Ганнибал ворочался среди цветных покровов своего ложа, чувствуя невозможность осилить бессонницу.
Петухи возвестили полночь, нарушая своим криком тишину лагеря, а военачальник продолжал бодрствовать, закрыв глаза, но не будучи в силах уснуть. Его бессонницу усугубляло пенье соловья, поселившегося на большом дереве, с ветвей которого спускалась его палатка.
Глиняный светильник освещал груду предметов, лежащих вокруг его ложа. На полу сверкали кирасы, щиты и шлемы, прикрытые кусками дорогих тканей, награбленных в сагунтских виллах. Греческие убранства, туалетные амфоры, художественно выгравированные, ковры с мифологическими сценами были свалены вместе с плетями из невыделанной кожи, со щитами из шкуры гиппопотама и ветхим платьем Ганнибала, который насколько любил блеск своей армии, настолько же был небрежен и грязен в отношении своего костюма. Греческие вазы художественной работы были предназначены для самого низкого употребления. Алебастровая чаша, прикрытая щитом, служила сиденьем; большая ваза из красной глины, украшенная греческими артистами изображением приключений Ахиллеса, с презрением употреблялась африканцем для своих низменных отправлений; куски статуй и колонн, разрушенных гневом нападения, были свалены на землю, служа сидением для полководцев, когда они держали совет в палатке военачальника. Все это было добычей, захваченной и испорченной лихорадкой грабежа, от которого только незначительная часть досталась военачальнику, который чувствовал презрение к произведениям художественной красоты, когда не представлялось необходимости в драгоценных металлах.
Он смеялся над богами этой страны так же, как над богами своей родины и всего мира, и плевал на мрамор, изображающий божеств и наполняющий лагерь, словно он был кусками камня, годного лишь для употребления катапультами против врага.
Охваченный порывом нервного возбуждения, не дававшего ему уснуть.
Ганнибал встал с постели, и свет лампады упал прямо на его лицо. Это уж не был кельтиберский пастух, косматый и дикий, которого Актеон встретил в порте Сагунта. Теперь он являлся таким, каков был в действительности: красиво сложенным юношей, с пропорциональными и крепкими членами, без излишней мускулатуры, но воплощающим в своем теле упругость стали и жизненность, способную в исключительных случаях на необычайную отвагу. Цвет его лица был слегка бронзовый, а волосы, короткие и крупно вьющиеся, ложились вокруг головы, образуя нечто вроде черной и блестящей чалмы, совершенно покрывая его лоб и оставляя открытыми мочки ушей, на которых висели большие бронзовые диски. Борода его была густа и волниста; нос правильный, но слегка выступающий, а глаза, большие и надменные, глядели всегда в сторону с (выражением глубокого коварства.
Мускулистая шея обыкновенно склоняла голову на (право, точно он прислушивался к окружающим его звукам.
Одет он был в простое шерстяное платье, порванное и грязное, как одежда любого кельтибера, спящего в соседних палатках, и единственно, как знак власти, сверкали на его руках два широких золотых браслета.
Уж более месяца находился он перед стенами Сагунта, не достигнув никакого успеха. В этот вечер он безрезультатно пустил в ход свои военные машины, и последствием этой неудачи было то, что, оставшись один, он почувствовал мучительное напряжение нервов, не дающее ему уснуть. Избалованный сын победы, он легко покорял самые дикие народы Иберии, он заставлял своих слонов подыматься на вершины самых высоких гор, переходить реки, уничтожать рощи, видя воинственную неприятельскую толпу побежденной и поверженной перед ним, как перед божеством; и первый раз в своей жизни он столкнулся с упорным врагом, который под защитой своих стен издевался над ним и не позволял ему приблизиться ни на шаг.
Город торговцев и земледельцев, который он близко изучил, глядя с презрением на его богатства и изнеженность, грозил покончить с его счастливой звездой, и Ганнибал, видя Сагунт несокрушимым и думая о своих карфагенских недругах, о негодовании Рима и о времени, которое бесплодно уходило, не принося никакого успеха, испытывал истинное отчаяние.
Он хорошо знал слабое место Сагунта. Его военные орудия были помещены пред нижней частью города, прилегающей своими стенами к долине, на ровной и открытой местности, позволявшей приблизить тараны. Но лишь только подвигались вперед сотни голых людей, тащивших тяжелые орудия, как на них падал такой дождь стрел, что те из них, которые не оставались пронзенными на земле, вынуждены были обращаться в бегство.
