СОВРЕМЕННЫЙ РАЗСКАЗЪ.

ГЛАВА I.

Forget not the fleu where they perished

The truest, the last of the brave,

All gone, and the hope that we cherished

Gone with them, and quenched in their grave,

Moore. Irish Melody.

Это было 27 го августа 1855 года.-- Россія въ трепетномъ ожиданіи ловила каждую вѣсть съ той точки своего огромнаго пространства, къ которой, какъ у больнаго, казалось что хлынула вся кровь ея, которая сдѣлалась какъ бы средоточіемъ ея жизни; и вотъ... Онъ грянулъ -- давно ожиданный, а все таки внезапный громъ! Вся чистая кровь мучениковъ нашихъ казалось пролита напрасно.... Но не дай Богъ думать такъ! Нѣтъ! никогда кровь невинная не проливается даромъ; она удобряетъ почву духовную, какъ,-- увы!-- удобряетъ то земное поле, на которомъ текла, и со временемъ плодъ благій изъ нея выростаетъ. Не намъ описывать этотъ день смертельной скорби и безсмертной славы. Нашъ разсказъ не что иное, какъ вседневная повѣсть обыкновеннаго быта,-- гдѣ виднѣется лишь маленькій уголокъ человѣческаго сердца, получившаго глубокую рану въ этотъ роковой день, и не чающаго исцѣленія. Насъ будетъ занимать одна изъ безвѣстныхъ жертвъ -- одинъ изъ безвѣстныхъ героевъ этой безпримѣрной эпопеи, которая къ стыду русской литературы не услышала въ ней отголоска на свой предсмертный стонъ, не внушила ни одного достойнаго ея стиха, не нашла поэта, который бы почтилъ эпитафіей гигантскую могилу, зовомую Севастополь.-- Можетъ быть потому, что для такой славы, для такихъ страданій, не можно и найдти достойныхъ словъ.

....Ужь непріятель занималъ Малаховъ Курганъ; войско наше перешло на Сѣверную; потопляли остававшіеся въ бухтѣ корабли.-- Удалый " Владиміръ ", сослуживъ геройски свою послѣднюю добрую службу такъ блистательно, что самъ непріятель ему удивлялся, долженъ былъ пасть жертвою на могилѣ Севастополя, какъ бывало заколали любимаго коня на могилѣ убитаго воина. Всѣ распоряженія были сдѣланы, и лейтенантъ Юрій Венелевъ, любимецъ командира, былъ отряженъ для исполненія жестокаго, но необходимаго приказанія; принадлежа къ экипажу обреченнаго на гибель парохода, Юріи во все время осады смѣнялся съ бастіона лишь для того, чтобы съ своимъ судномъ, на любимой своей стихіи, участвовать въ тѣхъ морскихъ вылазкахъ, которыя такъ удивляли англичанъ своею дерзостью и успѣхомъ. Теперь молодой морякъ стоялъ на берегу бухты, и смотрѣлъ съ какимъ то остервенѣніемъ на потопляемый имъ самимъ, дорогой ему какъ родина, какъ домъ отцовскій, какъ товарищъ, сослуживецъ, другъ -- корабль свой. Послѣ всѣхъ ужасовъ этого ужаснаго дня и этой ночи, эта послѣдняя пытка казалась ему сверхъ силъ его;-- и въ самомъ дѣлѣ, когда спускаясь все ниже, ниже, глубже и глубже, "Владиміръ" почти исчезъ подъ темными волнами,-- молодой офицеръ упалъ безъ чувствъ, контуженъ въ голову какимъ-то запоздалымъ французскимъ ядромъ.

Есть люди добрые на свѣтѣ, которые находятъ особенную прелесть въ преувеличеніи именно дурныхъ извѣстій. Въ реляціи Юрій стоялъ въ спискѣ тяжело раненыхъ; въ Одессѣ сказали, что онъ смертельно раненъ; въ Бессарабіи, гдѣ жилъ его старикъ-отецъ, увѣрили, что онъ умеръ отъ ранъ. Бѣдный старикъ, уже дряхлый, не въ силахъ былъ выдержать такого горя -- ударъ паралича и смерть въ нѣсколько дней все кончили. Онъ оставилъ послѣ себя, въ сравненіи съ нимъ, еще молодую вдову -- женщину лѣтъ 39, которой давно разстроенное, слабое здоровье казалось долдно было совершенно рушиться послѣ такого удара; но сердце матери не вѣрило никакимъ слухамъ и влекло ее туда, гдѣ она въ мысляхъ видѣла страждущаго, но живаго еще сына. Откуда взялися силы, откуда бодрость и рѣшимость, далекія отъ ея обыкновеннаго характера. Схоронивъ мужа, она передала всѣ дѣла имѣнія сосѣду и въ тоже утро была на дорогѣ въ Крымъ. Кромѣ печатной реляціи, она не имѣла никакихъ вѣстей,-- слухамъ она упорно отказывалась вѣрить; она не знала, гдѣ сынъ,-- не знала, куда обратиться для свѣдѣній, но она вѣрила, что чутье сердца ее доведетъ до него -- живаго или мертваго; и съ этой инстинктивной увѣренностію она поспѣшила въ Одессу. Тамъ ничего не узнала, и поѣхала далѣе въ Николаевъ, въ Херсонъ, въ Перекопъ, всюду, куда слышала, что перевозятъ раненыхъ; но Юрія ни гдѣ не было, и на вопросы этой исхудалой, блѣдной, чуть живой женщины, въ глубокомъ траурѣ, вездѣ, съ стѣсненнымъ жалостію сердцемъ, давали одинъ отвѣтъ:-- "Нѣтъ у насъ,-- не слыхали о немъ".-- Она все отправлялась дальше. Сообщенія тогда были очень затруднительны. Лошадей едва доставало для фельдъегерей. Ни воловъ, ни верблюда, ни какого случая ѣхать съ попутчикомъ, не могла она съискать въ Перекопѣ. Она обратилась къ одному доброму, милому семейству, извѣстному въ это бѣдственное время какъ благодѣтели больныхъ, раненыхъ, усталыхъ, всѣхъ страждущихъ душевно или тѣлесно, и была принята съ тѣмъ радушіемъ и сочувствіемъ, которыя благословляются понынѣ не въ одномъ семейномъ кружкѣ въ Россіи. О*** смотрѣлъ съ глубокой жалостію на бѣдную мать и его привычная юмористическая улыбка исчезла съ его лица. Онъ былъ увѣренъ, что Венелевъ погибъ, но не имѣлъ духу отнять послѣднюю надежду у матери. Всячески старался онъ удержать ее отъ дальнѣйшаго путешествія; обѣщался все узнать сперва; справиться, и тогда сыскать ей средства для отправленія уже къ вѣрной цѣли.-- Она слушала его, съ тѣмъ спокойнымъ упрямствомъ, которое находитъ на самые тихіе, покорные правы, когда чувства въ нихъ раздражены. "Только соберу свѣдѣнія, и я даго вамъ слово, вы въ ту жь минуту поѣдете; пожалуй, я послѣднюю свою корову заложу, да ужь доставлю васъ на мѣсто; и вы съ своимъ сыномъ воротитесь пожить съ нами, да его полечить; а теперь, хоть переночуйте здѣсь". Она только плакала и благодарила; а въ ночь тихонько ушла пѣшкомъ съ своей горничной. Какъ шла она, по голой пустой степи, по дорогѣ, заваленной всякой падалью, въ воздухѣ, зараженномъ отвратительными испареніями -- одинъ Богъ знаетъ! Бѣдная горничная,-- здоровая, крѣпко сложенная, богатырь-дѣвка, 25-лѣтняя, не смотря на остановки, на привалы, во время которыхъ подкрѣпляла себя съѣстными припасами, взятыми ею на всякій случай, и заставляла барыню съѣсть сухарикъ и запить рюмкой вина -- горничная наконецъ выбилась изъ силъ, отстала отъ нея, и къ вечеру Венелева, уже одна, все шла съ лихорадочною, неестественною силою, впередъ и впередъ! Это былъ день рожденія ея Юрія, день его совершеннолѣтія, и она твердо вѣровала, что въ этотъ день онъ ей вторично будетъ дарованъ Провидѣніемъ.

Между тѣмъ солнце садилось; мимо ея, по дорогѣ, почти непроходимой, спѣшили курьеры, тащились повозки; все вокругъ нея было полно невыразимо-печальной тревоги, она все шла неутомимо, неоглядываясь, впередъ; и вотъ она подошла къ маленькому каравану.

Христіанская труженица, вздвиженская сестра, уже въ третій разъ совершающая свой крестный путь, провожая раненыхъ изъ Симферополя въ Перекопъ, сидѣла, усталая, у дверей шалаша. Огромный, исхудалый водолазъ спадъ растянувшись у ногъ ея.

-- Боже мой! Неро! прошептала путница: -- что я теперь узнаю? думала она.

Съ ней сдѣлалось почти дурно: она остановилась.... Въ эту послѣднюю минуту, казалось, силы измѣняли ей, но она подняла глаза къ небу, перекрестилась, и, съ молитвеннымъ воплемъ души, который, конечно, долетѣлъ до Престола Всевышняго, она подошла къ сестрѣ. Водолазъ лѣниво поднялъ косматую голову, встрепенулся, подошелъ къ Венелевой, на одно мгновеніе остановился въ недоумѣніи, и вдругъ, съ слабымъ радостнымъ визгомъ, кинулся ласкать ее. Она стояла какъ вкопанная, ни голоса, ни словъ не находя; по ея умоляющій взглядъ былъ понятъ сердцемъ сестры.

-- Это собака Юрья Васильича Венелева. Онъ живъ, онъ здѣсь, но очень боленъ. Вы мать его! отвѣчала сестра на ея нѣмой вопросъ.

Въ восторгѣ благодарности, она пала на колѣни и залилась сладкими слезами.

-- Онъ живъ! онъ живъ! дитя мое! шептала она, я звала, что онъ живъ! бѣдный отецъ!

-- Могу ли его видѣть? спросила она съ безпокойствомъ:-- ахъ! онъ спроситъ, что эти плерезы? и она остановилась въ недоумѣніи, вспомнивъ свое траурное платье.

