Намѣтимъ кое какія черты Якушкина, съ которымъ столько петербуржцевъ встрѣчалось на литературныхъ перепутьяхъ. Прошу вопервыхъ припомнить, что исторія Павла Ивановича, съ бывшимъ псковскимъ полиціймейстеромъ Гемпелемъ, была сигнальной ракетой обличительнаго періода русскаго прогресса. Можно даже сказать: "грянула Якушкинская эпоха!" Умеръ П. И. и многіе-ли, оглянувшись назадъ, вспомянутъ, какъ слѣдуетъ, его псковскую одиссею, которая исполнила г. Каткова гражданскаго негодованія и питала цѣлый годъ либерализмъ "Русскаго Вѣстника" первой манеры. Тогда (и давно-ли это?) Якушкинъ, въ своемъ потертомъ зипунѣ и засаленныхъ плисовыхъ шароварахъ, былъ символъ, знамя, стягъ, синтезъ "настоящаго времени, когда и проч." И какъ кончилъ!.. П. И. отправился въ 1864 году на нижегородскую ярмарку изучатъ жизнь пловучаго населенія, стекающагося къ Макарію. Какъ уже онъ его изучалъ -- это другой вопросъ; но случилось ему въ ресторанѣ извѣстнаго Никиты Егорова обмолвиться. Никита Егоровъ, (сдѣлавшійся "еропейской извѣстностью, его вы найдете и въ "гидахъ" Бедекера)-- туземный нижегородскій продуктъ. Мѣстные "господа", пользуясь патріархальностью отношеній, продолжали по старой памяти обращаться съ нимъ, какъ съ бывшимъ "вольноотпущеннымъ". Вотъ одинъ изъ такихъ господъ подходитъ къ буфету и говоритъ Никитѣ Егорову, примѣрно, слѣдующее:
-- Налей-ка, братецъ, мнѣ рюмку горькошпанской.
Якушкинъ стоялъ тутъ же у буфета, все въ томъ же зипунишкѣ, плисовыхъ шароварахъ, въ очкахъ и съ ужасающей безпорядочностью прически.
-- Зачѣмъ, замѣтилъ онъ барину, говорите вы "ты" почтенному человѣку, у котораго свой ресторанъ; чѣмъ онъ ниже васъ?
Баринъ, разумѣется въ амбицію, и Павелъ Ивановичъ черезъ нѣсколько дней исчезъ съ нижегородской ярмарки, а земную долю свою покончилъ на низовьяхъ все той же матушки Волги...
Такъ повѣствуетъ легенда.
Съ Якушкинымъ едва-ли не умеръ типъ московскаго литературнаго "богемы".
Предпослѣдній чистокровный представитель его былъ Григорьевъ. По поводу Павла Ивановича станутъ, пожалуй, толковать о славянофильствѣ, о народномъ элементѣ въ русской литературѣ и т. п. Все это не то. Якушкинъ, если и знался со славянофилами, если и ходилъ по губерніямъ отъ братьевъ Кирѣевскихъ, то славянофиломъ, въ московскомъ смыслѣ, не былъ, о крайней мѣрѣ въ тотъ періодъ, когда приводилось съ нимъ сталкиваться. Пріятели его любили даже распространяться на ту тему, что Павелъ Ивановичъ, хоть и любилъ народъ, но человѣкомъ изъ народа никогда не былъ, да и не отличался особымъ умѣньемъ обращаться съ нимъ. Онъ въ крестьянахъ возбуждалъ, почти всегда, недоумѣніе, а подчасъ и зубоскальство. Простой человѣкъ чувствовалъ все таки, что онъ изъ "господъ", занимающихся шатаньемъ и калдханьемъ съ кѣмъ попало. Въ Якушкинѣ сидѣлъ всегда студентъ, "прожигатель жизни", человѣкъ, прошедшій черезъ анализъ и рефлекцію, но по натурѣ наклонный ко всякаго рода безшабашности. Даже внѣшность его, не смотря на костюмъ и мужицкій типъ лица, сейчасъ же указывала на его господское происхожденіе. Видъ былъ всегда растерзанный; но тонъ рѣчи, не смотря на прибаутки, отзывался литераторствомъ, очки говорили о студенческой привычкѣ господскаго же пошиба, даже манеры и тѣ оказывались не народными. Да и самъ П. И. это сознавалъ. Онъ былъ въ лучшія свои минуты человѣкъ очень не увлекающійся и то, что называется объективный. Онъ и себя, и другихъ, разумѣлъ какъ слѣдуетъ, и съ юморомъ относился ко всякому напускному паѳосу, ко всякой фразѣ. Будь онъ не Якушкинъ, по типу своей жизни, изъ него бы выработался юмористъ, по преимуществу; но выработаться не могъ потому, что Якушкинъ не былъ способенъ ни на какой послѣдовательный трудъ.
