А. А. Фукс и казанские литераторы 30-40-х годов

I.

Исторія русской литературы до сихъ поръ есть исключительно исторія литературы столичной -- петербургской и московской. Провинція какъ бы не существуетъ для изслѣдователей судебъ литературы въ Россіи; исторія провинціальной литературы еще не написана.

А между тѣмъ такое игнорированіе провинціальной литературы едва-ли можетъ считаться правильнымъ. Умственная жизнь и культурные интересы пробуждаются въ русской провинціи еще съ конца XVIII столѣтія. Пускай эти проблески провинціальной мысли были слабы, спорадичны, недолговѣчны! Дѣйствительно, столичная литература концентрировала умственныя силы Россіи, притягивая ихъ къ Себѣ со всѣхъ концовъ страны. Но какія же силы изъ провинціи могли бы привлекать къ своей литературѣ столицы, если бы не существовало уже литературныхъ интересовъ и запросовъ въ глуби самой провинціи? Въ той или другой степени пріобщившись къ литературѣ у себя дома, провинціальные литераторы обыкновенно перебирались въ столицы, чтобы тамъ достигнуть для своей дѣятельности большаго простора и развитія.

Какъ въ столицахъ, такъ и въ провинціи, литературные интересы культивировались, преимущественно, въ тѣсныхъ кружкахъ. Одинъ изъ такихъ провинціальныхъ литературныхъ кружковъ и желаемъ мы изобразить въ настоящемъ очеркѣ.

Казанскіе литераторы и писатели 1830-хъ и 40-хъ годовъ группировались вокругъ одной довольно интересной личности, поэтессы Александры Андреевны Фуксъ, жены знаменитаго въ тогдашней Казани профессора-медика Карла Ѳедоровича Фукса.

Мужъ дождался уже обстоятельной о немъ монографіи въ "Казанскомъ Литературномъ Сборникѣ" на 1878 г. Для біографіи жены сдѣлано еще очень мало. Намъ приходится довольствоваться очень дробными матеріалами. Мы приведемъ ниже то, что удалось намъ собрать.

Личности г-жи Фуксъ и значенія ея дѣятельности касается покойный H. Н. Будичъ въ I томѣ своего сочиненія "Изъ первыхъ лѣтъ Казанскаго университета". Онъ же сообщалъ свѣдѣнія о Фуксахъ М. Ѳ. Де-Пуле, написавшему большія монографіи о поволжскомъ литераторѣ И. А. Второвѣ подъ заглавіемъ "Отецъ и сынъ" ("Русскій Вѣстникъ" за 1875 г.) и объ его сынѣ, Н. И. Второвѣ въ "Русскомъ Архивѣ" за 1877 г., кн. II. Къ сожалѣнію, H. Н. Будичъ, лично знавшій обоихъ Фуксовъ, повидимому, отнесся къ Александрѣ Андреевнѣ не совсѣмъ безпристрастно, почему на его показанія и нельзя полагаться. О причинахъ мы можемъ догадываться изъ довольно откровеннаго его признанія въ статьѣ Де-Пуле ("Русскій Вѣстникъ", т. 118, августъ, стр. 618). Будичъ, по его словамъ, встрѣтился съ Фуксами на Сергіевскихъ сѣрныхъ водахъ, лѣчебное значеніе которыхъ было впервые оцѣнено въ научной литературѣ именно Карломъ Ѳедоровичемъ. "Жилъ я тамъ,-- говоритъ Буличъ,-- тогда не долго, но бывалъ у Фукса, пріѣхавшаго туда, кажется, для больной и единственной дочери.-- Надобно замѣтить, что жена его, извѣстная поэтесса, сразу не взлюбила меня, кажется, за рѣзкіе отзывы о поэзіи вообще, а можетъ быть, и о ея собственной,-- отзывы, извиняемые только молодостью".

II.

А. А. Фуксъ была урожденная Апехтина и приходилась племянницей Гавріилу Петровичу Каменеву, первому русскому замѣчательному поэту, котораго выставила провинція; этому казанскому купцу-поэту самъ Пушкинъ считалъ себя обязаннымъ; Каменева, по справедливости, нужно считать отцомъ русскаго романтизма, проявившагося въ стихотвореніяхъ Каменева чуть не двумя десятилѣтіями ранѣе, чѣмъ въ твореніяхъ Жуковскаго {См. о Каменевѣ нашу юбилейную статью въ "Историческомъ Вѣстникѣ" за 1903 годъ, августъ.}. Сестра поэта, Анна Петровна Каменева, дочь купца и президента казанскаго губернскаго магистрата, старше поэта двумя годами, вышла замужъ за дворянина, маіора Андрея Ивановича Апехтина, служившаго въ Казани городничимъ {Одно время онъ, повидимому, жилъ въ Чебоксарахъ. Приближаясь къ Чебоксарамъ,-- пишетъ А. А. Фуксъ,-- чувствовала я стѣсненіе сердца. Воспоминаніе о молодости моей представилось мнѣ съ самыми грустными мечтами: я вспомнила своего отца, съ которымъ нѣсколько лѣтъ жила въ Чебоксарахъ, вспомнила его любовь ко мнѣ и заботливость о моемъ счастіи. Трудно мнѣ было удержать слезы...}. Онъ былъ вдовецъ и имѣлъ уже отъ перваго брака -- сына Павла Андреевича. Отъ брака съ Каменевою у Апехтина родились двое дѣтей: сынъ Николай и дочь Александра, поэтесса. Родители ея скоро умерли, и Александра Андреевна, оставшись сиротою, жила въ домѣ своей тетки, Пелагеи Петровны Дѣдевой, урожденной также Каменевой, бывшей двумя годами старше своей сестры, Анны Апехтиной, и состоявшей въ бракѣ съ совѣтникомъ гражданской палаты, дворяниномъ Гавріиломъ Ивановичемъ Дѣдевымъ. Изъ дома Дѣдевыхъ Александра Андреевна вышла замужъ за профессора К. Ѳ. Фукса.

К. Ѳ. Фуксъ есть, несомнѣнно, одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ дѣятелей во всей столѣтней исторіи Казанскаго университета. Иностранецъ-нѣмецъ, онъ скоро обрусѣлъ и тѣсно сжился со второю своею родиною -- Казанью. Здѣсь дѣйствовалъ онъ и въ университетѣ, гдѣ студенты его горячо любили и, подражая своему учителю, увлекались разными отраслями естествовѣдѣнія,-- и въ обществѣ въ качествѣ практическаго врача, многихъ спасавшаго отъ смерти и исцѣлявшаго отъ мучительныхъ болѣзней. Вліяніе Фукса въ университетѣ было продолжительно (28 лѣтъ) и благотворно. Карлъ Ѳедоровичъ поражалъ богатствомъ и разнообразіемъ своихъ знаній: онъ былъ медикъ, естествоиспытатель, лингвистъ, археологъ, нумизматъ, историкъ, этнографъ, оріенталистъ. Въ послѣдніе годы своей жизни онъ считался первымъ знатокомъ края въ отношеніи его исторіи и этнографіи. Всѣ проѣзжіе путешественники прямо направлялись къ Фуксу, какъ-то: Александръ Гумбольдтъ, баронъ Августъ Гакстгаузенъ, Лябатъ, А. С. Пушкинъ, министръ П. Д. Киселевъ, М. М. Сперанскій {Сперанскій такъ отзывался о Фуксѣ: "Фуксъ -- чудо!.. Многообразность его познаній, страсть и знаніе татарскихъ медалей. Знанія его въ татарскомъ и арабскомъ. Благочестивый и нравственный человѣкъ. Весьма дѣятеленъ" (Жизнь графа Сперанскаго, т. II, стр. 140).} и т. д.

К. Ѳ. Фуксъ обладалъ прекраснымъ, мягкимъ и въ высшей степени гуманнымъ характеромъ. Эта мягкость порою переходила, особенно въ сношеніяхъ съ начальствомъ, въ слабость и податливость. Выла у Карла Ѳедоровича одна слабость, о которой знала чуть не вся Казань и по поводу которой многіе ладъ нимъ подтрунивали: онъ былъ большой ловеласъ и поклонникъ женской красоты (Де-Пуле, стр. 618).

Фуксъ пріѣхалъ въ Казань не одинъ. Его сопровождала какая-то англичанка -- "подруга", какъ онъ называлъ ее. Это была личность умная и образованная, съ золотистыми волосами и сѣрыми выразительными глазами. Фуксъ былъ очень привязанъ къ ней и навсегда сохранилъ къ ней это чувство. По крайней мѣрѣ, портретъ "подруги" не снимался со стѣны и послѣ женитьбы Фукса, несмотря на протесты жены. По поводу этого портрета разсказывалась романтическая исторія: будто бы пріѣзжалъ въ Казань, уже послѣ смерти англичанки, ея мужъ и видѣлся съ Карломъ Ѳедоровичемъ. Когда послѣдній показалъ ему портретъ покойной, то мужъ, схвативши попавшійся ему подъ руку ножъ, ударилъ по портрету и пробилъ его насквозь. Затѣмъ портретъ былъ снова повѣшенъ на стѣну, а рядомъ съ нимъ, какими-то судьбами, появился и портретъ мужа, который, надо полагать, былъ обезоруженъ миролюбивымъ Карломъ Ѳедоровичемъ. Когда "подруга" умерла, Фуксъ остался одинъ со своими коллекціями и съ хиленькой воспитанницей "Меропенькой" ("Сборникъ", стр. 497--498).

Кромѣ этой англичанки, у К. Ѳ. Фукса была въ Казани еще одна сердечная привязанность, солдатка Татьянушка.

Изъ извѣта директора Яковкина попечителю, отъ 27-го марта 1811 г., мы узнаемъ, что Фуксъ, тогда еще холостой, держалъ при себѣ красивую солдатку Татьяну (изъ подгороднаго села Царицына). Татьянушка ходила собирать для своего сожители-профессора яблоки въ университетскомъ саду. Озорливый Яковкинъ приказалъ за "нахальство сей непотребницы" поймать ее и отвести, какъ воровку, въ казарму подъ караулъ. Сказано -- сдѣлано. Фуксу пришлось печаловаться объ освобожденіи своей кухарки и экономки. Яковкинъ далѣе доноситъ начальству, что Фуксъ нашилъ Татьянушкѣ много шелковыхъ сарафановъ, открыто ѣздилъ съ нею лѣтомъ на парныхъ дрожкахъ въ Царицыно, во время публичнаго, на Троицынъ день, гулянья на Арскомъ полѣ, попускаетъ ей ѣздить вмѣстѣ съ прочею почетною публикою въ своей открытой коляскѣ четвернею (!1), за что хотѣли-было взять ее въ полицію, водитъ ее незамаскированною съ собою въ маскарады, "коимъ нахальствомъ студенты наши крайне раздражившись, требовали у полицеймейстера, чтобы приказалъ ее вывести" и т. д. (Буличъ, т. I, стр. 266-- 267).

III.

Неожиданный бракъ, въ 1821 г., стараго Карла Ѳедоровича съ молодою А. А. Апехтиною возбудилъ много толковъ, порождаемыхъ, можетъ быть, и завистью. Бѣдная сиротка, дочь городничаго, вышла замужъ за вполнѣ обезпеченнаго и службою, и практикой профессора университета, обладавшаго вдобавокъ столь виднымъ и почтеннымъ положеніемъ въ обществѣ. Конечно, такой удачи не хотѣли простить Александрѣ Андреевнѣ. Буличъ сохранилъ намъ тогдашнія городскія сплетни. Вотъ что онъ сообщаетъ.

По смерти матери Александра Андреевна жила и воспитывалась въ домѣ родной своей тетки Дѣдевой, гдѣ и познакомился съ нею Фуксъ, какъ практикующій въ домѣ врачъ. Разсказывали, что, призванный лѣчить ее отъ какой-то неважной болѣзни, скоро прошедшей, онъ, имѣя уже болѣе 40 лѣтъ, увлекся поэтическою дѣвушкой и любезничалъ съ нею, нисколько, впрочемъ, не помышляя о бракѣ. Но однажды въ то время, когда онъ упалъ предъ нею на колѣни и началъ распространяться о своихъ чувствахъ, явилась громко позванная тетка, г-жа Дѣдева, и дала свое согласіе на якобы просимую руку племянницы. Не менѣе оригинальна была и свадьба, происходившая лѣтомъ 1821 года, въ деревнѣ близкихъ родственниковъ невѣсты, Неѣловыхъ, недалеко отъ Казани. Въ самый день свадьбы Фуксъ съ утра отправился въ лѣсъ ловить бабочекъ и насѣкомыхъ и совершенно забылъ о предстоящемъ торжествѣ. Приходитъ и проходитъ часъ, назначенный для вѣнчанія,-- жениха нѣтъ: невѣста въ отчаяніи, гости въ тревогѣ. Вся эта суматоха до тѣхъ поръ продолжалась, пока разосланная прислуга не отыскала въ лѣсу ученаго жениха. Эти анекдоты были извѣстны всей Казани, и по поводу ихъ Л. М. Нилова жестоко трунила надъ Карломъ Ѳедоровичемъ, и самъ онъ относился къ исторіи своей любви нѣсколько юмористически. Семейная жизнь Фуксовъ, имѣвшихъ пятерыхъ дѣтей, кажется, не сопровождалась никакими бурями {Кто находитъ счастіе въ своемъ семействѣ, тому вездѣ рай!-- восклицаетъ А. А. Фуксъ въ "Поѣздкѣ въ Москву" (стр. 832).} (Де-Пуле, стр. 619).

Александра Андреевна была женщина выдающаяся и умная; поэтому, кажется, незачѣмъ предполагать съ ея стороны особаго усилія, чтобы заманить къ себѣ выгоднаго жениха. Съ раннихъ лѣтъ она, вѣроятно по примѣру своего извѣстнаго дяди-поэта, почувствовала стремленіе къ литературѣ и поэтическому творчеству. Незаурядная барышня-стихотворка, естественно, могла остановить на себѣ вниманіе влюбчиваго Карла Ѳедоровича, начинавшаго уже склоняться къ старости, чувствовавшаго потребность основать себѣ семейный уголъ и оставшагося вдобавокъ безъ "подруги". Пушкинъ свидѣтельствуетъ, что Карлъ Ѳедоровичъ уважалъ поэтическій талантъ своей жены и былъ влюбленъ въ нее даже спустя долгое время послѣ брака. Вся семейная жизнь Фуксовъ подтверждаетъ то обстоятельство, что бракъ ихъ былъ бракомъ счастливымъ, какимъ бы онъ, однако, врядъ-ли былъ, если бы былъ основанъ на обманѣ и недоразумѣніи.

Фуксъ, повидимому, очень сильно привязался къ своей "жонкѣ", какъ называлъ онъ Александру Андреевну, и жизнь пошла безъ особенныхъ семейныхъ треволненій; только въ рѣдкихъ случаяхъ приходилось Карлу Ѳедоровичу адресоваться къ теткѣ для рѣшенія семейныхъ недоразумѣній. При подобныхъ обстоятельствахъ "миленькій (sic) тетенька", г-жа Дѣдева, одно изъ самыхъ авторитетныхъ лицъ въ городѣ, приказывала подавать колымагу и являлась съ своимъ властнымъ словомъ для водворенія мира и тишины. Въ первые же годы брака у Фуксовъ родилось четверо дѣтей, три дочери и одинъ сынъ. Но всѣ они умерли. Потомъ родился послѣдній ребенокъ, дочь Софья, очень слабый, такъ что, по тогдашнему обычаю, написали образъ святой ея имени съ двумя ангелами-хранителями ("Сборникъ", стр. 499, 500, 502, 503).

По мягкости и податливости своей натуры К. Ѳ. Фуксъ съ теченіемъ времени въ своей домашней жизни легко поддался вліянію жены, которая, повидимому, главенствовала въ домѣ и устраивала его на свой образецъ. Такъ, самъ Фуксъ не нуждался въ многочисленномъ штатѣ дворни, но Александра Андреевна, выросшая на помѣщичьей почвѣ, считала это необходимымъ условіемъ существованія. Поэтому при домѣ Фуксовъ жило около 30 человѣкъ прислуги. Надо думать, что К. Ѳ. тяготился такою обузой. По крайней мѣрѣ, одинъ очевидецъ разсказывалъ, что разъ К. Ѳ. жаловался аптекарю Бахману на то, что отъ этой прихоти "жонки" только одинъ безпорядокъ въ домѣ ("Сборникъ", стр. 501). Иногда А. А. принимала крутыя мѣры и по отношенію къ мягкости своего мужа. Особенно старалась она ограничить его щедрость по отношенію къ бѣднымъ. Завидѣвъ просящаго подаяніе, К. Ѳ. останавливался, запускалъ руку въ карманъ и, вытащивъ оттуда ассигнацію, какая попадалась подъ руку, отдавалъ ее нищему. Такая "непрактичность" возбуждала маленькія домашнія сцены и вызывала нѣкоторыя репрессивныя мѣры: строгій наказъ кучеру не останавливать лошади, ревизію кармановъ по пріѣздѣ домой и полную конфискацію содержимаго въ нихъ. Забавно было смотрѣть на Карла Ѳедоровича въ то время, когда онъ, по пріѣздѣ домой, съ добродушнѣйшей улыбкой слѣдилъ за тѣмъ, какъ производилась эта ревизія ("Сборникъ", стр. 504). Добродушный К. Ѳ. отнюдь не обижался на это. Единственное свободное свое время послѣ обѣда К. Ѳ. любилъ съ трубочкой въ зубахъ посидѣть у жены, поговорить о новостяхъ дня, о литературѣ и литературныхъ занятіяхъ Александры Андреевны, а потомъ прилечь отдохнуть. Впрочемъ, бывали случаи, когда К Ѳ. позволялъ себѣ сердиться на свою жену ("Сборникъ", стр. 415). Но случаи эти очень оригинальны и бросаютъ выгодный свѣтъ на обоихъ супруговъ. Въ послѣдніе годы жизни Карла Ѳедоровича, когда онъ одряхлѣлъ и когда его разбилъ параличъ, ему уже не подъ силу было справляться съ цѣлыми толпами безплатныхъ паціентовъ, ежедневно переполнявшихъ его пріемную {Другъ его Г. Н. Городчаниновъ въ своей одѣ на выздоровленіе Фукса (Сочиненія, стр. 537) восклицаетъ:

Сколько разъ я былъ свидѣтель

Добрыхъ дѣлъ, о Фуксъ, твоихъ!

Съ каждымъ утромъ собирался

Сихъ къ тебѣ страдальцевъ сонмъ,

Съ каждымъ утромъ представлялся

Мнѣ святилищемъ твой домъ.}. Жалѣя старика-мужа, Александра Андреевна пыталась иногда удалять лишнихъ, по ея мнѣнію, паціентовъ. Вотъ тутъ-то добрѣйшій К. Ѳ. сердился и воспрещалъ прислугѣ исполнять подобныя приказанія жены.

Александра Андреевна, въ свою очередь, платила мужу глубокимъ уваженіемъ. Всего опредѣленнѣе высказались ея чувства къ мужу въ любопытномъ стихотвореніи "Вечеръ на дачѣ іюля 13-го дня 1831 г.", помѣщенномъ въ "Заволжскомъ Муравьѣ" за 1832 г., т. II, стр. 535-- 536. Мы приведемъ здѣсь нѣсколько отрывковъ изъ этого стихотворенія.

... Я въ часъ этотъ молчаливый

Сидѣла въ хижинѣ одна,

Нѣжнѣйшихъ чувствъ и справедливыхъ

Была душа моя полна.

Потомъ я лиры тонъ унылой

Настроила своей рукой,

Тебя воспѣла, другъ мой милой,

И наше счастье и покой,--

Покой, который мы вкушаемъ

Подъ сѣнью кроткихъ, мудрыхъ Музъ;

Блаженства выше мы не знаемъ --

И крѣпокъ съ ними нашъ союзъ.

Мы не бѣжимъ въ слѣдъ за мечтами,

Не отворяемъ храмъ заботъ,

Не ищемъ счастья за горами:

Оно въ душѣ у насъ живетъ.

О ты, вѣрнѣйшій другъ природы,

Ея любезный, нѣжный сынъ,

Ты дни, часы, и цѣлы годы,

И жизнь природѣ посвятилъ.

Твои домъ -- какъ-бы чертогъ священный:

Къ нему спѣшатъ, идутъ толпой

Болѣзнью тѣла изнуренны

И всѣ болящіе душой.

Они всегда равно встрѣчаютъ

Пріятной, кроткой къ нимъ взоръ твой,

И кровъ твой тихой оставляютъ

Всѣ съ благодарною слезой...

Лѣтами старецъ удрученный,

И юноша въ цвѣтахъ весны,

И мудрый мужъ, и жены нѣжны

Твои благословляютъ дни.

... (Творца) дары -- не блескъ ничтожный,

Богатство, знатность и чины,--

Но въ сердцѣ миръ, покой душевный

И тихіе въ семействѣ дни!

IV.