Несколько раз под защитою щитов, которые двигались на колесах и скрывали карфагенских стрелков, удавалось приблизить тараны к подножию стены. Но вследствие того, что с атакуемой стороны города стены, которые в возвышенной части Сагунта были сделаны из глины и соломы, здесь имели прочное скалистое основание, напрасно головы таранов стучали, приводимые в движение сотнями рук. Дождь стрел и камней падал на атакующих, разбивая щиты, которыми они прикрывались, и сея между ними смерть, причем недовольствующиеся этим осажденные не раз выбегали из стен, поражая ножами карфагенян.
Каждое такое наступление стоило больших потерь для армии Ганнибала. Африканцы начинали поговаривать с суеверным страхом о нагом гиганте, прикрытом львиной шкурой и фехтующим древесным стволом, который выступал во главе сагунтцев, при каждом наносимом им ударе открывал широкую борозду среди атакующих. Эфиопы видели в нем божество, ужасное и кровожадное, как те боги, которым они поклонялись в своих оазисах; кельтиберы уверяли, что это Геркулес, сошедший с Олимпа, чтобы помочь своему городу.
Ганнибал узнал его издали в сражениях. Это был Тэрон, жрец, которого он видел однажды утром в Акрополе, любуясь его необычайным мужеством. Но даже зная его человеческое происхождение, все же он не мог отвратить того ужаса, который охватывал толпу, как только появлялась над шлемами эта голова неуязвимого льва, как бы отвращающая от себя полет стрел и камней.
К тому же осажденные прибегали к защите фаларик. Аннибал прекрасно знал, что среди коммерсантов И грубых земледельцев в городе были люди, сведущие в войне, которые объездили много стран. Воспоминание об Актеоне, греке-искателе приключений, товарище его детства, невольно восставало в памяти военачальника. Наверное он был изобретателем фаларики, этого легко кидаемого копья, которое обматывалось паклей, пропитанной смолой. Стрела летела пылая, как огненная струя, со своим длинным железом, могущим пронзить щит и броню, причем если копье и не прокалывало доспехи, то его пламя зажигало платье и воины кидали оружие, чтобы спастись от огня, и таким образом оставались беззащитными под ударами врага. Те воины, которые сражались с самыми непобедимыми и варварскими иберийскими народами, бежали, кидая щит, пред этими огненными хвостами, которые неслись со стен Сагунта, свистя и рассыпая искры.
Так шло время и осада не подвигалась вперед. Ганнибал чувствовал себя охваченным жестоким нетерпением. Огонь Ваала. Он был прикован к этим стенам, которыми не мог завладеть, в то время, как партия Ганона, составив в Карфагене заговор, готовит падение Баркидов, если только он не сможет победить Сагунта; быть может, даже замышляют предать его Риму, когда тот потребует выдачи его ввиду нарушения договора.
Охваченный отчаянием, он снова кинулся на постель, ища во сне забвения от мучающей тоски. Он погасил свет лампады, но и во мраке продолжал лежать с открытыми глазами. Голубоватый свет луны проникал сквозь щель купола палатки, падая на кирасы, которые сверкали в темноте, как серебристые рыбы. Соловей продолжал петь.
Ганнибал был раздражен: ему не дает уснуть проклятая птица. Он был способен спать среди шума сражения. Приученный с детства к походной жизни, он засыпал, убаюканный резкими звуками военных труб; бесшабашные песни наемников и ржанье лошадей не будили его. Но сладостное пенье этой птицы и ее беспрерывные трели, тревожили его, как жужжание пчел.
Он вскочил с постели, поискал свой лук среди беспорядочно сваленного оружия, тканей, мебели, и вышел из палатки. Свежесть ночи несколько успокоила его.
Луна сверкала в ясном безоблачном пространстве. Ветер был нежный, несмотря на конец осени; мигали звезды. На трели соловья откликались другие соловьи, рассеянные по деревьям безграничной равнины. Лагерь отдыхал. Потухали костры, вокруг которых спали солдаты в отвратительную перемежку с женщинами и детьми армии, прикрытыми рубищами или дорогими тканями; лошади, выстроенные в правильные ряды, стояли с опущенными головами, взрывая копытами землю.