-- Вы можете къ нему войти, сказала съ видимымъ замѣшательствомъ сестра: -- но онъ очень, очень боленъ. Онъ не замѣтитъ. Онъ контуженъ въ голову, онъ никого не узнаетъ, кромѣ Неро! Но, прибавила сестра: -- это пройдетъ! Богъ милостивъ! будемъ надѣяться, что это пройдетъ!

-- Да! Богъ милостивъ! отвѣчала мать: -- Онъ, Всемилосердый, исцѣлитъ его, я вѣрю! пустите меня къ нему!

И вотъ ея предчувствіе сбылось! Чрезъ двадцать одинъ годъ послѣ его рожденія, онъ ей вторично дарованъ Богомъ! Она стоитъ подлѣ койки, на которой онъ спитъ; его смуглое, загорѣлое лицо немного похудѣло, но не видно блѣдности на немъ; черныя брови и черные усы придаютъ ему видъ тридцати-лѣтняго мужчины, но какое безмятежное, дѣтское спокойствіе въ закрытыхъ вѣкахъ и на высокомъ лбу, подъ коротко выстриженными волосами! Ей казалось, что онъ спитъ своимъ первымъ, дѣтскимъ сномъ, ничѣмъ не возмущаемымъ. И точно, она нашла его живымъ и, по всѣмъ признакамъ медицины, здоровымъ, но память онъ совсѣмъ потерялъ, другія всѣ способности, казалось, исчезли. Онъ никого не узнавалъ, кромѣ своего водолаза, никакого слова не могъ вспомнить, смотрѣлъ съ какимъ-то ребяческимъ удивленіемъ около себя, а при всякомъ шумѣ съ нимъ дѣлались нервическіе припадки; онъ не сошелъ съ ума, онъ впалъ во второе дѣтство! Вотъ въ какомъ состояніи она нашла его, и все-гаки въ своей крѣпкой вѣрѣ, свыше ниспосланной ей конечно, она не отчаивалась, не теряла ни духа, ни силъ. Съ конвоемъ раненыхъ воротилась она въ Перекопъ, и тамъ, взявъ сына на свое попеченіе, остановилась, чтобъ посовѣтоваться съ докторами, и рѣшить, что предпринять. Юрій, тихій, беззаботный, не обращалъ на нее вниманія, не говорилъ ни слова, и, по цѣлымъ часамъ, молчаливо игралъ съ Неро, который, казалось, понималъ его положеніе и былъ съ нимъ осторожно нѣженъ и снисходительно терпѣливь, какъ бываютъ большія собаки съ ребенкомъ. Такъ прошло двое сутокъ, доктора качали головой я говорили, что не знаютъ никакихъ средствъ леченія; онъ можетъ самъ собою оправиться, онъ можетъ и остаться на цѣлую жизнь, какъ теперь, безъ памяти, безъ сознанія, безъ языка; они совѣтовали увезти его куда нибудь, по крайней мѣрѣ, отъ тифа, который свирѣпствовалъ въ городѣ, но она не успѣла; въ то самое утро, какъ, благодаря усиліямъ О***, она достала лошадей для отъѣзда, Юрій занемогъ и слегъ въ постелю. Одинъ нервный припадокъ слѣдовалъ за другимъ почти безъ остановки, къ вечеру открылся сильнѣйшій, злокачественный тифъ. Въ ночи жаръ усилился, начался ужасный бредъ, и языкъ его развязался, но бурныя, горестныя мысли его мѣшались и бродили все около бастіоновъ и бухты, и, съ замирающимъ сердцемъ, мать слушала его безсвязный разговоръ съ убитыми товарищами и адмиралами. Иногда онъ молчалъ, какъ будто слушая отвѣтъ, какъ будто ожидая приказаній отъ давно усопшихъ командировъ. "Павелъ Степанычъ, скорѣе льду! у васъ всегда есть ледъ, онъ тяжело раненъ,-- льду!-- Къ 4-му бастіону? Сейчасъ, сейчасъ.-- Ну, ребята, пали! Что тамъ? что тамъ странное на Малаховомъ?-- Кто?-- Убитъ,-- а? Ктожь ведетъ резервъ -- Воейковъ? Зачѣмъ Воейковъ; его солдаты не знаютъ.-- Вотъ князь ѣдетъ.-- Какъ?-- ворвались!-- Не можетъ быть.-- Льду! льду! Къ Павлу Степанычу за льдомъ!" кричалъ онъ неистовымъ голосомъ, хватая себя за голову.

Всю ночь, весь день и еще такую же ночь провела она у его изголовья, прикладывая безпрестанно ледъ къ распаленной головѣ. О*** и докторъ, которые забѣгали къ ней когда могли, удивлялись спокойному присутствію ея духа. Это спокойствіе передъ грозящимъ невыносимымъ горемъ мы видимъ и въ природѣ, когда вся она безмолвно и неподвижно ожидаетъ грозы. На третью ночь, къ бреду прибавились конвульсіи и обморокъ такой, что на одну минуту сомнѣніе овладѣло усталой душой. На одну только минуту, ей показалось, что онъ кончается, что онъ скончался. Она поспѣшно встала, перекрестилась, положила земной поклонъ въ покаяніе за грѣхъ сомнѣнія, и, крѣпко стиснувъ руки, сѣла опять, не сводя глазъ съ помертвѣлаго, ей милаго лица. Это былъ кризисъ благотворный -- изъ обморока, онъ, не пробуждаясь, перешелъ въ тяжелый, но спокойный сонъ. Онъ спалъ около сутокъ, и когда открылъ глаза, наконецъ она узнала его прежній, живой и добродушный взглядъ. Въ нѣмомъ восторгѣ она нагнулась надъ его лицемъ; онъ пристально посмотрѣлъ на нея, вскричалъ "Мама!" и рыдая, обѣими руками обхватилъ ея шею. Это была дѣтская ласка и дѣтское слово, но послѣднее. Всѣ умственныя способности съ той минуты воротились; онъ сталъ самимъ собой опять; но вмѣстѣ воротились и душевное страданіе и слабость такая, что съ трудомъ можно было его перевезти за полторы версты на мызу О***.-- "Вы были правы, сказалъ хозяинъ съ улыбкой и слезами на глазахъ.-- Вы были правы, когда, не слушаясь моего благоразумія, вы тихонько отъ насъ ушли; нашъ глупый разумъ ошибался, а умное сердце матери провидѣло правду. Спасибо, что вспомнили мое приглашеніе привезти вашего сынка къ намъ полечиться."

И какъ же усердно и любезно лечили его тамъ!

Какъ благотворно дѣйствовали на него и свѣжій воздухъ, и глубокая тишина, и запахъ поздней резеды, и видъ желтѣющихъ, но еще богатоубранныхъ деревьевъ, и чириканіе воробьевъ. По цѣлымъ часамъ сидѣлъ онъ, молча, у открытаго окна, держа въ рукѣ руку матери, и послѣ одиннадцати-мѣсячнаго ежеминутнаго страданія, горя, утомленія, послѣ нестерпимой трескотни и шуму, мыза О*** казалась ему раемъ земнымъ. По вечерамъ, когда становилось слишкомъ прохладно для него у открытаго окна, мать усаживала его въ темномъ уютномъ уголкѣ гостиной, и его ослабѣвшіе нервы благотворно потрясались отъ звуковъ прелестнаго голоса молодой невѣстки хозяина. Тихая, успокоительная музыка Италіи, и тихій, осторожный разговоръ, гдѣ старались только о давно прошедшемъ вести рѣчь, развлекали больнаго. О*** съ свойственнымъ ему, немного насмѣшливымъ простодушіемъ, разсказывалъ весь ходъ своихъ агрономическихъ опытовъ въ Крыму. Молодая чета новобрачныхъ говорила про ребяческій романъ своей любви и сватовства; пріѣхалъ погостить и другой больной, на котораго сейчасъ же наложили общее запрещеніе говорить о современныхъ дѣлахъ, и заставили его разнообразить разговоръ разсказами о своихъ дальнихъ странствіяхъ по морямъ и по сушѣ. Оригинальнаго ума, съ рѣдкими познаніями, онъ, подъ холодною наружностью, и часто ворчливымъ тономъ, скрывалъ горячее, нѣжное сердце и тонкую воспріимчивость, такъ рѣдко встрѣчаемую у мужчинъ, которая даетъ способность цѣнить и понимать чувства и положеніе другихъ, и принимать въ нихъ дѣятельное участіе; на него можно было иногда подосадовать, но нельзя было его не любить. Съ Венелевой такой человѣкъ не могъ не сочувствовать.

-- Послушайте, сказалъ онъ какъ-то Юрію.-- Вы покуда на войну не годитесь, а матушкѣ вашей послѣ всего, черезъ что она прошла, нуженъ не нашъ климатъ. Повезите ее въ Мадеру, а когда кончится война, такъ еще лучше, поѣзжайте съ ней въ Каиръ. Путешествіе морское и ей, и вамъ здорово, а тамъ климатъ прекрасный, мѣста не пошлыя еще покуда, да и подальше отъ всего, что въ нашей Европѣ дѣлается!

Бываетъ, что одно слово, брошенное въ небрежномъ разговорѣ, отзывается вдругъ черезъ мѣсяцы и годы, въ какую нибудь рѣшительную минуту. Эта мысль заняла воображеніе Юрія, и хотя тогда еще не было ни малѣйшей вѣроятности скораго мира, онъ сталъ съ матерью дѣлать планы на будущее путешествіе въ Египетъ; такъ шло время и силы молодыя скоро укрѣпились, и счастливая мать отправилась, еще въ раннюю осень, съ выздоравливающимъ Юріемъ на родину его.