Свое уваженіе къ мужу А. А. Фуксъ доказала не только въ поэзіи, но и въ жизни. Всемогущій попечитель Казанскаго учебнаго округа, М. Л. Магницкій, передъ которымъ сгибалось все и всѣ, въ томъ числѣ и самъ Карлъ Ѳедоровичъ, обратилъ на Александру Андреевну свое благосклонное вниманіе и вздумалъ было за нею приволакиваться. Однажды лѣтнимъ вечеромъ, когда г-жа Фуксъ жила на дачѣ, въ слободѣ Архангельской, а К. Ѳ. былъ въ городѣ, является къ ней Магницкій. Онъ начинаетъ съ того, что выражаетъ удивленіе, какъ многія порядочныя женщины рѣшаются выходить и выходятъ замужъ за негодныхъ людей. Слѣдуютъ примѣры, и наконецъ гость обращается къ хозяйкѣ и называетъ ея мужа извергомъ-эгоистомъ, который думаетъ только о житейскихъ удовольствіяхъ и о себѣ, но не думаетъ о Богѣ и женѣ. Выведенная изъ себя такою рѣчью, А. А. отказала ему отъ дому (Де-Пуле, въ біографіи Второва-сына, "Русскій Архивъ", 1877 г., II, стр. 346). Конечно, немногіе рѣшились бы поступить съ могущественнымъ временщикомъ учебнаго вѣдомства такъ круто и рѣшительно. Замѣтимъ еще, что Михаилъ Леонтьевичъ былъ смолоду первый щеголь и птяметръ петербургскаго большаго свѣта и, конечно, не остановилъ бы своего выбора на какой-либо заурядной провинціалкѣ. Какъ мы увидимъ ниже, А. А., плѣнившая въ своей молодости профессора Фукса, пользовалась дружбою и вниманіемъ всѣхъ почти замѣчательныхъ людей, съ кѣмъ ей приходилось встрѣчаться. Ее воспѣли въ стихахъ лучшіе поэты своего времени, какъ Е. А. Баратынскій и H. М. Языковъ, а изъ второстепенныхъ Д. П. Ознобишинъ, Г. Н. Городчаниновъ, Левъ Ибрагимовъ и др. Вотъ почему нельзя не признать несправедливымъ слѣдующее ѣдкое сужденіе Булича ("Изъ первыхъ лѣтъ Казанскаго университета", т. I, стр. 112):

"Случайный бракъ Фуксовъ, о которомъ сохранилось нѣсколько юмористическихъ преданій между старожилами, для такого профессора и ученаго, какъ Фуксъ, былъ mésalliance въ духовномъ отношеніи; мужу единственно жена была обязана, если не механизмомъ стиха, можетъ быть, наслѣдственнымъ даромъ въ семьѣ Каменева, къ которой она принадлежала, то выборомъ и содержаніемъ своихъ поэмъ; безъ мужа г-жа Фуксъ едва-ли бы могла выйти изъ узкой сферы своей пошленькой, провинціальной свѣтской жизни; ученый и профессоръ, насколько могъ, старался возвысить ее до себя. Прежде и больше всего къ Фуксу привлекало его служеніе обществу; во имя его посѣщались и литературныя собранія въ его домѣ, и посѣщались многими". Намъ представляется дѣло какъ разъ наоборотъ. К. Ѳ. Фуксъ своимъ бракомъ съ Апехтиною не только не унизилъ себя, но среди тогдашнихъ казанскихъ дамъ, какъ русскихъ, такъ и нѣмокъ, врядъ-ли бы могъ сдѣлать выборъ болѣе удачный. Въ Александрѣ Андреевнѣ Карлъ Ѳедоровичъ нашелъ себѣ не только жену и хозяйку, но что, разумѣется, не менѣе важно,-- искренняго и вѣрнаго друга, понимавшаго и цѣнившаго его ученыя стремленія, поддерживавшаго ихъ и помогавшаго имъ {Этнографическія поѣздки Александры Андреевны, предпринимавшіяся ею по почину и просьбѣ мужа, доставались ей нелегко: она должна была, скрѣпя сердце, бросать домъ съ его комфортомъ, покидать дочь -- Соню, горячо любимую, въ разлукѣ съ которой надрывалось ея сердце, и переносить тяжкія дорожныя невзгоды. Въ "Поѣздкѣ къ черемасамъ" (стр. 169) она пишетъ: "Ни одна поѣздка въ моей жизни не была такъ затруднительна, такъ несносна, какъ нынѣшняя". Еще тяжелѣе стало ѣздить въ старости. Въ "Поѣздкѣ къ вотякамъ" (стр. 209) мы читаемъ: "Лѣтъ 8 назадъ, когда я разъѣзжала по чувашамъ и черемисамъ, я была женщиной-героемъ: не боялась ни усталости, ни ненастья, путешествіе было моею радостью, всякое красивое мѣсто меня восхищало и дарило новымъ впечатлѣніемъ, а мое воображеніе всегда было въ готовности передать перу все новое и любопытное. Теперь я вовсе ни на что не похожа: дорога, давно уже мнѣ извѣстная, меня не занимала, несносный жаръ съ пылью меня задушили -- и я, закрывшись, думала, какъ бы скорѣе доѣхать до мѣста".}. Если К. Ѳ. вѣрилъ въ талантъ своей жены, интересовался ея произведеніями и снабжалъ ее сюжетами для ея поэтическихъ сочиненій, то А. А., въ свою очередь, заимствуется отъ мужа любовью къ исторіи и этнографіи, по которой она составила нѣсколько книгъ. Именно въ этомъ обоюдномъ нравственномъ взаимодѣйствіи видимъ одинъ изъ трогательнѣйшихъ въ исторіи всей русской словесности примѣромъ литературнаго общенія мужа и жены, дружно и рука объ руку работающихъ надъ предметами, дорогими для обоихъ ихъ. Бракъ Фуксовъ былъ необычайнымъ явленіемъ для того времени и для того общества, гдѣ они вращались. За то этотъ бракъ и не остался безъ результатовъ въ смыслѣ пробужденія среди мѣстнаго общества интересовъ литературы и просвѣщенія. Бракъ знаменитаго ученаго съ умною и поэтическою А. А. Апехтиною,-- правильно замѣчаетъ Де-Пуле (стр. 612) -- составилъ эпоху въ исторіи Казани: въ домѣ Фуксовъ образовался литературный салонъ, который держался четверть вѣка,-- безпримѣрное явленіе въ исторіи русскихъ провинцій!

V.

Кромѣ устройства литературныхъ собраній въ домѣ Фуксовъ, о которыхъ мы будемъ говорить ниже, Александра Андреевна вмѣстѣ съ мужемъ принимала ближайшее участіе въ единственномъ тогда (въ 30-хъ годахъ) казанскомъ литературномъ органѣ "Заволжскомъ Муравьѣ". Проникнувшись интересомъ къ мѣстному фольклору и этнографіи, А. А. стала совершать то одна, то вмѣстѣ съ мужемъ довольно обширныя путешествія по Поволжью, описывая свои наблюденія въ отдѣльныхъ книгахъ и журнальныхъ статьяхъ. Въ 1833 г. А. А. Фуксъ совершила путешествіе въ Москву, гдѣ завязала сношенія съ столичными литераторами, которые относились къ ней весьма сочувственно. Поэтъ H. М. Языковъ посвятилъ ей слѣдующее вдохновенное стихотвореніе:

А. А. Фуксъ.

Завиденъ жребій вашъ: отъ обольщеній свѣта,

Отъ суетныхъ забавъ, бездушныхъ дѣлъ и словъ

На волю вы ушли, въ священный міръ поэта,

Въ міръ гармоническихъ трудовъ.

Божественнымъ огнемъ краснорѣчивъ и ясенъ

Плѣнительный вашъ даръ, трепещетъ ваша грудь,

И вдохновенными заботами прекрасенъ

Открытый жизненный вашъ путь.

Всегда цвѣтущія мечты и наслажденья,

Свободу и покой даруетъ вамъ Парнассъ.

Примите жъ мой привѣтъ! Я ваши пѣснопѣнья

Люблю: я понимаю васъ,

Люблю тоску души задумчивой и милой,

Волненіе надеждъ и помысловъ живыхъ,

И страстные стихи, и говоръ ихъ унылой,

И бога, движущаго ихъ 1).

1) Стихотворенія H. М. Языкова, изд. "Дешевой Библіотеки", т. I, стр. 249--250.-- Стихотвореніе неправильно отнесено къ 1834 году.

Съ Е. А. Баратынскимъ г-жа Фуксъ познакомилась еще въ Казани, куда онъ наѣзжалъ, живя въ жениномъ имѣніи Каймары, и онъ почтилъ Александру Андреевну стихами:

А. А. Фуксовой.

Вы-ль -- дочерь Евы, какъ другая,

Вы-ль, передъ зеркаломъ своимъ

Власы роскошные вседневно убирая,

Ихъ блескомъ шелковымъ любуясь передъ нимъ,

Любуясь ясными очами,

Обворожительнымъ лицомъ

Блестящей Граціи, предъ вами

Живописуемой услужливымъ стекломъ,

Вы-ль угадать могли свое предназначенье?

Какъ -- вмѣсто женской суеты,

Въ душѣ довольной красоты

Затрепетало вдохновенье?

Прекрасный, дивный мигъ! Возликовалъ Парнассъ,

Хариту, какъ сестру, Камены окружили,

Отъ міра мелочей вы взоры отвратили:

Открылся новый міръ для васъ.

Мы встрѣтилися въ немъ. Блестящими стихами

Вы обольстительно привѣтили меня.

Я знаю цѣну имъ. Дарована судьбами

Мнѣ искра вашего огня.

Забуду-ли я васъ? Забуду-ль ваши звуки?

Въ душѣ признательной отозвались они.

Пусть бездну между насъ раскроетъ духъ разлуки,

Пускай летятъ за днями дни:

Пребудетъ неразлучна съ вами

Моя сердечная мечта,

Пока плѣняюся я лирными струнами.

Покуда радуетъ мнѣ душу красота 1).

1) Изданіе Вожерянова, т. I, стр. 110--111, No 155.-- Стихотвореніе неправильно отнесено къ 1835 году.

Впрочемъ, то были стихи отвѣтные. О происхожденіи этихъ стиховъ самъ Евгеніи Абрамовичъ шутливо отзывается въ письмѣ къ И. В. Кирѣевскому отъ 16-го мая 1832 г. ("Татевскій Сборникъ", стр. 45, No 35): "Прошу Языкова пожалѣть обо мнѣ: одна изъ здѣшнихъ дамъ, женщина степенныхъ лѣтъ, не потерявшая еще притязаніи на красоту, написала мнѣ посланіе въ стихахъ безъ мѣры, на которые я долженъ отвѣчать".

А. А. Фуксъ и Баратынскаго старалась завербовать для "Заволжскаго Муравья". Но, какъ литераторъ столичный, онъ отнесся къ этой попыткѣ свысока (тамъ же, стр. 37, No 25): "Здѣшніе литераторы (можешь вообразить, какіе) задумали издавать журналъ и просятъ меня въ немъ участвовать. Это въ числѣ непріятностей моей здѣшней жизни".

VI.

Весьма поучительною является исторія отношеній А. А. Фуксъ къ А. С. Пушкину. Мы позволимъ себѣ подробнѣе остановиться на этомъ предметѣ, потому что онъ представляетъ много интереснаго матеріала для выясненія нравственной природы Пушкина, о которой у насъ до сихъ поръ въ обществѣ и даже въ критикѣ не установилось твердаго мнѣнія.

Свое знакомство съ Пушкинымъ описала сама Александра Андреевна въ статьѣ "А. С. Пушкинъ въ Казани", помѣщенной въ "Казанскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ" за 1844 г., No 2, понедѣльникъ, 10-го генваря, стр. 18--26. Статья облечена въ форму письма къ пріятельницѣ, Еленѣ Николаевнѣ Мандрыкѣ, которая "одна пожелала разгадать и понять ее и долго раздѣляла съ А. А. и радость, и горе, и пріятные часы, проведенные въ Пановѣ, и скучные дни въ Казани, и минуты поэтическаго вдохновенія и восторженнаго чувства къ нашимъ любимымъ поэтамъ" (стр. 19). Е. Н. Мандрыка, младшая и незамужняя дочь мѣстнаго начальника внутренней стражи, генерала Н. Я. Мандрыки, впослѣдствіи постриглась въ Богородицкомъ монастырѣ въ Свіяжскѣ, принявъ имя Есѳири. Къ статьѣ А. А. Фуксъ приложены и письма, писанныя къ ней Пушкинымъ. 6-го сентября 1833 г. А. А., по ея словамъ, сидѣла, задумавшись, въ своемъ кабинетѣ и грустила объ отъѣздѣ Баратынскаго, котораго ожидала къ себѣ съ прощальнымъ визитомъ. Баратынскій пришелъ съ такимъ веселымъ лицомъ, что ей стадо даже досадно, и она хотѣла уже упрекнуть его за подобное равнодушіе при прощаньи съ нею, но онъ обрадовалъ ее вѣстью о пріѣздѣ Пушкина; это ее самое заставило проститься съ Баратынскимъ гораздо равнодушнѣе, чѣмъ обыкновенно. Пушкинъ навѣстилъ Фуксовъ на слѣдующій день, 7-го сентября, и просидѣлъ у нихъ съ 6 часовъ вечера до часу ночи, несмотря на то, что долженъ былъ ѣхать на завтра до свѣту. Находясь у Фуксовъ. Пушкинъ оказывалъ хозяйкѣ знаки величайшаго вниманія. При первой встрѣчѣ онъ взялъ ее за руку съ ласковыми словами: "Намъ не нужно съ вами рекомендоваться: музы насъ познакомили заочно, а Баратынскій еще болѣе" (стр. 20).

"Ты знаешь", пишетъ А.. А., "что я не могу похвалиться ни ловкостью, ни любезностью, особенно при первомъ знакомствѣ, и потому долго не могла придти въ свою тарелку".

Вечеромъ К. Ѳ. поѣхалъ къ больному, и поэтесса осталась съ Пушкинымъ наединѣ и "не была этимъ довольна". Но Пушкинъ, замѣтивъ ея смущеніе, своею привѣтливостью и любезностью заставилъ хозяйку говорить съ нимъ, какъ съ короткимъ знакомымъ; они сидѣли въ кабинетѣ поэтессы. Пушкинъ просилъ прочитать ему стихи, посвященные Александрѣ Андреевнѣ Баратынскимъ, Языковымъ и Ознобишинымъ, читалъ ихъ всѣ самъ вслухъ и очень хвалилъ стихи Языкова, которые приведены у насъ выше. Потомъ просилъ непремѣнно прочитать стихи ея собственные, и А. А. прочла свою сказку "Женихъ"; Пушкинъ, слушая ее, "какъ бы въ самомъ дѣлѣ хорошаго поэта, вѣроятно изъ любезности", добавляетъ поэтесса, "нѣсколько разъ останавливалъ мое чтеніе похвалами, а иные стихи заставлялъ повторять и прочитывалъ самъ" (стр. 21). Послѣ чтенія Пушкинъ началъ разспрашивать хозяйку объ ея семействѣ, о томъ, гдѣ она училась, кто были ея учители, разсказывалъ о Петербургѣ, о тамошней разсѣянной жизни и нѣсколько разъ звалъ А. А. туда пріѣхать: "Пріѣзжайте, пожалуйста, пріѣзжайте, я познакомлю съ вами жену мою: повѣрьте, мы будемъ умѣть отвѣчать вамъ за казанскую привѣтливость не петербургскою благодарностью". Потомъ разговоръ былъ еще гораздо откровеннѣе. Пушкинъ много говорилъ о духѣ тогдашняго времени, о его вліяніи на литературу, о нашихъ литераторахъ, о поэтахъ, о каждомъ изъ нихъ сказалъ свое мнѣніе и наконецъ прибавилъ: "Смотрите, сегодняшній вечеръ была моя исповѣдь; чтобы наши разговоры остались между нами"! Говоря о русскихъ поэтахъ, Пушкинъ очень хвалилъ родного дядю А. А. Фуксъ -- перваго русскаго романтика, Г. П. Каменева, и, посмотрѣвъ нѣсколько минутъ на его портретъ, сказалъ: "Этотъ человѣкъ достоинъ былъ уваженія; онъ первый въ Россіи осмѣлился отступить отъ классицизма. Мы, русскіе романтики, должны принести должную дань его памяти: этотъ человѣкъ много бы сдѣлалъ, ежели бы не умеръ такъ рано". Онъ просилъ племянницу поэта собрать всѣ свѣдѣнія о Каменевѣ и обѣщался написать его біографію. Пушкинъ простился съ Фуксами, какъ со старыми знакомыми. У простодушной провинціалки, А. А. Фуксъ, голова закружилась отъ такого вниманія перваго русскаго поэта. Она не могла спать. Вставши на другой день въ 5 часовъ утра, она поспѣшила написать на проѣздъ знаменитаго гостя стихи и въ 8 часовъ отослала ихъ Пушкину. Но оказалось, что онъ уже выѣхалъ въ Оренбургъ (стр. 24), а поэтессѣ оставилъ для передачи нижеслѣдующее любезное письмо:

"Милостивая государыня, Александра Андреевна! Съ сердечной благодарностью посылаю вамъ мой адресъ и надѣюсь, что обѣщаніе ваше пріѣхать въ Петербургъ не есть одно любезное привѣтствіе. Примите, м. г., изъявленіе моей глубокой признательности за ласковый пріемъ путешественнику, которому долго памятно будетъ минутное пребываніе его въ Казани" (Сочиненія Пушкина, т. VII (изд. Морозова), стр. 324, No 352, Казань, 8-го сентября 1833 г.).

"Я никогда не думалъ",-- сказалъ Пушкинъ на прощаніе Фуксамъ,-- "чтобы минутное знакомство было причиною такого грустнаго прощанія; но мы въ Петербургѣ увидимся". Проф. Н. П. Загоскинъ въ своей статьѣ "Пушкинъ въ Казани" ("Историческій Вѣстникъ" за 1899 г., май, стр. 602), состоящей, преимущественно, въ пересказѣ статьи Фуксъ, невѣрно полагаетъ, будто стихи на проѣздъ знаменитаго поэта "не сохранились для потомства". Вотъ они. Приводимъ ихъ, какъ образчикъ стихотвореній Александры Андреевны:

На проѣздъ А. С. Пушкина чрезъ Казань.

Все покоилось въ природѣ,

И мой домъ спалъ крѣпкимъ сномъ;

Солнце красно на восходѣ

Насъ поздравило со днемъ.

Не успѣла я дремоту

Отрясти съ моихъ очей,

Не успѣла дать отчету

Я ни въ чемъ душѣ моей;

Тьма пріятныхъ сновидѣній

На яву мечталась мнѣ.

Вотъ какой-то чудный геній

Вдругъ явился въ тишинѣ

И сказалъ такъ торопливо,

Подаря меня вѣнкомъ:

"Какъ должна ты быть счастлива:

Кто же посѣтитъ твой домъ?

Тотъ поэтъ, чье посѣщенье

Праздникъ славный и у насъ:

Мы въ тотъ день всѣ въ восхищеньи,

И ликуетъ весь Парнассъ.

Съ поздравительнымъ привѣтомъ

Отъ боговъ къ тебѣ лечу

И таинственнымъ ихъ свѣтомъ

Озарить тебя хочу.

"Мы теперь съ тобой не чужды",

-- Говорилъ мнѣ геній мой:

"Въ знакъ моей вѣрнѣйшей службы

Вотъ подарокъ дорогой.

Но я вижу, ты въ мечтаньи",

-- Давъ мнѣ лиру, онъ сказалъ:

"Ты смотри! въ очарованьи

Не запой ему похвалъ;

Ты не смѣешь, и не должно!

Навсегда тебѣ совѣтъ:

То не пой, что невозможно.

Онъ небесный нашъ поэтъ:

Въ честь, его на Геликонѣ

Аполлонъ намъ пиръ давалъ,

Позабывъ вчера о тронѣ,

Самъ гостей онъ угощалъ.

Къ нашимъ геніямъ россійскимъ

Всѣхъ внимательнѣе былъ,

Какъ любимцамъ, сердцу близкимъ

Самъ бокалы разносилъ,

А къ казанскимъ обращаясь,

Взоромъ ласковымъ своимъ

Поздравлялъ ихъ, улыбаясь,

Съ рѣдкимъ гостемъ, дорогимъ.

Чувствомъ дружбы и любови

Праздникъ всѣхъ очаровалъ,

Даже Марсъ, нахмуря брови,

Мнѣ по-дружески сказалъ:

"Право, такъ мои герои

Не пируютъ у боговъ --

По сожженьи самой Трои

Я не зналъ такихъ пировъ.

Видно, нѣтъ у васъ тревоги,

Не ведете вы войну?" --

"Есть она, но наши боги

Любятъ миръ и тишину".

За отвѣтъ мнѣ въ награжденье

Богъ Парнасса бросилъ взоръ,

Послѣ отдалъ повелѣнье

Въ честь его пѣть громкій хоръ.

