присоединились к Империи. По мирному договору с Персией в Гюлистане 12 октября 1813 г., Аракс стал границей между Персией и Россией, а в результате Туркманчайского мирного договора 10--22 февраля 1828 г. Персия уступила России Нахичеванское ханство и Эривань. Наконец, посредством Адрианопольского мирного договора 2 сентября 1829 г. России был отдан Ахалцых -- это разбойничье гнездо, вместе с Ахалкалаком.

Но, со вступлением во владение Закавказскими землями, российское правительство приняло на себя тяжелую ответственность и множество трудностей, сопряженных с отражением частых нападений персов и турок, а также горцев, особенно лезгин, а также с подавлением частых возмущений мусульманского населения этих земель.

Поскольку с 1799 по 1815 г. Россия принимала участие в военных событиях в Европе, она не могла обратить внимание на новоприобретенные кавказские земли и должна была, особенно в 1811--1815 гг. ограничивать свое присутствие здесь. Тем не менее, из кавказских войск вышли герои, покрывшие себя бессмертной славой. Так, например, П.С. Котляревский -- сын русского священника, со своим маленьким геройским отрядом блестяще отбивал нападения персов, турок и горцев, а в 1811 г. победил персидскую армию под командованием шаха Аббаса-Мирзы при Асландусе. Во время ожесточенного боя при штурме и взятии крепости Ленкорань (на юго-западном берегу Каспийского моря) в январе 1813 г. он был тяжело ранен, стал калекой и должен был оставить службу. Он умер только в пятидесятых годах в Крыму, а в свое время одно его имя наводило такой ужас на персов, что персиянки усмиряли своих непослушных детей словами: "Тише, Петр Степанович идет!"

Затем последовал генерал Ермолов, который отличился своим управлением и своей борьбой против чеченцев и лезгин, после него -- граф Паскевич, который в 1826--1829 гг. одержал блестящие победы над турками и персами и поднял русского орла на вершины Кафлан-Ку (граница между Азербайджаном и Ираком) и на башни Эрзерума.

Туркманчайским и Адрианопольским мирными договорами покой в Закавказских землях был обеспечен, и правительство смогло, наконец, перейти там к мирной деятельности, развивая торговлю и земледелие, строя дороги. Многочисленное население Кавказа было разделено на сотни племен, отличающихся языком, обычаями и религией; люди эти столетиями жили войной и грабежом, имели грубые нравы и стояли на очень низкой ступени развития.

Хотя в течение 1821--1829 гг. были предприняты военные экспедиции против различных горских племен (лезгин, чеченцев, осетин и черкесов), чтобы наказать их за повторяющиеся набеги на Грузию, Дагестан и северные районы Кавказа, только в 1830 г. было решено предпринять общее наступление против этих племен, по плану одного из превосходнейших генералов Кавказской армии, генерал-лейтенанта Вельяминова. Кавказские горы рассматривались как укрепление первого порядка, которое усиливалось целым рядом фортов и укреплений, расположенных параллельно горному хребту, в местах, где были проходы из речных теснин, ущелий и долин, чтобы можно было теснить горцев с равнин и нижних ступеней террас на верхние.

Несмотря на этот отличный план и вопреки мужеству Кавказской армии и ее командиров, потребовалось 35 лет, чтобы усмирить Кавказ. Естественно, это гигантское укрепление протяженностью 1100 верст или 150 немецких миль потребовало редкой энергии и выносливости в течение трех с половиной десятилетий, чтобы победить все трудности, которые противостояли русским войскам, а именно: дикая природа гор, климат и воинственные аборигены. В течение этой многолетней и ведшейся с крайней интенсивностью войны в ущельях, лесах и горных долинах Кавказа, сформировалась армия, равной которой по мужеству, выдержке и самоотверженности не было в мире. Боевой дух, рыцарская отвага и редкая самоотверженность царили в этих отборных войсках. Все кавказские полки соревновались в смелости друг с другом, и каждый полк имел в облике нечто характерное, свой шик. Тогдашние офицеры, которые долго служили в Кавказской армии, сразу распознавали солдата Кабардинского, Куринского. Апшеронского, Ширванского, Ереванского и др. полков, и не только по униформе, а скорее по походке, манерам и особому щегольству.