Только дорогой рѣшилась она сказать ему о тяжкой потерѣ, о которой, до тѣхъ поръ, не смѣла ему говорить. Юрій съ благоговѣніемъ и горячей привязанностью любилъ отца. Тоска овладѣла имъ въ деревнѣ, гдѣ выросъ онъ, подъ его бдительнымъ и умнымъ надзоромъ; на всякомъ шагу встрѣчалъ онъ воспоминаніе о немъ. Страстный морякъ, отецъ его оставилъ службу уже въ весьма не молодыхъ лѣтахъ, чтобы жениться на шестнадцати-лѣтней сиротѣ, дочери стараго друга, которая непритворно къ нему привязалась, и которую онъ полюбилъ даже болѣе моря. Для нея онъ поселился въ Бессарабіи, на самомъ Прутѣ, гдѣ она отъ отца наслѣдовала землею куда онъ успѣлъ заманить русскихъ вольныхъ крестьянъ. Старикъ Венелевъ былъ человѣкъ необыкновеннаго ума, сильнаго характера и неутомимой дѣятельности; онъ скоро сдѣлался замѣчательнымъ агрономомъ и ничтожное имѣньице жены превратилось въ одно изъ самыхъ богатыхъ поиѣстьевъ на югѣ. Юрія, единственнаго своего ребенка, онъ любилъ тѣмъ страстнымъ чувствомъ родительской любви, которое встрѣчается особенно у немолодыхъ отцевъ. Ребенокъ былъ съ нимъ неразлученъ отъ колыбели, и не могъ имѣть лучшаго пестуна. Мать дышала лишь имъ. Мальчикъ рано оказалъ хорошія способности и наслѣдственное влеченіе къ морской службѣ. Маленькія лодки, которыя отецъ для него самъ работалъ, были первыя его игрушки, а главное наслажденіе, величайшая награда, состояла въ томъ, чтобы съ отцемъ плыть на Прутѣ въ шлюбкѣ съ парусомъ, который малютка ловилъ ручонками и хотѣлъ направлять, когда онъ едва еще могъ держать свою маленькую ложку за обѣдомъ. Когда мальчикъ сталъ подростать, эти прогулки по Пруту, въ каникулы, начали простираться до Дуная, а потомъ отецъ возилъ его по Дунаю и къ морю. Ученый, добродушный нѣмецъ, и старая француженка, которые жили въ домѣ, давали уроки Юрію; но всѣхъ больше занимался имъ самъ отецъ. Мать учила его музыкѣ. Въ такомъ кружкѣ въ деревенскомъ уединеніи среди уроковъ, длинныхъ прогулокъ по горамъ, и въ далекомъ плаваніи по Пруту и Дунаю, Юрій крѣпнулъ тѣломъ и умомъ, не видя другаго чувства, какъ семейную любовь и нѣжную дружбу къ воспитателямъ, да страстную охоту къ морской службѣ, и неподдѣльный восторгъ отъ красоты природы. Такимъ неиспорченнымъ, неизбалованнымъ, въ пятнадцать лѣтъ отвезъ его отецъ къ адмиралу Лазареву, уже страдавшему предсмертной болѣзнью, но который успѣлъ еще принять его въ службу. Въ слѣдующемъ году, Юрій выпросился у новаго начальства въ путешествіе вокругъ свѣта; онъ заѣзжалъ въ деревню проститься съ родными и, взявъ съ собою въ память родительскаго дома щенка водолаза, разстался на три года съ семьей. По возвращеніи онъ тотчасъ поступилъ уже офицеромъ на пароходъ "Владиміръ" и какъ мы видѣли, не покидалъ его до конца. Молодой морякъ зналъ жизнь лишь въ своей опустѣлой деревнѣ, на морѣ или въ осажденномъ городѣ. Его бывшій гувернеръ уѣхалъ въ Германію. Добрая старушка француженка умерла. Отца онъ уже не засталъ, а мать видимо слабѣла и сильно кашляла.

Извѣстія изъ Крыма и изъ Петербурга были унылыя; тоска Юрія росла съ каждымъ днемъ, и когда пришла вѣсть о заключеніи мира, ему вспомнился совѣтъ путешественника на мызѣ О***. Онъ сѣлъ на низенькія кресла подлѣ кушетки, гдѣ отдыхала мать, и сталъ пристально на нее глядѣть.

-- Матушка, сказалъ онъ:-- П*** правъ: нашъ климатъ вамъ негодится. Поѣдемте въ Каиръ.

-- Для меня, дитя мое, отвѣчала она, грустно улыбаясь и лаская его:-- никакой климатъ ужь не годится.

Онъ тревожно посмотрѣлъ на ея впалые, горящіе отъ изнурительной лихорадки глаза, на ея распаленныя щеки, и молча припалъ головою къ ея исхудалой дрожащей рукѣ. Ему было такъ больно, такъ тяжело на сердцѣ, что онъ боялся показать матери выраженіе своего лица.

-- Не пугайся, продолжала она. Поѣдемъ хоть въ Каиръ, здѣсь тебѣ скучно и тоскливо, я понимаю; а мнѣ нуженъ ты одинъ. Здѣсь ли, въ Африкѣ ли, мнѣ вездѣ хорошо съ тобою.

Онъ поднялъ на нее свои большіе полные горестной любви глаза: -- Поѣдемте матушка, поѣдемте скорѣе, зачѣмъ мы здѣсь зиму провели? Сегодня же подамъ въ отставку.

-- Зачѣмъ? спросила она. Ты любишь свою службу, ты успѣлъ сродниться съ ней, не оставляй ее, она тебѣ пригодится! (въ день печали и одиночества, подумала она).

-- Эхъ, матушка, объ моей службѣ нечего и толковать, а вотъ мы съ вами поѣдемъ въ чужіе края, да въ такіе, гдѣ авось все будетъ новое, cela nous changera un peu. Мы спустимся по Пруту, какъ бывало я съ батюшкой ѣзжалъ, да поплывемъ по Дунаю, а изъ Одессы по знакомымъ мнѣ мѣстамъ, подальше, гдѣ тепло и вмѣстѣ влажно въ воздухѣ, и здорово для васъ,-- къ старому Нилу.

Но плаваніе по морю и по Нилу, и воздухъ цѣлебный окрестностей Каира, не могли отвратить давно готовящагося удара. Ровно черезъ годъ послѣ роковаго 27 августа, въ самую годовщину севастопольскую, Венелевъ прощался навсегда съ матерью, которая, благословляя его, говорила:

-- Юрій! ты очень молодъ, и много ты ужь выстрадалъ:-- тебѣ надобно пожить еще, ты будешь счастливъ.

ГЛАВА II.

Je sais bien qu'il est inutile

D'aimer, ce qui vaut mieux que soi;

Je sais que l'étoile qui file

Ne descendra pas jusqu'à moi.

Mais le plus bumble encens s'élève

Jusques au plus brillant autel;

Et quand c'est le bonheur qu'on rêve,

Qu peut bien le rêver au ciel.

Говорятъ слова умирающихъ имѣютъ что то пророческое въ себѣ, но Юрію не казалось такъ, онъ не могъ вѣрить, чтобы когда нибудь ему улыбнулось счастіе. Осиротѣлый въ полномъ смыслѣ слова, онъ долго не могъ оторваться отъ могилы матери: сиживалъ цѣлыми часами на скамьѣ подлѣ нея, или бродилъ въ окрестностяхъ одинъ съ своей тоскою; бѣгалъ отъ людей, и не хотѣлъ другаго товарища, какъ Неро. Нѣмое, безкорыстное сочувствіе, смиренная преданность животнаго, иногда болѣе приноситъ утѣшенія въ безнадежной скорби, нежели пошлыя увѣщанія благонамѣренныхъ пріятелей. Такъ проходили долгіе дни и длинныя безсопныя ночи, онъ не зналъ, что предпринять, на что ему рѣшиться; за горькой скорбью, которая разрывала его сердце, послѣдовала равнодушная апатія, изъ которой онъ ненаходилъ силы освободиться. Онъ незналъ, куда ему дѣваться, что ему дѣлать. Случилось около этого времени, что отправлялась ученая французская экспедиція въ Абиссинію; банкиръ, которому былъ адресованъ Венелевъ, добрый человѣкъ, сжалился надъ его безнадежнымъ одиночествомъ, и предложилъ ему хоть часть пути вверхъ по Нилу предпринять съ парижскими учеными. Отъ нечего дѣлать Юрій согласился. Эта поѣздка заняла всю осень и зиму, и только слѣдующей весною воротился онъ въ Каиръ и сталъ опять задавать себѣ вопросъ: куда ѣхать, на что рѣшиться? Ничто не могло разсѣять его болѣзненнаго унынія. Ему казалось, что все кончено для него, что его сердце мертво ко всему. Онъ ошибался. Сердце человѣческое живучее растеніе. Въ молодости, да и не въ молодости, а всегда, пока оно бьется, какъ бы ни было медленно и устало, оно еще можетъ бросить корни въ землю, и неожиданно пустить ростки свѣжіе, иногда и крѣпкіе, которые даютъ подъ часъ и поздній цвѣтъ.