Что тамъ было, все запѣло,

Гимны разнеслись въ горахъ:

Имя Пушкина гремѣло

Въ ихъ небесныхъ голосахъ.

"Простившись съ Пушкинымъ", продолжаетъ А. А., "я думала, что его обязательная привѣтливость была обыкновенною свѣтскою любезностію, но ошиблась. До самаго конца жизни, гдѣ только было возможно, онъ оказывалъ мнѣ особенное расположеніе: не писавъ почти ни къ кому, онъ писалъ ко мнѣ нѣсколько разъ въ годъ и всегда собственною своею рукою, познакомилъ меня заочно со всѣми замѣчательными русскими литераторами и наговорилъ имъ обо мнѣ столько для меня лестнаго, что я по пріѣздѣ моемъ въ Москву и въ Петербургъ была удостоена ихъ посѣщеніемъ"...

Но если бы бѣдная Александра Андреевна могла только знать, какъ расписалъ ее нашъ великій поэтъ своей женѣ...

"Изъ Казани написалъ я тебѣ нѣсколько строчекъ -- некогда было. Я таскался по окрестностямъ, по полямъ, по кабакамъ и попалъ на вечеръ къ одной blue stockings {Синіе чулки.}, сорокалѣтней, несносной бабѣ съ ногтями въ грязи. Она развернула тетрадь и прочла мнѣ стиховъ съ 200 какъ ни въ чемъ не бывало. Баратынскій написалъ ей стихи и съ удивительнымъ безстыдствомъ расхвалилъ ея красоту и геній. Я такъ и ждалъ, что принужденъ буду ей написать въ альбомъ -- но Богъ помиловалъ; однако она взяла мой адресъ и стращаетъ меня перепискою и пріѣздомъ въ Петербургъ, съ чѣмъ тебя и поздравляю. Мужъ ея -- умный и ученый нѣмецъ, въ нее влюбленъ и въ изумленіи отъ ея генія; однако, онъ одолжилъ меня очень -- и я радъ, что съ нимъ познакомился" (т. VII, стр. 325, No 353, село Языково, 12-го сентября).

VII.

Домъ Фуксовъ, гдѣ такъ обласкали Пушкина, гдѣ такъ за нимъ ухаживали, фигурируетъ въ его письмѣ непосредственно рядомъ съ кабаками. Съ несносною бабою съ грязными ногтями (насчетъ ногтей, какъ мы знаемъ, поэтъ былъ особенно чувствителенъ, утверждая, что "быть можно умнымъ человѣкомъ и думать о красѣ ногтей"; самъ онъ отращивалъ себѣ ногти полувершковые, почему казачки и принимали его за чорта),-- съ этой "бабой" Пушкинъ счелъ возможнымъ, однако, любезничать цѣлый вечеръ и откровенничать напропалую. Наконецъ, самъ упрашивавши ее пріѣхать въ Петербургъ испытать его отвѣтнаго гостепріимства, теперь онъ "поздравляетъ" жену съ пріѣздомъ Фуксъ, которымъ-де та "стращаетъ"... Все это производитъ впечатлѣніе довольно мерзкой, а главное, совсѣмъ безцѣльной и ничѣмъ не вызванной фальши. Какъ понять намъ Пушкина?

Проф, Загоскинъ (стр. 607) объясняетъ это "ничѣмъ инымъ, какъ тѣмъ нервнымъ, неровнымъ, чисто желчнымъ темпераментомъ, какимъ отмѣченъ былъ характеръ поэта". "Мы склонны, говоритъ онъ, видѣть въ этомъ противорѣчіи одно изъ мимолетныхъ проявленій той случайной желчности и нарѣдко чисто психической (?) склонности къ безотчетному сарказму, которыхъ далеко не чужда была натура поэта и съ которыми не разъ доводилось считаться людямъ, окружавшимъ Пушкина или приходившимъ съ нимъ въ болѣе или менѣе близкое соприкосновеніе".

Къ этому можно бы прибавить, что Пушкинъ въ своемъ письмѣ хотѣлъ подыграться въ тонъ своей супругѣ, которая, какъ столичная щеголиха, разумѣется, осмѣяла бы захолустную провинціалку. Можно бы указать, что Пушкинъ вообще часто мѣнялъ свои отзывы, напр., смѣялся надъ "Исторіею Государства Россійскаго" H. М. Карамзина, видя въ ней "апологію кнута", а потомъ вдохновлялся его геніемъ и посѣящалъ ему своего "Бориса Годунова", въ историческомъ отношеніи столь же фальшиваго, какъ сама "Исторія" Карамзина. Пушкинъ буквально "для краснаго словца" не щадилъ родного отца. Про графа Д. И. Хвостова,-- безобиднаго и добраго старика, преклонявшагося предъ геніемъ Пушкина,-- послѣдній выразился въ скверной эпиграммѣ, что тотъ не можетъ удержать въ себѣ стиховъ. Жуковскаго, который любилъ его, какъ младшаго брата, которому онъ былъ столько обязанъ, Пушкинъ въ картинной эпиграммѣ изобразилъ, какъ онъ съ указкой втерся во дворецъ и "руку жметъ камеръ-лакею". По отношенію къ провинціаламъ и людямъ простымъ, какими были Фуксы, за Пушкинымъ водилась еще одна нехорошая черта.

"Пушкинъ".-- говоритъ Ксенофонтъ Полевой (Записки, стр. 203--204),-- "соображалъ свое обращеніе не съ личностью человѣка, а съ положеніемъ его въ свѣтѣ и потому-то признавалъ своимъ собратомъ самаго ничтожнаго барича и оскорблялся, когда въ обществѣ встрѣчали его, какъ писателя, а не какъ аристократа... Онъ какъ будто не видѣлъ, что въ немъ чествовали не потомка бояръ Пушкиныхъ, а писателя и современнаго льва... Увлекшись въ вихрѣ свѣтской жизни, которую всегда любилъ онъ, Пушкинъ почти стыдился званія писателя".

Ни для кого не тайна, что нашъ прославленный поэтъ всегда тянулся въ знать, гдѣ, однако, не хотѣли видѣть въ немъ равнаго; напрасно онъ старался и на словахъ, и особенно въ своихъ сочиненіяхъ раздувать исторію своего рода и приписывать ему такую выдающуюся роль, какой онъ на самомъ дѣлѣ въ прошломъ Россіи никогда не игралъ. Безуспѣшно воспѣвалъ онъ не только бояръ Пушкиныхъ, но и самого арапа Ганнибала...

Поэтому Пушкинъ никогда не былъ въ силахъ оцѣнить простое, сердечное почтеніе и благоговѣніе своихъ поклонниковъ. Простодушные Фуксы на нѣкоторое время остановки среди скучной дороги могли помочь ему отвести душу. Но едва прошли эти часы, едва свѣтскій "левъ" пришелъ въ себя, какъ на голову провинціаловъ, такъ восторженно его встрѣтившихъ и такъ безкорыстно, хотя и наивно, за нимъ ухаживавшихъ, онъ не замедлилъ вылить цѣлый ушатъ помоевъ. А бѣдная провинціалка-поэтесса, еще черезъ 9 лѣтъ послѣ свиданія съ нимъ, какъ драгоцѣнность, стремилась возсоздать въ своей памяти малѣйшую деталь свиданія съ великимъ человѣкомъ. "Ужасная вѣсть о его смерти ввергла меня въ какое-то безчувственное положеніе; уже черезъ нѣсколько часовъ чувство горести вывело меня изъ такого несноснаго оцѣпенѣнія, и уже тогда только я съ горькими слезами взглянула на его портретъ и сказала: "Тебя уже нѣтъ съ нами, пѣвецъ любимый и неподражаемый! Зачѣмъ такъ рано ты оставилъ насъ? Неужели земной міръ не былъ тебя достоинъ?" (стр. 18).

Но имѣла-ли А. А. Фуксъ основаніе полагать, что она дѣйствительно остановила на себѣ "особенное вниманіе поэта"? Да, она имѣла неопровержимое тому доказательство -- подлинныя письма поэта, напечатанныя ею при своей статьѣ. Не безъ чувства удивленія читаемъ мы въ слѣдующемъ письмѣ комплименты, которыми разсыпается Пушкинъ предъ казанской поэтессой, забывая про ея вощеные зубы и грязные ногти: "Вчера возвратившись въ Петербургъ послѣ скучнаго трехмѣсячнаго путешествія по губерніямъ, я былъ обрадованъ неожиданной находкою: письмомъ и посылкою изъ Казани. Съ жадностію прочелъ я прелестныя ваши стихотворенія, и между ними ваше посланіе ко мнѣ, недостойному поклоннику вашей музы. Въ обмѣнъ вымысловъ, исполненныхъ прелести, ума и чувствительности, надѣюсь на-дняхъ доставить вамъ отвратительно-ужасную исторію Пугачева. Не браните меня. Поэзія, кажется, для меня изсякла. Я весь въ прозѣ, да еще въ какой: право, совѣстно, особенно передъ вами.

"Вы изволили написать, что баронъ Люцероде долженъ мнѣ былъ доставить письмо еще въ прошломъ году; къ крайнему сожалѣнію моему, я его не получилъ... Э. П. Перцовъ, котораго на минуту имѣлъ я удовольствіе видѣть въ Петербургѣ, сказывалъ мнѣ, что онъ имѣлъ у себя письмо отъ васъ ко мнѣ; но и тутъ оно до меня не дошло; онъ уѣхалъ изъ Петербурга, не доставя мнѣ для меня драгоцѣнный знакъ вашего благосклоннаго воспоминанія. Понимаю его разсѣянность въ тогдашнихъ его обстоятельствахъ, но не могу не жаловаться и великодушно ему прощаю, только съ тѣмъ, чтобы онъ прислалъ мнѣ письмо, которое забылъ мнѣ здѣсь доставить.

"Потрудитесь, м. г., засвидѣтельствовать глубочайшее мое почтеніе Карлу Ѳедоровичу, коего любезность и благосклонность будутъ мнѣ вѣчно памятны" (т. VII, стр. 372--373, No 414, СПБ., 19-го октября 1834 г.).

Тотъ же непонятный тонъ почтительности и уваженія, какъ бы доказывающій, что Пушкинъ въ глубинѣ души все-таки не третировалъ Александру Андреевну такъ, какъ въ письмѣ къ женѣ,-- бросается въ глаза въ дальнѣйшей перепискѣ:

"Долго мѣшкалъ я доставить вамъ свою дань, ожидая изъ Парижа портрета Пугачева; наконецъ, его получилъ и спѣшу препроводить вамъ мою книгу. Надѣясь на вашу снисходительность, я осмѣлился отправить на ваше имя одинъ экземпляръ для доставленія г. Рыбушкину, отъ котораго имѣлъ честь получить любопытную Исторію о Казани. Препоручаю себя драгоцѣнному вашему благорасположенію и дружеству почтеннаго Карла Ѳедоровича, предъ которымъ извиняюсь въ неисправности изданія моей книги" (т. VII, стр. 380--381, No 426, СПБ., 15-го августа 1835 г.).

Наконецъ, въ послѣднемъ письмѣ Пушкинъ проситъ А. А. Фуксъ "украсить" его журналъ "Современникъ" своими стихами:

"Я столько предъ вами виноватъ, что не осмѣливаюсь и оправдываться. Недавно возвратился я изъ деревни и нашелъ у себя письмо, коимъ изволили меня удостоить. Не понимаю, какимъ образомъ мой бродяга Емельянъ Пугачевъ не дошелъ до Казани, мѣсто для него памятное... Теперь гр. Апраксинъ снисходительно взялся доставить къ вамъ мою книгу. При семъ позвольте мнѣ, м. г., препроводить къ вамъ и билетъ на полученіе "Современника", мною издаваемаго. Смѣю-ли надѣяться, что вы украсите его когда-нибудь произведеніями пера вашего?

"Свидѣтельствуя глубочайшее мое почтеніе любезному, почтенному Карлу Ѳедоровичу, поручаю себя вашей и его благосклонности" (т. VII, стр. 394, No 446, СПБ., 20-го февраля 1836 г.).

Такіе лестные знаки вниманія трогали довѣрчивую поэтессу до глубины души. Сохранились два ея отвѣтныя письма Пушкину (Бумаги А. С. Пушкина, М. 1881, вып. I, стр. 21--22). Отъ 20-го января 1834 г. А. А. сообщаетъ Пушкину, что его "обязательное посѣщеніе и столь лестное письмо имѣли такое вліяніе, что я не могла удержать себя отъ восторга и выразила мои чувства въ стихахъ". Она проситъ Пушкина простить ея смѣлость и не судить ее, какъ поэта: "моя восторженная Муза, надѣюсь, будетъ предъ вами моей защитницей". Собираясь послать Пушкину, первому, экземпляръ своихъ стихотвореній, которыя черезъ двѣ недѣли должны были выйти изъ печати, А. А. просила его прислать свой адресъ. "Хотя мое счастіе васъ видѣть продолжалось не болѣе двухъ часовъ, но въ это короткое время я успѣла замѣтить, что вы не только снисходительны къ моимъ стихамъ, но даже, не скучая, ихъ читали". Въ заключеніе поэтесса "ласкаетъ себя надеждою имѣть удовольствіе читать отвѣтъ" Пушкина.

Въ письмѣ отъ 24-го мая 1836 г. А. А. Фуксъ извѣщаетъ Пушкина, что она получила его письмо "вмѣстѣ съ драгоцѣннымъ его подаркомъ" въ деревнѣ, въ день своихъ именинъ. "Я была въ восхищеніи", говоритъ она, "и безъ сомнѣнія вмѣстѣ со мною радовался и мой ангелъ! (sic). Родные мои и знакомые были тогда у меня; они раздѣлили со мною мою радость, и при восклицаніяхъ кипѣлъ кубокъ за ваше здоровье. Этому былъ свидѣтель вашъ петербургскій: житель, Приклонскій". Далѣе А. А. выражаетъ свою чувствительную благодарность за позволеніе посылать свои сочиненія въ журналъ Пушкина. "Очень сожалѣю", признается А. А., "что моя нерадивая муза диктуетъ мнѣ такія ничтожности, которыя послать къ вамъ я никогда бы не осмѣлилась". Исполняя "приказаніе" Пушкина, А. А. отправила при письмѣ: отрывки изъ писемъ о скитахъ въ Нижегородской губерніи, два дѣйствія водевиля, I главу повѣсти "объ основаніи и переселеніи Казани" и одну элегію, которую взялъ у нея Делярю, чтобы отдать, если возможно, Пушкину, а не то въ "Библіотеку для Чтенія". "Я почту себя счастливою", добавляетъ она, "ежели вы изъ моихъ сочиненій найдете что-нибудь достойное для помѣщенія въ "Современникѣ". Всѣ посланныя Пушкину сочиненія А. А. Фуксъ не предполагала печатать раньше зимы. Но она желала бы, чтобы они сначала показались въ журналѣ Пушкина: "тогда бы злая критика не смѣла очень грозно на меня вооружиться".

VIII.

Таковы были отношенія Александры Андреевны къ литераторамъ столичнымъ. Даже Пушкинъ, столь убійственно отозвавшійся о ней въ письмѣ къ женѣ, какъ мы видѣли, считалъ нужнымъ поддерживать съ нею письменныя сношенія въ теченіе четырехъ лѣтъ и просилъ ея сотрудничества для своего "Современника"; даже онъ не могъ отказать ей, слѣдовательно, въ нѣкоторомъ поэтическомъ талантѣ и въ правѣ на уваженіе къ ея личности. Но отношенія А. А. Фуксъ къ литераторамъ мѣстнымъ носятъ характеръ еще болѣе лестный для нея; здѣсь, у себя въ Казани, она занимаетъ господствующее положеніе: въ теченіе долгихъ лѣтъ ея домъ служитъ связующимъ центромъ для всѣхъ, кто только цѣнилъ литературу {"Домъ Фуксовъ былъ средоточіемъ образованности, трудолюбія и гостепріимства", замѣчаетъ Д. Васильевъ. (Календарь-указатель города Казани, 1882 г., стр. 140). Къ сожалѣнію, замѣтка этого автора о г-жѣ Фуксъ переполнена ошибками: вм. "Хабиба" -- "Хибиба", вм. "Поѣздка изъ Казани въ Чебоксары" -- "Поѣздка въ Казань и Чебоксары", и, наконецъ, изъ поэмы "Основаніе Казани" -- сдѣлано "Осажденіе Казани"!}.

H. Н. Буличъ не желаетъ отрицать факта, но старается умалить значеніе и заслуги въ этомъ отношеніи самой Александры Андреевны (стр. 110--112).

"Въ умственной жизни Казани К. Ѳ. и его жена (въ сочиненіяхъ которой принималъ непосредственное участіе ея мужъ) въ теченіе многихъ лѣтъ представляли въ домѣ своемъ,-- говоритъ Буличъ,-- такой общій для всѣхъ, свѣтлый центръ, куда невольно стремились всѣ въ Казани, для которыхъ почему-либо были дороги умственные интересы. Въ тѣ годы, когда жили и дѣйствовали оба супруга, привѣтливые центры въ родѣ ихъ дома были вполнѣ возможны; въ темной жизни провинціи они составляли отрадное явленіе. Въ настоящее время нѣтъ уже условій для ихъ существованія. Не говоря о значеніи самой, въ высшей степени привлекательной, личности старика Фукса, при рѣчи о собраніяхъ въ его домѣ, не слѣдуетъ выпускать изъ виду исчезнувшихъ историческихъ условій общественной жизни. Послѣдняя въ ту пору не отличалась современною пестротою и разнообразіемъ; интересы ея были весьма односторонни и одноцвѣтны. Вопросы ума, литературы, искусства, во имя которыхъ собирались нѣкоторые лучшіе казанскіе люди въ домѣ Фуксовъ, были такого отвлеченнаго, идеальнаго, общаго свойства, уходили такъ далеко отъ жизни, что на ихъ нейтральной почвѣ легко могло происходить соединеніе личностей, различныхъ и по общественному положенію, и по средствамъ, и по возрасту, и по умственному развитію. Къ чисто отвлеченнымъ вопросамъ не примѣшивалось тогда вовсе отношенія къ жизни дѣйствительной, которое придаетъ имъ теперь жгучія свойства... Люди нашего времени, какимъ-нибудь чудомъ собравшіеся въ гостепріимный домъ Фукса для чтенія стихотвореній и статей, разумѣется, съ современнымъ, близкимъ къ живой и дѣйствительной жизни содержаніемъ, едвали бы разошлись мирно и съ удовлетвореннымъ чувствомъ.

Современный читатель, слыша теперь передаваемые разсказы о литературныхъ собраніяхъ въ домѣ Фуксовъ и о томъ, какъ иной разъ на нихъ присутствовало въ качествѣ слушателей и слушательницъ много лицъ изъ лучшаго общества казанскаго, очень ошибется, однако, полагая, что масса привлекалась участіемъ къ тѣмъ общимъ отвлеченнымъ интересамъ литературнымъ, о которыхъ мы говорили. Весьма только незначительное меньшинство привлекалъ самъ Фуксъ съ его развитіемъ научнымъ, съ богатымъ, разнообразнымъ, опытнымъ умомъ, съ обширными свѣдѣніями во всемъ, что только можетъ интересовать образованнаго человѣка, съ своею добродушно-хитрою и тонкою ироніею. Все это могли цѣнить только немногіе, и цѣнили главнымъ образомъ люди заѣзжіе, особенно, иностранные путешественники, искавшіе въ старикѣ Фуксѣ знатока мѣстнаго края. Съ другой стороны, стихотворныя произведенія его супруги слушались вообще съ едва скрываемой насмѣшливой улыбкой; на ея поэмы смотрѣли, какъ на тщеславную слабость свѣтской женщины того времени" (sic).

Вуличъ пытается увѣрить, что знаменитые въ Казани литературные вечера Фуксовъ не имѣли значенія для массы общества, что привлекалъ посѣтителей самъ старикъ, а его супруга либо не играла никакой роли, либо представляла собою на своихъ же вечерахъ фигуру комическую. Такое изображеніе дѣла противорѣчитъ фактамъ я не справедливо. Къ Фуксу, дѣйствительно, заѣзжали за научными свѣдѣніями о казанскомъ краѣ всѣ знаменитые путешественники. Но такіе путешественники случались не каждую недѣлю, и не Гумбольдты, Гакстгаузены и Кастрёны были участниками литературныхъ фуксовскихъ вечеровъ. На бесѣдахъ этихъ выступали не заѣзжіе люди, а именно представители мѣстной интеллигенціи. И если бы центромъ этихъ собесѣдованій точно былъ самъ старикъ Фуксъ, то эти собранія носили бы характеръ не литературный, а научный; на нихъ бы разсуждали о медицинѣ, ботаникѣ, нумизматикѣ и т. д. Бесѣды же носили характеръ не спеціально-научный, а чисто-литературный, и этотъ характеръ придавалъ собраніямъ не кто иной, какъ именно Александра Андреевна, при чемъ самъ Фуксъ выступалъ лишь однимъ изъ чтецовъ. Что эти собранія ставились въ Казани высоко, что имъ приписывалась большая общественная роль, это, какъ мы увидимъ ниже, засвидѣтельствовано въ печати людьми вполнѣ объективными, напр. Н. И. Второвымъ. Замѣтимъ еще, что фуксовскія бесѣды длились около двухъ десятилѣтій, что на нихъ принимало участіе не одно поколѣніе, при чемъ "отцы" и "дѣти" воспитывались на различныхъ традиціяхъ и обладали разными вкусами, какъ, напримѣръ, Второвъ-отецъ и Второвъ-сынъ. Но Александра Андреевна попрежнему оставалась душою этихъ вечеровъ, и въ е я домѣ, а не въ другомъ какомъ, собирались литераторы и любители литературы со всей Казани.