Во время многолетних боев, вдалеке от своих лагерей, войска были предоставлены сами себе и, кроме мужества, проявляли достойную удивления изобретательность в вопросах удовлетворения своих потребностей. Кавказские бои были во всех отношениях хорошей школой для русской армии. В 1830 г. Кавказская линия, проходившая по северному склону гор, от Азовского до Каспийского моря, была разделена на три округа:

1) Правый фланг -- вдоль Кубани, по левому берегу которой и по соседству в горах жили многочисленные племена адыгов -- черкес;

2) Центр -- между верхним течением Кубани и Тереком, здесь жили осетины, кабардинцы, а на правом берегу Терека -- кисты, ингуши и другие маленькие чеченские племена;

3) Левый фланг -- это район, населенный чеченскими племенами (мычкизами), а дальше на восток -- лезгинами.

Позже, вдоль восточного берега Черного моря появилась одноименная Линия, также как и в Закавказье -- Лезгинская линия, но об этом речь пойдет ниже.

С хорошими рекомендациями, деньгами и в прекрасном расположении духа, в начале мая 1830 г. я покинул Петербург. Прекрасное шоссе на Москву не было еще закончено, и, таким образом, добрую половину пути я должен был проделать по деревянным настилам и по глубокому песку, особенно близ Твери. Прибыв во вторую столицу империи, я остановился у своих родственников и провел 14 дней в кругу милых мне людей. 27 мая я покинул Москву и на почтовой телеге, в сопровождении слуги Ефима, выехал в совершенно неизвестную мне страну, где почти никого не знал. Граф Сухтелен был так добр, что дал мне рекомендательное письмо и посылку от сенатора Безродного к его зятю полковнику фон Хассфорду из Генерального штаба, и, наконец, мой сослуживец, капитан Мельников из Корпуса инженеров путей сообщения, был адъютантом при фельдмаршале Паскевиче. Все-таки, у меня было к кому обратиться в случае нужды.

Мой путь пролегал через Тулу, Елец, Воронеж, Новочеркасск и Ставрополь. В Воронеже меня догнал князь Джеванджир (мусульманин из нашей закавказской провинции), который ехал на Кавказские воды в собственном экипаже. Мы познакомились, и князь предложил мне ехать с ним, оставив мою почтовую телегу на попечение наших слуг. Поэтому я путешествовал удобно и приятно через прекрасные земли донских казаков, мы ели отличных стерлядей и поистине гигантских раков из Аксая, пили знаменитое донское игристое вино; затем мы ехали через степи Ставропольской губернии, где встречали длинные вереницы ногайских высоких двухколесных повозок-арб, которые со страшным скрипом осей тащились мимо. Колеса этих арб, соединенных осью вместе, никогда не смазываются жиром и производят в высшей степени неприятный скрип, который слышен издали. Ногайцы даже гордятся этим шумом, говоря: "Мы не воры, уже издали слышно, что мы едем".

По прибытии в Георгиевск я расстался со своим попутчиком, который направился оттуда прямиком в Пятигорск на воды. Над Кабардинской равниной возвышаются пять гор значительной высоты, которые видны уже издалека: Бештау, Машук, Железная, Змейка и Шелудивая. У подножия этих гор и в их окрестностях находятся знаменитые ванны, которые непременно посещались бы многими европейскими туристами, если бы сообщение с Европой было удобнее.

В Георгиевске я узнал, что тифлисский штаб находится на пути сюда, на воды, где ожидается возвращение из Петербурга графа Паскевича, который получал там общие указания по войне с горскими народами. Кроме того, мне сообщили, что полковник фон Хассфорд болен и находится на ближайшей от Георгиевска станции. Я немедленно отправился туда, чтобы представиться ему и передать ему письмо от тестя. Он принял меня очень тепло и пригласил ехать со штабом, который тем временем прибыл в Георгиевск. Следуя на Горячие воды, Хассфорд вскоре собирался ехать за штабом и тогда обещал определить дальнейшую мою судьбу. Очень обрадованный этим приглашением, я поспешил назад в Георгиевск. Представился моим будущим коллегам из Генштаба, в большинстве своем финнам, молодым образованным офицерам и превосходным товарищам, которые участвовали в персидской и турецкой войнах в Малой Азии (среди них и Мельников). На следующий день мы все отправились в Пятигорск, где каждый стал искать себе квартиру, чтобы устроиться получше.