Какія-то формальности для возобновленія паспорта заставили его ѣхать въ Александрію. Во время плаванія, что-то бывалое зашевелилось въ немъ, и пробудило давно онѣмѣвшія чувства. Онъ безсознательно стремился къ прежнимъ занятіямъ, къ прежней жизни, къ прежней любви -- къ морю. И больно, и горько, и радостно стало ему при свиданіи съ любимой стихіей. И, стоя на берегу въ гавани Александрійской, онъ думалъ, какъ бы найти предлогъ, куда бы придумать себѣ назначеніе, чтобъ сѣсть на которое нибудь судно и отплыть куда нибудь. Ходя отъ корабля къ кораблю, справляясь о ихъ назначеніи и быстро осматривая ихъ глазами знатока, Юрій встрѣтился съ бывшимъ у насъ въ плѣну капитаномъ прекрасно выстроеннаго въ Англіи внитоваго фрегата паши Египетскаго, который почему-то отправлялся въ Венецію. "Венеція! подумалъ Юрій: -- этотъ усопшій городъ, который возстаетъ какъ призракъ изъ подъ волнъ морскихъ,-- вотъ что мнѣ надобно, что-то въ родѣ морскаго кладбища, усѣяннаго монументальными зданіями умершаго вѣка; съ этимъ я могу сродниться, тамъ я могу жить, съ своими воспоминаніями и съ воспоминаніями падшей державы"

Но ежедневная жизнь Венеціи совсѣмъ не такъ уныла, какъ онъ себѣ воображалъ. Эта блистающая огнями газа, гремящая военною музыкой, оживленная какъ маскарадная зала праздною толпою піацца; эти дышащія нѣгой серенаты на каналахъ, эти веселыя пѣсни на пристаняхъ, громкій смѣхъ и разговоры въ открытыя окна съ одной стороны на другую узенькихъ каналовъ,-- все это дышитъ какою-то непринужденною, беззаботною жизнію, вѣчно юною, вѣчно влюбленною, которою исполненъ благословенный Югъ. Въ первое время раздражительности чувствъ, послѣ горькой утраты, наша скудная, пасмурная, болѣзненная природа Сѣвера гораздо успокоительнѣе дѣйствуетъ на насъ, нежели изобилующая жизненными силами, роскошная природа Юга. Юрій бѣжалъ отъ сосѣдства св. Марка и сталъ отыскивать себѣ жилье потише модныхъ гостинницъ; плавая въ закрытой гондолѣ, бродя по узкимъ улицамъ, которыя, такъ сказать, составляютъ изнанку венеціанскихъ дворцовъ, онъ нашелъ маленькую площадку около изгиба Большаго канала, съ пристанью и старинною маленькою церковью, въ которую онъ зашелъ. Обветшалая, уединенная, полная успокоительной тишины, эта бѣдная церковь красовалась только однимъ сокровищемъ: въ правомъ придѣлѣ древнею Византійскою иконою Богоматери, въ богатомъ старинномъ окладѣ. Эти почернѣвшія краски, эти блистающіе каменья, бросились ему въ глаза, родною святынею на чужбинѣ, заговорили сердцу русскому на родномъ языкѣ. Давно отвыкшій отъ утѣшенія молитвы въ русскомъ храмѣ, Юрій припалъ рыдая къ иконѣ, и ему показалось, что материнское благословеніе нисходитъ къ нему отъ лика Матери Божіей, и какимъ-то неземнымъ спокойствіемъ наполняетъ больное сердце.

Здѣсь хорошо мнѣ будетъ, думалъ онъ, и нашелъ маленькую комнатку въ небольшомъ домѣ, на углу площадки у самой пристани; на искосокъ отъ этой церкви San Samuele. Съ этого дня онъ сталъ оживать. Мало по малу, его длинныя прогулки безъ цѣли, но не безъ интереса, становились ему милы. Сперва капризная архитектура, столь исполненная поэтическимъ воображеніемъ, начала его занимать, потомъ чудныя картины великихъ мастеровъ стали дѣйствовать на его неопытный взглядъ, и постепенно пріучать къ новому для него наслажденію, къ разумѣнію генія въ искусствѣ. Мало по малу и пѣсни на пристани и говоръ на каналахъ и крики мальчишекъ на площадкѣ, стали сливаться для него въ какую-то общую гармонію, которая его скорѣе веселила, нежели печалила. Однажды, рано утромъ, оглушительный громъ орудій разбудилъ его: онъ вскочилъ, и у него крѣпко забилось сердце какимъ-то неопредѣленнымъ, радостнымъ чувствомъ. Гулъ выстрѣловъ, протяжно разливаясь перекатнымъ эхомъ по волнамъ, дѣйствовалъ на него, какъ воинская труба на коня Іова. Онъ скоро опомнился, и узнавъ, что это пальба въ честь пріѣзжаго эрцгерцога, болѣе обыкновеннаго старался миновать празднично иллюминованную Піаццу. Но съ этого дня ему опротивѣли гондолы, и онъ вскорѣ отъискалъ у рыбака на Лидо маленькую парусную лодку, которую купилъ у него и сталъ ежедневно на ней плавать одинъ съ Неро, то по лагунѣ, то по взморью, то, запасшись сухарями, отправлялся съ своимъ неизмѣннымъ товарищемъ по Адріатикѣ на нѣсколько сутокъ, къ разнымъ островамъ. Гондолу онъ уже употреблялъ только на каналахъ, вмѣсто извощика, и для поѣздки на Лидо, гдѣ его шлюпка стояла у бывшаго хозяина. Къ этимъ маленькимъ плаваніямъ на миніатюрномъ, грубо выстроенномъ своемъ суднѣ, Юрій пристрастился и во всей Венеціи былъ знакомъ лишь съ рыбаками острововъ и съ монахами Армянскаго монастыря, съ которыми онъ подружился и часто ѣздилъ къ нимъ, пользоваться ихъ богатой библіотекой. Такъ благодѣтельно для него прошелъ весь апрѣль мѣсяцъ, онъ укрѣплялся, онъ начиналъ выздоравливать духомъ. Настало первое число мая; взявъ съ собою Неро, Юрій заѣхалъ за своей шлюпкой и отправился въ Армянскій монастырь. Есть мысль, которая была бы ужасна, еслибы мы часто останавливались на ней. Это -- какъ мало мы знаемъ, какъ мало мы предчувствуемъ то, что судьба ежедневно намъ приноситъ! Мы спокойно встаемъ утромъ, съ спокойнаго ложа, не возмущаемые даже никакимъ тревожнымъ сномъ въ прошедшую ночь, и не думаемъ, какой переворотъ во всей нашей жизни ожидаетъ насъ въ этотъ день, въ это утро, въ этотъ часъ; не думаемъ, какъ судьба ждетъ насъ у порога, чтобъ съ этого мгновенія вести насъ къ счастію или страданію цѣлой жизни -- и ждетъ насъ въ образѣ такой незначительной, ежедневной случайности, что мы и не думаемъ вооружаться противъ нея. Для Юрія, судьба выбрала въ этотъ день самый обыкновенный въ Венеціи случай -- грозу на лагунѣ.

Онъ довольно долго разговаривалъ съ почтеннымъ и умнымъ библіотекаремъ, по своему обыкновенію поспорилъ кое о какихъ литературныхъ новостяхъ, потомъ, взявъ съ собою вновь отпечатанную въ монастырѣ книжку, отправился, по обыкновенію же, въ аллеи, которыя тянутся четвероугольникомъ между кельями, и, разложивъ свой матросскій плащъ на землю, легъ на него въ тѣнистомъ уголкѣ аллеи. Неро, по обыкновенію, оставался на берегу морскомъ сторожемъ при лодкѣ. Книга такъ занимала Юрія, что онъ не замѣчалъ, какъ проходило время, и громовыя тучи, тяжело сбираясь, обложили небо; вдругъ давно неслыханные, милые сердцу, звуки роднаго языка послышались ему очень близко, и, поднявъ глаза, онъ увидѣлъ сквозь густую зелень окружающихъ его деревьевъ двухъ женщинъ, которыя шли по аллеѣ прямо къ нему; одной было лѣтъ за сорокъ, это была полная, свѣжая, еще красивая женщина; другая, высокаго роста, съ гибкой таліей и нѣжной топкостію молодости въ чертамъ оживленнаго, веселаго лица, казалось, была дочь ея. Онѣ подошли къ скамейкѣ и, не замѣчая, что Юрій въ двухъ шагахъ отъ нихъ лежалъ за деревьями, продолжали непринужденно свой разговоръ:

-- Нѣтъ, Надя, какъ ты хочешь, я въ грозу не поѣду моремъ.

-- Да иначе, какъ моремъ, и ѣхать нельзя, маменька.

-- Вотъ почему мы переждемъ здѣсь.

-- Да чтожь мы будемъ дѣлать?

-- Опять пойдемъ смотрѣть библіотеку.

-- Помилуйте! ужь поздно,-- насъ, пожалуй, монахи не пустятъ.

-- На что намъ спѣшить? Что тебя такъ тянетъ въ городъ?

-- Меня не въ городъ тянетъ, но вы знаете, какъ я люблю грозу! Какъ-то тревожнѣе и сильнѣе бьется сердце.-- Признаться, я люблю опасность! Люблю чувствовать, что подо много бездна! Да во время грозы мнѣ кажется, что я какъ-то ощутительнѣе, непосредственнѣе подъ кровомъ Божіимъ!

Она глубоко вздохнула.

-- Люблю я грозу, и люблю я море, а вы, маменька, ихъ часто побаиваетесь?

-- Что это море такъ тебѣ стало мило нынче, Надя?

-- Не нынче, маменька, а всегда я его люблю, съ тѣхъ поръ какъ его знаю.

-- Да знакомство-то ваше недавнее.

-- Нужды нѣтъ! знакомство новое, да дружба моя къ нему не хуже старой.

И она продолжала съ какимъ-то волненіемъ въ своемъ гармоническомъ голосѣ:

"Безмолвное море, лазурное море!

Открой мнѣ глубокую тайну твою.

Ты живо, ты дышишь смятенной любовью,

Тревожною думой наполнено ты!"

-- Какъ я люблю эти стихи!

-- Надя! Надя! ты что-то сама напрашиваешься на тревожное чувство, на смятенную любовь. Не накликай на свою голову другой грозы; изъ своевольнаго любопытства не буди страстей въ твоемъ воображеніи, если не въ сердцѣ.

Молодая дѣвушка схватила руку матери, и, поцѣловавъ ее, засмѣялась.

-- Чего вы боитесь, маменька? Я и не выговаривала этого страшнаго слова "страсть". Я знаю, вы не любите, чтобъ о ней и поминали.

-- Ты знаешь, шотландцы говорятъ, что феи и добромъ не надо поминать; онѣ мстятъ тому, кто объ нихъ говоритъ, дурно ли, хорошо ли.

-- Ахъ! Боже мой, отвѣчала весело Надя: да это какъ покойная республика здѣшняя.

-- Ты собираешься завтра въ Giardini publici ѣздить верхомъ?

-- Нѣтъ, маменька, успокойтесь! не собираюсь. Мнѣ надоѣла верховая ѣзда, по крайней мнѣ, покуда. Если вы этой грозы боитесь....

Разговоръ становился такой откровенный и довѣренный, что Юрію было совѣстно какъ будто его подслушивать, но онъ не зналъ, какъ уйдти.

Въ это время стали накрапывать большія дождевыя капли; изъ-за черной приближающейся тучи загрохоталъ громъ. Олѣ дамы встали. Надя неохотно пошла было за матерью, потомъ остановилась.