Писалъ онъ свои статьи мѣсяцами, по нѣскольку строчекъ, на невозможныхъ клочкахъ бумаги, которые постоянно и носилъ съ собою. Мнѣ припоминаются прибаутки Павла Ивановича, гдѣ сказывались его юркій умъ и смѣлое юмористическое отношеніе ко всему, что онъ уразумѣлъ по своему.
Сколько разъ, говоря о славянофилахъ, онъ повторялъ, усмѣхаясь на одинъ, ему только свойственный, манеръ:
-- Читали книжки нѣмецкія.
И право, въ этой прибауткѣ -- разъясненіе всей эпидеміи славянофильства. Ни одинъ изъ ихъ столбовъ: ни Хомяковъ, ни Кирѣевскіе не надумали ничего такого, что-бы не значилось предварительно въ измышленіяхъ того нѣмецкаго идеализма, которымъ они набивали свои головы въ періодъ московскаго запойнаго любомудрія.
Вспоминаю я также сцену, бывшую въ одной петербургской редакціи. Литературный снобсъ "собралъ вокругъ себя родъ вѣча" и повѣствовалъ о своемъ заключеніи, давая таинственно понять, что за нимъ дѣйствительно водятся дѣла крупнѣйшихъ размѣровъ. Павелъ Ивановичъ расхаживалъ въ это время, въ сторонкѣ, покачиваясь по привычкѣ и засунувъ руки въ шаровары. Когда снобсъ кончилъ свою исторію, Якушкинъ приблизился въ группѣ и жалостливо вымолвилъ:
-- Вѣдь вотъ, братцы, какая незадача Миколѣ: столько злосчастіевъ прошолъ и все занапрасну!
Разскащикъ былъ убитъ на мѣстѣ....
"Богема" сидѣлъ въ Якушкинѣ первосортный. Якушкинъ съ Григорьевымъ одни могли дать уразумѣть заѣзжему иностранцу, какъ во дни они, въ литературныхъ дебряхъ Москвы, услаждали земную юдоль. Эпоха эта канула. Тогда "широкія натуры" все искали шири и исхода своимъ порываніямъ въ обширной области русскаго загула и разгула. Тогда легче было находять забвеніе. Міровая скорбь -- Weltschmers заливалась зеленымъ виномъ...
Мы смѣемся надъ этими патологическими явленіями изъ жизни людей сороковыхъ годовъ; а вокругъ васъ развѣ есть что либо болѣе возвышенное, дающее исходъ нашей душевной хандрѣ?
Вотъ какъ произошло мое первое знакомство съ Якушкинымъ.
Я уже издавалъ "Библіотеку для Чтенія". Шелъ я разъ, днемъ, по Невскому, и, не доходя Ново-Палкина на углу Литейной, былъ внезапно остановленъ.
Съ извощичьихъ пролетокъ соскочилъ на тротуаръ и сталъ передо мной, совершенно "какъ листъ передъ травой", человѣкъ весьма страннаго вида; мужикъ не мужикъ, въ бараньей шапкѣ и свитѣ въ накидку изъ бураго мужицкаго сукна, изъ подъ которой видна была потертая плисовая поддевка и такіе-же шаровары на выпускъ; волосы въ кружало всклокочены, безпорядочная борода, лицо рябое, давно не знавшее мыла, на носу очки.
-- Вы Боборыкинъ? окликнулъ онъ меня и пресмѣшно подался назадъ.
-- Я.
-- Хочу у васъ писать!..
-- Милости прошу -- отвѣтилъ я, улыбнувшись.
-- Вы знаете кто я?
-- Догадываюсь...