В глубине осажденный город казался темным и молчаливым, как бы спящим. Слабый свет, который проникал сквозь некоторые повреждения его стен, производил впечатление слегка полуоткрытых глаз, которые бодрствовали, притворяясь спящими.
Ганнибал перескочил через солдат, которые спали у входа в его палатку. Заслышав его шаги, они приподнялись, но, узнав военачальника, снова склонили головы к земле и продолжали храпеть. Это были заслуженные воины Гамилькара, которые почти с религиозным благоговением глядели на львенка своего старого полководца.
Ганнибал натянул лук, обходя палатку, чтобы пустить стрелу в птицу, скрывающуюся на ветке, но вдруг остановился пораженный, заметя подле ствола дерева белую фигуру, которая сверкала, озаренная светом луны.
Это была женщина: амазонка. На ее голове и груди блистали золотой шлем и чешуйчатая броня; вдоль ее ног спускалась белая шерстяная туника, обрисовывая контуры тела; ее сильные обнаженные руки опирались на копье с наконечником, вонзившимся в землю. Черные глаза были устремлены на палатку Ганнибала со странной настойчивостью, не мигая, точно она спала с открытыми глазами; ночной ветер слегка развевал ее пышные, рассыпающиеся по плечам волосы. Позади нее стояла черная лошадь с блестящей шерстью, с нервными ногами и глазами, налитыми кровью, без седла и уздечки, с распущенной гривой и опущенной головой; она лизала край туники амазонки и ее обнаженные ноги, точно собака, повсюду сопровождающая свою госпожу.
-- Асбитэ! -- Воскликнул Ганнибал, пораженный этим видением. -- Что ты здесь делаешь?
Царица амазонок как бы очнулась и при виде военачальника устремила на него влажный и страстный взгляд своих больших глаз.
-- Я не могла уснуть, -- сказала она слабым мелодичным голосом. -- В начале ночи мне грезились ужасные сны. Богиня Танит не охраняла моего покоя, и я видела тень моего отца Иарда, возвещающего мне близкую кончину.
-- Кончина! -- воскликнул смеясь Ганнибал. -- Зачем думать о смерти?
-- Разве я бессмертна! Разве не сражаюсь я так же, как и каждый из твоих солдат. Я с жаром кидаюсь на леса копий, стрелы свистят вокруг меня, точно я влеку за собой мантию невидимых птиц; я презираю фаларики с их огненными волосами... но настанет день, когда я умру; сны мне это предвещают.
Асбитэ, как бы боясь проявить перед Ганнибалом еще большее чувство печали, смело добавила:
-- Пусть приходит смерть, когда ей угодно. Я не страшусь ее, как карфагенские торговцы, которые тебя ненавидят. Если меня смутил мой сон, то это потому, что, проснувшись, я подумала о тебе. Я не могу объяснить себе, почему у меня явилась мысль, что ты также можешь умереть, и перед твоей смертью, Ганнибал, я дрогнула. Ты должен жить столько же, как бог. Я вспомнила, что ты спишь один в своей палатке, что для того, чтобы охранять входы, ты не держишь стражи, которая бы, бодрствуя, стерегла твой сон, и я почувствовала потребность сделать что-нибудь для тебя, провести ночь, опершись о копье, подле твоего ложа, чтобы помешать предательству врага.
-- Какое безумие! -- воскликнул, смеясь, африканец.
-- Ганнибал, -- промолвила серьезно прекрасная амазонка: -- вспомни Гасдрубала, супруга твоей сестры. Достаточно было удара, нанесенного рабом, чтобы покончить с ним.
-- Гасдрубал должен был умереть, -- сказал вождь с убеждением фаталиста. -- Этого требовала судьба Карфагена. Необходимо было, чтобы Гасдрубал погиб, очистив путь Ганнибалу. Но нет того, кто бы мог заместить Ганнибала, и он еще будет жить, даже окруженный врагами. Мой сон чуток и моя рука быстра; тот, кто проскользнет в палатку Ганнибала, войдет в свою собственную могилу.
Асбитэ глядела с влюбленным удивлением на юного героя, который откинул лук и, говоря о своей силе, поднял могучие руки. Луна настолько увеличивала его тень, что при движении рук, казалось, он, точно сверхъестественное существо, заключил в них весь лагерь, город, всю равнину.