-- Маменька, позвольте маѣ только сказать Giovanni, чтобъ гондола ждала.

И она побѣжала къ морю.

Юрій вышелъ на берегъ ближайшей, ему знакомой, дорогой, и былъ уже у своей лодки, когда Надя подошла къ гондолѣ, гдѣ ждалъ лонъ-лакей, и которая причалила подлѣ самой шлюбки Юрія; онъ вскочилъ въ нее, поласкалъ Неро,-- накинулъ на голову капюшонъ своего морскаго плаща, и сталъ поднимать парусъ. Надя остановилась, посмотрѣла на него и на его товарища, потимъ на грозящее небо,-- и ему показалось, что менѣе отваги выражало ея лицо, нежели за минуту передъ этимъ ея разговоръ. Но за то, какъ она была хороша! Широкія поля ея круглой шляпы поднимались отъ вѣтра, и все милое ея лицо было видно; тонкія правильныя черты, сѣверная бѣлизна и нѣжный румянецъ первой молодости, золотистый отливъ каштановыхъ волосъ, ложившихся густыми косами вдоль щеки, высокій ростъ, все, даже извивы бѣлаго платья и сѣрой мантильи, которыя развевались отъ порывовъ начинающейся бури, все въ ней и около нея, было такъ поэтически привлекательно въ глазахъ Юрія, что онъ невольно заглядѣлся, неподвижный у своей маленькой мачты. И его смуглое, мужественное лицо, подъ пунцовой шерстью его мохнатой капы, было не безъ красоты своего рода. Такъ стояли они нѣсколько секундъ, пока ослѣпительная молнія и глухой раскатъ грома не заставили обоихъ опомниться. Юрій отчалилъ, но не сводя глазъ съ берега, и ему показалось, что, уходя назадъ въ монастырь, она раза два останавливалась и смотрѣла въ его сторону; на него ли? или на море и на возрастающую бурю, съ которой онъ уже боролся?

Кто она? Давно ли она въ Венеціи? Какъ онъ прежде съ нею повстрѣчался? Казалось, однако, что она не первый разъ въ въ Армянскомъ монастырѣ?-- Для того, чтобъ видѣться съ кѣмъ нибудь, чтобъ о чемъ нибудь справиться, чтобы какія нибудь новости услышать въ Венеціи, надобно походить по Піаццѣ св. Марка, и посидѣть передъ одной изъ ея кофейныхъ. Въ этотъ вечеръ Юрій рѣшился на такой подвигъ и въ короткое время увидѣлъ своихъ соотечественницъ въ группѣ мужчинъ и женщинъ высшаго тона передъ Café-Florian. Хорошенькая бѣлокурая нѣмецкая баронесса, двое французовъ путешественниковъ, да высокій, худощавый, блѣдный, съ темными огромными усами, венгерецъ, красавецъ въ полномъ смыслѣ, но съ полудержимъ, полускучающимъ выраженіемъ въ лицѣ и во всѣхъ пріемахъ, которое характеризуетъ вѣнскихъ модныхъ мужчинъ, сидѣли около Нади; она показалась Юрію не такъ хороша, какъ утромъ, но ему показалось тоже, что она его замѣтила, узнала, и онъ весь вечеръ просидѣлъ такъ близко, что могъ слышать всю пустую, глупую болтовню этой группы. Въ Надѣ не было и слѣдовъ того взволнованнаго, восторженнаго чувства, котораго мать ея какъ будто боялась утромъ, однако ему все таки хотѣлось знать, кто она, и онъ рѣшился просидѣть до полночи на своемъ мѣстѣ и потомъ дождаться на Піацеттѣ, когда онѣ пойдутъ садиться въ свою гондолу. Когда онѣ поплыли отъ пристани, онъ велѣлъ своимъ гондольерамъ грести вслѣдъ за ними и они понеслись стрѣлой вдоль Большаго канала, мимо пристани San Samuele до широкихъ мраморныхъ ступеней Palazzo Grassi.

Юрій узналъ, что его незнакомыя соотечественницы, его ближайшія сосѣдки, живутъ въ великолѣпной гостинницѣ противъ его оконъ, живутъ тамъ уже третью недѣлю, а онъ съ своими пустынными морскими привычками не имѣлъ еще случая повстрѣчаться съ ними. По его справкамъ оказалось, что это очень богатая русская княгиня, вдова, съ единственной дочерью, которыя для своего удовольствія путешествуютъ по Италіи и въ Венецію пріѣхали изъ Рима. Въ Италіи всѣ русскіе богаты, и всѣ князья, но на этотъ разъ служители гостинницы не ошиблись. Русская дама была въ самомъ дѣлѣ богата и въ самомъ дѣлѣ княгиня Сицкая, хотя мало кто въ Петербургѣ или Москвѣ зналъ ее даже по имени. Двадцать лѣтъ прожила она въ Сибири, гдѣ мужъ ея сначала служилъ, а потомъ, не въ примѣръ другимъ, или, лучше сказать, не слѣдуя примѣру другихъ, онъ честнымъ безукоризненнымъ образомъ, трудами и геніальными оборотами коммерческими нажилъ огромное состояніе. Двухъ сыновей онъ съ малолѣтства отправилъ въ военно-учебныя заведенія въ Россію (какъ говорится за Ураломь), но жена не хотѣла разставаться съ мужемъ и маленькую Надю воспитывала при себѣ въ Иркутскѣ. Ей было шестнадцать лѣтъ, когда отецъ скоропостижно скончался и мать увезла ее во вновь пріобрѣтенное прекрасное имѣніе на Волыни. Онѣ думали жить тамъ въ тѣсномъ семейномъ кругу; но это было въ самое время войны. Дорогой у знали онѣ, что меньшой Сицкій погибъ на Дунаѣ, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ и старшій убитъ въ Инкерманѣ. Княгиня оставалась одна съ Надей. Молодая дѣвушка горько оплакивала отца, но братьевъ не помнила, и, не имѣвъ съ ними даже письменныхъ близкихъ сношеній, можно сказать ихъ почти и не знала. Молодость скоро взяла свое, и черезъ два года румянецъ и веселость опять оживляли ея прекрасное лицо, и она съ ребяческимъ наслажденіемъ бѣгала по лѣсистымъ горамъ ихъ живописнаго имѣнія. Но она не довольствовалась этими прогулками, и вскорѣ по заключеніи мира, уговорила мать ѣхать съ нею въ Италію, о которой мечтала съ самаго дѣтства своего, съ самыхъ уроковъ географіи, еще въ Иркутскѣ. Княгиня не умѣла ни въ чемъ отказывать дочери и прямо изъ глуши Сибирской и глуши деревенской, Надя перешла въ общество итальянское. Эти обстоятельства, вмѣстѣ съ врожденнымъ ей женскимъ достоинствомъ, придавали ей нѣкоторую непринужденность и скромную свободу въ обращеніи, непохожія на обыкновенный тонъ нашихъ дѣвушекъ, и свѣжесть воображенія и чувствъ, которыя имѣли особенную прелесть. Онѣ цѣлый годъ жили въ Неаполѣ и Римѣ, а теперь уже на возвратномъ пути въ Россію собирались провести лѣто въ Венеціи.

Отрывки изъ писемъ книжны Надежды Павловны Сицкои къ Ольгѣ Васильевнѣ Бѣльской въ Иркутскъ:

Венеція -- 4-го мая 1837 г.

"........Стефи мнѣ ужасно надоѣлъ! Онъ кажется воображаетъ, что мнѣ серьёзно нравится. Ужь эти господа вѣнскіе венгерцы! Имъ въ голову не приходитъ, что они могутъ быть для нашего сердца совершенно безвредны -- и даже скучноваты. Правда, они большею частію красавцы, особенно верхомъ -- но и только. Я тебѣ писала, что я схожу съ ума совсѣмъ не отъ него, но отъ самой Венеціи -- ахъ! Олинька! за чѣмъ ты не съ нами? Вотъ поэзія, вотъ очарованіе! немогу себя увѣрить, что я все это вижу на дву.-- помнить, какъ мы съ тобою всегда мечтали объ Венеціи? Какъ мы любили читать и перечитывать Анунціату и der Geisterseher? Какъ мы пѣвали, и въ четыре руки играли на клавикордахъ, Марино Фальеро, какъ плакали надъ Фоскари? но все, что намъ рисовало воображеніе, ничего въ сравненіи съ тѣмъ, что вижу!-- и ничто не можетъ отнять ея прелести у Венеціи, ни пошлыя описанія, ни лонъ-лакеи, ни вояжирующіе англичане. Я здѣсь живу какъ-то тревожно хорошо. Все какъ будто жду чего то прекраснаго, любимаго, давно знакомаго, но еще невиданнаго.-- Сама не знаю, вліяніе-ли это сирокко -- или просто потому, что погода, и небо, и вода, и дома, и пѣсни, и лодки -- все такъ очаровательно хорошо и ново для меня!

