Извивами между кудрявых веселых берегов протекает Яуза. Лодка лениво и плавно повернула за выдавшийся мысок, где у самого обрыва разросся клен, и корни, наполовину обнаженные, гляделись в чуть заметное вздрагиванье проточной воды.
На руле сидела Серафима, на веслах - Теркин. Они ездили кататься вниз по Яузе, к парку, куда владелец пускает публику и где устроена театральная зала.
Вечер медлил надвигаться. Розовато-желтоватый край неба высился над кустами и деревьями прибрежья. Тепло еще не уходило. Стояли двадцатые числа августа.
Работая веслами, без шляпы, в том самом пиджаке, откуда у него выхватили в Москве бумажник, Теркин любовался Серафимой, сидевшей сбоку, с тонкой веревкой, накинутой вокруг ее стана, в светлой фланелевой рубашке с отложным матросским воротником. На ней тоже не было шляпки. Волоса на лбу немного разметались, грудь, высокая, драпированная складками мягкой рубашки, тихо колыхалась. Засученные по локоть руки двигались медленно, туда и сюда, и белизна их блестела минутами от этих движений. И в лице она немного порозовела. Пышный полуоткрытый рот выступал ярче обыкновенного на фоне твердых щек, покрытых янтарным пушком.
- Благодать! - тихо выговорил Теркин.
Он приподнял весла над водой, и капли западали в воду.
И тотчас же он воззрился влево, в одно крутое место берега, где виднелись темные мужские фигуры. Там, кажется, разведен был и огонек.
Еще вчера кухонный мужик рассказывал ему, что на Яузе, как раз там, где они теперь катались, московские жулики собираются к ночи, делят добычу, ночуют, кутят. Позднее и пошаливают, коли удастся напасть на запоздавшего дачника, особливо барыню.
- Про вашу покражу, - сказал ему мужик, - наверно они превосходно все знают.
Об этом именно вспомнил Теркин.
- Сима! - погромче окликнул он. - Держи-ка полевее, вон к тому обрыву.
И он ей рассказал про свой разговор с кухонным мужиком.
Она рассмеялась и выпрямила стан.
- Что ж, Вася, ты хочешь знакомство с ними свесть?
- Почему нет? Небось! Не ограбят! Да у меня ж ничего и нет. Разве пиджак снимут. Мы подъедем, я спрыгну. Попрошу огонька. А ты взад и вперед покатайся. Когда я крикну: ау! - подплывай. Ты ведь умеешь грести? Справишься?
- Еще бы! - уверенно и весело откликнулась Серафима и ловко стала направлять нос лодки к крутому обрыву, где виднелась утоптанная в траве узкая тропа, шедшая вниз, к воде.
По этой тропе и вскарабкался Теркин. Стало немного темнеть.
Одним скачком попал он наверх, на плешинку, под купой деревьев, где разведен был огонь и что-то варилось в котелке. Пониже, на обрыве, примостился на корточках молодой малый, испитой, в рубахе с косым воротом и опорках на босу ногу. Он курил и держал удочку больше, кажется, для виду. У костра лежала, подобрав ноги в сапогах, баба, вроде городской кухарки; лица ее не видно было из-под надвинутого на лоб ситцевого платка. Двое уже пожилых мужчин, с обликом настоящих карманников, валялись тут же.
- Огоньку можно? - звонко спросил Теркин у того, что удил.
- Сделайте ваше одолжение.
Ни он, ни товарищи его не выказали удивления и только переглянулись между собою. Женщина не поднялась с места и даже повернула голову в другую сторону.
- Кашицу варите? - спросил той же звонкой и ласковой нотой Теркин и, закурив папиросу, подошел к костру.
- Суп-потафё! - хрипло и насмешливо ответил один из валявшихся, в холстинном грязном картузе и непомерно широких штанах, какие носят полотеры.
- А что, братцы, - заговорил Теркин, не покидая ласкового тона. - Вы ведь все знаете друг друга (оба лежавшие у костра приподнялись немного): вот у меня на днях выхватили бумажник, у Воскресенских ворот, на конке... денег четыреста рублей. Их теперь, известное дело, и след простыл. Мне бы бумаги вернуть... письма нужные и одну расписку... Они ведь все равно господам рыцарям тумана ни на что не пригодятся.