Пятигорские ванны были построены в величественном стиле уже в 1830 г., и многочисленные семьи, а также раненые офицеры пользовались тамошними серными ваннами. Одиннадцать источников от 22° по 37° по Реомюру, некоторые бьющие из глубины горы Машук, носят имена Александра, Николая, Константина, Михаила, Елизаветы, Ермолова, Сабинеева, Варвази и т. д. Город тогда был еще незначительным, поэтому мы сняли квартиры в солдатском пригороде. Здесь я купил себе коня, одного из тех, что черкесы приводили на продажу, и мы часто совершали прогулки по прекрасным окрестностям, особенно в населенную немцами шотландскую колонию.

Тем временем пришел приказ на выступление против тех горских народов, которые жили в долинах и ущельях по обеим сторонам большой военной дороги между Владикавказом и Кайшауром.

Для этого были выделены две группы войск: с северной стороны Кавказа под командованием генерала князя Абхазова и с южной стороны гор под командованием генерала барона фон Ренненкампфа. Капитан Искрицкий и я были командированы к первому из названных генералов и местом сбора назначена крепость Владикавказ.

Князь Абхазов, наш командир, был грузином и совсем молодым офицером. Он выделялся смелостью среди кавказских героев генерала Котляревского в 1812-13 гг.; поскольку при ужасном штурме Ленкорани 1 января 1813 г. юный прапорщик князь Абхазов получил за мужество Георгиевский крест четвертой степени. Позже он участвовал в нескольких экспедициях против горских народов, а также в персидском и турецком походах под командованием графа Паскевича (1826--29 гг.), от которого он получил чин генерал-майора и который теперь назначил его командиром вышеназванной экспедиции. Он не мог сделать лучшего выбора, поскольку князь Абхазов был отличным солдатом и очень хорошим человеком и командиром, мастером горной войны. Мы должны были вразумить племена кистов, галгайцев, ингушей, тагаурцев и т. д., которые многие годы беспокоили Большую грузинскую дорогу и недавно атаковали персидского шаха Хосрев-мирзу, когда тот возвращался из Санкт-Петербурга в Тегеран.

Во время наших экспедиций князь Абхазов в дружеском кругу у вечерних вечных костров рассказывал нам о различных эпизодах похода Котляревского против персов в 1812 г.; случаи казались невероятными, но были действительно правдивы. Я не могу не думать здесь о штурмах Асландуса и Ленкорани. Под угрозой нападения персов под командованием Аббас-мирзы на Транскавказ, наш 30-летний герой, тогда уже генерал-майор, только с 1500 пехотинцами, 500 всадниками и 6 орудиями напал на армию Аббас-мирзы, у которого было 30000 воинов, на противоположном берегу Аракса.

В один день, пройдя 70 верст (10 немецких миль), Котляревский со своим маленьким геройским отрядом преодолел Аракс. 19 октября 1812 г. в 8 часов утра, оставив одно из своих орудий в реке, тремя колоннами стремительно напал на высоту, на которой стояла часть персидской армии. Персия, хотя и пораженная внезапным появлением наших войск, хотела удержать высоту, но не смогла выдержать яростной атаки грузинских гренадеров и спешно отступила в лагерь, где Аббас-мирза был занят тем, что старался навести их на врага; но Котляревский не дал ему для этого времени, ударил в штыки на его лагерь, взял его штурмом, захватил 35 фалконет, военное снаряжение и сам лагерь. Многочисленная персидская кавалерия рассеялась во все стороны, также как и часть сарбасов; остальные бежали в близкую крепость Асландус, построенную в устье Дараурт на Араксе и окруженную высокими палисадами и двумя глубокими рвами и считавшуюся персами неприступной. 20-го, с восходом дня она была атакована с разных сторон грузинскими гренадерами и батальоном егерей, после двухчасового жаркого сражения была взята штурмом, в результате которого четыре батальона персидской пехоты (сарбасов) были уничтожены, захвачено 11 орудий и 500 пленных. В результате этой двойной победы персидская армия была практически разгромлена; сам Аббас-мирза едва избежал плена и спасся бегством в Таурус в сопровождении только 20 всадников. Наши потери были только 150 убитых и раненых.

