Четыре лемеха выворачивают землю, и ослепленные светом черви извиваются на влажной глине. Земля откладывается правильными пластами по четырем бороздам, и полевые мыши убегают по ним. Трактор икает, выдыхает голубой дым. Словно огромное животное, неуклюжее и запыхавшееся, упрямо тащится он по борозде. Цепляется за землю шпорами, упорствует, но подчиняется мерному ритму поршней. Настойчиво тащит он за собой плуг, словно лошадь, которая никогда не оборачивается, и от непрерывной вибрации дрожит сидение на широких рессорах. Вибрация передается телу Жака, и его сжатые пальцы сообщают ее рулю. Вся огромная масса металла содрогается. Жак не выпускает рукоятки, но свободной рукой отирает с лица масло, пропитавшее ему ресницы. Ветер относит дым в лицо Жаку, Он выпускает руль; трактор, направляемый двумя колесами, которые катятся по краям полосы, продолжает путь. Жак оглядывается. Улыбается. Прямые линии борозд сходятся вдали, и земля, развороченная сегодня утром, кажется жирной рядом с пашней, покрывшейся пылью. Он улыбается, — последний день пахоты; а овес будут сеять в начале мая.
Лемехи поблескивают под поднимаемой пластами землей. Камешки хрустят и визжат под стальным трактором. За полями — леса, нежно-зеленые и зябкие.
Запах земли доходит до него сквозь раздражающую вонь дыма.
Вдруг он хватает руль: переднее колесо смяло край борозды. Трактор снова идет правильно, и Жак быстро подымает голову, чтобы перевести дыхание. Солнце прямо над головой. Полдень.
Хочется есть, хочется пить. К этому времени девочка Альфонсина приносит обыкновенно завтрак. Осталось допахать всего несколько метров. Уже близок склон, где в комьях земли, развороченной колесами, путается и кончается полоса.
Жак хватает рычаг и тянет его к себе. Стоп! Трактор останавливается, но мотор все еще работает. Лемехи автоматически поднялись; на концах налипла земля. Жак слезает. Ноги еще дрожат, он потерял равновесие; постепенно его неуверенная сперва походка становится устойчивой. Башмаки отяжелели от влажной земли. Он подымается на край откоса. Позади — поле, впереди — лес; направо — горизонт опускается до самых деревьев, окаймляющих проезжую дорогу.
По краю откоса дорожка; за дорожкой — канава, буки, соломенные крыши, гумно, хлев, яблони. В канаве — кусты ежевики, кусты ежевики с нежными листочками.
Он садится на край канавы. Солнце у него над головой, а девочка Альфонсина выходит из дома с корзиной в руках. Хлопает калитка.
Вблизи видно, что Альфонсина вся в веснушках.
— Вот вам завтрак, мосье Жак.
Она протягивает ему корзину.
— Спасибо, девочка.
Мосье, отец сказал, ему бы надо вечерком с вами поговорить.
— Хорошо; пусть придет после вечерней дойки… Ступай завтракать, Альфоисина.
Девочка покачивает узкими бедрами; шерстяное платье в клетку плотно облегает ее развивающиеся формы. Синий фартук слишком узок и не закрывает округлостей — предмета вожделений молодых скотников.
Опять хлопает калитка. Из корзины торчит горлышко бутылки с сидром. Жак берет ее и наполняет стакан. Он жадно пьет. В горле пересохло от керосиновой гари. На продолговатом блюде большой бифштекс, дымящееся пюре. Он ест. На хлебе остаются жирные следы от пальцев. В четырех метрах от него работает на тихом ходу мотор; останавливать его в разгар работы нет расчета: приводить в движение эту своенравную махину трудно и утомительно.
Отец Альфонсины хочет с ним повидаться. Снова старая песенка о тетке Лабан. Старуха, уморившая трех мужей и напивающаяся, как извозчик, в каждую получку, не хочет выезжать из домика, который снимает у отца Альфонсины. Тот себе на уме, ему нужна лачуга, чтобы сдать ее своему отцу, у которого есть кое-какие сбережения и который заплатит втрое дороже, чем старуха; а ей он предлагает переселиться в бывшую, печь для обжигания извести, правда, там нет пола, — для тех, кому пора умирать, и земля хороша.