Амазонка приблизилась к нему, оставив копье подле ствола дерева. Покинув свое оружие, она как бы лишилась воинственной жестокости и подошла к Ганнибалу с женственной мягкостью, глядя на него робкими и влажными глазами, похожими на глаза диких коз, которые бегали по оазисам ее родины.
-- Ты нелюдим и жесток, как бог, -- вздохнула амазонка. -- Тот, кто любит тебя, обречен навсегда гореть внутренним огнем Молоха, так как ты не удостаиваешь погасить это пламя ласковым взглядом, улыбкой. Ты вылит из бронзы; твои глаза вечно устремлены ввысь.
-- Нет, Асбитэ, -- возразил африканец с сумрачным видом. -- Я не полубог, каким ты меня воображаешь, и я несколько более этого: я грозная военная машина без сердца и милосердия, созданная для того, чтобы губить людей и народы, которые попадаются на ее пути.
И Ганнибал ударил себя в сильную грудь, выпрямив свою статную фигуру с мрачным величием, подтверждающим его разрушительную силу.
И возбужденный собственными словами, африканец, с горящими глазами, приблизился к Асбитэ, лаская ее руки и в то же время произнося слова, полные энтузиазма.
-- Я хочу быть властителем мира: хочу, чтобы на земле существовал только Карфаген, потому что Карфаген -- моя родина. Если бы я родился римлянином, Рим был бы повелителем. Я хочу своим именем затмить память Александра Македонского; хочу быть более великим, чем он! Настанет день, когда мир поразится, увидя меня царящим! Я пройду самые глубокие снега и сровняю горные места, чтобы проложить свой путь.
И он глядел вдаль, точно чувствуя нетерпение, ожидая наступление дня. Луна сверкала с меньшей силой, небо темнело, окрашивая свою лазурь в более густые тона, а со стороны моря замечалась широкая полоса фиолетового света.
-- Скоро станет рассветать, -- продолжал африканец: -- Эту ночь, Асбитэ, ты будешь почивать на ложе из слоновой кости какой-нибудь богатой гречанки и у своих ног будешь видеть старцев города, прислуживающих тебе в качестве рабов.
-- Нет, Ганнибал. Я не доживу до конца этого дня, который наступает. Я умру при взятии города.
Умереть?. И ты это допускаешь? Но ведь для того, чтобы враг достиг тебя, надо, чтобы он прошел через Ганнибала. Ты мой брат по оружию. Я буду подле тебя.
-- И все-таки я умру.
-- Ты боишься?.. Ты трепещешь, дочь Иарба?.. Наконец-то, женщина! Оставайся в своей палатке, не приближайся к стенам, я приду за тобою, когда настанет момент, чтобы ты вошла в город, как госпожа.
Асбитэ выпрямила свой прекрасный стан, точно под ударом плети. Ее большие глаза сверкали гневом.
-- Я ухожу, Ганнибал. Начинает рассветать. Приготовь все к наступлению, а я... меня ты увидишь, когда твои войска дадут сигнал.
Она удалилась, опираясь на свое копье и идя среди рядов палаток, сопровождаемая черной лошадью, которая нюхала следы ее шагов, как любящее животное.
Наступил день. Гасли костры и вокруг последних огней виднелись люди, которые подымались с земли, расправляя свои онемевшие члены и скидывая куски тканей, которые прикрывали их. Ржали лошади, которых солдаты отвязывали, чтобы повести их к реке на водопой и почистить.
Со всех дорог съезжались в лагерь большие повозки, нагруженные провиантом и фуражом, и скрип их осей смешивался с песнями солдат, которые, проснувшись бодрыми, вспоминали далекую отчизну и распевали на родном языке.
Царил хаос голосов и криков; каждая народность занимала особое место и одна нация приветствовала другую радостными окриками.
Над лагерем подымался пар от голого и потного тела и от странных пряностей, которые готовились в котелках; раздавался стук больших колотушек плотников, составляющих осадные орудия, которые через несколько часов должны были метать дротики и камни. Некоторые всадники, с развевающимся плащом мчались на сильных лошадях через лагерь к городу, осматривая стены Сагунта, обагренные первыми лучами солнца, на которых начинали шевелиться осажденные.
Ганнибал с непокрытой головой также глядел на город, сидя вне лагеря на обломке стены, последнем остатке виллы, разрушенной осаждающими.
