До рассвета не мог заснуть Теркин наверху, в той комнате, которую отвел ему нарядчик Верстаков.
Такого душевного переполоха давно не случалось с ним.
Только к концу раннего обеда, когда Арсений Кирилыч велел подать домашней водянки и старого коньяку, стало ему вдомек, к чему подбирается его бывший хозяин.
- Вы сами знаете, Теркин, - начал Усатин другим тоном, спокойнее и задушевнее, - крупные дела не делаются без некоторых компромиссов.
Не сразу уразумел он, на чем произошла "заминка" в новом акционерном предприятии, пущенном в ход Арсением Кирилычем. Как он ни прикрывал того, что стряслось в Москве, своей диалектикой, но "уголовщиной" запахло.
Появились разоблачения подставных акционеров и дутого дивиденда, растраты основного капитала и фиктивной цены акций, захваченных на две трети Усатиным и его подручными. Можно было весьма серьезно опасаться вмешательства администрации и даже прокурорского надзора.
И как Усатин ни замазывал сути дела, как ни старался выставить все это "каверзой", с которой легко справиться, Теркин распознал, что тот не на шутку смущен и должен будет прибегнуть к каким-нибудь экстренным мерам, разумеется, окольными путями.
Прежде чем Усатин заоорил о "маленькой услуге" он уже подумал:
"Будет меня пытать и предложит нелегальную сделку".
- Риск пустой, - сказал Усатин, подбадривая его своими маслянистыми глазками. - А вы мне покажете, Теркин, что добро помните... И я вам даю слово - в одну неделю уладить ваше дело по уплате за пароход... на самых льготных для вас условиях.
Конечно, если верить в звезду Арсения Кирилыча и рискнуть, то можно даже примоститься к делу, буде оно пойдет опять полным ходом, заставить заплатить за себя двадцать тысяч, которых даром никто не даст... Но придется за это впутать себя в целую "махинацию", взять с Усатина дутых векселей на сотню тысяч и явиться подставным владетелем не одного десятка акций.
И Усатин не сделает этого, не заручившись документами, покрывающими его фиктивный долг, такими же дутыми. Кто говорит! Это сплошь и рядом делается во всяких банках, обществах, ликвидациях и администрациях.
Уходя спать, Теркин сказал Усатину:
- Утро вечера мудренее, Арсений Кирилыч, позвольте мне все обсудить... Слишком уж внезапно все это налетело на меня.
На что тот сказал ему:
- Только завтра за чаем вы мне ответите: да или нет. Мне надо взять поезд в час дня, и в случае вашего согласия мы двинемся вместе в Москву.
До рассвета он провозился в постели, перебирал на всякие лады: может он или нет пойти на такое дело, и кончил тем, что решил уклониться, хотя бы задержка в отыскании двадцати тысяч испортила все его расчеты.
Это решение не успокоило его... Он начал добираться до глубины своих побуждений.
Из благородного ли оно источника вытекло?.. Честность ли это?.. Или просто сметка, боязнь влопаться в уголовное дело?..
Кажется, больше второе, чем первое. И такая оценка своей совести огорчила его чрезвычайно... Даже пот выступил у него на лбу.
"Стало быть, - пытал он себя, - будь я уверен, что все останется шито-крыто, иди предприятие Усатина ни шатко ни валко, не поднимай никто тревоги в газетах, я бы, пожалуй, рискнул помочь ему в его делеческих комбинациях, предъявил бы, когда нужно, дутые документы и явился бы на общее собрание с чужими акциями?"
И на этот вопрос он не мог почему-то ответить себе:
"Нет, ни под каким видом!"
Арсения Кирилыча он любил, готов был оказать для него услугу... Так почему же он отказывается теперь, когда тому грозит прямая беда?..
На это он отвечал сначала, что Усатин "покачнулся", а с этим и его вера в него... Значит, он уж не прежний Арсений Кирилыч. Тот ни под каким видом не стал бы подстроивать такую "механику".
А кто его знает?.. Может, он и прежде способен был на то же самое, да только пыль в глаза пускал, всех проводил, в том числе и его, простофилю.
"Нужды нет, - оправдывал себя Теркин, - если он и проводил меня, я-то сам честно верил в него, считал себя куда рыхлее в вопросах совести, а теперь я вижу, что он на то идет, на что, быть может, я сам не пошел бы в таких же тисках".
"Почем ты знаешь?" - вдруг спросил он самого себя, и в груди у него сразу защемило... Уверенности у него не было, не мог он ручаться за себя. Да и кто может?.. Какой делец, любитель риска, идущий в гору, с пылкой головой, с обширными замыслами?
Как может он оградить самого себя, раз он в делах да еще без капитала, с плохим кредитом, от того, что не вылетит в трубу и не попадет в лапы прокурорского надзора?..
С каждыми пятью минутами он все больше и больше запутывался, после того, как пришел к твердому выводу: на посулы Усатина не идти.
- Этакая ерунда! - произнес он вслух, скинул с себя одеяло и встал.
Дольше он не желал теребить себя, но в душе все-таки оставалось неясным: заговорила ли в нем честность или только жуткое чувство уголовной опасности, нежелание впутаться в темное дело, где можно очутиться и в дураках?
Он поднял штору, открыл окно и поглядел на даль, в сторону берега, где круто обрывался овраг. Все было залито розовым золотом восхода... С реки пахнуло мягкой прохладой.
Тотчас же, не умываясь, он присел к столу, достал из своего дорожного мешка бумаги и конверт и быстро написал письмо Арсению Кирилычу, где прямо говорил, что ему трудно будет отказываться и он просит не пенять на него за то, что уехал, не простившись, на пароходную пристань.
Одевшись, он сошел тихонько вниз и разбудил Верстакова, который спал в комнате возле передней.
Верстаков, когда узнал, что он хочет уехать через час и нужно ему запрячь лошадь, почему-то не удивился, а, выйдя на крыльцо, шепотом начал расспрашивать про "историю". Всем своим видом и тоном нарядчик показывал Теркину, что боится за Арсения Кирилыча чрезвычайно, и сам стал проговариваться о разных "недохватках" и "прорехах" и по заводу, и по нефтяному делу.
- Батюшка, Василий Иваныч, - просительно кончил он, придя за вещами Теркина в его комнату, - позвольте на вас надеяться. Признаться вам по совести, ежели дело крякнет - пропадет и мое жалованье за целых семь месяцев.
- Неужто не получал? - спросил удивленно Теркин.
- Ей-же-ей!.. Вам я довольно известен... На что гожусь и на что нет... Вы теперича сами хозяйствовать собираетесь... не оставьте вашими милостями!
Этого нарядчика, еще не старого, юркого, прошедшего хорошую школу, он знал, считал его не без плутоватости, но если бы ему он понадобился, отчего же и не взять?
"Чего тут? - поправил он себя. - Ты сначала кредит-то себе добудь да судохозяином сделайся!"
- Хорошо! - ответил он вслух и пристально поглядел на сухую жилистую фигуру и морщинистое лицо Верстакова, ловко и без шума снарядившего его в дорогу.
- Чаю не угодно? Значит, Арсения Кирилыча не будить?
- Ни под каким видом. Только письмо ему подать. А чаю я напьюсь на пароходе.
У крыльца стояла долгуша в одну лошадь. Верстаков вызвался и проводить его до станции, да Теркин отклонил это.
"Немножко как будто смахивает на бегство, - подумал он про себя по пути к пристани. - И от чего я бегу? От уголовщины или от дела с дурным запахом?"
И на этот вопрос он не ответил.