(Отрывок из злободневного диалога)
-- Как хотите, то, что вдруг поднялось в писательском мире на тему нашей "интеллигенции", так или иначе да отвечало же на какое-нибудь накопившееся недовольство, на потребность сознать то, в чем давным-давно следовало повиниться?
-- Положим, что и так. Но одно дело -- принести повинную, т. е. говорить о себе, о своих грехах и провинностях, и другое дело -- обличать своих собратий, принадлежащих, вдобавок, к тем же поколениям. Это -- не одно и то же. В "mea culpa"1 первого рода чувствовалась потребность не со вчерашнего дня. И если бы у нас, в публике и в прессе, имели привычку помнить многое, даже из недавнего прошлого, то и оказалось бы, что были и раньше проявления такого же самоанализа.
-- Но они тонули в общем самодовольстве интеллигенции, к которой причисляли себя как к какой-то особой касте писатели и общественные деятели, зараженные тем, что теперь зовут "направленством".
-- Ловлю вас на этом слове. Когда и кем пущено это самое слово: "направленство"?
-- Право, не припомню.
-- А я знаю и помню. Оно пущено одним писателем еще 60-х годов и, по крайней мере, лет двадцать тому назад2.
-- Быть не может!
-- Мог бы представить вам на это фактическое доказательство. Стало быть, протест против многого того, в чем теперь стали усиленно обличать известного рода "интеллигенцию", уже старый, но только тогда он оставался еще гласом вопиющего в пустыне. И на это были веские причины. В течение целой четверти века, при общем гнете сверху, протестующая так или иначе интеллигенция не могла не обособиться, не могла ревниво не держаться своего символа веры, не могла уйти в равнодушии ко многому, чем жила страна, что было ценного и доброго для обыкновенного обывателя.
-- Этот обыватель теперь уже не тот, и вот это-то и прозевала интеллигенция, которая верила только в свои книжки.
-- Не все! Далеко не все! Но, повторяю, одно дело -- сознать свой грех, и другое -- уличать в нем только своего ближнего. Новоявленные обличители интеллигенции всех как-то валят в одну кучу и не показывают тем, кто читает их филиппики, как они сами-то ушли от всех этих дефектов.
-- Они предлагают разные пути обновления.
-- Да, но каждый из нас имеет право крикнуть им: "Врачу, исцелися сам!"3 Обвинять целое поколение (особенно то, к которому сам принадлежишь) -- это значит вырывать из общественной почвы отдельных индивидов и делать их ответчиками за целый ход идейной и социальной эволюции. Очень легко обличать свою родную мать (что так часто и делают дети), но надо прежде всего самому доказать, что вы сами возродились и преобразовались в людей высшего порядка.
-- У них, кто выступает обличителем, -- свои идеалы, которых старая интеллигенция не держалась.
-- Но ведь главный вопрос в том, какие это идеалы, -- вынесенные из всенародной жизни или же чисто субъективные, взятые также из книг, высиженные в спертом воздухе болезненного субъективизма, своей душевной неврастении!.. Возьмите вы самый крупный мотив в этом обвинительном акте -- пренебрежение к народному религиозному чувству. Прекрасно. Ошибка известной доли прежней интеллигенции состояла в том, что она слишком ревниво отстаивала свое "свободомыслие" и не желала сливаться с народом в области веры... Поэтому даже и вопрос о свободе совести сравнительно мало интересовал в печати ту интеллигенцию, помимо даже и цензурных стеснений, но все-таки в среде той же провинившейся интеллигенции стали раздаваться голоса против гнета, тяготевшего на религиозной жизни русских подданных, не принадлежавших к государственно-привилегированной Церкви... И указ 17 октября 1905 года4 -- несомненный плод настроения, которому русская интеллигенция пребывала всегда верной.
-- Этого недостаточно! Надо переживать вместе с народом его религиозные потребности.
-- Если оно и так, то надо прежде всего верить так, как он сам верит, -- "не мудрствуя лукаво", не уходя во всякого рода надуманное, книжное или болезненно-мистическое "богоискательство", в котором его новейшие поборники прямо выдают себя, не замечая того, как "книжники и фарисеи", а не представители коренного, русско-крестьянского религиозного уклада всей душевной народной жизни.
-- Но есть еще целый ряд вопросов культурной жизни русского народа и общества, в которых интеллигенция известного пошиба опять-таки стоит в стороне, замыкается в касту, не замечая того, что она сама себя сдала в архив, что "песенка ее спета"...
-- Вот что я вам на это скажу... На днях в одном передовом петербургском журнале я с большим интересом прочел "провинциальное обозрение". Автор его -- бывший член 2-й Думы. Истинный демократ и друг народного труда во всех его видах. Каковы же его итоги после объезда им более дюжины великорусских губерний, начиная с северо-восточных? А то, что и деревня, и посад, и город, в лице крестьянства, мещанства, мастеровых, фабричных и заводских, после событий 1905--1907 годов, невзирая на самые жестокие тиски "усмирения", начинают жить своим умом. И той интеллигенции, которая сознает все свои старые грехи, нельзя уже будет играть роль проповедников теоретического типа: она должна слиться с этой могучей волной народного пробуждения. И в чем же оно проявляется? В двух культурных направлениях: в кооперации и в усиленном стремлении к самому широкому пользованию школой.
Но неужели и старая интеллигенция не ратовала и за то и за другое?
(Русское слово. 1909. No 87. 17 (30) апреля. С. 2)
ПРИМЕЧАНИЯ
Петр Дмитриевич Боборыкин (1836--1921) -- популярный писатель, автор более ста романов (наиболее известны из них "Китай-город", "Василий Теркин") и мемуаров "За полвека". С начала 1890-х гг. жил за границей, умер в Швейцарии.
Ровно через месяц после появления публикуемой статьи -- 17 марта 1909 г. -- он в той же газете поместил еще одну свою статью на ту же тему: "Подгнившие "Вехи"" (вошла в сборник статей "В защиту интеллигенции". М., 1909).
1 Моя вина (лат.).
2 В статье "Подгнившие "Вехи"" Боборыкин признает, что этот "один писатель" -- он сам. Он охотно соглашался, когда его называли "крестным отцом" самого термина "интеллигенция" ("действительно, мною пущенного, -- замечает он в скобках, -- в русскую журналистику в 1866 году").
3 Парафраз известного евангельского изречения: "Врач! Исцели самого себя". (Лк. 4, 23).
4 См. прим. 5 к статье Д. И. Шаховского "Слепые вожди слепых".