— Уф! — звучно вздохнула она и жестом руки пригласила Луку Ивановича сесть поближе.
Он сел и ждал, что она скажет.
— Насилу-то! — выговорила она также выразительно.
— Очень уж диктаторски поступили, — заметил Лука Иванович.
— Он — еще мальчик.
— Ну, не очень-то.
— Пускай учится.
— А те уж учены… как князь?
— С тех ничего больше и не спросится!.. Но забудемте всех их: что нам до них за дело, m-r Присыпкин!.. Я все вас зову так, по-светски; но мне это не нравится: вас ведь зовут по-русски — Лука Иваныч?
— Совершенно верно, — ответил он, чувствуя, что какое-то приятное щекотание начинает обволакивать все его существо.
— И вы меня не зовите m-me Патера.
— А как же прикажете?
— Юлия Федоровна.
— Так, разумеется, будет приятнее.
— Какая досада, что так мало остается у нас времени!
— На Невском уже ждут всадники? — смело подшутил Лука Иванович.
— Вон вы какой, — не лучше Елены. Не мне одной, и вам нельзя у нас по целым дням засиживаться; ведь вы — трудовой человек.
Она так выговорила последнюю фразу, точно хотела сказать: "вы думали, я не умею выражаться по-вашему — и ошиблись".
— Я уже вам сказал, Юлия Федоровна, что попросил расчета или, вот как рабочие говорят на фабриках: зашабашил.
— Вы совсем прекращаете всякую работу, не будете больше писать?
— Буду, когда мне захочется, но из литературных поденщиков хочу выйти!
Игривая улыбка внезапно сошла с ярких губ Юлии Федоровны.
— Растолкуйте мне, пожалуйста, я не совсем понимаю… у вас это вырвалось с такой горечью…
— Извините, я не хотел вам изливаться, а так вышло. Дело, впрочем, самое немудрое: мне вот уже чуть не под сорок лет, больше десяти лет я печатаюсь, имею право желать какой-нибудь прочности, какой-нибудь гарантии своему труду, готов всегда сделать что-нибудь порядочное, если не крупное и не талантливое — а дошел до того, что мне моя поденщина стала… омерзительна!..
Все это Лука Иванович выговорил довольно стремительно, но как будто против своей воли, точно кто толкал из него слова. В лице он старался удержать свое обыденное выражение юмора, а тон выходил горячий и действительно с оттенком душевной горечи.
— За что же вы возьметесь? — спросила точно испуганно Юлия Федоровна.
— Все равно; в рассыльные пойду, если не повезет на чем-нибудь другом!
— Лука Иванович, — выговорила с падением голоса Юлия Федоровна, — я просто точно с неба свалилась… так это неожиданно.
— Что же-с? — резко спросил он, подняв на нее глаза.
— А вот то, что я от вас слышу. Я до сих пор думала, что быть писателем — самое высокое призвание… Елена беспрестанно мне повторяет, что нет ничего выше. Она, например, совершенно довольна. Правда, она и вообще восторженная, легко обманывается; но все-таки… Выходит, что писатель, после такой долгой карьеры, тяготится… своей, как вы говорите, поденщиной.
— Извините еще раз, это — мои личные делишки…
— Вот это уж и нехорошо: вы точно испугались того, что были откровенны с такой пустой личностью, как я. Впрочем, я знаю, что не имею права обижаться.
Она смолкла и отвела голову от своего собеседника. Ему сделалось очень совестно.
— Вовсе нет, Юлия Федоровна! — вскричал он. — Вовсе нет! Ничего подобного мне и в голову не приходило; но к чему такие излияния, скажите на милость? Вы чужды всему этому; а я — не проситель, не капитан Копейкин, и генеральского места вы мне дать не можете!..
— Если хотелось излиться, значит — нужно было. Не нервы же мои вы будете щадить!.. А вот видите, это меня поразило, даже как-то обновило; вы мне расскажите, не теперь, а позднее, когда перестанете деликатничать, чрез какие испытания вы прошли? Я, право, не от скуки это говорю. Уж я вам сказала, что мне такого человека, как вы, нужно…
— Для души спасенья? — перебил Лука Иванович.
— Ну да, для души спасенья… Мне даже ваш возглас очень понравился… насчет поденщины. Это — не то, чтобы вы были вялый, кислый, совсем разбитый человек, знаете, какие вон в старых повестях. Нет, вам просто противно сделалось, вы возмущены, вы, может, и в посыльные способны пойти. Я это понимаю, это мне нравится. Когда работаешь десять лет и ничего не добьешься, кроме зависимости… тратишь свой талант на то, чтобы кусочек хлеба иметь, лучше же на это одни руки употреблять или просто сидеть где-нибудь в конторе от десяти до трех.
Щеки ее разгорелись, яркими точками блистали глаза, даже грудь заметно взволновалась; Лука Иванович не мог не взглянуть на нее, так ее голос показался ему тепел, а ее лицо заставило его с нескрываемым волнением податься немного вперед.
— Ваша кузина права, — выговорил он почти радостно, — у вас прекрасная натура!
— Это оттого-то, что я поняла самую простую вещь?.. Нет, уж вы меня, пожалуйста, не балуйте: я ведь вас собираюсь в свои наставники взять.
— Как князь Оглы?
— Полноте, — тихо и искренно остановила она, — я с вами ведь не играю и не дурачусь, — для этого с меня довольно и маскарадов. Идите в мои наставники… в духовные наставники…
— Увольте, Юлия Федоровна.
— Проповедей не нужно, никаких уроков — также. Выйдет что-нибудь — хорошо, не выйдет — не ваша вина!.. Но, разумеется, все это в минуты отдыха, когда вы совсем устроитесь… по-новому.
— Пожалуй, слишком долго придется вам ждать.
— Подожду!
Она протянула руку Луке Ивановичу веселым, дружеским жестом. Он пожал ее довольно крепко.
— Да, — почти вскричал он, — никаких уговоров не будемте делать!
Ему еще что-то хотелось сказать; но он боялся самого себя или воздуха этого салона.
— Куда же вы?
— Да вы посмотрите на часы: ведь пора вам и на Невский…
— Ах, да, на Невский!.. Ну, так до свидания! — согласилась она тотчас же и встала вместе с ним. — Вы зайдете к Елене?
— Зайду.
— Скажите ей, что все ее капельки яда — бесцельны. Я и без нее нашла себе наставника.
Они еще раз вместе рассмеялись.
Из столовой Лука Иванович попал в коридор и, по указанию горничной, постучался к Елене Ильинишне. Он застал ее за ломберным столом, служившим ей вместо письменного, около зеленой занавески, за которой помещалась, вероятно, ее постель.
— Я вижу, — полушепотом заговорила она, довольно порывисто вскакивая из-за стола, — по лицу вашему вижу, что действие уже началось.
— Какое? — беспечно спросил он.
- Продолжайте, продолжайте! я вас в опасную минуту остерегу.
— А!.. вы все про то же… Что ж!.. это будет хорошее дело.
Елена Ильинишна хотела было переменить разговор и усадить гостя; но он, не присаживаясь, распрощался с ней.
— Даже минутку не хотели посидеть, — упрекнула она его.
— Мешать не хочу… творчеству! — уже на пороге крикнул Лука Иванович и развязно вышел в коридор.
— Полноте! — со вздохом донеслось до его ушей.