После разрушения крепости Асландус Котляревский направил свой победный путь на крепость Ленкорань, построенную на юго-западном берегу Каспийского моря и укрепленную английскими офицерами на службе Аббас-мирзы. Она оборонялась 4 тысячами персов под командованием сердара Сеадук-хана. Генерал появился перед крепостью 25 декабря 1812 г., окружил ее и в течение 5 дней использовал все средства, чтобы избежать кровопролития и принудить гарнизон к сдаче, но напрасно. Насколько персы трусливы, как и вообще все азиаты, и на открытой местности не могут выдержать штыковой атаки, настолько же они крепки, защищаясь за стенами. Генерал Котляревский со своим маленьким геройским отрядом в 1500 человек приступил к штурму и 31 декабря издал свой последний и такой знаменитый лаконичный приказ: "Завтра с рассветом начнется штурм. Отступления не будет. Кто отступит, будет казнен". Штурм начался 1 января 1813 г. на рассвете, и после трехчасового ужасного сражения русское знамя развевалось над башнями и стенами Ленкорани, 2500 персов со своим командиром вместе со всеми офицерами остались на поле битвы, остальные сдались. Только личное мужество и энергия Котляревского, выдержка и стремительность отважных войск смогли преодолеть ужасный штурм, но и потери были велики: 16 штабных и старших офицеров и 325 воинов остались на поле боя, и число раненых было не меньшим. К сожалению и Котляревский окончил здесь свою военную карьеру; во рвах крепости, ведя своих солдат на штурм, он получил выстрел в щеку, который раздробил ему челюсть и сделал мужественного героя непригодным к дальнейшей службе. За двойную победу при Асландусе он получил чин генерал-лейтенанта и георгиевский орден третьего класса за мужество; за штурм Ленкорани такой же орден второго класса; редкую награду, но достойную его. Котляревский пережил на 40 лет завоевание Ленкорани; он умер в Крыму в 1852 г. после многолетних, ужасных страданий. Ему удалили 40 костных осколков из головы, и он называл себя живым трупом. Его имя и его дела бессмертны в анналах Кавказа.

Мой товарищ по службе капитан Демьян Искрицкий служил раньше при Генштабе гвардии, но замешанный в историю 14 декабря 1825 г., он был отправлен в гарнизон Орска на реке Урале, затем переведен в Кавказскую армию в 42-й егерский полк, где граф Сухтелен (тогда, в 1826 г., служивший под командованием графа Паскевича) опять отправил его в Генштаб. Он с отличием участвовал в персидском и турецком походах, был очень образованным офицером и отличным человеком; у нас завязалась тесная дружба, которая, к несчастью, была прервана его ранней смертью (1831 г.).

Князь Абхазов покинул Пятигорские воды во второй половине июня, сопровождаемый нами и сотней линейных казаков. Мы ехали по степям и пашням, полям Большой Кабарды, где во многих местах травы были так высоки, что всадник верхом пропадал в них. В первые дни нашего марша мы не видели Кавказских гор, поскольку небо было закрыто облаками. Только когда мы пересекли Малку у Екатеринодара и позже переночевали в станице Пришибской, небо стало проясняться. Когда в 5 часов на следующее утро я встал и вышел во двор дома, где ночевал, я онемел от удивления и восторга: передо мной, как гигантская стена, возвышалась чудесная цепь Кавказа во всей своей красе, освещенная лучами утреннего солнца.