IX.

Мы располагаемъ очень дробнымъ и недостаточнымъ матеріаломъ для возсозданія этихъ фуксовскихъ вечеровъ. О двухъ вечерахъ 1836 г. остались воспоминанія у И. А. Второва-отца, которыя и сообщены въ монографіи Де-Пуле (сентябрь, стр. 139--140). Затѣмъ о двухъ вечерахъ 1843 г. сообщилъ въ фельетонахъ "Прибавленій къ Казанскимъ Губернскимъ Вѣдомостямъ" за 1843 г., No 48 (суббота, 27-го ноября, стр. 299--300) и No 50 (11-го декабря, стр. 320--321), Н. И. Второвъ-сынъ, бывшій тогда редакторомъ этого органа и участникомъ литературныхъ вечеровъ г-жи Фуксъ. Изъ этихъ описаній, несмотря на ихъ краткій, почти протокольный характеръ, можемъ мы составить нѣкоторое понятіе о томъ, какъ было поставлено дѣло на вечерахъ Александры Андреевны, и чѣмъ тогда занимались, чѣмъ интересовались казанскіе литераторы.

Скажемъ о мѣстѣ, гдѣ происходили литературныя бесѣды. Участники ихъ собирались въ домѣ, принадлежавшемъ Карлу Ѳедоровичу Фуксу. Нынѣ этотъ домъ въ передѣланномъ видѣ (послѣ большаго пожара убрали увѣнчивавшій его куполъ) составляетъ собственность купца Ерлыкина; онъ находится на углу Владимирской улицы и Сѣнной площади {К. Ѳ. Фуксъ въ своихъ "Замѣчаніяхъ о холерѣ" утверждаетъ, вопреки общепринятому мнѣнію, что нижняя часть города Казани, Ямская улица, Сѣнная площадь и т. п.-- самая здоровая и оставалась пощаженною холерою и другими эпидеміями, которыя свирѣпствовали на возвышенныхъ улицахъ ("Сборникъ", стр. 429--480).}. Въ этомъ-то домѣ 16-го февраля 1836 г., въ воскресенье, И. А. Второвъ былъ на литературномъ вечерѣ у Фуксовъ. Общество было "отборное и образованное": гг. Хомутовъ и Приклонскій, чиновники департамента государственныхъ имуществъ, поэтъ Мих. Дан. Деларю, служившій въ Петербургѣ, но урожденный казанецъ,-- оренбургскій и казанскій помѣщикъ Александръ Ник. Левашовъ и проч. Много было дамъ. Читатели сочиненія: А. А. Фуксъ, Г. Н. Городчаниновъ, Э. П. Перцовъ, Платонъ Киселевскій, кіевлянинъ, служившій тогда въ Казани при губернаторѣ Стрекаловѣ, Деларю, Ѳ. М. Рындовскій и самъ К. Ѳ. Фуксъ. На третьемъ чтеніи былъ странный эпизодъ. Вице-губернаторъ, правившій губерніею, Евграфъ Васильевичъ Филипповъ, предложилъ читать поднесенную ему какимъ-то чиновникомъ поэму. Прочитали 1-ю пѣснь. Рындовскій возгласилъ, что это сочиненіе его и украдено. Филипповъ, вышедъ изъ себя, по его самолюбію и гордости, заставлялъ молчать Рындовскаго, кричалъ, что заткнетъ ему ротъ и пр. Многіе разъѣхались отъ такой суматохи, и самъ виновникъ ея уѣхалъ. Осталось около 20 человѣкъ, и снова продолжали чтеніе. Предложено было,-- пишетъ И. А. Второвъ,-- прочитать мои стихи "Время" и "Царевъ Курганъ", но я отклонилъ отъ сего. Мнѣ очень понравились гг. Деларю и H. М. Приклонскій. Послѣ открылось, что мнимый сочинитель краденыхъ стиховъ -- какой-то пьяный титулярный совѣтникъ, котораго Филипповъ присылалъ къ Рындовскому съ повинною и за котораго самъ извинялся передъ нимъ. Это извиненіе предупредило дуэль, которая уже готовилась между престарѣлымъ поэтомъ и вице-губернаторомъ, поспѣшившимъ ее предупредить. Описанный скандалъ не помѣшалъ, однакоже, продолженію литературныхъ вечеровъ въ домѣ Фуксовъ: они происходили по воскресеньямъ въ продолженіе всего великаго поста.

Утѣшительно было видѣть,-- сообщаетъ Н. И. Второвъ о вечерѣ 17-го ноября 1843 г.,-- живое участіе, принятое многими здѣшними любителями литературы въ прекрасномъ предпріятіи почтенныхъ хозяевъ дома,-- участіе, свидѣтельствующее, что общество наше не удовлетворяется обыкновенными общественными удовольствіями, но имѣетъ другія, высшія потребности. Нѣкоторые посѣтители литературной бесѣды были приглашены въ то же время на два другіе вечера; однако они предпочли ее картамъ и танцамъ, и въ назначенное время, въ 7 часовъ вечера, съѣхались въ домъ Карла Ѳедоровича. Въ 8 часовъ началось чтеніе, которое открыла сама хозяйка дома. А. А. прочитала изъ новаго своего романа "Зюлима" весьма занимательный отрывокъ, содержавшій въ себѣ описаніе лагеря Пугачева подъ Казанью и разныя неистовства его сволочи.

Вслѣдъ затѣмъ Г. Н. Городчаниновъ, "истинный ветеранъ нашей словесности" и бывшій профессоръ Казанскаго университета, читалъ стихотвореніе, написанное имъ въ честь Державина подъ названіемъ "Безсмертіе піита".-- "Это былъ отзвукъ минувшаго періода русской литературы, періода восторговъ, огня, пламени", говоритъ Второвъ-сынъ. "Трогательно было видѣть почтеннаго старца посреди слушателей, принадлежавшихъ, большей частью, къ молодому поколѣнію, холодному, прозаическому, обращающагося съ восторженною хвалою къ знаменитому поэту". Послѣ этого стихотворенія одинъ изъ посѣтителей литературной бесѣды прочиталъ письма Державина къ Г. Н. Городчанинову, "драгоцѣнныя для насъ, какъ памятникъ, сохранившійся послѣ праотца русской поэзіи. Все это имѣло тѣмъ болѣе цѣны, что въ настоящемъ году исполнилось ровно сто лѣтъ со времени рожденія Державина и было такимъ образомъ какъ-бы данью незабвенной его памяти". По этому поводу Л. Н. Ибрагимовъ прочиталъ потомъ одно изъ лучшихъ своихъ стихотвореній "Памяти великаго Державина".

Далѣе было прочитано сочиненіе И. А. Второва "Мои воспоминанія о Казани", заключающее въ себѣ многія интересныя для казанскихъ старожиловъ подробности о нѣкоторыхъ лицахъ, жившихъ въ Казани лѣтъ тридцать тому назадъ. Статья эта была выслушана съ живымъ участіемъ, особенно тѣми изъ посѣтителей, кому были знакомы упоминаемыя въ ней лица.

Чтеніе заключилось любопытнымъ описаніемъ татарской свадьбы. Новость и оригинальность этого одного изъ замѣчательнѣйшихъ обрядовъ татаръ, на изученіе образа жизни которыхъ авторъ, Карлъ Ѳедоровичъ, посвятилъ многіе годы, приковала всеобщее вниманіе, и неподдѣльный юморъ, проникающій почти всю статью, нѣсколько разъ срывалъ невольную улыбку съ лицъ слушателей. Два послѣднія сочиненія читали постороннія лица; первое по причинѣ отсутствія, а послѣднее по слабости зрѣнія автора.

Послѣ этой духовной пищи радушные хозяева предложили прекрасный ужинъ гостямъ своимъ, которые разъѣхались довольно поздно. Мы увѣрены,-- полагаетъ авторъ сообщенія,-- что каждый изъ нихъ возвратился домой, исполненный впечатлѣнія, несравненно пріятнѣйшаго, нежели какое оставляютъ карточные вечера или балы, послѣ которыхъ трудно ожидать, чтобы заронилась свѣтлая мысль въ голову или залегло въ сердцѣ теплое, отрадное чувство,-- послѣ которыхъ едва-ли остается что, кромѣ усталости, головной боли и пустоты душевной. Такъ полагаетъ Н. И. Второвъ, человѣкъ молодой, изъ поколѣнія, уже пережившаго литературныхъ сверстниковъ Александры Андреевны Фуксъ, но продолжавшій относиться къ ней съ уваженіемъ и придававшій ея предпріятію важное значеніе.

Слѣдующій литературный вечеръ въ домѣ Карла Ѳедоровича былъ 1-го декабря, т. е. ровно черезъ двѣ недѣли послѣ перваго. На предшествовавшей недѣлѣ, въ среду, 24-го ноября, онъ былъ отложенъ по случаю Екатеринина дня, въ который праздновалось много именинъ. Посѣтителей на этомъ вечерѣ было несравненно болѣе, нежели въ первый разъ. Присутствовали на вечерѣ самъ начальникъ губерніи, С. П. Шиповъ, и супруга его, Анна Евграфовна, которые приняли въ бесѣдѣ самое живое, непритворное участіе.

Чтеніе началось въ назначенное время. Н. И. Второвъ прочиталъ отрывки изъ своихъ путевыхъ записокъ, заключавшіе въ себѣ описаніе Ревеля. Слѣдовавшее затѣмъ чтеніе доставило слушателямъ особенное удовольствіе: это были прочитанные профессоромъ И. М. Симоновымъ нѣсколько отрывковъ изъ путешествія его по Англіи и Франціи {Книга Симонова вышла въ Казани, въ 1844 г., отдѣльнымъ изданіемъ подъ заглавіемъ: "Записки и воспоминанія о путешествіи по Англіи, Франціи, Бельгіи и Германіи въ 1842 г." (333 стр.). В. Галанинъ помѣстилъ о "Запискахъ" Симонова статью въ "Журналѣ министерства народнаго просвѣщенія" за 1844 г., т. 41, отд. VI, стр. 172--187. Рецензіи были еще въ журналахъ за тотъ же годъ: "Современникѣ", т. 36, стр. 93--94, "Москвитянинѣ", ч. 4, No 8, стр. 415--423, и "Литературной Газетѣ" No 28. Въ "Казанскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ", No 16 за 1844 г., стр. 245--252, была помѣщена рецензія К. О. Александрова.}, отрывковъ, исполненныхъ высшаго интереса по разнымъ встрѣчамъ И. М. съ многими замѣчательными лицами и анекдотамъ, краснорѣчиво и увлекательно разсказаннымъ. Послѣ того хозяйка дома А. А. Фуксъ читала о пребываній А. С. Пушкина въ Казани, статью, любопытную по нѣкоторымъ подробностямъ о поэтѣ. Въ дополненіе къ тому были прочитаны однимъ изъ посѣтителей нѣсколько собственноручныхъ писемъ Пушкина къ А. А., отрывки изъ которыхъ были приведены въ нашей статьѣ выше. Весьма близкое отношеніе къ статьѣ А. А. имѣло стихотвореніе на смерть Пушкина, сочиненіе князя А. А. Долгорукаго, вслѣдъ за тѣмъ прочитанное самимъ авторомъ, вмѣстѣ съ нѣкоторыми другими мелкими стихотвореніями его же сочиненія.

За стихами опять слѣдовала проза. К. 0. Александровъ читалъ свою статью "Нѣсколько словъ о Гейне и глаза изъ его книги о романтической школѣ въ Германіи". Единодушное одобреніе слушателей служило лучшимъ свидѣтельствомъ достоинствъ этого сочиненія, отличавшагося какъ по прекрасному изложенію, такъ и по тому, что въ немъ едва-ли не въ первый разъ на русскомъ языкѣ была представлена довольно полная характеристика этого писателя.

Чтеніе заключилъ снова почтенный хозяинъ дома, К. Ѳ. Фуксъ, любопытною статьею о татарскихъ женщинахъ, обнаруживающею зоркую наблюдательность автора. Въ особенности были интересны письма, въ которыхъ татарки изъяснялись въ любви къ Карлу Ѳедоровичу.

Было уже довольно поздно, когда кончилось чтеніе, и весьма многія статьи, приготовленныя къ настоящему вечеру, остались непрочитанными.

Еще извѣстіе о вечерахъ А. А. Фуксъ находимъ мы въ No 15 отъ 10-го апрѣля 1844 г., стр. 226--228. Второвъ-сынъ, какъ авторъ "Казанской хроники", сообщаетъ въ фельетонѣ, что литературные вечера прекратились въ томъ году еще до поста. Кромѣ двухъ первыхъ, о которыхъ было уже разсказано выше, было еще въ тотъ сезонъ шесть: 8-го, 15-го, 22-го и 29-го декабря, 13-го и 19-го января. "Они постоянно возбуждали живое участіе казанскихъ любителей литературы, которые усердно посѣщали ихъ каждый разъ. На послѣднемъ вечерѣ былъ прогостившій полторы недѣли въ Казани ханъ Внутренней Киргизъ-Кайсацкой или Букеевской орды Джангиръ, о которомъ была особая статья въ No 9 "Вѣдомостей", за тотъ же годъ, стр. 129--138, а еще ранѣе статья К. Ѳ. Фукса въ "Казанскомъ Вѣстникѣ" за 1826 г. Почтенные хозяева дома каждый разъ доставляли удовольствіе гостямъ чтеніемъ своихъ сочиненій. А. А. прочитала нѣсколько главъ изъ своего занимательнаго романа "Зюлима, или Пугачевъ въ Казани", и нѣкоторые отрывки изъ другого сочиненія, также еще не напечатаннаго: "Поѣздка изъ Казани въ Нижній-Новгородъ" {Бабушка г-жи Фуксъ, жена П. Г. Каменева, была урожденная Крохина, дочь одного изъ столповъ раскола въ Казани. Связи и сношенія съ раскольниками не прерывались и даже особенно культивировались К. Ѳ. Фуксомъ, который любилъ раскольниковъ, покупалъ у нихъ древнія рукописи и не разъ заступался за нихъ передъ начальствомъ. Особенно былъ близокъ К. Ѳ. съ старцемъ-начетчикомъ Иваномъ Никоновичемъ, который носилъ къ нему на домъ даже запрещенныя раскольничьи книги. А старицы изъ Семеновскихъ скитовъ, мать Деввора, мать Варсонофія и др., наѣзжая въ Казань но дѣламъ, даже останавливались у Фуксовъ въ домѣ. Вотъ почему Фуксы легко могли собирать свѣдѣнія по расколу, недоступныя для другихъ (ср. "Сборникъ", стр. 491--492).}, гдѣ описаны многія чрезвычайно интересныя подробности о раскольникахъ. К Ѳ. прочиталъ нѣсколько весьма любопытныхъ извлеченій изъ своихъ записокъ о вотякахъ Казанской губерніи. Изъ статей, читанныхъ посторонними посѣтителями, въ особенности были замѣчательны: профессора астрономіи И. М. Симонова отрывки изъ его путешествія по Англіи, Франціи и Германіи. Профессоръ медицины Н. А. Скандовскій читалъ на вечерахъ: "Поѣздка на Уралъ и къ Яижне-Сергинскимъ минеральнымъ водамъ" и "О различіи жизни животной отъ жизни пластической". Профессоръ ботаники П. Я. Корнухъ-Троцкій прочелъ "Нѣсколько словъ о казанской флорѣ"; статья эта, несмотря на чисто-спеціальный предметъ, возбудила единодушное одобреніе слушателей. Профессоръ Е. Ф. Аристовъ -- "Нѣчто о симпатіи" и "Воспоминанія о Парижѣ" (въ которыхъ интересна была физіологія парижскаго портье-швейцара). Кромѣ прозаическихъ статей, читались и стихотворенія, какъ-то: "Русскій солдатъ" Ибрагимова, довольно искусная поддѣлка подъ русскій народный ладъ; Василій Ивановичъ Рубановъ, внукъ поэта Г. П. Каменева, читалъ мелкія стихотворенія, изъ которыхъ болѣе понравились "Дума" и "Цвѣтокъ на могилѣ"; читались еще мелкія стихотворенія одного неизвѣстнаго молодого автора, неподдѣльное дарованіе котораго особенно обнаружилось въ пьесахъ "Бесѣда съ ангеломъ" и "Молитва".

Замѣтимъ, что произведенія, читавшіяся на литературныхъ вечерахъ у Фуксовъ, по большей части, печатались въ мѣстныхъ органахъ прессы, редакторы которыхъ обыкновенно стояли въ тѣсномъ общеніи съ Фуксами. Такъ было съ "Заволжскимъ Муравьемъ", который вдохновлялся Фуксами, такъ было и съ "Прибавленіями къ Казанскимъ Губернскимъ Вѣдомостямъ", когда редакторомъ ихъ состоялъ Второвъ-сынъ. Напр., статья "О татарской свадьбѣ" {Отрывки изъ большаго сочиненія К. Ѳ. о казанскихъ татарахъ.} была помѣщена въ томъ сообщалось о литературной бесѣдѣ, въ No 48, 1843 г., стр. 301--304, гдѣ же No, а окончаніе ея въ No 49, стр. 309--312. "Мои воспоминанія о Казани" И. А. Второва, "посвященныя памяти покойнаго друга моего А. В. П--вой", въ No 50, стр. 319--324.

X.

Своихъ вечеровъ сама А. А. Фуксъ касается въ стихотвореніи "Разговоръ съ Музою. "Послѣ отъѣзда Е. А. Баратынскаго изъ Казани", (стр. 42--47) Пьеса есть діалогъ между "Я" и "Она", т. е. Муза.

Муза сердита и тосклива, какъ и сама поэтесса:

Съ тѣхъ поръ, какъ съ нами нѣтъ любимаго поэта,

Пѣвца нѣжнѣйшаго для будущихъ вѣковъ,

Съ тѣхъ поръ мнѣ скучно здѣсь, я не найду предмета,

Разсѣять тѣмъ себя...

Муза не желаетъ болѣе свиданья съ Александрой Андреевной. Хозяйка дома оправдывается:

Что жъ дѣлать мнѣ? Даются намъ вѣками

Безсмертные пѣвцы; вина-ли то моя?

И что здѣсь твоего любимца нѣтъ ужъ съ нами,--

Неужели и въ томъ все виновата я?

Муза такъ объясняетъ причины своего гнѣва:

... Не могу смотрѣть я равнодушно,

Когда скучаетъ кто изъ тѣхъ, кого люблю;

Зачѣмъ просить опять ты снова начинаешь

Моихъ товарищей на вечера свои?

... Ихъ скука утомила

На вечерахъ твоихъ.-- Тому прошла пора:

Ужъ въ домѣ у тебя -- не то, что прежде было,

И не спѣшитъ никто къ тебѣ на вечера.

Хотя ты занимать гостей не перестала,

Все такъ же, кажется, и убрано, свѣтло,

Но свѣта для души теперь у васъ не стало,

Собраніе бесѣдъ упало, отцвѣло 1).

Ты знаешь, что того уже давно нѣтъ съ нами,

Кто радость для меня повсюду разливалъ:

При немъ съ охотою я занималась съ вами,

Онъ ваши вечера собою оживлялъ,

Какъ будто бъ между васъ его счастливый геній

Летая, разсѣвалъ всѣ скучныя мечты,

Всѣ думы мрачныя протекшихъ огорченій,

И разсыпалъ на васъ веселія цвѣты.

То время протекло. Тебя я умоляю,

Оставь въ спокойствіи, не мучь моихъ друзей;

Ихъ звать на вечера я строго запрещаю:

Довольно безъ твоихъ имъ въ жизни скучныхъ дней.

1) Въ 1833 году.

Выше мы привели прекрасное стихотвореніе Е. А. Баратынскаго, которое, вѣроятно, и послужило отвѣтомъ на прочувствованныя строчки г-жи Фуксъ. Баратынскому же посвящены стихи въ посланіи къ Д. И Ознобишину:

Воспѣтъ и тотъ поэтъ извѣстный,

Который такъ любезенъ мнѣ:

Онъ лирою своей чудесной

Гремитъ въ далекой сторонѣ,

Имѣетъ даръ онъ всѣхъ собою

Въ одну минуту восхитить

И чувства лирною струною

Въ сердца другихъ въ мигъ перелить.