"Между нами,-- маменька начинала безпокоиться на счетъ графа Стефи.-- Впрочемъ она очень кстати меня пожурила. Любить его я никогда бы не могла, но я могла бы показаться ему кокеткой, а ты знаешь, какъ эта роль мнѣ всегда казалась презрительна. Aussi je vais le traiter comme un nègre! Ah! à propos de nègres! Здѣсь есть какой-то черный господинъ, презагадочное лицо. Кромѣ только сѣрой шляпы nisard, все у него черное -- и платье, и перчатки, и усы, и волосы, и глаза, и собака -- а лицо такое смуглое, такое загорѣлое, что итальянцы, греки, сербы, которыхъ здѣсь на каждомъ шагу встрѣчаешь, альбиносы въ сравненіи съ нимъ. никто его не знаетъ и онъ ни съ кѣмъ не знакомится; неразлученъ только съ огромнымъ, чернымъ водолазомъ. Этотъ водолазъ пресерьёзно и важно съ нимъ гуляетъ всякій вечеръ на Піаццѣ -- тамъ ложится подлѣ его стула и смотритъ на гуляющихъ съ такимъ же равнодушіемъ, какъ и самъ хозяинъ. Они, видно, недавно въ Венеціи -- я говорю о хозяинѣ и собакѣ, ихъ разлучить нельзя. Я его видѣла въ первый разъ въ бурю на лагунѣ -- не въ гондолѣ, а въ маленькой парусной рыбацкой лодкѣ, съ этой же собакой. Мы были въ Армянскомъ монастырѣ. Я увидѣла его, когда онъ отчаливалъ и долго слѣдила за лодкой. Боже мой, что за буря! и мнѣ такъ страшно было за него, что я не могла спустить глазъ съ этой бѣлѣющей точки на темныхъ волнахъ. Наконецъ маменька меня отозвала отъ окошка -- и я успокоилась, вспомнивъ, что еслибъ опрокинулась лодка, водолазъ не далъ-бы барину утонуть. Я въ этомъ еще болѣе увѣрилась вечеромъ, когда они явились на Піаццѣ и расположились на-искосокъ отъ насъ. Ты не можешь себѣ вообразить, съ какимъ высокомѣрнымъ презрѣніемъ эта собака смотритъ на всѣхъ прохожихъ и съ какою преданною любовью на хозяина. Я обрадовалась, увидавъ ихъ въ тотъ вечеръ. Мнѣ было страшно за нихъ, и я цѣлый день все думала и безпокоилась о судьбѣ отважнаго плавателя.-- Кто онъ такой? Справляться какъ-то совѣстно. Графъ Стефи слышалъ отъ кого-то, что онъ офицеръ египетскаго флота. Кто-то видѣлъ, какъ онъ на египетскомъ кораблѣ пріѣхалъ, и замѣтилъ его по величинѣ и красотѣ его собаки.

16 имя.

"Мой африканецъ продолжаетъ свои вечернія прогулки; но все таки ни съ кѣмъ не знакомится.-- Вообрази, какой вздоръ? Мнѣ кажется, что у него что-то русское въ чертахъ лица, въ походкѣ, въ пріемахъ вообще. Но такого загорѣлаго русскаго никогда не бывало.

25 мая.

"Олинька! я не подозрѣвала, что я такъ любопытна. Вообрази, что я просто мучусь желаніемъ узнать, кто мои африканскіе друзья. Я называю ихъ моими друзьями потому, что мы такъ свыклись съ мыслію, что они всегда по какому-то инстинкту должны быть тамъ, гдѣ мы, что если они на Піаццу опоздаютъ, или мы уйдемъ пѣшкомъ въ какой нибудь глухой переулочекъ въ родѣ коридора, который ведетъ къ какой нибудь прелестной площадкѣ, передъ какимъ нибудь величественнымъ дворцомъ, и они не являются туда же, мы съ маменькой удивляемся и спрашиваемъ другъ друга: здоровы-ли наши черные?-- Впрочемъ, это не мѣшаетъ мнѣ наслаждаться по прежнему прекрасной Венеціей. Напротивъ, мое любопытство какъ-то придастъ интересъ всякой прогулкѣ, всякому вечернему и ночному плаванію. Вотъ и теперь, я остановилась въ своемъ письмѣ; заслушалась пѣсни весьма неискусной по методѣ, но прелестной по голосу, одного изъ гондольеровъ нашего traghetto. Простая мелодія -- какой-то романсъ итальянскій, перешедшій въ народное достояніе; но вечеръ такъ тихъ; небо такъ безоблачно темнѣетъ; зеленыя волны плещутъ такъ мѣрно и чуть слышно о наше крыльцо; и звуки глубокаго, полнаго какой-то неясной тоски и страсти, голоса, подымаются къ моимъ окнамъ; -- что-то о любви и морѣ поетъ, по обыкновенію, гондольеръ, но такъ много убѣжденія въ самомъ голосѣ, что кажется точно должно быть.

"Che gusto! contarsela

Solelti in laguna

Al chiar della luna

Che argenta il marl"

"Мнѣ захотѣлось съ кѣмъ нибудь поплыть soletti in laguna -- да съ кѣмъ? that is the question, какъ говоритъ Гамлетъ.

"Ахъ! какіе пустяки я пишу, Олинька!

3 іюня.

"Вообрази, Олинька! я познакомилась съ африканцемъ -- т. е. съ однимъ изъ нихъ; не съ хозяиномъ, а съ собакой. Я ужь замѣтила, что она неравнодушно.смотритъ на меня съ нѣкотораго времени. Раза два мнѣ, показалось, что она, какъ будто помахиваетъ хвостомъ, когда увидитъ маменьку или меня. Намедни, было ужь очень поздно, а моихъ африканцевъ не видать было на Піаццѣ. Около насъ сидѣло человѣкъ пять -- шесть иностранцевъ, которые болтали невыносимо скучно.-- Становилось очень поздно и я ужь начинала безпокоиться, когда явился наконецъ мой мохнатый, четвероногій пріятель, одинъ, запыхавшійся, озабоченный. "Ахъ! маменька, вскричала я по русски, что это значитъ? собака одна?" Водолазъ остановился, посмотрѣлъ на меня, и вдругъ подбѣжавъ ко мнѣ, положивъ свою огромную, косматую голову ко мнѣ на колѣни, подалъ мнѣ гигантскую, черную какъ смоль лапу. Это было такъ неожиданно и Стефи такъ глупо расхохотался, что я смутилась и не успѣла даже погладить моего пріятеля, какъ раздался громкій сердитый голосъ: "Неро! ici!" и Неро, покорно поджавши хвостъ, поползъ, скорѣе нежели побѣжалъ, къ ногамъ своего барина, который гораздо дальше обыкновеннаго отъ насъ сидѣлъ -- какъ я замѣтила только тогда. Его баринъ былъ что-то необыкновенно угрюмъ и сердитъ, а бѣдный Неро кажется глубоко чувствовалъ свою вину. Мой африканецъ долженъ быть ревнивъ, какъ Отелло,-- великая вина для собаки приласкаться къ кому нибудь другому, какъ къ нему. Теперь я, по крайней мѣрѣ, знаю, какъ зовутъ одного моего пріятеля, могу сказать единственнаго, ибо хозяинъ что-то очень враждебно на насъ сталъ смотрѣть и садиться какъ можно дальше отъ насъ, однако не сводитъ глазъ, не съ меня,-- не думай, чтобъ онъ любовался мною, какъ мое самолюбіе желало бъ,-- не сводить глазъ съ графа Стефи, который становится неотвязчивѣе и досаднѣе осенней мухи.

11 іюня.

"Не помню, Олинька, писала ли я къ тебѣ, что недалеко отъ насъ по Большому каналу домъ, въ которомъ, говорятъ, жила Десдемона; показываютъ ея окошко, оно полуготической, полумавританской архитектуры, лучше сказать, неопредѣленной, капризной, венеціанской, т. е., самой прелестной въ мірѣ. Я видѣла въ Неаполѣ довольно порядочную Десдемону, молодую, прекрасную собой кантатрису, съ свѣжимъ голосомъ; но она пѣла, какъ ученица, и не умѣла придать голосу той безумной страсти, которую должны мы искать въ Десдемонѣ. Вотъ еще поэтическое воспоминаніе Венеціи. Какъ хороша у Россини пѣснь въ нѣсколькихъ тактахъ гондольера, въ своемъ меланхолическомъ спокойствіи выраженія, передъ самымъ порывомъ бура, которая черезъ минуту послѣ, разбиваетъ окно Десдемоны, это самое окно, мимо котораго мы всякій день проѣзжаемъ. Я взяла перечитать "Отелло" въ Family Shakespeare, ибо полнаго изданія маменькина ценсура не пропускаетъ."

13 іюля.

"......Помнишь ли, Олинька, когда мы были очень бѣдны, и твоя маменька учила насъ обѣихъ музыкѣ, по старенькимъ нотамъ, какія находились въ Иркутскѣ? Одинъ, какой-то старый air varié для клавикордъ съ гитарой стоялъ подъ заглавіемъ: "Le noir n'est pas si diable". Мнѣ вдругъ вспомнился этотъ air varié, и ты вѣрно тоже вспомнишь его; онъ очень наивно дуренъ. Вчера, чтобъ избавиться отъ Стефи, который, просто кажется veut m'afficher, мы, вмѣсто Піаццы, отправились вечеромъ, пораньше, въ Армянскій монастырь. Стефи, кажется, отъ роду не бралъ книги въ руки, и ужь вѣрно рвалъ на клочки всѣ свои буквари, когда былъ ребенкомъ, ему до библіотеки и типографій нѣтъ никакого дѣла, и поэтому Армянскій монастырь есть вѣрное отъ него убѣжище. Вечеръ былъ дивно хорошъ, и было что-то, особенно пріятное въ воздухѣ. Это что-то тревожно-сладкое, неопредѣленно-волнующее, которое бываетъ отъ приближенія грозы, или сирокко, и которое, по моему, есть одно изъ наслажденій здѣшняго климата. Да, признаться, я очень наслаждалась мыслью, что не услышу приторныхъ рѣчей графа. Никого почти не было на лагунѣ; одна только гондола шибко скользила по морю, въ направленіи къ Лидо.

-- Ну, сегодня, сказала маменька, паши черные намъ не попадутся.