Он решил начать атаку сейчас же, как только его армия окончит свои утренние приготовления. Африканские отряды с пиками строились перед лагерем. Они должны были атаковать тот пункт города, который граничил своей стеной с ровной и опустошенной местностью, позволявшей беспрепятственно приблизиться к основанию стены. В других местах лагеря двигалась кельтиберская пехота с длинными лестницами, чтобы сразу произвести нападение с различных сторон. Приближались военные машины: стрелометы и тараны, раскачивающиеся на своих цепях. Осадные башни, легкие с плетеными тростниковыми стенами, подвигались на колесах, увенчанные щитами осаждающих, которые притаились за ними, чтобы метать дротики.
Ганнибал быстро направился к своей палатке, проходя мимо воинов, которые чистили своих лошадей и оружие, уверенные, что им не придется до последней минуты принимать участие в атаке.
Военачальник легко вооружился: одел короткий панцирь из бронзовой чешуи, прикрыл голову шлемом, взял щит. Выходя из палатки, он встретился с Марваалом и своим братом Магоном, состоящих в резервах и остающихся в лагере.
-- Ты оставляешь ноги открытыми? -- спросил брат. -- Не прикроешь их ничем?
-- Нет, -- ответил отважно вождь. -- Мы идем в атаку, и, чтобы лазить по щебню, ноги должны быть легки. Копья, как всегда, не коснутся меня.
Выходя из лагеря, он увидел среди палаток царицу амазонок, которая следила за ним грустными глазами. Но встретившись с Ганнибалом взглядом, Асбитэ отвернулась от него и ушла прочь.
Зазвучали трубы и весь лагерь зашевелился.
Приближались щиты-мантелеты, настоящие деревянные стены. Под прикрытием этой движущейся обороны спешно шли африканские отряды с пиками, а с другой стороны равнины бежали кельтиберы, таща свои лестницы.
Стены в минуту покрылись осажденными. Из амбразур показались сильные руки, опускающие дротики, метающие камни, изгибались в дугу луки, испуская резкий свист.
Ганнибал, чтобы воодушевить атакующих, ехал позади с африканцами, смеясь над метательными снарядами, которые ударялись о дерево мантелетов. В продолжение нескольких ночей, пробираясь тайком и под опасностью попасть в плен, он достигал подножия этой стены, которая покрывала часть долины, являясь самым сильным укреплением города. Основание ее было сделано из камней, соединенных глиной. Военачальник, убежденный, что по лестнице слишком трудно взобраться на стену, хотел пробить в фундаменте брешь, низвергнув красноватую стену прежде, чем ее разрушит его армия.
Достигнув ее, африканцы вышли из-под защиты мантелетов и кинулись с ожесточением на каменную прегражу. Нагие, темные, подымающие и опускающие свои мускулистые руки, в конце которых блестело железо кирок, они казались адскими духами, присланными богами Карфагена, чтобы разрушить город. Ожесточенные и упорные в своей задаче разрушения, они работали, нечувствительные к ударам, которые сыпались на них сверху.
Осажденные, раздосадованные такой дерзостью, не обращали внимание на балеарских пращников и стрелков, которые издали метали камни и пускали стрелы в амбразуры и, подавшись всем телом вперед, они бросали в африканцев копья и бруски, которые, вертикально падая, не щадили своих жертв. Африканцы падали с расшибленными головами или распластанными спинами; руки и ноги ломались, точно трости, под тяжестью брусков, и многие осаждающие оставались на месте с животом, пригвожденным к земле копьем, которое пронзало поясницу. Среди трепещущих тел, размозженного мяса, крови, которые смешивались с глиной стен, появлялись новые осаждающие, которые вырывали из рук умирающих кирки и принимались за разрушительную работу стены, колотя по ней с такой яростью, точно она представляла собою стоящего перед ними врага; африканцы, кельтиберы, галлы, люди всех племен и рас смешивались, посылая проклятие каждый на своем родном языке, с пеною у рта от бешенства, чувствуя, как каждую секунду за их спинами смерть косила свои жертвы. Стоял гул воплей и стонов, вызываемых падающими камнями и фалариками, которые воспламеняли одежду и вонзались в голое тело, обжигая людей, которые, извиваясь от боли, бежали к реке, точно живые факелы.