Изъ приведенныхъ стиховъ очевидно, что Е. А. Баратынскій бывалъ тоже на литературныхъ бесѣдахъ А. А. Фуксъ. Въ свою очередь, и А. А., повидимому, будучи хороша со всѣмъ семействомъ поэта, навѣшала его въ бытность свою въ Москвѣ. Въ письмахъ изъ Москвы (стр. 814--815) она подъ 20-мъ января 1833 г. сообщаетъ мужу: "Сегодняшній день я причислю къ пріятнѣйшимъ днямъ моей жизни: я цѣлый день была въ восхищеніи. Я поутру одѣлась, чтобы ѣхать къ Энгельгардтамъ и къ Баратынскимъ, но они, не дождавшись моего визита, пріѣхали ко мнѣ сами, даже Левъ Николаевичъ Энгельгардтъ (тесть Баратынскаго), несмотря на слабое свое здоровье, былъ у меня. Я очень дорого цѣню ихъ ко мнѣ вниманіе и дружбу. Признаюсь, я до слезъ была растрогана. Ты знаешь, какъ много я ихъ всегда любила; но мнѣ кажется, что они стали еще ближе къ моему сердцу.-- Я обѣдала у Великопольскихъ и очень пріятно провела время; у нихъ довольно собралось насъ, казанскихъ, а между московскими я очень рада была встрѣтить г-жу Пл--ву, сочинительницу романа "Странница". Послѣ обѣда всѣ пошли въ музыкальную комнату. Сама Мудрова, не игравши 15 лѣтъ, играла на фортепіано дуэтъ съ своею дочерью, которая аккомпанировала ей на арфѣ. Потомъ играла на арфѣ же Ант., молодая вдова, которая такъ интересна, что безъ восхищенія и безъ горести невозможно смотрѣть на нее. Она не красавица, но при ней забудешь всѣхъ красавицъ"... "Вечеръ я провела у Баратынскихъ, гдѣ познакомилась съ Кирѣевскимъ". Далѣе (стр. 821) А. А. сообщаетъ опять, что вечеръ она провела у Баратынскихъ очень пріятно, потому что вечеръ былъ литературный. "Г. Хомяковъ читалъ свою трагедію "Дмитрій Самозванецъ". Она написана прекрасно; совсѣмъ другія сцены, нежели какія мы читали прежде. Послѣ чтенія Баратынскій познакомилъ меня съ Хомяковымъ. Этотъ поэтъ много уже написалъ хорошаго. Ученыхъ было на вечерѣ немного, а изъ дамъ только я и Софья Львовна" (жена поэта Баратынскаго).

XI.

Говоря объ участникахъ литературныхъ бесѣдъ г-жи Фуксъ, на первомъ мѣстѣ надобно поставить очень близкаго ей человѣка и ея друга, Эраста Петровича Перцова. Перцовъ былъ по происхожденію еврей. Его отецъ, по фамиліи Перецъ, былъ привезенъ въ Россію Е. Ф. Канкринымъ, впослѣдствіи графомъ и министромъ финансовъ. Перецъ, кажется, приходился ему сродни. Благодаря образованію и способностямъ, Перецъ въ Россіи выслужился и подучилъ офицерское званіе; -- принявъ православіе, онъ изъ Переца обратился въ Петра Алексѣевича Перцова и женился на дѣвицѣ Вишняковой, брата которой отличалъ великій князь Михаилъ Павловичъ. Отъ этого брака произшло 12 человѣкъ дѣтей, тесть мальчиковъ и шесть дѣвочекъ. Старшая дочь Перцова вышла впослѣдствіи за богатаго саратовскаго помѣщика, Каховскаго, брата декабриста.

Старшій изъ сыновей, поэтъ Эрастъ Петровичъ, родился въ Воронежѣ 29-го декабря 1804 г., когда его отецъ уже имѣлъ чинъ поручика. Потомъ семейство Перцовыхъ переѣхало на жительство въ Казань; Петръ Алексѣевичъ держалъ въ Казани откупъ {Сборникъ, стр. 109.} и пріобрѣлъ въ той же губерніи помѣстье. Эрастъ Петровичъ учился въ благородномъ пансіонѣ при Московскомъ университетѣ и по окончаніи тамъ курса въ 1823 г. поступилъ на службу въ Петербургъ, откуда потомъ перебрался въ Казань.

По смерти отца Эрастъ Петровичъ принялъ въ качествѣ опекуна своихъ братьевъ всѣ имѣнія и женился на генеральской дочери, Варварѣ Николаевнѣ Мандрыкиной, сестра которой Елена была величайшая подруга Александры Андреевны Фуксъ. Э. П. Перцовъ, артистическая натура, хотя и не кутила, зажилъ широко и запустилъ хозяйство, послѣдствіемъ чего была въ концѣ концовъ продажа всѣхъ имѣній Перцовыхъ. Остался одинъ лишь домъ на Сѣнной площади, дававшій доходъ, недостаточный для содержанія молодыхъ братьевъ Перцовыхъ. Тогда ямъ изъ своихъ сбереженій сталъ помогать ихъ воспитатель, ссыльный полякъ изъ виленскихъ студентовъ, Лукашевскій, служившій учителемъ латинскаго языка при Казанской гимназіи. Благородный старецъ умеръ въ домѣ Перцовыхъ.

При своемъ появленіи въ Казани блестящій молодой человѣкъ, Э. П. сразу завоевалъ себѣ мѣсто губернскаго льва и души общества. Онъ сыпалъ стихами, писалъ въ альбомы, затѣвалъ спектакли, балы, пикники, концерты. Какъ любитель театра, онъ былъ друженъ съ великимъ московскимъ артистомъ, М. С. Щепкинымъ, который, пріѣзжая каждую весну въ Казань на гастроли, всегда останавливался въ домѣ у Перцовыхъ.

Всего болѣе Э. П. интересовался литературою и самъ имѣлъ большую и хорошую библіотеку изъ русскихъ и французскихъ авторовъ. Въ лицѣ Эраста Петровича А. А. Фуксъ нашла себѣ ревностнаго помощника по дѣлу устройства литературныхъ чтеній. Еще въ бытность въ Петербургѣ Э. П. завязалъ знакомство съ литераторами, особенно съ Пушкинымъ. Казанское преданіе гласитъ, будто Пушкинъ даже останавливался, будучи проѣздомъ въ Казани, именно у Э. И. Перцова. Впрочемъ, это преданіе, повидимому, неосновательно {По этому вопросу мною написана особая статья. См. "Новое Время", суббота, 3-го ноября 1903 г., приложеніе No 9943, стр. 7--8.}. Э. П. былъ сотрудникомъ мѣстнаго органа "Заволжскій Муравей", но имѣлъ доступъ и въ столичные журналы, напр., печатался въ "Библіотекѣ для чтенія". Отдѣльнымъ изданіемъ вышла его комедія "Андрей Бичевъ или смѣшны мнѣ люди!" Спб. 1833. При первой встрѣчѣ Э. П. производилъ самое выгодное впечатлѣніе, которое, впрочемъ, потомъ, кажется, испарялось. Такъ было, напр., съ Евгеніемъ Абрамовичемъ Баратынскимъ, который, несмотря на всю свою осторожность, сначала просто былъ очарованъ Перцовымъ, встрѣтившись съ нимъ въ Казани. Въ своихъ интимныхъ письмахъ къ И. В. Кирѣевскому {"Татевскій Сборникъ" С. А. Рачинскаго, 1899, стр. 32, письмо No 23, отъ 18-го января 1832 г. изъ Казани.} Е. А. пишетъ: "Подумай, кого я нашелъ въ Казани. Молодаго Перцова, извѣстнаго своими стихотворными шалостями, котораго намъ хвалилъ Пушкинъ, но мало: это человѣкъ очень умный и очень образованный, съ рѣшительнымъ талантомъ. Онъ мнѣ читалъ отрывки изъ своей комедіи въ стихахъ, исполненные живости и остроумія. Я постараюсь ихъ выпросить для "Европейца" {Журналъ И. В. Кирѣевскаго.}. Съ нимъ однимъ я здѣсь говорю натуральнымъ моимъ языкомъ". Тотъ же отзывъ, хотя уже съ оговорками, Баратынскій повторяетъ и далѣе {No 26, стр. 35, отъ 1832 г.}: "Посылаю тебѣ небольшое стихотвореніе Перцова, которымъ я очень недоволенъ. Онъ много мнѣ читалъ лучшаго, и я не знаю, почему онъ выбралъ эту пьэсу для "Европейца". Я съ нимъ объ этомъ поговорю. Онъ мнѣ читалъ комедію, написанную прекраснѣйшими стихами, исполненную остроумія, а ея многіе характеры изображены вѣрно и живо. Онъ съ рѣшительнымъ талантомъ; но видно, не всѣ роды ему одинаково даются". Но, когда самъ Перцовъ побывалъ въ Москвѣ и повидался съ И. В. Кирѣевскимъ,-- въ томъ же году Баратынскій пишетъ уже совсѣмъ иное, повидимому, разочаровавшись въ своемъ новомъ другѣ {No 32, стр. 42, отъ 1832 г.}: "Перцовъ тебѣ совралъ. Будущую зиму я непремѣнно проведу въ Москвѣ... Знакомый мой, Перцовъ, кажется, не очень тебѣ понравился. Признаться, и у меня не весьма лежитъ къ нему сердце. Можетъ быть, онъ -- человѣкъ съ умомъ и даже съ хорошими душевными качествами, но какъ-то существо его не гармонизуетъ съ моимъ. Мнѣ съ нимъ неловко и невесело". Такъ скоро изгладилось блестящее впечатлѣніе, оставленное Перцовымъ въ первый моментъ знакомства; а Баратынскій не былъ человѣкомъ, легко мѣняющимъ свои привязанности.

Э. П. пережилъ всѣхъ своихъ знаменитыхъ друзей и знакомыхъ, но покончилъ жизнь плачевно -- самоубійствомъ. Онъ скончался въ отставкѣ въ чинѣ надворнаго совѣтника 12-го іюля 1873 г. въ Петербургѣ, гдѣ онъ жилъ одинъ, безъ жены и дѣтей, остававшихся въ Казани. На столикѣ близъ кровати, въ которой нашли его трупъ, лежала записка, гдѣ Э. П. заявлялъ, что онъ отравился, благодаря совершенному разстройству своихъ матеріальныхъ дѣдъ. Во вторую половину своей жизни онъ уже не выступалъ въ литературѣ. Неизвѣстно, съ какой стати Перцову, стихами котораго восхищались лучшіе стихотворцы, Пушкинъ и Баратынскій,-- проф. А. С. Архангельскій приписываетъ конфеточные пошлые стишки:

"Альбомъ сей прекрасенъ;

Я съ этимъ согласенъ" и т. д. 1).

1) "Пушкинъ въ Казани", стр. 12.

XII.

Къ литературному салону А. А. Фуксъ принадлежалъ и наѣзжавшій изъ своего имѣнія въ Казань Дмитрій Петровичъ Ознобишинъ. Сынъ симбирскаго помѣщика, потомокъ древняго рода, выѣхавшаго на Русь еще при Темномъ, Д. П. родился въ 1803 г. въ имѣніи отца, Карсунскаго уѣзда въ селѣ Троицкомъ, невдалекѣ отъ рѣки Суры. Образованіе получилъ Д. П. въ Московскомъ благородномъ университетскомъ пансіонѣ, гдѣ и окончилъ курсъ. Еще студентомъ онъ обращалъ на себя вниманіе профессоровъ М. Т. Каченовскаго и И. И. Давыдова. Ознобишинъ дебютировалъ стихотвореніемъ "Старецъ" въ "Вѣстникѣ Европы" за 1820 г., издававшемся подъ редакціею Каченовскаго. Вмѣстѣ съ С. П. Шевыревымъ и В. П. Титовымъ Озноби 'sf шинъ участвовалъ въ образованіи извѣстнаго "раичевскаго" литературнаго кружка. По окончаніи курса Д. П. поступилъ на службу въ московскій почтамтъ въ качествѣ цензора французскихъ газетъ. Въ то же время онъ продолжалъ печатать стихи; въ 1826 г. онъ участвовалъ въ альманахахъ "Уранія" (М. П. Погодина) и "Сѣверныхъ Цвѣтахъ" (барона Дельвига); въ 1827 г. онъ вмѣстѣ съ Раичемъ составилъ альманахъ "Сѣверная Лира" и сотрудничалъ въ журналѣ Раича "Галатея" 1829--1830 гг. Отдѣльною книгою въ 1830 г. вышелъ "Селамъ или языкъ цвѣтовъ". Наскучивъ службою, Ознобишинъ вышелъ въ отставку и поселился у себя въ деревнѣ, гдѣ его навѣщала проѣздомъ А. А. Фуксъ. Обладая прекрасною библіотекою, Ознобишинъ и у себя въ имѣніи продолжалъ заниматься литературою. Благодаря хорошему знанію языковъ, онъ могъ слѣдить за всѣми новинками западныхъ литературъ. H. М. Языковъ въ 1835 г. въ особомъ стихотвореніи, посвященномъ Ознобишину, называетъ его "поэтомъ и полиглотомъ ". Изъ своего сельскаго уединенія Д. П. поддерживалъ сношенія съ редакціями: онъ печаталъ свои стихотворенія въ "Молвѣ" 1834 г., въ плетневскомъ "Современникѣ" 1839 г., "Галатеѣ" 1840 г., погодинскомъ "Москвитянинѣ" 1841 г., въ альманахѣ жандармскаго офицера Владиславлева "Утренняя заря" 1844 г. Въ "Москвитянинѣ" за 1845 г. появились послѣдніе стихи Ознобишина: послѣ этого онъ замолкъ на 20 лѣтъ слишкомъ. Только въ 1866 и 1867 годахъ онъ прервалъ свое молчаніе: напечаталъ стихи въ память Д. В. Веневитинова (въ "Русскомъ" Погодина), князю П. А. Вяземскому и прочелъ стихи на юбилейномъ въ честь Карамзина торжествѣ въ Симбирскѣ {Въ вышедшемъ въ 1874 г. въ пользу голодающихъ сборникѣ "Складчина", стр. 241--242 помѣщено одно стихотвореніе Ознобишина отъ 22-го августа 1870 г. ("Изъ народныхъ реляцій").}. Въ отставкѣ Д. П. принималъ на себя по выборамъ должности: почетнаго смотрителя Карсунскаго уѣзднаго училища, потомъ попечителя Симбирской гимназіи. Хорошо зная мѣстный край и населяющихъ его инородцевъ, Д. П. съ успѣхомъ занимался мѣстною этнографіею и фольклоромъ. Эти знанія впослѣдствіи очень пригодились ему, когда на старости лѣтъ онъ опять вступилъ въ службу по новымъ учрежденіямъ въ качествѣ члена симбирскаго по крестьянскимъ дѣламъ присутствія (съ самаго его основанія). Д. П. Ознобишинъ былъ крѣпостникъ, но интересовался новою службой и даже издалъ особое руководство для пользованія Положеніемъ 19-го февраля, 1861г. Скончался онъ на 75 году жизни 2-го августа 1877 г. на Кавказѣ въ Кисловодскѣ, куда онъ часто ѣздилъ для лѣченія. Д. П. Ознобишина навѣщала А. А. Фуксъ, когда ѣздила къ чувашамъ (стр. 47). Она характеризуетъ его такъ въ письмѣ къ мужу: "Д. П. не только поэтъ, но и ученый, знаетъ многіе языки, даже восточные, очень любитъ исторію и теперь особенно занимается англійской литературою. Познакомившись съ нимъ, какъ не пожалѣешь, что такихъ молодыхъ людей, которые не понапрасну проводятъ молодость, у насъ мало. Я видѣла его библіотеку и подучила позволеніе брать изъ нея книги; они также получаютъ всѣ русскіе журналы. Однимъ словомъ я отъ нихъ (отъ Д. П. и его сестры) въ восхищеніи". На стр. 90--91 "Записокъ" приведено стихотвореніе Д. П. Ознобишина о Федѣ -- чувашскомъ поэтѣ, котораго творенія онъ переслалъ г-жѣ Фуксъ. Ознобишину посвящено цѣлое посланіе въ "Стихотвореніяхъ" (стр. 180--184). А. А. благодарила его за его стихи, полученные ею въ тяжелый моментъ ея жизни:

Среди семейныхъ огорченій,

Почти съ растерзанной душой

Сидѣла я въ уединеньи,

Чтобъ горесть облегчить слезой.

И голосъ дружества совѣтный

Меня утѣшить не умѣлъ --

Вотъ въ этотъ часъ твой стихъ привѣтный

Какъ бы съ небесъ ко мнѣ слетѣлъ.

Я все прочла -- о даръ чудесной!

Исчезъ моей печали слѣдъ,

И въ мигъ лучъ радости небесной

Лилъ на меня цѣлебный свѣтъ.

Посланіе Ознобишина вдохновило ее самое, и она тоже "заиграла на лирѣ":

И мысленно предъ судьбою

Свои колѣна преклоня,

Она съ поэзіею святою

Такъ ознакомила меня,

Твоею Музой вдохновенна,

Запѣла пѣсни я пѣвцамъ.

Она воспѣла Пушкина и Баратынскаго. Къ самому Ознобишину она обращается такъ:

А ты, пѣвецъ младой и нѣжной,

Возможно-ли тебя забыть,

Твой даръ и быстрой, и любезной?

Тебя увидѣть -- полюбить!

Повѣрь: твои привѣтны звуки

Дошли тотчасъ къ душѣ моей,

А голосъ сердца и въ разлукѣ

Твердитъ: люби своихъ друзей!

XIII.

Изъ числа столичныхъ литераторовъ, примыкавшихъ, въ бытность свою въ Казани, къ кружку А. А. Фуксъ, какъ мы видѣли выше, былъ отмѣченъ Делярю. Михаилъ Даниловичъ Де-ля-Рю (какъ собственно пишется его фамилія) родился въ 1811 г. въ Казани, гдѣ отецъ его состоялъ на службѣ. Первые годы жизни и отрочество онъ провелъ въ домѣ родителей, а потомъ отецъ его отвезъ въ Петербургъ и помѣстилъ въ Царскосельскій Лицей, чрезъ три года послѣ выпуска Пушкина и Дельвига. Литературная традиція была еще очень живуча въ Лицеѣ, и писаніе стиховъ было между воспитанниками въ модѣ. М. Д. началъ заниматься стихотворствомъ съ самаго поступленія въ Лицей и писалъ, главнымъ образомъ, въ родѣ Дельвига. Делярю окончилъ курсъ въ 1829 г. и поступилъ на службу въ канцелярію военнаго министра, гдѣ и состоялъ въ теченіе 5 лѣтъ. Онъ сблизился съ своимъ образцомъ, бар. Дельвигомъ, и принималъ участіе въ его изданіяхъ, какъ-то въ "Сѣверныхъ Цвѣтахъ". Стихи Делярю критикою одобрялись, но публика оставалась къ нимъ довольно холодною. Пушкинъ чрезвычайно мѣтко отозвался о немъ въ своемъ письмѣ къ Плетневу изъ Москвы въ апрѣлѣ 1831 г. (VII т. Морозовскаго изданія, стр. 226, No 282): "Делярю слишкомъ гладко, слишкомъ правильно, слишкомъ чопорно пишетъ для молодого лицеиста. Въ немъ не вижу я ни капли творчества, а много искусства. Это второй томъ Подолинскаго. Впрочемъ, можетъ быть, онъ и разовьется". Къ этому времени вышли отдѣльными изданіями: "Превращеніе Дафны", сельская поэма (изъ Овидія), 1829, "Сонъ и Смерть", 1831 (изъ "Сѣверныхъ Цвѣтовъ"). Имя Делярю никогда бы не получило извѣстности, если бы не бѣда, разразившаяся надъ нимъ. Въ XII кн. "Библіотеки для чтенія" былъ помѣщенъ его переводъ изъ В. Гюго "Красавицѣ", гдѣ поэтъ изъявляетъ готовность, будь онъ богомъ, промѣнять всѣ прелести неба и рая, "за единый поцѣлуй" этой красавицы. Стихотвореніе было, по указанію митрополита Серафима, признано страшно опаснымъ и вреднымъ; Делярю (въ концѣ 1834 г.) немедленно уволили со службы и даже, кажется, ему пришлось на нѣкоторое время оставить Петербургъ. Въ это время онъ и былъ въ Казани, гдѣ принималъ участіе въ литературныхъ бесѣдахъ г-жи Фуксъ. Затѣмъ онъ пріискалъ себѣ мѣсто въ министерствѣ финансовъ. Онъ продолжалъ печататься. Въ 1835 г. въ Петербургѣ появляются его "Опыты въ стихахъ"; послѣ смерти Пушкина онъ принималъ участіе въ "Современникѣ", оттискомъ изъ VIII г. котораго появилась "Дидона, IV пѣснь Энеиды", 1837 г. Затѣмъ М. Д. переѣхалъ въ Одессу, гдѣ съ 1837--1841 г. состоялъ инспекторомъ Лицея. Здѣсь онъ былъ сотрудникомъ "Одесскаго Альманаха", а въ 1839 г. выпустилъ въ Одессѣ же переводъ: "Пѣснь объ ополченіи Игоря сына Святославова". Переводъ вызвалъ рецензіи въ "Литературной Газетѣ" и "Сѣверной Пчелѣ" за 1840 годъ. Въ 1842 г. онъ перестаетъ печататься; онъ вышелъ въ 1841 г. въ отставку, жилъ у себя на хуторѣ въ Харьковской губерніи и погрузился въ сельское хозяйство. Впрочемъ, для себя онъ продолжалъ переводы изъ Овидія и Виргилія, и смерть застала его за "Георгинами". М. Д. Делярю скончался въ Харьковѣ въ ночь на 24-е февраля 1868 г. Я. А. Лавровскій, тогда харьковскій профессоръ, посвятилъ ему некрологъ, помѣщенный въ NoNo 26 и 27 "Харьковскихъ Губернскихъ Вѣдомостей" за 1868 г. и перепечатанный въ "Голосѣ" за тотъ же годъ, въ No 74.