А мнѣ о Якушкинѣ и о томъ, что онъ въ Петербургѣ и собирался побывать въ редакціи, уже говорилъ Е. Н. Эдельсонъ, завѣдывавшій въ "Библіотекѣ" юридическимъ отдѣломъ и давнишній его пріятель.
И сразу онъ заговорилъ о своихъ статьяхъ, перебивалъ себя вопросами, сталъ прощаться и кончилъ тѣмъ, что пригласилъ меня къ Палкину, гдѣ обыкновенно подходилъ къ буфету и заказывалъ:
-- Михаилъ Васильевичь, голубчикъ, рюмочку, да посурьезнѣе.
Въ редакцію онъ частенько захаживалъ и въ редакціонные дни -- по средамъ и такъ, во всякое время. Когда П. И. находился "въ градусѣ", но не переступалъ его, онъ бывалъ очень забавенъ. Въ одинъ изъ редакціонныхъ пріемовъ онъ и осадилъ того литератора, который хотѣлъ порисоваться своимъ сидѣньемъ въ крѣпости. Всего милѣе было его отношеніе къ полиціймейстеру Гемпелю, продержавшему его въ заключеніи.
-- Отличный полковникъ! говорилъ П. И. самымъ добродушнымъ тономъ. И выпить не дуракъ. Папиросочку попросишь бывало, непремѣнно дастъ...
Изъ за Якушкина вся либеральная Россія всколыхнулась и жаждала чуть не выдачи Гемпеля живьемъ, а самъ бывшій узникъ дѣлалъ себѣ потѣху изъ этого курьезнаго эпизода, давшаго ему извѣстность на всю жизнь.
Частенько П. И. дѣлался томителенъ... Разумѣется, и повторялся. Но въ лучшія минуты у него былъ живой родникъ русскаго ума и московскаго тонкаго балагурства. Редактору не слѣдовало смотрѣть на него, какъ на настоящаго сотрудника. Я, по молодости, сначала вѣрилъ его обѣщаніямъ; но скоро убѣдился, что статьи П. И -- ча, все равно, что уловъ рыбы: иной разъ и стерлядь попадетъ, а то такъ и безъ пискарей посидишь. Изучивъ его нравъ, я изумлялся: какъ могла, напр., редакція "Современника" добиться отъ него настолько обработанныхъ очерковъ, какъ "Великъ Богъ земли русской?" Зато проэктовъ и замысловъ у него, бывало, не оберешься. Излагалъ онъ ихъ иногда образно, пересыпая словцами и шуточками; чаще очень сбивчиво и такими-же клочками, какъ тѣ клочки бумаги, которые носилъ въ шароварахъ.
Гдѣ и какъ онъ жилъ, я не зналъ. Разъ только зашелъ я къ нему, когда гостилъ онъ у Эдельсона, лѣтомъ; семейство его пріятеля было на дачѣ. Столъ, у котораго работалъ П. И.э представлялъ собою винегретъ изъ всякой бумажной всячины... Тутъ же онъ и закусывалъ, и выпивалъ и держалъ табакъ...
Мысль статей о ярмаркѣ въ Нижнемъ -- "у Макарія", пришла намъ обоимъ почти одновременно. Я ѣхалъ туда по дѣламъ. П. И. началъ просить взять его съ собой, на редакціонный счетъ, и обѣщалъ цѣлый рядъ статей. Мы выѣхали въ одномъ поѣздѣ изъ Москвы. На "харчи", какъ П. И. выражался, онъ бралъ понемногу, чтобы не истратить сразу всего, что получитъ. Въ Нижнемъ мы жили далеко другъ отъ друга: я на Верхнемъ базарѣ, т. е. въ верхней части города въ домѣ родныхъ, на Печеркѣ; а П. И. въ Бунавинѣ, около самой ярмарки. Началъ онъ свои наблюденія съ "Обжорнаго ряда" на пескахъ, по харчевнямъ и сборищамъ, гдѣ ночлежные пріюты, игра и всѣ виды разгула. Раза два, три пріѣзжалъ онъ ко мнѣ, въ городъ, и каждый разъ "за подкрѣпленіемъ", какъ онъ выражался.
Дней черезъ десять случилась съ нимъ исторія. Я ее помѣстилъ въ фельетонѣ, посвященномъ памяти Якушкина. Но многаго и я тамъ не передавалъ.