Но вот дрогнула одна стенная глыба! Вот она выкатилась из своего основания! Самое важное было вырвать первый камень, за ним пойдут уж и другие. Осаждающие испустили крик дикой радости; они слышали голос Ганнибала, который воодушевлял их; но прежде, чем они успели поднять голову, чтобы передохнуть на момент, как среди них поднялся ужасающий рев. Полил дождь, но это были адски жгучие капли, которые въедались в тело бесчисленными искрами. Наверху среди амбразур пылал костер. Это купцы расплавляли крупные слитки серебра, выливая расплавленный металл, как дождь смерти, на тех, которые дерзали разрушить стены города.
Осаждающие отступили, заревев от ярости, и стали укрываться за ментелетами. Ганнибал поднял свой меч, желая своими ударами заставить их вернуться к работе. Но тщетно. Напрасно старался он убедить их, говоря о победе и необходимости разрушить стену. Его солдаты отступали, глядя со страхом на военачальника, который казался неуязвимым, плача от жестокой боли, причиняемой ожогами. Некоторые валялись по земле с губами, покрытыми пеною, извиваясь от муки.
Внезапно город точно лопнул, выкинув на далекое расстояние всех своих обитателей. Вдали виднелись бегущие кельтиберы, побросавшие свои лестницы. Город выступил целой массой против осаждающих. Ворота были малы, чтобы пропустить многочисленное войско, которое теснилось в них, разливаясь потом, точно поток, который бежит, сжатый горами, а затем свободно разливается по долине. Многие, охваченные нетерпением, спускались с амбразур по веревке, чтобы скорее напасть на врага.
В минуту пространство между стенами и лагерем оказалось покрытым сагунтцами, которые наступали, и осаждающими, которые бежали. Ганнибал почувствовал себя подхваченным бегством своих солдат. Горели мантелеты и многочисленная толпа женщин и детей, держа в руках факелы, окружала осадные башни, зажигая их тростниковые стены.
Сагунтцы, образовав плотную массу, приближались, наступая на осаждающих, которые в беспорядке бежали. Перед этой движущейся массой пик и рук, поднятых с широкими мечами, виднелись лишь убегающие люди, которые кидали оружие и падали, настигаемые дротиками и копьями.
Гигант Тэрон одиноко шествовал, точно он один представлял собою фалангу войска. Львиная шкура и его огромная фигура привлекали взоры всех; его дубина подымалась и опускалась, преследуя группы беглецов и производя значительные опустошения в их рядах.
-- Это Геркулес! -- кричали с суеверным ужасом осаждающие. -- Бог Сагунта, который идет против нас.
И присутствие гиганта усиливало бегство более, чем удары, наносимые сагунтцами.
Ганнибал хотел приблизиться к фронту, но напрасно он кричал, размахивая своим мечом. Он был стиснут потоком бегства, его толкали его собственные солдаты, охваченные заразой ужаса; ему топтали ноги и ударялись головами о его плечи, и ему стоило больших усилий, чтобы не быть сваленным и растоптанным. Еще минута и осажденные, уничтожив все осадные орудия, вступили бы в лагерь.
Военачальник слал проклятие и угрозы своему брату и Марваалу, которые не поспешили на помощь с резервами, чтобы сдержать поток бегства. Он видел, что из лагеря торопливо выступали отряды, но пешие и в беспорядке, порождаемом необычайностью событий, причем многие из них на ходу закрепляли ремни своих кирас, многие смешивались с другими народностями и шли без полководцев, которые напрасно трубили в рога, призывая войска к порядку.
Сагунтцы в слепом стремлении к победе, возмутились этим подкреплением и при первом же столкновении почти откинули его. Ганнибал, которому удалось собрать группу самых отважных солдат, стал лицом к сагунтцам.
-- Ко мне! Ко мне! -- кричал он тем, которые двигались из лагеря и среди всеобщего беспорядка не знали, куда направляться.
Но его крики привлекли также внимание и врагов. Тэрон, точно руководимый своим богом, направился против Ганнибала, и вскоре его дубина стала опускаться на щиты карфагенян. Он поражал врагов с холодной отвагой, ломая стволом их копья, снося раны, наносимые их мечами, которые, казалось, притуплялись о его могучие мускулы, и истекая по каплям кровью под своей львиной шкурой, дикий и великолепный, как божество. Каждый взмах сучковатого ствола, клал к его ногам одного из врагов.