Теперь коснемся жизни и дѣятельности нѣкоторыхъ профессоровъ мѣстнаго Казанскаго университета, которые тоже были постоянными гостями въ литературномъ салонѣ г-жи Фуксъ.

XIV.

Своимъ человѣкомъ въ семьѣ и домѣ Фуксовъ былъ престарѣлый Григорій Николаевичъ Городчаниновъ. Онъ родился въ 1771 г. въ г. Балахнѣ, былъ сынъ мѣщанина. Сынъ называетъ его въ "Надгробіи моему родителю" (стр. 534 "Сочиненій") купцомъ:

Званіемъ купецъ ты балахнинскій былъ.

Г. Н. учился въ Нижегородской духовной семинаріи и въ Московскомъ университетѣ, потомъ служилъ въ главномъ почтовомъ управленіи. Пользуясь дружбою и протекціею извѣстнаго Евгенія Болховитинова, Г. Н. былъ назначенъ въ 1806 г. въ Казанскій университетъ адъюнктомъ русской словесности, но брался здѣсь преподавать разные предметы, даже философію. Въ университетѣ онъ перебилъ дорогу любимому всѣми H. М. Ибрагимову, о которомъ будетъ у насъ рѣчь ниже. Обижаясь, что ему не даютъ профессуры, Городчаниновъ вышелъ въ отставку, о чемъ студенты не очень жалѣли. С. Т. Аксаковъ описываетъ, какое тяжелое впечатлѣніе производилъ Городчаниновъ, изступленный старовѣръ-классикъ, не признававшій новыхъ литературныхъ вѣяній. Уйдя изъ университета, Городчаниновъ служилъ библіотекаремъ и ученымъ секретаремъ Московскаго отдѣленія медико-хирургической академіи, а въ 1810 г. опять опредѣленъ въ Казанскій университетъ уже профессоромъ краснорѣчія, стихотворства и языка россійскаго. Съ 1822--1826 г. преподавалъ естественное право. 4 раза Городчаниновъ состоялъ деканомъ. Съ 1826 г. онъ былъ предсѣдателемъ Казанскаго общества любителей отечественной словесности, основаннаго сначала H. М. Ибрагимовымъ среди своихъ товарищей и учениковъ. Университетская служба Городчанинова окончилась въ 1829 г. Выйдя въ отставку, Г. Н. продолжалъ жить въ Казани, гдѣ и умеръ 22-го декабря 1852 г.

Городчаниновъ былъ большой охотникъ писать стихи, но не обладалъ талантомъ {Н. И. Лажечниковъ въ статьѣ "Какъ я зналъ Магницкаго" (Сочиненія, т. XII, изд. 1884 г., стр. 372--373) характеризуетъ Городчанинова, какъ "профессора поэзіи, добраго старичка, въ изсохшей головѣ и сердцѣ котораго не было и чутья поэзіи, почитателя не только Хераскова, но и графа Хвостова. На лекціяхъ его разбирали одни переложенія псалмовъ!"}. Бывъ поклонникомъ чарочки, въ послѣдніе годы онъ совсѣмъ спился. Часть своихъ трудовъ онъ издалъ въ 1836 г. подъ заглавіемъ "Сочиненія и переводы въ прозѣ и стихахъ", Казань (всего 547 стр., изъ нихъ прозы 475). Остальные труды Городчанинова указаны въ спеціальной о немъ брошюрѣ Н. П. Лихачева, 1886 г. Пушкинъ, будучи въ гостяхъ у А. А. Фуксъ и заглянувъ въ книгу Городчанинова, сказалъ съ досадою: "О, эти проза и стихи! Какъ жалки тѣ поэты, которые начинаютъ писать прозой". Кромѣ этого отзыва, еще очень обидѣлся Городчаниновъ на Пушкина за то, что, будучи членомъ Казанскаго общества словесности, Пушкинъ не сдѣлалъ ему визита, какъ предсѣдателю.

Служа въ университетѣ, Городчаниновъ близко сошелся съ К. Ѳ. Фуксомъ, которому, по преданію, былъ полезенъ, исправляя ему русскій языкъ въ его статьяхъ и подыскивая цитаты для его археологическихъ и историческихъ трудовъ (Сборникъ, стр. 465 и 506).

Александрѣ Андреевнѣ Городчаниновъ посвятилъ такое стихотвореніе ("Заволжскій Муравей", 1832 г., ч. I, кн. 8, стр. 440):

Къ портрету А. А. Ф.

Прекрасны здѣсь артистъ терты изобразилъ,

Огонь въ ея глазахъ онъ съ нѣжностію слилъ:

Но если бъ кто спросилъ объ этомъ здѣсь поэта,

Сказалъ бы, что душа прекраснѣе портрета 1).

1) Къ ней, повидимому, относятся еще помѣщенные тамъ же рядомъ "Стихи племянника, найденные тетушкою при своемъ портретѣ". Этимъ племянникомъ могъ быть Вас. Ив. Рубановъ, внукъ Г. П. Каменева и двоюродный племянникъ А. А. Фуксъ, самъ поэтъ и участникъ ея бесѣдъ:

Совсѣмъ не то вы на портретѣ.

Хотя прекрасны, хороши,--

Но кисти нѣтъ такой на свѣтѣ,

Чтобъ срисовать красу души.

30-го января 1832 г.

На выздоровленіе К. Ѳ. Фукса написана цѣлая ода ("Сочиненія", стр. 536--537). Она начинается словами:

Вѣстникъ тлѣнія крылами

Твое ложе осѣнялъ

И изсохшими руками

Мрачный гробъ твой открывалъ...

Далѣе поэтъ полагаетъ:

Съ доброй только лишь душою

Жилъ не всуе человѣкъ:

Предъ минутой, Фуксъ, твоею --

Что другихъ и долгой вѣкъ!

Для ознакомленія съ музою Г. Н. Городчанинова, приведемъ еще его стихотвореніе, которое считалось лучшимъ, и которое онъ читалъ на одномъ изъ вечеровъ А. А. Фуксъ. Стихотвореніе было переведено на латинскій языкъ его коллегою, профессоромъ Ф. И. Эрдманомъ подъ заглавіемъ "Poёta immortalis". Подлинникъ помѣщенъ въ "Сочиненіяхъ" на стр. 528--530, а переводъ на стр. 530--531.

Безсмертіе піита.

(Въ память Державина).

Старикъ крылатой и лихой

Въ быстрѣйшемъ молніи полетѣ

Все въ дальнемъ сокрушаетъ свѣтѣ

Непритупляемой косой.

И горды Вавилонски стѣны,

И Родосскій колоссъ надменный,

И славный во Ефесѣ храмъ

Его печальной стали жертвой.

Въ глубокой тишинѣ и мертвой,

Лишь вранъ ночной гнѣздится тамъ.

Все пало подъ косой Сатурна:

И свѣтлый тронъ, и мрачна урна.

Но вижу, на Омировъ бюстъ

Съ почтеніемъ старикъ взираетъ:

Тридцатый вѣкъ уже сметаетъ

Крыломъ съ него зоиловъ пыль.

Сей властелинъ всего суровый

При каждомъ вѣкѣ лавры новы

Даритъ Виргилію въ вѣнокъ.

Гдѣ грозный повелитель міра?

Но Флакка сладостная лира

Звучитъ изъ глубины вѣковъ.

Піитъ, родясь, не умираетъ,

И намъ безсмертье доставляетъ.

Доколь Фебъ будетъ озарять

Наукъ, художествъ насъ лучами,

Дотоль безсмертными стихами

Державинъ будетъ восхищать

Потомства поздняго державы

Изъ вѣка въ вѣкъ, на крыльяхъ славы,

До той минуты преносясь,

Когда и слава онѣмѣетъ,

Когда и Хронъ оцѣпенѣетъ

И косу выронитъ изъ рукъ.

XV.

Кромѣ Городчанинова, живое участіе въ вечерахъ г-жи Фуксъ, какъ мы видѣли выше, принималъ еще проф. И. М. Симоновъ.

Ивану Михайловичу Симонову суждено было долгое время играть видную роль въ Казанскомъ университетѣ. По происхожденію изъ купцовъ, онъ родился въ Астрахани, въ 1795 г., учился въ мѣстной гимназій, откуда въ 1808 г. перевелся въ Казанскую гимназію, а въ 1809 г. перечисленъ въ студенты университета. Отличаясь очень хорошими способностями къ наукамъ, а главное, съ юныхъ лѣтъ постигнувъ величайшую науку -- науку жизни, онъ уже черезъ годъ, въ 1810 г., признанъ достойнымъ быть произведеннымъ изъ студентовъ прямо въ магистры. Но утвержденъ былъ Симоновъ въ этой степени въ 1812 г. Въ 1811 г., по засвидѣтельствованію иностранда-профессора Бартельса, своего учителя, получилъ благодарность отъ министра народнаго просвѣщенія за успѣхи въ математикѣ и благодарность отъ попечителя учебнаго округа за наблюденіе кометы. Обладая очень ласковымъ по отношенію къ начальству нравомъ, Симоновъ принималъ на себя разныя услуги: напр. въ 1816 г. (какъ видно изъ архива) Симоновъ помѣстился на квартирѣ выходившаго въ отставку попечителя Салтыкова "для надзора" за оставленными его пожитками. И въ томъ же году Симоновъ получилъ званіе экстраординарнаго профессора астрономіи на мѣсто знаменитаго Литтрова. Адъюнктомъ физико-математическихъ наукъ онъ былъ еще съ 1814 г., преподавая въ этомъ званіи теоретическую, а потомъ и практическую астрономію. Въ 1819 г. онъ отправился въ качествѣ астронома въ кругосвѣтное путешествіе на шлюпѣ "Востокъ" подъ командою Ѳ. Ѳ. Беллинсгаузена. Это путешествіе сыграло громадную роль въ карьерѣ Симонова", оно ему придало непререкаемый авторитетъ у себя дома, въ Казани, тѣмъ болѣе, что, возвращаясь обратно, Симоновъ прожилъ нѣкоторое время въ Парижѣ, гдѣ въ то время было нѣсколько первоклассныхъ ученыхъ по части математики, астрономіи и естествовѣдѣнія вообще, какъ-то: Ф. Араго и Александръ Гумбольдтъ. И съ этими учеными Симоновъ сумѣлъ познакомиться довольно близко, а потомъ извлекалъ изъ такихъ знакомствъ большую для себя практическую пользу. Въ Россію Симоновъ вернулся въ 1821 г., а въ Казань въ 1822 г.

Казанскій университетъ переживалъ самую плачевную пору своего безславія и позора: въ немъ уже хозяйничалъ Магницкій. Многіе достойные профессора были изгнаны изъ университета и замѣнены разными проходимцами; другіе притихли и преклонились. Одинъ Иванъ Михайловичъ и тутъ не пріунылъ, а наоборотъ только выигралъ -- даже сталъ любимцемъ Магницкаго. Какими средствами, мы сейчасъ увидимъ. "Профессоромъ Симоновымъ", говорилъ Магницкій (см. брошюру Ѳеоктистова, стр. 102--103), "невозвращеніи изъ морского путешествія вокругъ свѣта, принесено въ даръ Казанскому кабинету естественной исторіи много рѣдкостей, и въ томъ числѣ, съ новооткрытаго острова одинъ значокъ начальника, прикрѣпленный къ его лодкѣ. Казанскій университетъ, воспользовавшись симъ случаемъ, сдѣлалъ разсужденіе, что значокъ сей, составляющій родъ знамени, который отличаетъ начальника жителей дикаго острова, вопреки всѣмъ неистовымъ теоріямъ "естественнаго права" о равенствѣ и значеніи человѣка, доказалъ, что даже открытые предъ глазами нашими дикіе совсѣмъ иначе мыслятъ и присылаютъ намъ неоспоримый знакъ ихъ покорности естественному самодержавію". Но Симоновъ не ограничивался только поднесеніемъ дубинки начальника дикарей съ соотвѣтствующими комментаріями. Мы увидимъ, за что особенно цѣнилъ Симонова Магницкій (тамъ же, стр. 127): "Г. Симонову дѣлаетъ честь преимущественно то, что онъ первый изъ ученыхъ нашихъ, занимающихся астрономіей, выглянулъ на нее съ истинной точки зрѣнія и истребляетъ въ слушателяхъ своихъ пагубную мысль, которую стараются нынѣ распространять авторы, повторяющіе выраженіе "Механики небесной", что мірозданіе есть какъ бы машина, разъ навсегда созданная и заведенная. Ибо сія пагубная мечта служитъ уже основаніемъ новѣйшихъ философическихъ системъ, допускающихъ эѳирный матеріализмъ (sic) и даже пантеизмъ". Хорошъ ученый, хорошъ астрономъ, пускающій въ оборотъ не только дубину дикаго предводителя, но и свою научную совѣсть, астрономъ, истребляющій "небесную механику"! За то Магницкій уже въ 1822 г. представилъ Симонова въ ординарные профессоръ!. Симоновъ же не унимался въ своемъ служебномъ рвеніи, но шелъ далѣе. Въ 1823 г. его вмѣстѣ съ профессоромъ Купферомъ отправили за границу для покупки инструментовъ (физическихъ и астрономическихъ). Симоновъ побывалъ въ Берлинѣ, Дрезденѣ, Вѣнѣ, Мюнхенѣ, Неаполѣ. По возвращеніи Симоновъ представилъ въ министерство свои "замѣчанія по ученой и нравственной части въ Кёнигсбергѣ", гдѣ высказываетъ такія ріа desideria: "Юношество брошено на произволъ счастья, и молодой человѣкъ ничего не можетъ ожидать со стороны нравственнаго образованія, будучи безъ всякаго надзора и руководимый однѣми страстями; новѣйшая нѣмецкая философія довершаетъ его погибель! Оттого-то изъ множества учащихся въ университетахъ Германіи столь мало выходитъ истинно ученыхъ людей (NB. вродѣ самого Симонова). Къ счастью, правительство, приставивъ къ Берлинскому университету уполномоченнаго чиновника, которому поручена особенно полицейская и нравственная (!) часть, приняло уже мѣры къ разсѣянію тайныхъ обществъ и къ истребленію безпорядковъ; но корень зла еще не уничтоженъ: въ университетахъ по-прежнему продолжаютъ преподавать философію и естественное право" (Архивъ министерства народнаго просвѣщенія, картонъ 467, No 36885, журналъ ученаго комитета за 1823 г., листы 213--216 -- у Сухомлинова, Изслѣдованія и статьи, т. I, стр. 188 и 508, прим. 232). Симоновъ, радуясь появленію полицейскихъ въ университетѣ и поборая философію, зналъ, на какой струнѣ играть: "отчетъ этотъ былъ выслушанъ и одобренъ ученымъ комитетомъ съ живѣйшимъ удовольствіемъ ". Въ то же время Симоновъ поддерживалъ сношенія съ заграничными учеными, не знавшими, что онъ за птица. Въ 1825 г. по его предложенію избраны въ почетные члены Казанскаго университета многія иностранныя знаменитости, какъ, напр., А. Гумбольдтъ и Араго. И ему за границей оказывали такія же любезности: въ 1824 г. его избрали въ члены Парижскаго географическаго общества, въ члены-корреспонденты Римской академій наукъ. Александръ Гумбольдтъ, въ бытность свою въ Казани {Объ этомъ пребываніи А. Гумбольдта въ Казани см. нашу статью въ I томѣ сборника "Поволжье", 1903.} въ 1826 г., встрѣтился съ нимъ, какъ старый знакомый. Въ 1829 г. И. М. избираютъ въ члены-корреспонденты Петербургской академіи наукъ. Между тѣмъ служебная карьера его все развивалась. Въ 18*30 г. Иванъ Михайловичъ уже директоръ Педагогическаго института при университетѣ и инспекторъ студентовъ. Кромѣ того, онъ былъ три раза деканомъ, а съ 1846 г. исправлялъ уже обязанности ректора, въ каковой должности и померъ 10-го января 1855 года въ возрастѣ 60 лѣтъ, изъ коихъ на службѣ провелъ 42 года. Похороны его описаны въ "Казанскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ" за 1855 г., No 3. Некрологъ, написанный И. Б--нымъ, помѣщенъ въ "Москвитянинѣ" за 1855 г., No 2, январь, стр. 163--172.

Недобросовѣстный, какъ ученый, истреблявшій "небесную механику", Симоновъ былъ никуда не годенъ, какъ преподаватель, хотя и занималъ каѳедру болѣе 40 лѣтъ. Вотъ что сообщаетъ о немъ его ученикъ, самъ впослѣдствіи профессоръ того же университета, Э. П. Янишевскій ("Изъ воспоминаній стараго казанскаго студента", Казань, 1893, стр. 26--29). Упоминая, что И. М. былъ весьма любезнымъ въ обществѣ человѣкомъ и охотно разсказывалъ анекдоты все о томъ же своемъ пресловутомъ путешествіи съ Беллинсгаузеномъ, г. Япишевскій добавляетъ, что и со студентами Симоновъ былъ очень обходителенъ, какъ ректоръ и какъ профессоръ, а на экзаменахъ даже слабъ, иногда вовсе не слушалъ, что студентъ отвѣчаетъ; но, если окончательный выводъ изъ вычисленія былъ написанъ вѣрно, то студентъ всегда получалъ хорошую отмѣтку. Иные студенты этимъ пользовались, выучивали твердо конечный результатъ какого-нибудь сложнаго вычисленія, а затѣмъ на экзаменѣ, если и напутаетъ что-нибудь въ самомъ выводѣ, то можно быстро его стереть съ доски и написать требуемую формулу. У самого Симонова на лекціяхъ астрономіи при сложномъ выводѣ какой-нибудь формулы иногда случалось, что формула не выходила должнымъ образомъ вслѣдствіе ошибки счета или описки. Симоновъ, видя это, обращался къ слушателямъ съ какимъ-нибудь разъясненіемъ, а самъ потихоньку стиралъ то, что мѣшало выводу -- лишнюю степень, знакъ и проч., думая, что слушатели не замѣтятъ его уловку.

Но, если Симоновъ былъ нерадивый, неряшливый преподаватель своего предмета, очевидно, никогда не дававшій себѣ труда добросовѣстно готовиться къ чтенію, а на лекціяхъ прибѣгавшій къ подлогамъ, то, быть можетъ, онъ готовилъ практиковъ, астрономовъ-геодезистовъ. И этого, оказывается, ничуть не бывало. Симоновъ, свидѣтельствуетъ ученикъ, г. Яншпевскій, приносилъ въ аудиторію какой-нибудь изъ измѣрительныхъ геодезическихъ инструментовъ, ставилъ его по срединѣ, аудиторіи и весьма подробно описывалъ его устройство и обращеніе съ нимъ, при чемъ, однако же, намъ не позволялъ даже и притрогиваться къ инструменту, вслѣдствіе чего мы и вышли изъ университета, не умѣя обращаться даже съ самымъ простымъ угломѣрнымъ инструментомъ, не говоря уже объ инструментахъ собственно астрономическихъ. Симоновъ только на четвертомъ курсѣ, читая практическую астрономію, всего одинъ разъ повелъ насъ въ башню обсерваторіи, гдѣ позволилъ посмотрѣть разные инструменты, но при этомъ зорко слѣдилъ, чтобы мы какъ-нибудь не дотронулись до котораго-нибудь изъ нихъ.

Спрашивается, для кого же и для чего читалъ Симоновъ свою "практическую" астрономію?

Когда по иниціативѣ Гумбольдта въ сороковыхъ годахъ и при Казанскомъ университетѣ была устроена магнитная станція, то Симоновъ привлекъ студентовъ къ наблюденіямъ надъ колебаніемъ магнитныхъ стрѣлокъ. Устройства инструментовъ, равно какъ и цѣли наблюденій, студентамъ не объяснили. Нѣкоторые студенты относились къ этимъ наблюденіямъ крайне небрежно: иногда ночью проспитъ студентъ въ дежурной комнатѣ при павильонѣ часы наблюденія, да потомъ и запишетъ на обумъ. Конечно, эти отмѣтки не имѣли никакой научной цѣнности, и наблюденія эти, якобы "руководимыя" Симоновымъ, пришлось потомъ прекратить. Но результаты подобныхъ наблюденій Симоновъ считалъ возможнымъ печатать!