Никогда не забуду минуты, когда я впервые увидел Кавказ. Различные цепи его были окрашены в разные цвета от темно-зеленого до ослепительно белого; оба гиганта Эльбрус (18571) и Казбек (16553) возвышались над остальными снежными вершинами. Как уже сказано, Кавказ с севера выглядит как стена и поскольку Кабардинские и Ногайские степи имеют мало возвышенностей и простираются в длину и ширину на 250 и более верст, то мало какая горная цепь выглядит так импозантно, как Кавказская, если смотреть с севера. Ее южные склоны и ущелья, хотя и тоже грандиозные, менее живописны и протянулись через большую часть Грузии до Армянских гор. В крепости Владикавказ на Тереке мы подготовились к предстоящей экспедиции. Войска собрались: 2 батальона Севастопольского полка, 4 роты 39-го и 40-го егерских полков, 5-ый и 6-ой Кавказские линейные батальоны, 200 линейных и астраханских казаков, общим числом 2065 человек, и с ними -- 4 трехдюймовых горных пушки и 4 маленькие мортиры.

Мы с Искрицким проводили наше свободное время в гостеприимном доме коменданта генерала Скворцова, где мы были приняты как члены семьи. Старшая дочь, Апполинария, незадолго до этого приехавшая из Института благородных девиц в Петербурге, была счастлива иметь возможность с кем поговорить по-французски и помузицировать, а мать делала нам замечания, когда мы пропускали один день и не посещали ее дом. Здесь все уже носило кавказский отпечаток; крепость кишела мальчиками со стрижеными головами; здесь были юные осетины, кисты, галгаи, джерахи, тагаурцы и т. д., которые целыми днями бегали по улицам. Мы часто с большим интересом наблюдали, как мальчики от 8 до 12 лет прыгали с моста в бурный Терек и, уносимые течением, ниже выплывали к берегу; плыть против течения возможности не было. В пригороде и его окрестностях жили осетины и кисты, чьи бедные хозяйства мы иногда осматривали. Я с топографом и в сопровождении пехоты выезжал в южные окрестности крепости, чтобы снять часть долин и ущелий, через которые позже должны были пройти войска.

Между тем, все было готово к наступлению и 8 июня после полевого богослужения в центре войск, поставленных в каре, двумя колоннами мы двинулись. Правая, под водительством князя Абхазова, при котором находился Искрицкий, двинулась по левому берегу Терека вверх; левая, ведомая подполковником Плотниковым, командиром Севастопольского полка, при котором находился я, имела задачу проникнуть в горы от Владикавказа на юго-восток, чтобы позже, у деревни Таргим в долине горной реки Асса, соединиться с правой колонной.

Правая колонна перешла Терек через мост, который был перекинут через бурный поток в 10 верстах выше Владикавказа, и вступила в долины и ущелья джерахов и кистов. Деревня Обин была взята штурмом и сожжена, также сожгли мост через реку Кистинку, когда войска уходили оттуда, их тревожило множество групп кистов, которые застрелили юнкера и ранили некоторых солдат. Марш колонны был вообще очень затруднен; узкие тесные долины ущелья и узкие дороги были виной тому, что войска медленно продвигались вперед, тем более что продовольствие, порох и патроны приходилось везти на вьючных лошадях и потому колонна на марше растягивалась на версту. Там, где горцы не оборонялись, деревни были пустыми. Они состояли из так называемых саклей: четырехугольных построек из камней и обломков скалы, скрепленных без извести; от 8 до 12 шагов высоты, с одной только низкой дверью и одной дымовой трубой, которые пропускали скудный свет в бедные жилища. Жители спасались и бежали в горы и леса со своими овцами и немногими коровами (домашней птицы у них нет), хотя солдаты и казаки держались дружественно. Страх, который внушили наши войска, впервые появившиеся в этой местности, был виной тому, что зачинщики вскоре смирялись, и когда князь Абхазов со своей колонной 14 июля стал лагерем в долине Ассы у села Таргим, появились старейшины (аксакалы, что значит: белые бороды) всех окрестных сел, которые частично, как орлиные гнезда, располагались на труднодоступных скалах или в глубоких долинах, покорились и принесли клятву верности России. Она состояла в том, что каждый аксакал во время чтения текста клятвы касался левой рукой знамени полка, а указательный палец правой руки опускал в чернильницу, чтобы поставить знак, а вернее кляксу против своего имени, которое переводчик написал на тексте клятвы.