-- Было бъ трудно имъ догадаться, даже еслибъ они нарочно за нами гнались, отвѣчала я:-- но такъ какъ кажется хозяинъ приставленъ караульщикомъ при графѣ Стефи, то, вѣроятно, и Неро пролежитъ на Піаццѣ весь вечеръ. Я, однако, помнила, что именно на морскомъ берегу у Армянскаго монастыря мы въ первый разъ видѣлись, и какъ-то увѣрена была, что увижу ихъ опять; но сама не знаю, почему не сказала маменькѣ. Впрочемъ, маменька не любитъ, чтобъ я вѣрила предчувствіямъ. Съ тѣхъ поръ, какъ мы въ Италіи, она что то все боится моего воображенія. Такихъ опасеній никогда не бывала у нея въ Иркутскѣ. Мы побывали въ библіотекѣ, маменька купила нѣсколько томиковъ миловидныхъ изданій здѣшней типографіи, и мы отправились бродить по острову; глядь! рыбацкая лодка, мнѣ знакомая, тутъ какъ тутъ. Вотъ маменька не вѣритъ предчувствіямъ! Я торжествовала!... но про себя, молча; и мы погуляли еще. Мнѣ было такъ весело, такъ легко! хотѣлось смѣяться, какъ бывало, помнишь, когда мы съ тобою и съ Сашей, напроказимъ, а старшія-то ничего не знаютъ, и намъ ужасно хочется самимъ разсказать все. Мнѣ не въ чемъ было сознаваться, кромѣ моего предчувствія, но мнѣ что-то забавно казалось, что маменька не подозрѣвала, что наши африканцы ужь тутъ. Далеко по острову бродили мы, и солнце уже почти закатилось, когда мы пошли къ нашей гондолѣ. Шлюбка тихо качалась бокъ объ бокъ съ ней, какъ при первой нашей встрѣчѣ. Подходя къ берегу, я увидѣла и милаго моего друга водолаза, который лежалъ, растянувъ переднія лапы на веревку, которая придерживала шлюбку, и положивъ морду между лапами, съ видомъ весьма недовольнымъ служителя, который долго ждетъ и думаетъ:

Voglio far da genliluomo

E non voglio più servir!

-- Неро! вотъ Неро! сказала я маменькѣ, нарочно довольна громко, чтобъ собака услышала свое имя. И въ самомъ дѣлѣ, она вскочила, и подбѣжала ко мнѣ, виляя хвостомъ и прямо сунула мнѣ свою морду въ руку; я держала зонтикъ въ этой рукѣ и уронила его; опять раздался голосъ "Неро, сюда", но не такой сердитый, и въ тоже время хозяинъ Неро, который видно гулялъ, также подошелъ и, снявъ свою сѣрую шляпу, поклонился намъ и сказалъ мнѣ:

"Madame, veuillez excuser l'impertinence de mon chien! C'est une bonne bête, mais ce n'est qu'une bête après tout; il faut lui; pardonner", продолжалъ онъ, лаская водолаза, который сталъ, прыгать около него, и возвращая мнѣ зонтикъ. Я или маменька что-то сказала о томъ, что собаки знаютъ, кто ихъ любитъ или что-то такое глупое въ этомъ родѣ, не помню. Я такъ глупо смутилась, когда онъ ко мнѣ съ этой, ничего незначущей. фразой, обратился, когда я изъ его рукъ взяла свой зонтикъ, что мнѣ было ужасно досадно на себя, и я чувствовала, что уши покраснѣли. Мы опять другъ другу поклонились и пошли къ гондолѣ. Онъ остановился и глядѣлъ вслѣдъ за нами долго, долго. Я, кажется, писала къ тебѣ, что, африканецъ смотритъ все угрюмо и сердито, да и поля его шляпы закрываютъ лицо. Но какая перемѣна въ его выраженіи, когда онъ говоритъ, все лицо какъ бы озаряется свѣтлой, добродушной улыбкой, и взглядъ черныхъ глазъ такой тихій и добрый, что кажется, безъ оглядки и сомнѣнія, по одному выраженію его глазъ, можно ему ввѣрить все, что имѣешь драгоцѣннѣйшаго въ жизни. Кажется, мать бы ввѣрила своего единственнаго ребенка ему. Ты не можешь себѣ вообразить, какъ привлекательно-добро его лицо. Теперь я увѣрена, что онъ совсѣмъ не угрюмъ и не сердитъ, а долженъ быть несчастливъ. У него какое нибудь великое горе, и какъ бы хотѣлось ему помочь! Маменьку тоже поразило привлекательное выраженіе и звукъ голоса нашего чернаго пріятеля.

Вотъ почему я вспомнила air varié avec accompagnement de guittare: Le noir n'est pas si diable.."

Онъ совсѣмъ не красавецъ, но simpatico, по итальянскому выраженію.

1 іюля.

"Я тебѣ писала, что мнѣ какъ-то особенно весело и хочется по прежнему дѣтски попроказить. Вообрази, что мнѣ въ самомъ дѣлѣ удалось сдѣлать шалость, да что всего лучше, въ заговорѣ съ маменькой. Графъ Стефи прикидывается самымъ покорнымъ рабомъ всякаго моего каприза, и такъ мнѣ надоѣлъ, что я придумала на нѣсколько дней отдѣлаться отъ него, и не только отъ него, но отъ всего нашего иностраннаго кружка. Для этого мы подбили баронессу Фокъ съ ея мужемъ, съ двумя французскими путешественниками, да съ моимъ графомъ, съѣздить моремъ въ Пола en partie de plaisir, на какое-то торжество будущаго австрійскаго флота. Всѣ эти добрые люди повѣрили что мнѣ, русской, да въ теперешнее время, хочется такіе праздники смотрѣть! Повѣрили и устроили все. Стефи нанималъ пароходъ, хлопоталъ, бѣгалъ, торговался (онъ отвратительно скупъ!) и между тѣмъ бралъ на себя видъ какого-то побѣдителя, во все время сборовъ. Мой африканецъ на него смотрѣлъ такими глазами, что я не могла вѣрить, что это тотъ же человѣкъ, котораго мы видѣли у Армянскаго монастыря. Наканунѣ этой слазной partie de plaisir, я стала покашливать, а на другой день, въ ту самую минуту, какъ вся компанія собралась на пароходѣ, маменька, одна въ гондолѣ заѣхала къ нимъ, чтобы сказать, что докторъ никакъ не позволяетъ мнѣ ѣхать.

Вотъ мы и отдыхаемъ цѣлые шесть дней отъ всѣхъ любезностей, и я вполнѣ наслаждаюсь Піаццей. Однѣ съ маменькой, сидимъ мы и говоримъ все по русски, такъ что можно обо всемъ, даже и о серьёзномъ поговорить непринужденно. Русскихъ, по какому-то необыкновенному случаю, никого здѣсь нѣтъ. Съ африканцами наше знакомство самое странное. Съ хозяиномъ иногда кланяемся, иногда не говоримъ -- а Неро всякій разъ, какъ встрѣтитъ насъ, подойдетъ, помашетъ хвостомъ, посмотритъ на насъ какъ-то любезно и пристально, и бѣжитъ назадъ къ хозяину, котораго очень ласкаетъ, какъ будто для успокоенія его ревности. Хозяинъ же совсѣмъ не угрюмъ, но все какъ-то печаленъ и хотя близко къ намъ сидитъ, рѣдко, рѣдко взглянетъ на насъ. То ли дѣло, когда тутъ Стефи! съ него онъ глазъ не сводитъ.

22 іюля.

"Давно я не писала, Олмнька! и вотъ почему. Сюда пріѣхала на три недѣли оперная трунпа -- весьма, весьма не дурная, все молодые пѣвицы и пѣвцы -- методы не много, но свѣжіе голоса des gosiers italiens и много огня и чувства, да Impressario какой-то умный человѣкъ; Верди только одну оперу обѣщаетъ и то старую: "Lombardi", Беллини "Sonnambuia", "Pirata", Россини "Barbiere" и "Otello", да на прощанье "Elisire d'amore." Мы разумѣется абонировались, и подъ самой нашей ложею сидитъ мой африканецъ. Несмотря на здѣшній обычай сидѣть съ шляпою на головѣ, онъ свою всегда снимаетъ, и я могу слѣдить за всѣми его чувствами на его выразительномъ лицѣ. Онъ кажется страстно любитъ музыку, и тѣже мѣста въ операхъ намъ нравятся, наши глаза всегда встрѣчаются, когда музыка или трогаетъ или глубоко поражаетъ меня. Кончилось тѣмъ, что между нами завелся самый откровенный, безмолвный, но полный гармоніи разговоръ, и мы передаемъ другъ другу наши мысли черезъ обворожительные звуки великихъ композиторовъ и все обаяніе лирической сцены! Какія слова могутъ быть такъ выразительны и милы? Оно какъ-то странно дѣйствуетъ на меня -- весь день я только думаю объ оперѣ, слышанной наканунѣ, я живу въ какомъ-то полуснѣ, а вечеромъ, въ оперѣ, начинается настоящая, вполнѣ счастливая жизнь, жизнь поэзія, гармоніи, и сознанія полнаго, совершеннаго его сочувствія со всякимъ движеніемъ моей мысли и сердца! Ахъ! какъ я счастлива, Олинька! Я знаю, что это сонъ, что это не можетъ продолжаться,-- не мнѣ такъ отрадно снится, что я не хочу и думать о пробужденіи!

25 іюля.

"Олинька! Я вижу, что маменька безпокоится да и я сама начинаю за себя бояться. Это навожденіе какое-то. Но не можетъ быть, чтобъ онъ въ самомъ дѣлѣ былъ египетскій офицеръ. Однако вчера -- въ первый разъ, я увидѣла у него знакомаго, офицеръ сардинскій, говоритъ,-- онъ въ антрактѣ почти бросился на шею моего друга и оба они много говорили -- все по итальянски; мой другъ говоритъ бѣгло и хорошо, но выговоръ не итальянскій. Я не могла разслушать всего разговора, но нашъ черный незнакомецъ, точно упомянулъ о египетскомъ фрегатѣ и даже обѣщалъ сардинцу показать его во всѣхъ подробностяхъ.

26 іюля, ночью.

"Неужели онъ въ самомъ дѣлѣ африканецъ!