И такой человѣкъ, очевидно, для студентовъ совершенно безполезный, просуществовалъ въ университетѣ четыре десятка лѣтъ, даже стоялъ во главѣ его, выслужилъ всякія отличія и создалъ себѣ ученую репутацію среди коллегъ и знакомыхъ изъ общества, которыхъ онъ морочилъ своими старыми анекдотами и розсказнями...

XVI.

Совсѣмъ другое, чѣмъ Симоновъ, впечатлѣніе производитъ адъюнктъ университета и редакторъ "Заволжскаго Муравья", Михаилъ Сампсоновичъ Рыбушкинъ. Сынъ чиновника, онъ родился въ Симбирскѣ въ 1792 г., учился въ Казанской гимназіи, потомъ тамъ же въ университетѣ, гдѣ окончилъ курсъ въ 1812 г. со степенью кандидата, и въ томъ же году былъ назначенъ при Казанской гимназіи учителемъ славянороссійскаго класса. Затѣмъ Рыбушкинъ проходилъ разныя должности: въ 1814 г. былъ комнатнымъ надзирателемъ и корректоромъ университетской типографіи (1814--1816), въ 1815 году учителемъ исторіи и географіи, съ 1820 г., наконецъ, старшимъ учителемъ историческихъ наукъ. Въ качествѣ преподавателя исторіи Рыбушкинъ былъ весьма любимъ учениками за очень откровенное, смѣлое изложеніе и освѣщеніе фактовъ прошлаго. Михаилъ Сампсоновичъ не удовлетворялся ролью гимназическаго преподавателя и порывался перейти въ университетъ. Составивъ славянскую грамматику, онъ на основаніи ея въ 1821 году просился въ адъюнктъ-профессоры, но безуспѣшно. Въ 1823 году онъ былъ исполняющимъ должность директора гимназіи и тогда же добился своего: былъ опредѣленъ въ адъюнкты россійской словесности. Въ 1826-- 1828 гг. вмѣстѣ съ тѣмъ онъ состоялъ исполняющимъ должность директора училищъ Казанской губерніи. Популярный среди учениковъ гимназіи, какъ учитель исторіи, М. С. на каѳедрѣ славянской грамматики сталъ безцвѣтнымъ адъюнктомъ, что впрочемъ объясняется отчасти и тогдашнимъ состояніемъ его предмета. Кромѣ того, его ученой карьерѣ мѣшало то обстоятельство, что его постоянно отвлекали отъ своего дѣла: то поручали ему корректуру университетскихъ изданій, то посылали закупать бумагу для университетской типографіи, то ставили его на приведеніе въ порядокъ университетскаго архива.

М. С. Рыбушкинъ былъ человѣкъ симпатичный и очень популярный въ городѣ Казани. Извѣстность его особенно возрасла послѣ очень смѣлаго по тогдашнимъ обстоятельствамъ его поступка: влюбившись въ Феклушу, извѣстную актрису городского театра (который тогда содержалъ казанскій помѣщикъ Сергѣй Петровичъ Есиповъ, работая крѣпостною своею труппою), М. С. выкралъ свою возлюбленную и женился на ней.

Въ 1823 г. М. С. былъ приглашенъ къ участію въ редактированіи оффиціальнаго журнала "Казанскій Вѣстникъ", выходившаго при университетѣ. Въ 1832--1834 г. онъ съ своимъ коллегою (адъюнктомъ по каѳедрѣ латинскаго языка) Полиновскимъ издавалъ "Заволжскаго Муравья". Въ 1834 г. онъ издалъ свой главный трудъ, результатъ большой долголѣтней работы: "Краткую исторію города Казани". Книга была раскуплена на расхватъ.

Въ 1885 г. Рыбушкинъ былъ уволенъ изъ университета съ назначеніемъ въ директоры училищъ Астраханской губерніи. И здѣсь М. С. не оставилъ своихъ ученыхъ занятій, плодомъ которыхъ въ 1841 г. явились "Записки объ Астрахани". Въ 1848 г. Рыбушкина перемѣстили на такую же должность въ Пензу, гдѣ онъ прослужилъ до 1845 г., когда онъ вышелъ въ отставку послѣ большихъ непріятностей и полнаго упадка силъ. Онъ умеръ 57 лѣтъ отъ роду, 20-го марта 1849 г. въ Казани, отъ горячки, въ совершенной бѣдности. Его "Исторія Казани" была по его смерти переиздана въ 1850 г. на счетъ городского головы Анисима Кирилловича Месетникова, но съ корректурными неисправностями. Некрологъ М. С. Рыбушкина былъ помѣщенъ въ "Казанскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ" за 1849 г., No 15--16.

XVII.

Изъ числа мѣстныхъ участниковъ литературнаго кружка г-жи Фуксъ, не принадлежавшихъ къ университету, надобно отмѣтить Ѳ. М. Рындовскаго.

Ѳедоръ Михайловичъ Рындовскій по роду своихъ занятій былъ медикъ (штабъ-лѣкарь). Родился онъ въ Черниговской губерніи 7-го февраля 1783 г., но въ 1811 г. переселился въ поволжскій край -- въ Казанскую губернію, и жилъ сначала въ г. Тетюшахъ, потомъ въ самой Казани. Здѣсь онъ женился на дочери тетюшскаго же помѣщика Панаева, Поликсенѣ Ивановнѣ, сестрѣ знаменитаго въ свое время поэта-идиллика, Владиміра Ивановича, учившагося въ Казанскомъ университетѣ вмѣстѣ съ С. Т. Аксаковымъ,-- и теткѣ издателя "Современника", Ивана Ивановича Панаева. Ѳ. М. Рындовскій, несомнѣнно, обладалъ поэтическимъ талантомъ и любилъ литературу. Онъ былъ постояннымъ участникомъ литературныхъ вечеровъ г-жи Фуксъ и ревностнымъ сотрудникомъ протежируемаго ею журнала "Заволжскій Муравей", гдѣ помѣщено много сочиненій Рындовскаго. Отдѣльными изданіями вышли его сочиненія: "Печальные, веселые и унылые тоны моего сердца", СПБ., 1809, "Сотвореніе міра", поэма, СПБ. 1832 и "Путешествіе и отдыхъ", стихотворный разсказъ, Казань, 1833. Ѳ. М. Рындовскій остальную часть жизни провелъ въ Казани, гдѣ и скончался 27-го сентября 1839 г. О его столкновеніи съ вице-губернаторомъ Филипповымъ было разсказано выше.

Мы не будемъ останавливаться на двухъ Второвыхъ, отцѣ, Иванѣ Алексѣевичѣ, и сынѣ его, Николаѣ Ивановичѣ, потому что біографія ихъ подробно описана у Де-Пуле въ вышеуказанныхъ его произведеніяхъ. И. А. Второвъ былъ небогатый чиновникъ, занимавшій разныя должности въ поволжскихъ городахъ и склонный къ литературѣ, но не получившій образованія. Познакомившись съ г-ею Фуксъ, И. А. Второвъ сталъ часто бывать въ ея домѣ и посѣщалъ ея бесѣды. Де-Пуле (стр. 621) предполагаетъ, что Второвъ-отецъ не особенно симпатизировалъ "казанской стихотворкѣ" (какъ онъ ее называлъ): по крайней мѣрѣ, онъ не расхваливаетъ ее въ своихъ запискахъ, какъ всѣхъ прочихъ своихъ знакомыхъ. И. А. Второвъ принималъ участіе въ журналахъ конца XVIIІ и начала XIX вѣковъ. Мы позволимъ себѣ только привести здѣсь полную библіографію его сочиненій.

Въ журналѣ "Пріятное и полезное препровожденіе времени" въ I части: Къ сердцу (стр. 3), Иванъ Варѳоломеевичъ (11), Игра остроумія (17), Пословицы (33), Отрывки (48, 49, 95), Письмо дѣвицѣ Ф. о русскомъ стопосложеніи (97), О наружности стиховъ россійскихъ (113), Легкое средство къ благотворенію (201), Нѣчто о визитахъ (423).

Во II части: Къ жизни (3); ч. III, Къ уму (3); ч. IV, Къ смерти (3), ч. V, Нѣчто о надписяхъ (изъ Ленгетовыхъ лѣтописей, 141), Элегія на смерть одного араба, посвящавшаго жизнь и имущество благотворенію (224), Кораблекрушеніе (306), Три анекдота о Ж. Ж. Руссо (388); ч. VI, Суеты (стр. 3), Краткая исторія греческой поэзіи (149, 392); ч. VII, Покой (3), Эдвинъ и Малли (23), ч. VIII, Предпріимчивость (3), Пиндаръ (149), Краткая исторія римской поэзіи (336); ч. X, Кладбище (11); ч. XIX, Прости, май (123).

Въ журналѣ "Иппокрена": ч. III, Царевъ курганъ Самарской губерніи (93), Перемѣна участи (105), Время (120), ч. VI, Моя прогулка (545), Здравствуй, май! (550).

По смерти его, сынъ, бывшій въ то время редакторомъ "Каз. Губ. Вѣд.", помѣстилъ въ нихъ некрологъ отца (No 9, отъ 28-го февраля 1844 г., стр. 129--135). Некрологъ составленъ другомъ его К. О. Александровымъ. Еще въ No 7, отъ 14-го февраля, въ "частныхъ прибавленіяхъ" И. А. Второвъ свидѣтельствовалъ свою признательность проф. Александру Китеру за пособіе въ болѣзни и попеченіе о его лѣченіи. Второвъ-сынъ послѣ Казани служилъ еще въ Воронежѣ, гдѣ много работалъ по статистикѣ и этнографіи, а потомъ въ Петербургѣ, гдѣ дослужился до мѣста вице-директора въ одномъ изъ департаментовъ министерства внутреннихъ дѣлъ.

Второвъ-отецъ оставилъ по себѣ многолѣтній и подробный дневникъ, на основаніи котораго Де-Пуле и составилъ свою монографію. Отрывокъ изъ записокъ помѣщенъ въ "Русской Старинѣ" за 1891 г., т. 70 (сообщенъ Яхонтовымъ).

XVIII.

Галлерею литературныхъ соратниковъ Александры Андреевны мы закончимъ на очень любопытной личности Л. Н. Ибрагимова.

Левъ Николаевичъ Ибрагимовъ унаслѣдовалъ любовь къ литературѣ и стихотворству отъ своего отца, Николая Мисаиловича Ибрагимова. Ибрагимовъ-отецъ тоже былъ личность замѣчательная, а потому скажемъ нѣсколько словъ и о немъ. По происхожденію изъ татаръ, H. М. родился въ 1778 г., воспитывался въ Москвѣ въ университетской гимназіи и тамъ же въ университетѣ, а по окончаніи курса въ 1798 г. назначенъ въ Казанскую гимназію учителемъ славяно-россійскаго и ариѳметическаго классовъ. Потомъ ему былъ порученъ въ 1804 г. высшій россійскій классъ, и въ послѣдствіи времени онъ дослужился при гимназіи до инспектора. Ибрагимовъ-отецъ былъ отличный преподаватель, страстно любившій свой предметъ и увлекавшій учениковъ, которые очень любили его, какъ это засвидѣтельствовалъ въ своихъ воспоминаніяхъ С. Т. Аксаковъ. Ибрагимовъ стремился попасть въ университетъ, хотя бы со званіемъ адъюнкта. Но это долго не удавалось ему. Виною тому были, кажется, разгульная жизнь и непомѣрно острый языкъ, не щадившій никого, даже всемогущаго въ то время директора гимназіи и университета, И. Ѳ. Яковкина; однажды по случаю полученія послѣднимъ какого-то ордена Ибрагимовъ навеселѣ подошелъ къ начальнику, дававшему угощеніе, и публично продекламировалъ ему такой экспромптъ собственнаго сочиненія:

Господи, Іисусе Христе!

Спасъ ты вора на крестѣ;

Теперь тебѣ другое горе:

Спаси крестъ на ворѣ.

Дорогу Ибрагимову въ университетѣ перебилъ Г. Н. Городчанняовъ. Подъ конецъ дней, а именно въ 1817 г. Ибрагимовъ дожилъ до исполненія своей мечты, бывъ избранъ въ адъюнкты. Но недолго довелось ему прослужить въ новомъ званіи. Страдая чахоткою, онъ чрезъ 10 мѣсяцевъ послѣ новаго назначенія скончался 17-го апрѣля 1818 г. 40 лѣтъ отъ роду.

H. М. Ибрагимовъ былъ учредителемъ и однимъ изъ ревностнѣйшихъ членовъ казанскаго общества любителей отечественной словесности. Въ "Трудахъ" общества (вышла всего I ч. въ 1815 г.) онъ помѣстилъ нѣсколько стихотвореній. Одна изъ его "Пѣсенъ" (No 3, стр. 289--290, статья XX) обошла положительно всю Россію: цѣлыя поколѣнія различныхъ классовъ общества распѣвали ее, и не подозрѣвая имени автора. Пѣсня обозначена въ подлинникѣ, какъ "подражаніе польской":

Вечеркомъ красна дѣвица

На прудокъ за стадомъ шла;

Черноброва, бѣлолица

Такъ гуськовъ домой гнала:

Тига, тига, тига,

Вы, гуськи мои, домой!

Не ищи меня, богатый:

Ты не милъ моей душѣ.

Что мнѣ, что твои палаты?

Съ милымъ рай и въ шалашѣ!

Тига, и т. д.

Насъ однихъ для насъ довольно:

Все любовь намъ замѣнитъ.

А сердечны слезы больно

Черезъ золото ронить.

Тига, и т. д.

Этого развеселаго поэта и любителя чарочки Яковкинъ вздумалъ женить и заставить его остепениться (Буличъ, стр. 130--131). И вотъ онъ "воспріялъ по милости Господней благонамѣреніе сочетаться бракомъ съ Ѳедорою", какъ докладывалъ по начальству Яковкинъ. Эта Ѳедора была дочь покойнаго уже въ то время, перваго профессора богословія при Казанскомъ университетѣ, бывшаго учителемъ нѣмецкаго языка въ гимназіи, протоіерея Гавріила Данкова. Онъ былъ за границей сначала посольскимъ священникомъ въ Берлинѣ, потомъ духовникомъ при великой княгинѣ Еленѣ Павловнѣ, Переѣхавъ въ Казань, онъ померъ. Яковкинъ пристроилъ его дочь за Ибрагимова. Семья Данкова совершенно онѣмечилась и не говорила по-русски. Отъ брака Николая Ибрагимова съ Ѳедорою Гавріиловною и произошелъ Левъ Николаевичъ Ибрагимовъ, такъ же поэтъ не безъ дарованія. Онъ пошелъ по стопамъ отца. Съ одной стороны онъ также увлекался спиртными напитками и картами, съ другой писалъ эпиграммы на представителей казанскаго бомонда, особенно дамъ, не щадя никого. За стихи ему сильно попадало отъ попечителя округа, Михаила Николаевича Мусина-Пушкина. Учился Л. Н. Ибрагимовъ въ Казанскомъ университетѣ съ 1833--1837 г., окончилъ курсъ дѣйствительнымъ студентомъ и поступилъ учителемъ въ І-ю Казанскую гимназію. Прослуживъ нѣсколько лѣтъ здѣсь, онъ перевелся учителемъ въ Тагилъ я оттуда уже не возвращался. Два его внука въ восьмидесятыхъ годахъ учились въ Екатеринбургской гимназіи.

Въ 1841 г. онъ издалъ книжку въ Казани: "Стихотворенія Льва Ибрагимова" (58 стр.). Будучи учителемъ, онъ посвятилъ книжку своему начальнику, попечителю Мусину-Пушкину, "какъ покровителю съ самыхъ дней младенчества". На первомъ листѣ (стр. 1-я) помѣщено стихотвореніе "Ожиданіе Царя. Вечеръ въ Казани 1834 г. августа 30-го", въ народномъ стилѣ, начинающееся такъ:

Солнце, въ дальнихъ горахъ

Умирая, въ лучахъ

Закатается (sic).

И вечерній туманъ

Надъ Казанью, какъ ткань,

Разстилается

и т. д.

Эти стихи чрезвычайно понравились В. А. Жуковскому, и за нихъ Левъ Ибрагимовъ былъ награжденъ отъ Высочайшаго имени золотыми часами. Далѣе (стр. 4--6) слѣдуютъ стихи "На всерадостный день прибытія въ Казань Наслѣдника-цесаревича 1837 г. 21-го іюня".

Было время, было времячко

Для Казани, града славнаго,

И счастливое, и пріятное...

и т. д.

Левъ Ибрагимовъ принадлежалъ къ почитателямъ А. А. Фуксъ и былъ постояннымъ посѣтителемъ ея вечеровъ.

Хозяйку этихъ литературныхъ бесѣдъ онъ воспѣлъ такимъ стихотвореніемъ (No XIII, стр. 27;:

Къ портрету

Ея превосходительства А. А. Ф.

Вотъ образъ женщины прекрасной:

Всѣ совершенства красоты;

Въ очахъ сіяетъ геній ясный,

И вдохновенныя мечты.

Остановимся нѣсколько на упомянутомъ выше стихотвореніи его, прочитанномъ на бесѣдѣ: "Память великому Державину" (No III, стр. 7--9):

Какъ часто я на Волжскихъ берегахъ

Брожу задумчивый вечернею порою,

Когда луна на дремлющихъ водахъ

Въ лучахъ разстелется сребристою струею...

Тогда въ мечтѣ нашъ поэтъ видитъ небесныя селенья:

Тамъ, видѣлъ я, въ вѣнцѣ златомъ сидитъ

Старикъ, склонивъ на длань главу свою сѣдую,

И съ неба свѣтлаго привѣтливо глядитъ

На русскую страну, на родину святую.

Державинъ! это ты, пѣвецъ Екатерины,

Который путь ея цвѣтами устилалъ.

Слѣдуетъ характеристика Державина. Потомъ Ибрагимовъ обращается къ нему:

Зачѣмъ же пѣть тебѣ, божественный, теперь,

Когда предъ русскими отперта славы дверь?

И кто же, кто теперь гремящіе перуны

И славу мудраго и русскую страну

Такъ славно воспоетъ, какъ дѣлъ ты встарину?

Ты -- въ лонѣ вѣчности, божественный поэтъ.

Уже и Пушкина на свѣтѣ больше нѣтъ...

Въ твои объятія душа его слетѣла,

И лира русская опять осиротѣла.

Поэтъ хотѣлъ было подражать обоимъ пѣвцамъ,

................но юноша не смѣетъ

На родинѣ Державина запѣть.

Онъ проситъ Державина склонить съ улыбкой взоръ и на юнаго пѣвца:

Тогда на лирѣ вдохновенной,

Восторгомъ сладостнымъ горя,

Я буду пѣть нашъ край благословенный

И славу Русскаго Царя.

Подобно своему отцу, Николаю Мисаиловичу съ его "раемъ въ шалашѣ ", и Льву Николаевичу удалось написать пѣсню (No XXV, 2, стр. 54--55), которая тоже обошла всю Россію и дожила въ провинціи до нашихъ дней, хотя имя ея автора почти никому неизвѣстно. Это -- знаменитый романсъ, распѣваемый подъ аккомпаниментъ гитары:

Ты, душа ль моя, красна дѣвица,

Ты, звѣзда моя ненаглядная:

Ты услышь меня, полюби меня,

Полюби меня, радость дней моихъ!

Ахъ! какъ взглянешь ты, раскрасавица,

Мнѣ тогда твои очи ясныя

Ярче солнышка въ небѣ кажутся,

Чернѣй сумрака въ ночь осеннюю.

И огнемъ горитъ, и клюнемъ кипитъ

Кровь горячая, молодецкая,

Все къ тебѣ манитъ, все къ тебѣ зоветъ

Сердце пылкое, одинокое...

(повтореніе рефрена).

И склоню къ тебѣ я головушку

Свою буйную, разудалую;

Я отдамъ тебѣ свою волюшку,

Во чужихъ рукахъ не бывалую;

Я скажу тогда: ты прости на вѣкъ,

Жизнь разгульная, молодецкая!

Мнѣ милѣй тебя моя милая,

Душа-дѣвица, раскрасавица.

XIX.

Перейдемъ къ обзору литературной дѣятельности самой Александры Андреевны Фуксъ.