Между тем первая колонна, которую вел я, поднялась по правому берегу Терека, пересекла реку Конкур, прошла по узким тропкам через густой лес, затем через прекрасную долину Терека и заночевала на возвышенности, господствующей над всеми окрестностями. У нас не было ни палаток, ни других лагерных удобств. Солдаты и офицеры спали, завернувшись в свои шинели, на густой траве, над нами было звездное небо, луна освещала лагерь, горы и великолепную долину своим волшебным светом. Такие прекрасные ночи под открытым небом на свежем горном воздухе незабываемы.

Дороги были очень трудными, а если сказать правду, то дорог не было вообще; только узкие тропки тянулись по предгорьям или по берегам горных потоков; войска на марше образовывали бесконечную вереницу, которая продвигалась над пропастями; слева или справа дышали в глубине горные потоки, берега которых были или голыми скалами, или были покрыты густым лесом. Я обычно ехал с авангардом, со мной проводник, мирный горец, который знал путь, и я показывал места, где горные пушки нужно было разбирать и нести солдатам на плечах.

Это была красивая, но дикая местность, через которую впервые шли русские войска. На вершине Боготур мы видели прекрасный и захватывающий спектакль грозы под нами, поскольку мы находились уже на высоте добрых 1000 футов над равниной. Отсюда мы вступили в ущелье, чтобы штурмовать лежащие напротив вершины Сугулам, поскольку здесь противник построил заграждения и собирался их защищать. Но, когда наши стрелки нашли их, то по нам дали только один залп и защитники быстро бежали в горы; мы могли продолжать наш путь после того, как разрушили заграждения.

Последний день нашего марша перед соединением с правой колонной был самым тяжелым. Наш ночной лагерь на высоком горном плато был удален только на 12 верст от лагеря князя Абхазова; несмотря на июльскую летнюю ночь было довольно холодно, а у солдат не было дров, чтобы готовить пищу и для караульных костров.

Мы выступили в 5 часов утра и только в 10 часов вечера, изнуренные и измотанные после 17-ти часового марша, прибыли в лагерь при Таргиме. Во время этого трудного продвижения люди и лошади карабкались по ущелью; слева в бесконечной глубине шумела бурная Асса в узком каменном ложе и рев волн слабо доносился до этой высоты. Мы проходили в местах, где лошадей и пушки приходилось перетаскивать со скалы на скалу на веревках, и одна вьючная лошадь сорвалась в пропасть. Но наши солдаты и казаки не теряли присутствия духа и поздним вечером с песнями вошли в лагерь товарищей после того, как не виделись с ними семь дней. 15 и 16 июля были днями отдыха; мы использовали их для того, чтобы принять клятву верности у старейшин племен горцев. Затем мы совершили поездку в окрестности, чтобы осмотреть развалины бывших христианских церквей, которые обычно строились на возвышенностях. Для этого мы должны были переправиться через Ассу и кони нашей кавалькады тесно прижимались друг к другу, чтобы безопасно преодолеть поток. Хотя река у села Таргим неширокая и вода достигала коням только до колен, но течение было таким сильным и дно реки покрыто такими большими валунами, что кони только медленно и осторожными шагами могли пересечь реку.

Церкви, которые мы посетили, были выстроены в византийском стиле; можно было увидеть только остатки иконостаса, алтаря и греческих крестов, а также барельефы над входом, представляющие богоматерь. Горцы несколько боятся этих развалин и смотрят на них как на святые места. Рисунок развалин церкви Таргима я, к сожалению, потерял.

