— Не перепутай, — продолжал Краснопёрый и ткнул в воздух грязным указательным пальцем.
Когда он говорил, в груди у него слышался хрип, точно в засоренном чубуке. Он часто икал.
— Как можно-с, — откликнулся приказчик.
— Оттуда к Мурзуеву… Полушубков пятьсот штук, да хороших, не кислых.
— Слушаю-с.
— Кажинную штуку пересмотри и перенюхай.
— Слушаю-с.
— От Мурзуева к тому… знаешь, в Зарядье?
— Знаю-с.
— Капитон, мол, Феофилактович приказали отпустить холста рубашечного две тысячи аршин… ярославского, полубелого, чтоб без гнили.
— Слушаю-с.
Тут только Краснопёрый обернулся к гостю и небрежно сказал ему:
— А, Евлампий Григорьевич! Здравствуй!.. Обожди маленько… присядь.
Всего обиднее то, что он ему говорит «ты». И всегда так говорил… Они четвероюродные братья, но есть разница лет. Другой бы давно дал знать такому «стрекулисту», что пора оставить эту фамильярность или ему самому отвечать таким же «ты». И на это не хватает духу!..
— Все искупи седни, — он, не стесняясь, говорил «седни», а в сановники метил, — и сдай в склад под расписку.
— Слушаю-с, — повторил в двадцатый раз приказчик.
— Для вас все, для вашей команды, — еще небрежнее заметил Краснопёрый родственнику.
Евлампий Григорьевич хотел что-то возразить, но лицо хозяина кабинета уже смотрело в профиль на приказчика.
— С Богом, — отпустил Краснопёрый и не тотчас же обернулся к Нетову, а нагнул голову, как бы что-то соображая.
Приказчик взялся за ручку двери.
— Вонифатьев! — крикнул хозяин.
— Что прикажете-с?
Больше двух шагов приказчик не сделал.
— Вот еще что я забыл, братец… По Ильинке проезжать будешь, то бишь, по Никольской, заверни к Феррейну и отдай ему… не в аптеку, а в магазин… материалов.
— Понимаю-с.
— Чтобы все по записке было отпущено, без задержек.
— Записочку…
— Что ты мне тычешь?.. Знаю…
Краснопёрый не спеша открыл один из ящиков, порылся там, достал бумажку, сложенную вдвое, и протянул.
Приказчик подбежал и взял бумажку.
— И таким же манером в складе прикажете?
— Да, братец, и в складе… ступай…
"Вот и ему, Нетову, этот куценосый будет сейчас же говорить «ты», как и Вонифатьеву в смазных сапогах".
Дверь затворилась за приказчиком.
Капитон Феофилактович сел теперь в кресло, лицом к гостю, потянулся и зевнул.
— Что не куришь?
— Не хочется, — ответил Нетов и почувствовал, какой у него школьнический голос.
— Добро пожаловать!.. А ты, кажется, в изумление пришел, что я тебе сказал насчет склада?.. Да, брат, я теперь отдуваюсь… Ваши дамы-то… хоть бы и твоя супруга… только ленточки да медальки носить охотницы; а охотка прошла — и нет ничего.
— Однако….- начал было Нетов.
— Да что тут однако, я тебе на деле показываю… Ты ведь тоже соревнователем числишься… А заглядывал ли ты туда хоть раз в полугодие, вот хотя бы с весны?..
— Вы знаете, Капитон Феофилактович, что у меня у одного, кажется…
— Нечего кичиться твоими трудами!.. Сидишь да потеешь в разных комитетах… Ха, ха!.. А после над тобой же смеются… Лучше бы похлопотать о русском раненом воине. Чево! Война прошла… Целым батальонам ноги отморозило!.. Калек перехожих наделали, что песку морского… Пущай!.. Глядь — ни холста, ни полушубков, ни денег — ничего!.. Краснопёрого за бока!.. Он христолюбец!..