- Как вы сказали? - переспросил хриплый. - Рыцарям?..
- Тумана... Такая книжка есть. Целое сообщество... господ артистов по вашему промыслу, в городе Лондоне.
- Ишь ты! - пустил глухой нотой карманник в картузе.
Теркин не сомневался, что все они не просто шатуны, а профессиональные воры.
- Так вот, братцы, - продолжал он еще веселее и добродушнее. - Ваши товарищи иногда паспорты и бумаги возвращают, опускают в почтовый ящик. Об этом мне в сыскном отделении говорили. И со мной бы так можно обойтись. Ежели за это награду пожелаете... я не откажу... А затем прощайте!
Он сбежал вниз и крикнул:
- Ау!
Лодка была в двух аршинах. Серафима одним ударом весел врезалась носом в то место, где кончалась тропа, и Теркин вскочил.
Они молчали минуты с две, на обратном пути вверх по реке.
Потом он передал ей разговор с "жуликами", и она сказала с лаской в глазах:
- Школьник ты, Вася! Молоденький какой! Моложе меня! Даром, что на десять лет старше!
Но когда они причаливали к доскам пристани, около купальни, и сквозь густо темневшую стену лип чьего-то сада он увидел главку старинной церкви, построенной в виде шатра, Теркин, совершенно так же, как на крыльце сыскного отделения, почувствовал, как его пронзила мысль:
"А ты чем лучше их?"
Это даже рассердило его; он хотел бы подавить, если бы можно было, быстрый прилив краски к щекам, которого, однако, Серафима не заметила.
- Присядем вон туда, на скамью. Немножко отдохнем.
Она указала ему рукой на скамью, стоявшую в нескольких саженях от берега, около низкого частокола. Над скамьей нагнули свои ветви две старые березы. Стволы их были совсем изрезаны.
Теркин провел ее под руки, но не сел рядом с ней, а стал разбирать нарезки одной из берез.
- Вася! - окликнула она его. - Сядь, милый!
Он сел.
- Что ты вдруг смолк?.. А?.. Точно тебя холодной водой облили.
- Ничего. С какой стати?..
Он выговорил это возбужденно и заглянул ей в лицо.
- Нет! Я знаю... что тебя мозжит!.. Вот завтра ты в Нижний собрался. Пароход на воду спускать. И вместо того чтобы на всех парах идти, ты опять теребишь себя. Глупости какие!
Это "глупости какие" вышло у нее так мило, что он не воздержался и взял ее за талию.
- Известно, глупости! Со мной нечего хитрить, Вася. Я не приму векселя.
- Ну, этого я не допущу! - почти гневно выговорил он, поднялся и заходил перед ее глазами.
- Сядь, сядь! Не бурли! Что это в самом деле, Васенька! Такой дивный вечер, тепло, звездочки вон загораются. На душе точно ангелы поют, а ты со своими глупостями... Зачем мне твой вексель? Рассуди ты по-купечески... А еще деловым человеком считаешь себя! Выдал ты мне документ. И прогорел. Какой же нам от этого профит будет? А?..
- А умру я? Утону? Или на железной дороге вагон разобьет?
- Так что ж?
- У тебя заручка есть.
- Какая? Вася! Побойся Бога! Хочешь непременно в покойники записываться... Гадость какая! Ну, умрешь. Я предъявлю вексель. Что же останется, коли пароход у тебя на одну треть в кредите? Завод небось прежде всех других кредиторов пойдет?
- Вон какой делец выискался! - шутливо вскричал он, но тотчас же переменил тон, сел опять рядом с нею, взял ее руку и сказал тихо, но сильно: - Без документа я денег этих не возьму. Сказано - сделано!
Они помолчали.
- Ах вы, мужчины! Законники! Точно дети малые! Как знаешь! Только чтобы до твоего отъезда ни одного слова больше об этих деньгах. Слышишь?
Поцелуй звонко разнесся в засвежевших сумерках.
- Дурачок ты, Вася! Нужды нет, что мы не венчаны с тобой! Но нас судьба веревочкой перевязала, слышишь? Муж да жена - одна сатана! Знаешь поговорку?
- Знаю, - ответил он и опустил голову.