17 июля обе объединенные колонны начали свой обратный марш на Терек; погода, до сих пор хорошая, превратилась в туман и дождь. Во время марша через горы и долины было сожжено село Суван, жители которого не послали ни старейшин, ни заложников в лагерь при Таргиме. Когда 18-го мы подошли к разрушенному селу Обин, авангард был обстрелян из единственной неразрушенной башни, стоявшей на краю глубокого ущелья и имевшей три этажа. Похожие башни в 4, 6, 8 этажей мы часто видели в горных селениях. Они служат убежищами населению во время многочисленных стычек (село против села или племя против племени). Башни строятся из обломков скал и больших камней, скрепленных глиной, они имеют четырехугольную форму и похожи на пирамиды. В нижнем этаже нет двери, вход находится на втором этаже, куда забираются по лестнице, которую потом втягивают внутрь башни.

Упомянутая башня была немедленно окружена нашими егерями с трех сторон, в то время как остальные войска стали лагерем вне досягаемости выстрелов из башни. Поскольку наши трехдюймовые горные орудия были не в состоянии пробить бреши в башне, а князь хотел доказать горцам, что подобное убежище мало поможет им против наших войск, он дал мне задание взорвать башню порохом. Для этих целей при войсках было шесть бочек пороха по 3 пуда каждая. В то время как егеря открыли огонь по бойницам башни, откуда время от времени раздавались выстрелы, которые убили двух лошадей и ранили несколько солдат, я с тремя саперами приблизился к подножью башни, чтобы выбрать подходящее место и заложить заряд. Как было выше сказано, башня стояла над пропастью и с трех сторон была недосягаема, в то время как с четвертой стороны была построена маленькая сакля, которая служила стойлом для овец. В этой сакле я мог работать без помех и немедленно начал подкапывать фундамент башни, чтобы подготовить камеру. Работа была очень тяжелой, потому что мы должны были ломами расшатывать большие камни и откатывать их прочь, она закончилась только рано утром 19-го.

Однако на рассвете я приказал принести бочку пороха, чтобы заполнить камеру. Когда ингуши, проводники нашей колонны, увидели бочонок, который понесли к башне, они с любопытством спросили, что все это значит, и недоверчиво рассмеялись, когда им сказали, что "маленькой бочки хватит, чтобы разрушить башню". Они посчитали наше объяснение чистейшей нелепицей и задумчиво качали головами, однако позже, к их большому удивлению и испугу, убедились в правоте наших слов. В это время защитники башни продолжали свою редкую стрельбу, ругали солдат на хорошем русском языке; показывали через верх башни деревянные бочки с бузой, неким подобием пива из пшена, и чуреки (хлеб) и кричали нам, что у них достаточно этих продуктов. Не без основания они подозревали, что что-то делается против башни и швыряли большие камни на крышу сакли. Когда камера была заполнена, я обложил бочонок пороха камнями и навозом, наполнил маленький деревянный желобок, который я случайно нашел в сакле, порохом, чтобы он послужил запалом, уложил большие камни, скрепленные навозом перед отверстием камеры, отрезал кусочек фитиля, чтобы по моим часам рассчитать время горения, затем приказал охотникам медленно отползти от башни, отослал также моих саперов и остался у заряда один, воткнув в ее запал трут; затем быстро удалился от башни, сопровождаемый выстрелами из нее, и доложил князю, что через полторы минуты мина взорвется.