Вторично осаждающие стали отступать пред натиском сагунтцев. Ганнибал снова увидел себя захваченным своими, испуганными яростью гиганта, который казался неуязвимым, но нечто неожиданное изменило ход сражения.
Дрогнула земля под топотом безудержной скачки, походящей на раскаты грома, и, пригнувшись к гривам своих лошадей, с развевающимися волосами, падающими волнами из-под шлемов, с обвившимися вокруг обнаженных ног белыми туниками, амазонки Асбитэ кинулись на врагов с быстротой урагана. Они кричали, размахивая своими копьями, призывая друг друга, чтобы напасть на неприятеля более сплоченной группой, и враг стал отступать, испуганный этими женщинами, которых впервые видел вблизи и которые обладали при своей грации удивительной силой.
Ганнибал через головы окружающих его увидел промелькнувшую, словно сверкающий луч, Асбитэ. Она мчалась одна. Солнечный свет, падая на ее шлем, окружал ее золотым сиянием. Ее инстинкт любящей женщины подсказал ей, где находился Ганнибал, окруженный врагами, и она скакала, чтобы прийти к нему на помощь.
То, что произошло вслед затем, было так мгновенно, что Ганнибал еле мог заметить это среди поднятой нападением пыли.
Амазонка, с опущенным копьем, направилась галопом к жрецу Геркулеса, который под отливом этого беспорядочного сражения телом к телу остался один на значительном освободившемся пространстве.
-- О-о-о-о!.. -- кричала Асбитэ, возбуждая лошадь своим воинственным возгласом.
И, сжав носами, бедра животного, она приподнялась на его спине, чтобы лучше нанести удар гиганту.
Лошадь, испугавшись ужасной головы льва на макушке колосса, заржав, стала на дыбы, и в то самое мгновение на ее глаза опустилась громадная дубина, произведшая такой же треск, как если бы разбилась крепкая амфора.
Лошадь свалилась на задние ноги, с красной головой, из которой текла на глаза кровь, а амазонка, скинутая с ее спины, упала на колени на расстоянии нескольких шагов, прикрываясь щитом. Если бы она могла сопротивляться хоть минуту, она была бы спасена. Ганнибал, забытый своими, которые волновались замешательством сражения, побежал ей на помощь. Из лагеря выступили большие группы всадников, чтобы поддержать храбрых амазонок, и масса осажденных стала в беспорядке отступать к городу.
Асбитэ вскочила на ноги и сделала шаг вперед, подняв копье, чтобы поразить им гиганта, но в то же мгновение громадная дубина с размаху двух могучих рук, упала на нее, точно обрушившаяся стена. Жалобно зазвенел разломавшийся бронзовый щит, распался на куски золотой шлем, и Асбитэ опустилась на землю с окровавленной туникой.
Тэрон остался неподвижным, опираясь на свою дубину, не замечая того, что происходило вокруг него, как бы раскаиваясь.
-- Ко мне Тэрон! Защищайся, мясник Геркулеса!.. Убей меня, если сможешь: я -- Ганнибал!
Жрец обернулся и увидел воина, который, прикрыв лицо щитом и с мечом в руке, приближался, с удивительной ловкостью описывая круги вокруг него, точно тигр, который нападает на слона и, обхаживая его, намечает слабое место добычи, чтобы захватить ее. Сражение кончилось: сагунтцы отступили к городу. Осаждающие всадники оттесняли врага к стенам, оставляя обоих сражающихся одних в этой части поля битвы. Несколько солдат медленно приближались, чтобы приостановиться на некотором расстоянии, проникнутые ужасом, который внушал им гигант.
Тэрон не изменил себе, заметив, что он остался один. Ганнибал! Это был Ганнибал, этот воин, который шел совершенно одиноким сражаться с ним!.. Эта странная встреча, на глазах всего города, собравшегося на стенах, казалось, была подготовлена его богом. Он должен освободить Сагунт от его главного врага!.. Геркулес предназначил ему эту славу, и, самодовольно улыбаясь, он поднял свою дубину, идя прямо против африканца.
Последний же увертывался от него, отступая, отпрыгивая в сторону с кошачьей ловкостью, избегая столкновения до тех пор, пока, наконец, жрец, утомившись и желая покончить борьбу прежде, чем прибудут новые воины, укрепился на своих ногах колосса и пустил дубину в Ганнибала. Громадный ствол рассек воздух и Ганнибал, видя, что он летит на него, отскочил в сторону. Однако дерево задело его щит, производя резкий шум, и упало в отдалении, подняв облако пыли. Африканец от силы удара согнул колени, но сейчас же выпрямился и, отбросив сломанный щит, побежал с поднятым мечом на Тэрона.