"Сегодня давали "Lombardie". Онъ сидѣлъ на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ, и, съ самаго начала дуэта второго дѣйствія -- я посмотрѣла на него, и увидѣла такое выраженіе, Олинька, кажется, любви, что я не смѣла больше смотрѣть въ его сторону, но чувствовала, что во все время, онъ глядѣлъ на меня, и я не могу выразить моего волненія. Ты помнишь этотъ дуэтъ? онъ не долженъ бы находить мѣста въ оперѣ, на сценѣ, тутъ магометанинъ проситъ крещенія, говоритъ въ страстныхъ выраженіяхъ итальянскаго языка и итальянской музыки, о блаженствѣ покланяться одному и тому же Богу, принадлежать одной и той же вѣрѣ. Эта музыка полна красоты и страсти, но всегда мнѣ казалась неумѣстною въ театрѣ, а нынче мнѣ было и грустно, и тяжело, и неловко, и у меня такъ разстроились нервы, что я во время тріо плакала на-взрыдъ -- и маменька прежде конца оперы увезла меня. Къ довершенію всѣхъ непріятностей этого вечера, Стефи сидѣлъ у насъ въ ложѣ, и какъ я встала чтобъ ѣхать, я слышала, какъ сардинецъ сказалъ, "это невѣста графа Стефи." Мой другъ посмотрѣлъ на меня съ такимъ печальнымъ упрекомъ въ глазахъ, что я чуть не зарыдала опять. Вотъ конецъ нашей дружбы и сочувствія и нѣмыхъ разговоровъ! Онъ кажется, въ самомъ дѣлѣ, офицеръ египетскаго флота. Можетъ быть ренегатъ! Что это на меня за безуміе находило? и прошло ли оно? Маменька меня очень бранила и я чувствую, что недовольно бранила еще. Что это со мной? Ужь три часа утра -- начинаетъ разсвѣтать, а завтра, то-есть, сегодня утромъ, надобно рано встать къ обѣднѣ: рожденіе Государыни, и мы ѣдемъ въ греческую церковь. Пойду лягу, но врядъ ли мнѣ уснуть!

27 іюля.

Олинька! онъ русскій! онъ севастопольскій морякъ! слава Богу! Вотъ почему онъ съ перваго разу такъ интересовалъ меня. Вотъ почему, не бывъ знакомы, мы такъ сочувствовали. Но онъ теперь какъ будто знать насъ не хочетъ. Вотъ какъ это было: мнѣ ужь нѣсколько воскресеній казалось, что выѣзжая изъ церкви мы проѣзжали мимо закрытой гондолы, въ которой былъ водолазъ, но хозяина я въ церкви не видала ни одного раза. Нынче русскій консулъ просилъ священника отслужить царскій молебенъ послѣ обѣдни, и когда, поцѣловавъ крестъ, я пошла на свое мѣсто взять молитвенникъ, вижу изъ олтаря выходитъ онъ, целуетъ крестъ и въ петлицѣ чернаго фрака севастопольская медаль и Георгій! Какъ мнѣ хотѣлось подойти къ нему, протянуть ему руку, сказать ему нѣсколько сердечныхъ словъ! Я бы за двѣ недѣли назадъ непремѣнно такъ сдѣлала, но теперь, я не смѣла, и онъ поклонившись холодно маменькѣ и консулу, поспѣшно вышелъ. Маменька спросила, кто онъ?-- "На паспортѣ: лейтенантъ въ отставкѣ Черноморскаго флота Юрій Венелевъ,-- больше ничего о немъ не знаю; онъ кажется очень нелюдимъ" -- отвѣчалъ консулъ.

30 іюля, ночью.

"Вотъ уже три дня, какъ Венелева не видать ни на Піаццѣ, ни въ театрѣ, что-то разсказываютъ про случай во время вчерашней бури, тонула лодка на Адріатикѣ съ женщиной, которая ѣхала съ одного изъ острововъ, ее спасъ человѣкъ, который самъ плылъ на рыбацкой лодкѣ одинъ, онъ какъ-то бросился въ воду и вплавь вытащилъ женщину; все это очень неясно слышала я, разсказывалъ сардинецъ въ театрѣ кому-то, который отвѣчалъ: Votre ami en sera quitte pour un rhume de cerveau. Онъ стало быть живъ и здоровъ; отъ чего онъ не показывается нигдѣ? Теперь ужь я и не могу встрѣтить его: мы начинаемъ завтра говѣть".

-----

Княгиня Сицкая съ дочерью говѣли въ Греческой Церкви, и въ день Преображенія Христова пріѣхали въ означенный наканунѣ часъ къ обѣдни, для причащенія. Много говѣльщиковъ было въ церкви, но служба не начиналась и черезъ нѣсколько минуть дьячокъ подошелъ къ княгинѣ и сказалъ ей: что они ждутъ назадъ священника, который поѣхалъ съ Святымя дарами къ тяжело больному, врядъ ли не умирающему русскому, который простудился спасая утопающую женщину и у него открылись febre perniciosa, эта южная лихорадка, которая въ Италіи считается такой онасной. Надя поблѣднѣла и едва устояла на ногахъ.

-- Другъ мой, сказала матъ: не думай теперь ни о чемъ, кромѣ великаго таинства, которому мы будемъ причастницами. Помолимся мы со всею церковію о недугующихъ и страждущихъ, а отъ обѣдни я прямо поѣду къ нему и буду за нимъ ходить, какъ за сыномъ, это священный долгъ всякой русской матери, а мой еще болѣе: я знаю, что такое лишиться сына.

Священникъ воротился съ извѣстіемъ, что больной спокоенъ и, въ полномъ христіанскомъ смыслѣ, приготовился ко всему, что Богъ пошлетъ. Богъ послалъ ему выздоровленіе, но послѣ приступовъ лихорадки силы не скоро возвращаются и около трехъ недѣль княгиня Сицкая цѣлый день проводила у больнаго сосѣда, все успѣла о немъ узнать и многое, хотя не все, ему сообщить.

Настало 27 августа, вдвойнѣ горестная для него годовщина, и онъ непремѣнно требовалъ отъ доктора дозволенія выѣхать къ обѣднѣ, заказалъ ее заранѣе, съ панихидой по матери и съ панихидой по убіеннымъ, полковому священнику, который служилъ по славянски.

Отказать ему было невозможно, и въ первый разъ послѣ трехъ недѣльнаго заключенія онъ поплылъ опять по Большому каналу, въ домъ Божій, для исполненія печальнаго долга.

По окончаніи службы, княжна подошла къ нему:

-- Слава Богу! вы выздоровѣли, сказала она и протянула ему руку. Машинально, по провинціальному устарѣлому обычаю, онъ поцаловалъ ея руку; машинально же, по такому же обычаю она поцаловала его въ щоку; но въ глазахъ ея блистали следы, и на миловидномъ ея лицѣ выражалось такъ много радости, и жалости, и сочувствія, и чего-то еще, неяснаго, быть можетъ, ей самой, что Юрій, слабый, не совсѣмъ оправившійся отъ болѣзни, чуть не обезпамятѣлъ.

-- Боже мой! подумалъ онъ:-- есть же и радость въ жизни! есть за что пожить! Боже мой! какъ я счастливъ! и въ этотъ день -- въ эту годовщину! такъ радоваться мнѣ, это грѣхъ! это грѣхъ!

Незнаемъ, грѣхъ, ли это, но какъ бы то ни было, съ того самаго дня Юрій началъ точно поправляться, и моральное леченіе его шло еще быстрѣе выздоровленія физическаго. Какъ бы то ни было, но на одномъ пароходѣ съ княжной отправился онъ въ Тріестъ, и при чудномъ свѣтѣ южныхъ звѣздъ смотрѣли они вмѣстѣ на исчезающій, очаровательный, какъ будто очарованный, городъ лагунъ. Тихая и прозрачная Адріатика, ласкаясь, несла съ любовью пароходъ, и въ прозрачной темнотѣ южной ночи тихо раздавались унылые напѣвы матросовъ славянъ. Но даже среди дивнаго обаянія такой ночи, въ присутствіи любимой женщины, страстная привязанность къ своему бывшему ремеслу пробудилась въ немъ. Онъ началъ сперва объяснять княжнѣ всѣ части корабля, всѣ его движенія, а потомъ, незамѣтно, она сама втянула его въ разговоръ съ капитаномъ, старымъ морякомъ, и Юрій увлекся своимъ предметомъ, и живые восторженные разсказы о морѣ полились на живомъ, восторженномъ языкѣ Италіи. Глаза Юрія горѣли, голосъ слегка дрожалъ.

-- Слава Богу! сказала тихо княжна, вы совсѣмъ выздоровѣла теперь!

-- Слава Богу, отвѣчалъ Юрій: -- онъ еще посылаетъ своихъ ангеловъ грѣшнымъ человѣкамъ на землю.

Она засмѣялась.

-- Скажите лучше на море, если этотъ комплиментъ адресуется ко мнѣ; а вы, грѣшный человѣкъ, не замѣшивайте политику въ вашъ разговоръ; бѣдный капитанъ ни душой ни тѣломъ не виноватъ въ нашихъ трактатахъ.

-- Что у кого болитъ, тотъ о томъ и говоритъ, сказалъ онъ:-- а объ томъ, что изцѣляетъ, что даетъ спокойствіе и счастіе, если больной посмѣетъ хоть слово сказать, ему тотъ часъ выговоръ и насмѣшка въ отвѣтъ.

-- Ну, такъ молчите же и слушайте, какъ эти пѣсни похожи на наши.

Онъ сталъ слушать, но еще болѣе смотрѣть; смотрѣть на блѣднѣющее небо, на зеленыя, переливающіяся волны, и на молодую спутницу свою. Какъ ему захотѣлось взять команду надъ пароходомъ и увезти ее далеко, далеко, на милый Югъ, по необъятному океану, туда, гдѣ свѣтитъ ярко на небѣ горящій крестъ -- туда куда-то, гдѣбъ видно было только небо да море, и плыть такъ, вѣчно съ нею, съ нею одною, въ безсознательномъ, неземномъ блаженствѣ, какъ бываетъ у насъ лишь во снѣ!

А между тѣмъ ужь заалѣлъ востокъ, на небѣ трепетно зажглася утренняя звѣзда, подулъ свѣжій попутный вѣтеръ, и пароходъ, поднявъ паруса, летѣлъ какъ птица мимо Capo d'Istria. Тутъ оставимъ мы его; оставимъ и нашего героя. Что будетъ съ нимъ? Какъ вѣрны, или какъ обманчивы окажутся надежды, вновь воскресшія въ сердцѣ молодомъ?-- не знаемъ. Знаемъ лишь то, что въ жизни каждаго человѣка есть всегда минута, и можетъ быть одна минута только, гдѣ онъ въ восторгѣ душевномъ повторяетъ слова поэта: "о Боже! какъ прекрасна жизнь!" {O! Gotti das Leben ist doch schönt Schiller. }

НИКОЛАЙ РЕБРОВСКІЙ.

"Современникъ", No 12, 1857