Тетка Лабан не хочет; не хочет потому, что боится умереть в этой конуре. Фермер изводит Жака, чтобы тот повлиял на несговорчивую жилицу.
Жак жует быстро и пьет еще быстрее.
Нет, он не выставит за дверь тетку Лабан; она была неутомимой работницей. Он с тоской думает о скупости крестьян, выколачивающих гроши, экономя на пропитании поденщиков. Поденщики пьянствуют, плодят детей и говорят: «А что мы в жизни-то видим, кроме этого?»
Говорят без озлобления, словно вполне естественно, что работа не кормит их досыта. Бутылка опорожнена, блюдо очищено. Жак уплетает яблоко. Вдалеке над лесом вьются вороны, зоркие и крикливые.
Мотор все еще работает на тихом ходу; блеет баран, и жаворонки, словно брошенные пращей, камнем падают на развороченные борозды. Велосипедный звонок: почтальон. На обветренном лице широкая улыбка, прекрасные карие глаза, пушистые седеющие усы; и велосипед на дороге. Полированный деревянный ящичек, письма, одно письмо.
Пальцы, перепачканные машинным маслом, оставляют следы на большом конверте, вверху надпись: отправитель нотариус Персон.
Велосипед катит дальше, красная с синим фуражка исчезает в серой дали, Жак смотрит на четкий почерк, складывает письмо и, расстегнув коричневый комбинезон, отыскивает в пиджаке карман. Он не распечатает письма до вечера. Он знает его чуть не наизусть; перечень долгов его дяди. Земли заложены. Хватит наследства на оплату горделивых прихотей старого графа, всех подарков, сделанных им женщинам, услуги которых он умел ценить?
Жак продаст землю без сожаления.
К чему жадно копить плоды трудов тетки Лабан, старика Тилле и молодых скотников? Он не может, он не умеет распоряжаться. Когда он смотрит на эти лица, изборожденные глубокими морщинами, на эти грязные лица, красные, опаленные солнцем и омытые дождем, его воля растворяется в глубоком сочувствии. Повелительные жесты вышли из моды, как и шляпы его матери, которые он иногда благоговейно созерцает в шкафах на мансарде, освещенном круглым оконцем. Он швыряет бутылку, она приминает пучок травы; Жак встает.
Засаленный, перепачканный землей комбинезон охватывает его сильное тело, как промасленный панцирь. Он потягивается и чувствует, как устал. На повороте дороги появляется его сосед Каню, — дородный фермер. Жак быстро спускается по склону, влезает на трактор, поворачивает рукоятку газа, садится, выключает сцепление, дает первую скорость и поворачивает трактор. Пройди мей<у, он дергает веревку, лемехи опускаются, и плуг быстро врезается в почву. Земля разворочена, извиваются черви, спасаются бегством полевые мыши. Каню остановился; он улыбается, приподнимая шляпу. Это заплывший жиром, седеющий, угреватый, коротконогий человечек, одетый в бархатный костюм. Серенькие глазки следят за четырьмя бороздами. Он все еще улыбается. Жаку его не видать, но он знает, что тот улыбается. Ему знакома эта улыбка затаенного презрения и злобы: «Этот молодой человек набивает цену рабочим, он слишком дорого оплачивает толпу дармоедов… Когда был жив мой отец… зарабатывали сто франков в год… Сбережения… дети…»
Жак знает, что услышит, стоит только остановиться. Он не остановится.
Жаворонки, опьяненные зноем, звенят от радости, потом комочком падают в уже подсохшую борозду.
Он забывает об усталости. Он. весь поглощен радостью работы. Дым больше не несет ему в лицо, направление ветра изменилось.
Теперь он дышит чистым воздухом. Нет больше усталости, только смутная радость. Шум трактора на минуту замирает.
Жак смотрит вдаль. Неужели бледное лицо и белокурые волосы — ого цель? Полевые мыши торопливо снуют между комьями земли.