Между тем, войска без приказа построились и с нетерпением ожидали успеха моей ночной работы. Тишина царила в течение минуты. Никто не говорил ни слова. Поскольку по моим расчетам порох должен был уже взорваться, я уже было собирался вернуться к башне и посмотреть, что случилось, когда с громоподобным грохотом мощная башня рухнула и камни высоко разлетелись во все стороны. Густое облако пыли поднялось вместе с пороховым дымом и стократное эхо взрыва вернулось ото всех гор и скал. Солдаты прокричали громкое "Ура!" и ринулись на дымящиеся развалины рухнувшей башни, начали разбрасывать черные от пороха камни, сначала нашли разбитое ружье, затем широкий обоюдоострый кинжал, затем обрывки одежды, разом закричали: "Мы нашли одного, может быть он еще жив", разбрасывали камни дальше и действительно вытащили из-под мусора огромного человека, полностью черного от пыли и пороха с разбитыми, окровавленными головой и руками. Вначале он был без сознания, только жалобно стонал; его перенесли в лагерь, промыли водой раны и порезы, дали напиться. Постепенно он пришел в себя и рассказал, что поднимался со второго этажа на третий, чтобы посмотреть, по какой причине егеря и офицер отошли от башни. В этот момент здание рухнуло, накрыв руинами всех, мы его освободили, но люди в нижнем этаже были все раздавлены. Позже стало известно, что этот человек был ужасным разбойником и главой зачинщиков; его звали Маркус Вехаев, он довольно хорошо говорил по-русски, на следующий день уже шел своими ногами с нами, конечно же связанный, и позже вместе с другими зачинщиками был сослан в Сибирь.

Весть о взрыве этой башни быстро распространилась в горах и произвела большое впечатление на их жителей, которые увидели, что их башни не смогут больше их защитить и вскоре перестали искать в них убежища. Во всех селах на обратном пути, кроме разрушенных Обина, Сувана и Байна мы встречали жителей вместе со стадами, состоящими в большинстве из овец и коз. Войска соблюдали строгую дисциплину и никого не обижали и не грабили. Я посещал многие сакли и видел женщин, которые пекли хлеб в горячей золе или занимались другой домашней работой. Эти жители гор живут бедно, даже убого, скотоводство и выращивание проса являются их единственными занятиями. Мужчины слишком ленивы для работы и предоставляют ее женщинам; я часто видел последних под тяжелым грузом дров или травы, карабкающихся вверх или вниз по крутым склонам гор, в то время, как мужчины дома спокойно курили свои короткие трубки, болтали и пили бузу

Обратный марш с гор был сильно затруднен непрекращающимися дождями; узкие тропинки на склонах гор были скользкими, горные потоки вышли из берегов и стоило многих трудов переправлять через них лошадей и горные орудия. Когда мы прибыли на берег Терека 20 июня, было почти невозможно пройти по мосту, река переполнилась и ужасно бушевала, мост еле держался и позже был снесен потоком.

Мы стали лагерем на левом берегу на Большой военно-грузинской дороге, и я вспоминаю, с каким удовольствием мы ели шашлык (кусочки баранины, жаренные на вертеле) и пили огненное кахетинское вино. Мы спали в бивуаке и были насквозь промокшими, и, поскольку не было ни малейшей надежды, что погода переменится, было невозможно в таких условиях проникнуть в Тагаурские горы и князь отдал приказ возвращаться во Владикавказ, чтобы дождаться там хорошей погоды и только тогда выполнить вторую часть нашей экспедиции.

По нашему прибытию в крепость мы были встречены с распростертыми объятиями любезной жены коменданта, и здесь мы отдохнули от тягот прошедших дней; бравые солдаты тоже отдыхали в казармах или в палатках. Между тем, тагаурцы восприняли наш отход как страх и стали смелее и предприимчивее в своих действиях. К ним присоединились племена куртаги и алагир, которые жили в соседних долинах; вождь тагаурцев Беслан Шенаев был главой мятежников. Через наших разведчиков мы получили сообщение, что тагаурцы собирались разрушить мосты через Терек вдоль Большой грузинской дороги и пресечь марш 20-го пехотного дивизиона, который возвращался из Грузии на Кавказскую линию. Также они хотели напасть на пост Ларе в 25-ти верстах от Владикавказа, чтобы уничтожить продовольствие, которое хранилось там для наших войск. Князь послал 23 июля часть войск в Ларс, чтобы усилить ими военный пост и предупредить намерения тагаурцев. Эти меры имели успех; но, поскольку противник не мог напасть теперь на пост Ларс, он имел дерзость атаковать 2-ую бригаду 20-го дивизиона на марше, когда она тянулась по горам в ущелье Терека. Во время атаки один солдат был убит и многие ранены. Само собой разумеется, что и мятежники отступили в горы, понеся потери...

Перевод с французского И.М. Назаровой.