Жрец Геркулеса, видя себя обезоруженным, испытал слабость, почувствовал страх, полагая, что он находится в присутствии высшего существа, против которого его мощь бессильна, и, повернулся спиною к Ганнибалу, со Стен его призывали крики, видя, что он находится в отчаянии. Некоторые вооружились луком, чтобы удержать своими стрелами Ганнибала, но не решались пускать их из боязни ранить Тэрона. Сагунтцы дышали отчаянием, видя, что их Геркулес убегает, преследуемый каким-то воином, который с остервенением гнался за ним, стремясь отрезать ему путь, чтобы не дать добежать до города.
Гигант, тяжелый и мускулистый, с трудом бежал по полю битвы, покрытому трупами и доспехами сражения. На один из щитов он споткнулся, колени его подогнулись, но он поднялся, хотя остался совершенно нагим. Шкура льва упала с его плеч.
Преследующий настигал его. Он почувствовал вдруг на своих плечах холод железа, вонзающегося среди мускулов, и, не желая умереть преследуемым, точно раб, на глазах всего города, он быстро повернулся, протянув свои могучие руки, походящие на колонны, чтобы задушить в них врага.
Но прежде, чем эти обе тяжелые глыбы успели обхватить неприятеля, размозжив его, Ганнибал вонзил свой меч несколько раз в бок колосса, и Тэрон повалился, прижав руки к ранам, из которых струилась кровь темно-красного цвета.
Он взглянул на Ганнибала без гнева, с детским выражением страдания, и затем остановил свои глаза, затуманенные смертью, на высотах Акрополя, в кровлях которого отражалось солнце.
Его громадная голова, упав на землю, подняла облако пыли. Ганнибал наклонился над ней и своим мечом стал отсекать шею, нанеся много ударов прежде чем голова отделилась от сухих, точно веревки, жил и крепких мускулов, о которые, казалось, притуплялось железо.
Туча стрел начала вонзаться в землю вокруг Ганнибала.
Военачальник снял шлем, освободив крупные завитки своих волос; схватил голову Тэрона за окровавленную гриву и жестом победителя, поставив ногу на тело жреца, показал ее тем, которые покрывали стены Сагунта.
Он был великолепен с мечом в правой руке и простирая левую руку, которая держала голову гиганта. Глаза его метали молнии гордости и холодного гнева, сверкая как металлические диски, которые спускались с его ушей.
Осажденные узнали его и крик удивления и ярости пробежал вдоль стены.
-- Ганнибал!.. Это Ганнибал!..
Еще несколько секунд он продолжал стоять неподвижный, словно статуя победы, презрительно улыбаясь врагам, не обращая внимания на тучу метательных снарядов, которые жужжали вокруг него, но вдруг он выпустил голову Тэрона и упал на колени, выронив свой меч.
Стрелок Мопсо в конце концов попал ему в ногу стрелой.
Всё видели со стен, как Ганнибал, движением мучительной ярости, быстро вырвал стрелу изломав ее в куски, и откинул на далекое расстояние. Что было затем, сагунтцы уже не видели. Большая часть армии осаждающих прибежала к нему, чтобы прикрыть военачальника, и его пращники и стрелки стали пускать камни и стрелы в стены города.
Актеон, утомленный сражением, следил, спрятавшись за одной из амбразур, за тем, что происходило вокруг Ганнибала, не обращая внимания на метательные снаряды пращников, которые, разъяренные тем, что военачальник ранен, пускали град камней в стены.
Он видел, как удалялся Ганнибал, поддерживаемый двумя карфагенянами в золоченой броне и охраняемый многочисленной толпой.
Неожиданно вождь оттолкнул тех, которые его поддерживали, и, болезненно хромая, приблизился к трупу, белому и окровавленному, который словно бесформенный лоскут выделялся на красноватой почве. Он наклонился к нему и окружающие его нумидийцы увидели жестокого Ганнибала плачущим в первый и в последний раз. Прикоснувшись губами к разбитой голове амазонки Асбитэ, он поцеловал это любимое лицо, вокруг расплющенных и окровавленных черт которого начинало летать множество трупных мух.