Баринъ, которому П. И. сдѣлалъ внушеніе у буфета, былъ нѣкій П -- въ (Перфильевъ), служившій долго адьютантомъ у мѣстнаго жандармскаго штабъ-офицера. Онъ и тогда еще состоялъ на службѣ.
Обидѣвшись, онъ нажаловался тогдашнему ярмарочному генералъ-губернатору Огареву и, вѣроятно, представилъ Якушкина въ видѣ опаснаго агитатора, смущающаго народъ.
Якушкина вызвали къ начальнику края, облеченному суровыми полномочіями. Подробности этой сцены П. И. разсказывалъ еще тогда (его не сразу взяли) и мнѣ и разнымъ нижегородцамъ. Помнится мнѣ, что извѣстный мой землякъ и товарищъ, нижегородскій писатель-этнографъ П. С. Гацискій записалъ этотъ разсказъ, во всей характерности Якушкинскаго языка.
Генералъ-губернаторъ, по увѣренію П. И., накинулся на него, сталъ ему говорить "ты", кричать и бранить скверными словами. Было это, кажется, въ пріемной; во всякомъ случаѣ при свидѣтеляхъ.
Впрочемъ, весь тогдашній Нижній пересказывалъ эту сцену, и въ истинности ея никто не сомнѣвался. Что самъ начальникъ края почувствовалъ дикость своего поступка, это доказывается тѣмъ разговоромъ, который онъ имѣлъ со мною, уже послѣ того, какъ Якушкина взяли и отправили въ Петербургъ, чѣмъ и кончилась его работа на "Библіотеку".
Въ концѣ ярмарки былъ купечествомъ данъ торжественный обѣдъ въ "Главномъ Домѣ". На него получилъ приглашеніе -- и я. Генералъ-губернаторъ, послѣ обѣда, когда продолжали разносить шампанское, подошелъ со мнѣ, сталъ дѣлать мнѣ комплименты, насчетъ моихъ пьесъ, и перешелъ сейчась-же къ исторіи Якушкина. П. И. на первый вопросъ его, что ты здѣсь дѣлаешь -- отвѣчалъ:
-- Съ Боборыкинымъ пріѣхалъ, собирать матеріалъ для статей.
По увѣренію опять-таки П. И -- ча, генералъ-губернаторъ выразился обо мнѣ совсѣмъ не такъ любезно, какъ онъ сталъ со мной бесѣдовать.
Конечно, вся исторія была представлена начальникомъ края въ розовомъ свѣтѣ, а самъ онъ выставлялся джентельменомъ.
-- Я долженъ былъ удалить Якушкина въ его же интересахъ... Онъ могъ попасться Богъ знаетъ въ чемъ... Vous comprenez monsieur Boborykine?!...
Но я понималъ плохо и согласиться съ этимъ никакъ не желалъ. Павелъ Ивановичъ могъ попасться; но въ чемъ? Въ попойкѣ, въ исторіи съ полицейскимъ, его могли привезти не въ авантажномъ видѣ изъ какой нибудь трущобы. И всё это было-бы совершенно невинно въ политическомъ смыслѣ...
О его дальнѣйшихъ приключеніяхъ я слыхалъ въ Петербургѣ, урывками, и съ тѣхъ поръ больше не видалъ его. Не помню, чтобы онъ писалъ мнѣ или передавалъ что-нибудь. Оно и не могло иначе случиться: съ осени 1866 года по январь 1871 г. я прожилъ заграницей, съ промежуткомъ послѣдняго полугодія 1866, проведеннаго въ Москвѣ.
Якушкина и въ Петербургѣ безпокоили полицейскими дознаніями.
Когда его спросилъ разъ жандармскій офицеръ:
-- Кого вы здѣсь знаете?
-- Графа Строгонова....
-- А еще?
-- Только его и знаю... Захаживаю иногда къ нему чайку испить.
И онъ, дѣйствительно, захаживалъ къ покойному генералъ-адьютанту. Или онъ отвѣчалъ такъ:
-- Камергера Михайлова знаю.
-- Только его?
-- Только.
И съ Михайловымъ этимъ онъ былъ знакомъ. Такой камергеръ существуетъ.
Августъ 1883 г., Спб.