За время существованія журнала "Заволжскій Муравей" оба супруги Фуксы принимали въ немъ горячее участіе. А. А. помѣщала въ журналѣ и стихотворенія, и прозаическія статьи. Изъ числа послѣднихъ отмѣтимъ весьма любопытныя "Письма изъ Москвы въ Казань" (въ "Муравьѣ" за 1833 г. августъ, No 15, стр. 813--832; всего помѣщено 8 писемъ къ мужу, начиная съ 20-го января 1833 г.) и вышедшую отдѣльными оттисками "Поѣздку изъ Казани въ Чебоксары" {Какой-то "Чувашскій житель Цавильскаго уѣзда" помѣстилъ свои поправки къ статьѣ А. А. Фуксъ ("Зав. Муравей", 1834 г., ч. III, No 23, декабрь, стр. 507--516). Онъ замѣтилъ въ ней невѣрности, которыя онъ объясняетъ тѣмъ, что А. А. не знала сама языка и обыкновеній, чувашскихъ и полагалась на постороннихъ лицъ (стр. 516, прим.).}, (всего 130 стр. Каз. 1834 г.). На эту книгу была рецензія кн. П. И. Шаликова въ "Московскихъ Вѣдомостяхъ" за 1834 г., стр. 3421. "Поѣздка" замѣчательна, какъ первый опытъ г-жи Фуксъ на томъ поприщѣ, на которое она вступила по совѣту мужа, найдя наконецъ общую съ нимъ научно-литературную почву,-- на поприщѣ фольклора и этнографіи поволжскихъ инородцевъ. Труды А. А. Фуксъ по этнографіи заслужили ей почетную извѣстность и не утратили своей цѣны и до сихъ поръ, почему и заходила уже рѣчь о ихъ перепечаткѣ, ибо всѣ сочиненія г-жи Фуксъ давно сдѣлались большою библіографическою рѣдкостью. Этнографическія студіи знаменовали собою переломъ въ литературной ея дѣятельности. Въ "Поѣздкѣ", посвященной изученію чувашъ, мы находимъ на первой же страницѣ любопытныя слова: "Я воображаю, что мое описаніе чувашъ будетъ очень жалкое, но я рѣшилась, дала себѣ обѣщаніе и исполню его съ удовольствіемъ. Правду сказать, пора уже перестать забавлять многихъ своими стихами и водевилями; надобно что-нибудь написать и для людей серьезныхъ".

Въ томъ же 1834 г. А. А. издала собраніе своихъ поэтическихъ трудовъ: "Стихотворенія Александры Фуксъ", Казань {На "Стихотворенія" была помѣщена глумливая и не совсѣмъ приличная рецензія въ No 194 "Сѣверной пчелы", будто бы присланная изъ Казани, но принадлежавшая, повидимому, перу самого Ѳаддея Булгарина. "Заволжскій Муравей" (1834 г., ч. III, No 21, ноябрь, стр. 408--413) отвѣтилъ очень колкою антикритикою. "Цѣлью изданія со стороны г-жи Фуксъ не было ни авторское самолюбіе, ни желаніе получить отъ того себѣ выгоду, что несовмѣстно ни съ лѣтами ея, ни съ званіемъ, но истинное расположеніе въ кругу семейной жизни заниматься литературою и убѣжденіе многихъ особъ, къ ной расположенныхъ и ее уважающихъ (чего она весьма достойна), читать въ печати ея стихотворенія и имѣть ихъ у себя въ память родства и пріязни. При томъ вырученныя отъ продажи стихотвореній деньги были обращены въ пользу бѣдныхъ.}; всего вошло сюда 23 пьесы на 192 стр. Сказка "Женихъ", которую она декламировала Пушкину, помѣщена на стр. 1--28. Содержаніе ея таково: Милонъ, женихъ Прелесты, уѣхалъ на войну и былъ изуродованъ. Измѣнившаяся наружность заставила невѣсту разлюбить жениха. Отецъ спѣшитъ разорвать обѣщаніе, Милонъ же, безъ приключеній и безъ романическихъ притворныхъ огорченіи, сноситъ отказъ невѣсты. Авторъ совѣтуетъ:

Не правда-ли, такой конецъ?

Всѣмъ должно взять за образецъ?

Кромѣ "Жениха", здѣсь же помѣщены "Марія", "Павелъ и Виргинія" и другія болѣе или менѣе краткія эпическія и лирическія произведенія.

Въ 1836 г. въ Казани А. А. выпустила книгу "Основаніе города Казани. Повѣсть въ стихахъ, взятая изъ татарскихъ преданій". Книжка снабжена обширнымъ предисловіемъ мужа, Карла Ѳедоровича, о болгарахъ и основаніи Казани (стр. I--XXXIII). Далѣе слѣдуетъ преданіе, имъ же изложенное (стр. XXXIV--XXXIX); ученый авторъ сообщаетъ (стр. XXXII): "Предлагаю татарскую легенду о построеніи города Казани; отсюда а еще изъ нѣкоторыхъ изустныхъ преданій казанскихъ татаръ жена моя взяла матеріалъ для своего стихотворенія". Самая повѣсть занимаетъ стр. 1--127. Въ концѣ книги опять объяснительныя примѣчанія К. Ѳ. Фукса (стр. 129--136). Въ повѣсти 6 главъ. Начинается она такъ:

Издревле нѣсколько вѣковъ

Волгарско царство процвѣтало;

Неволи бѣдственныхъ оковъ

Оно ни разъ не испытало.

Конецъ повѣсти въ строго патріотическомъ духѣ:

...... Мы торжествуемъ.

Всевышняго благодаря:

Живемъ въ Казани и ликуемъ

Подъ скиптромъ русскаго Царя.

"Основаніе Казани" и "Поѣздка въ Чебоксары" доставили автору высочайшую награду. Въ бумагахъ Александры Андреевны сохранилось слѣдующее письмо ("Сборникъ", стр. 521):

"Милостивая государыня, Александра Андреевна!

Государь наслѣдникъ цесаревичъ, получивъ, при письмѣ вашемъ отъ 19-го сего іюня, два сочиненія вашихъ "Описаніе Казани" и "Описаніе дикаго народа чувашскаго" (т. е. "Поѣздка въ Чебоксары"), которыя соизволилъ принять съ благосклонностью,-- поручилъ мнѣ въ знакъ признательности за сіе приношеніе препроводить къ вамъ, милостивая государыня, брилліантовыя серьги, при семъ прилагаемыя, о полученія коихъ прошу васъ не оставить меня увѣдомленіемъ". Бумага датирована 23-го іюня 1837 г. за No 160 и подписана Александромъ Кавелинымъ.

Печатная рецензія на "Основаніе Казани" была помѣщена въ "Сѣверной Пчелѣ" за 1837 г., No 156 изъ "Библіотекѣ для Чтенія", т. 22 {Рукопись-автографъ повѣсти казанскій книгопродавецъ Мясниковъ принесъ въ 1860 г. въ даръ Императорской публичной библіотекѣ ("Отчетъ" за 1860 г., стр. 60--61.}.

Къ 1837 г. относится комедія-водевиль въ 3 дѣйствіяхъ "Она похудѣла", посвященная "съ усердіемъ" Эрасту Петровичу Перцову (стр. 90), изъ жизни губернскаго бомонда (съ куплетами) {Рецензія на этотъ водевиль въ "Библіотекѣ для Чтенія", т. 26 за 1838 г.}. Н. П. Загоскинъ сообщаетъ, будто бы А. А. Фуксъ написала еще трагедію "Сумбека" и другой водевиль "Безземельное имѣніе", и что водевили ея ставились на мѣстной сценѣ (стр. 590). Насколько это вѣрно, мы не знаемъ.

Въ "Библіотекѣ для чтенія" за 1838 г., самомъ модномъ журналѣ того времени, была помѣщена повѣсть А. А. Фуксъ "Черная коса" (т. 28, стр. 209--257) изъ великосвѣтской жизни. Въ томъ же году г-жа Фуксъ издала въ Казани книжку "Царевна-Несмѣяна, народная русская сказка, переложенная въ стихи для десятилѣтняго читателя П. А. Жмакина Александрою Фуксъ". Рецензіи на сказку были въ "Библіотекѣ для Чтенія", за 1839 г. т. 33 и въ "Сынѣ Отечества" за 1838 г. т. 7.

Главное сочиненіе ея по этнографіи появилось въ 1840 г.: "Записки Александры Фуксъ о чувашахъ и черемисахъ Казанской губерніи", Казань. Заглавіе не совсѣмъ точно; собственно говоря, трудъ этотъ наполовину принадлежитъ ея мужу, Карлу Ѳедоровичу, потому что къ письмамъ путешествовавшей Александры Андреевны, писавшей своему мужу, приложены и отвѣты послѣдняго. Письма жены о чувашахъ занимаютъ стр. 1--113, а отвѣты мужа, заключающіе многія научныя дополненія и разъясненія, находятся на стр. 115--166. А къ черемисамъ относятся письма г-жи Фуксъ на стр. 167--264 и отвѣты ея мужа -- стр. 265--329. Жена очень точно описываетъ обычаи и образъ жизни инородцевъ и приводитъ ихъ пѣсни въ своей трансскрипціи и въ собственномъ стихотворномъ переводѣ. Мужъ даетъ лингвистическіе и грамматическіе экскурсы, сообщаетъ историческіе факты, приводитъ статистическія таблицы. У Н. П. Загоскина подрядъ цитируются (стр. 590) оба труда: "Записки о чувашахъ и черемисахъ", "Поѣздка въ Чебоксары" и нѣкот. др., какъ будто это разные труды. На самомъ же дѣлѣ "Поѣздка въ Чебоксары" дословно перепечатана въ "Запискахъ", начиная съ 33 страницы послѣднихъ. Книга была въ свое время встрѣчена сочувственными отзывами Сенковскаго и Сбоева {Рецензіи въ журналахъ за 1840-й годъ: Отечественныя Записки", No 10, "литературная Газета", No 93; "Журналъ министерства народнаго просвѣщенія", за 1841 г., ч. 29, отд. 6.; "Библіотека для Чтенія" за 1840 г., т. 6 и 1852 г., т. 7.}.

Сюжетомъ для книги "Княжна Хабиба. Повѣсть въ стихахъ, взятая изъ татарскихъ преданій", Каз. 1841 (стр. 64) послужило истинное, какъ говорятъ, происшествіе въ домѣ Тевкелевыхъ {Исторія о капитанѣ Тимашевѣ и влюбившейся въ него Сальме Тевкелевой разсказана у С. Т. Аксакова въ его "Семейной Хроникѣ". Ср. Сборникъ, стр. 288--289. " ^ }. У Фуксъ дѣло разсказано такъ. Хабиба, красавица -- дочь богатаго и знатнаго мусульманина, влюбилась въ русскаго, молодого казацкаго офицера, получившаго воспитаніе въ Петербургѣ. Молодой человѣкъ раздѣлялъ ея чувства. Но въ Хабибу влюбился мусульманинъ же, предводитель племени, находившагося во враждѣ съ русскими. Онъ засылаетъ свою сестру свахою къ родителямъ Хабибы, и тѣ даютъ слово. Офицеръ уѣхалъ въ дѣйствующій отрядъ, но поручилъ своему старому слугѣ являться на мѣсто свиданія -- на случай, если его услуги понадобятся Хабибѣ. Красавица рѣшается бѣжать изъ родительскаго дома съ помощью офицерскаго слуги, переодѣвшись въ русское мужское платье. Она благополучно достигаетъ лагеря, гдѣ ея возлюбленный скрываетъ ее отъ своего отца, командующаго отрядомъ. Но отвергнутый женихъ не дремалъ -- и, подстерегши однажды свиданіе возлюбленныхъ, убиваетъ своего соперника на глазахъ Хабибы, которая лишается чувствъ. Считая и ее мертвою, убійца бѣжитъ въ ужасѣ; Хабиба, очнувшись, утопилась въ рѣкѣ {Рецензіи на эту повѣсть шли въ "Библіотекѣ для Чтенія", за 1841 г., т. 49 и въ "Сѣверной Пчелѣ" за 1842 г., No 18.}.

Въ "Казанскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ" за 1844 годъ, No 2 А. А. Фуксъ помѣстила свои воспоминанія о Пушкинѣ и его письма къ ней, которыхъ мы касались выше.

Въ томъ же журналѣ и за тотъ же годъ она помѣстила (No 14, стр. 209--214, No 16, стр. 241--245, No 17, стр. 257--264, No 19, стр. 287--292, 22, стр. 337--340, No 26, стр. 389--393 и No 29, стр. 431--432) свои письма къ мужу изъ имѣнія своей тетки Дѣдевой, Казанбаши, подъ заглавіемъ "Поѣздка къ вотякамъ Казанской губерніи" (въ іюлѣ 1841 г.) {Изъ этихъ писемъ и имѣвшихся къ нимъ отвѣтовъ К. Ѳ. (см. выше), повидимому, должна была выйти особая книга по тому же плану, какъ книга о чувашахъ и черемисахъ.}.

Въ рукописи остались сочиненіе "Поѣздка въ Нижній-Новгородъ" {Какъ видно изъ письма къ Пушкину, и эта "поѣздка" подлежала печатанію. Быть можетъ, дѣло не осуществилось, благодаря препятствіямъ со стороны цензуры, не пропускавшей отзывовъ, сочувственныхъ раскольникамъ.} и романъ "Зюлима", о которомъ Второвъ-сынъ сообщилъ въ "Губернскихъ Вѣдомостяхъ", No 44 за 1847 г., стр. 260--261 слѣдующее:

"А. А. Фуксъ, безспорно, одна изъ трудолюбивѣйшихъ и талантливыхъ писательницъ нашихъ, пріобрѣтшая уже многочисленными трудами своими столь почетное мѣсто въ русской литературѣ, написала новое, весьма любопытное сочиненіе "Зюлима или Пугачевъ въ Казани", историческій романъ, которое намѣрена въ скоромъ времени издать въ свѣтъ. Мы съ жадностью прочитали его въ рукописи и, судя по впечатлѣнію, произведенному имъ на насъ, смѣло можемъ предсказать, что романъ этотъ будетъ самымъ пріятнымъ явленіемъ для любителей и любительницъ легкаго чтенія. Но для себя собственно мы нашли въ немъ неоцѣненныя сокровища: это примѣчанія и приложенія, составленныя почтеннымъ супругомъ сочинительницы, К. Ѳ. Фуксомъ, которыми сопровожденъ романъ, подобно тому, какъ и большая часть сочиненій А. А.". Самъ Фуксъ указывалъ, что собирать свѣдѣнія о пребываніи Пугачева въ Казани онъ сталъ по просьбѣ Пушкина, которому, однако, при его жизни не успѣлъ передать собранное. "4 года я собиралъ,-- говорилъ онъ,-- съ неусыпнымъ стараніемъ всѣ свѣдѣнія, всѣ историческія истины, рукописныя и изустныя сказанія казанскихъ старожиловъ, бывшихъ очевидными свидѣтелями тогдашнихъ происшествій". Несмотря на слабое здоровье, К. Ѳ., по словамъ редакціи, съ одинаковою ревностью продолжалъ свои полезныя занятія. Примѣръ его благодѣтельно дѣйствовалъ и на Александру Андреевну. Мы получили уже,-- говоритъ Н. И. Второвъ,-- обѣщаніе почтенныхъ А. А. и К. Ѳ. на содѣйствіе въ трудахъ нашихъ и можемъ порадовать читателей, что газета наша украсится многими трудами ихъ. "Настоящее сочиненіе А. А. передано намъ въ полное распоряженіе, и мы еще нѣсколько разъ будемъ имѣть удовольствіе сообщить изъ него отрывки прежде, нежели публика прочтетъ его полнымъ въ печати". Далѣе на стр. 261--265 помѣщено изъ этихъ приложеній къ роману сказаніе купца И. А. Сухорукова о Казани допугачевской и пребываніи въ ней Пугачева, а въ и 51, стр. 330--331 сказаніе о томъ же купца Л. Ф. Крупеникова. Рукопись романа, повидимому, утрачена безвозвратно {Кн. H. Н. Голицинъ въ своемъ "Библіографическомъ словарѣ русскихъ писательницъ", СПб., 1889, стр. 259--260 приводитъ объ А. А. Фуксъ подробныя свѣдѣнія, но въ числѣ ея трудовъ подъ М 9 приводитъ сочиненіе ея мужа, К. Ѳ. "Казанскіе татары".}.

Отмѣтимъ одну характерную черту, красной нитью проходящую черезъ всѣ сочиненія Александры Андреевны: это ея наклонность къ юмору {А. А. отрекается отъ сентиментальности: "Ты знаешь,-- пишетъ она мужу въ "Поѣздкѣ къ черемисамъ",-- что я вовсе не сентиментальная любительница природы: птичка меня не забавляетъ, цвѣточекъ не восхищаетъ, журчаніе ручейка не разнѣживаетъ мои чувства, зефиръ не настроиваетъ моей лиры къ нѣжнымъ пѣснямъ".}. Своего добраго мужа Карда Ѳедоровича она изображаетъ въ сказкѣ "Женихъ" (стр. 14--15):

Считавъ себя въ наукахъ всѣхъ ученымъ,

Объ натуральную исторію любилъ,

Свободные часы и дни ей посвятилъ

И въ ней считалъ себя мудренымъ:

Имѣлъ онъ въ чучелахъ премножество звѣрей,

Морскихъ пречудныхъ рыбъ и птицъ изъ-за морей,

Въ спирту животныхъ тьму и столько же уродовъ,

Костей, зубовъ, усовъ,

И въ нѣсколько аршинъ роговъ,

И черепа едва-ль не всѣхъ народовъ.

Онъ также бабочекъ ловилъ,

Безжалостно душилъ,

И всякій день жуковъ, козявокъ

Сажалъ на тысячу булавокъ.

Другіе стихи, несомнѣнно, относятся къ самой поэтессѣ и ея тетушкѣ, Дѣдевой (стр. 21--22):

Красавица лежитъ: какъ бы безъ чувствъ она;

Надъ ней сидитъ отецъ и неутѣшно плачетъ,

И такъ же тетушкинъ слезахъ

Покоютъ голову больной въ своихъ рукахъ,

Даютъ ей нюхать спиртъ и имъ же натираютъ;

Двѣ горничныхъ стоятъ и сильно трутъ ей грудь,

Чтобы возможность дать скорѣе отдохнуть.

Но вотъ больная вдругъ свой слабый взоръ открыла,

Какъ будто бы она

Отъ крѣпкаго проснулась сна...

Проказница схитрила...

Въ "Греческой сказкѣ" она въ видѣ поэтической дѣвицы Лансы отчасти рисуетъ себя въ дѣвушкахъ (стр. 80):

Преравнодушная, она

Ко всѣмъ изъ нихъ (жениховъ) всегда ровна;

Ее богатство не прельщаетъ,

И знатный родъ не занимаетъ.

Ея вниманіе влечетъ или мудрецъ,

Или артистъ, или пѣвецъ;

Но кто же не имѣлъ таланта никакова,

Она съ тѣмъ ни полслова.

Ученая дѣвица имѣла печальный жребій. Поэтому свою дочь она уже воспитываетъ иначе (стр. 124):

При рожденіи богинь не созывали,

Какъ должно, смертную, ее образовали,

Давали ей совѣтъ быть дальше отъ боговъ,

Любить науки всѣ, но не писать стиховъ.

XX.

Безмятежные дни счастія начали понемногу закатываться для Александры Андреевны. Первымъ тяжелымъ ударомъ была смерть мужа. Еще въ 1842 году (Сборникъ, стр. 523--524), однажды, когда К. Ѳ. сидѣлъ за письменнымъ столомъ и работалъ, у него отнялась рука и нога. Хотя апоплексическое состояніе и прошло черезъ нѣсколько времени, но тѣмъ не менѣе здоровье К. Ѳ. надломилось, рука и нога двигались уже не такъ свободно, энергія стала ослабѣвать, и, хотя К. Ѳ. выѣзжалъ къ больнымъ и казался веселымъ, но по временамъ на открытое лицо его набѣгали и темныя тучки. Особенно неблагопріятно отзывались на немъ непогодлявые осенніе и зимніе дня. Онъ начиналъ хандрить: сумрачный, съ нависшей на лбу складкой, бродилъ онъ послѣ обѣда по кабинету жены, молча пуская дымъ изъ своей трубочки. "Что съ тобой",-- тревожно спрашивала А. А.-- "Мрачныя мысли, мрачныя мысли",-- коротко отвѣчалъ онъ,-- продолжая молчаливо ходить по комнатѣ. Очевидно, К. Ѳ. посѣщала въ это время мысль о близкой смерти. Ранней весною 1846 г. К. Ѳ. заболѣлъ уже серьезно и въ ночь съ 23-го на 24-е апрѣля скончался.

Въ Карлѣ Ѳедоровичѣ Александра Андреевна потеряла не только добраго и любящаго мужа, съ которымъ душа въ душу прожила 25 лѣтъ, но еще и вѣрнаго товарища по занятіямъ, и постояннаго сотрудника въ литературныхъ предпріятіяхъ. По смерти мужа А. А. Фуксъ уже ничего болѣе не печатала, но литературный свой салонъ еще поддерживала года 3--4 до замужества дочери (Де-Пуле, стр. 620).

Смерть мужа подорвала, кажется, и матеріальныя средства А. А. Фуксъ. Пришлось продавать домъ, продавать коллекціи мужа, особенно его драгоцѣнный нумизматическій кабинетъ (Сборникъ, стр. 463). Значительная часть послѣдняго попала въ руки какого-то московскаго любителя, купца Правоторова, остальное распродано по мелочи, на вѣсъ. Такъ погибла вторая коллекція монетъ, собранная Фуксомъ послѣ продажи первой университету.

По смерти мужа вся привязанность Александры Андреевны сосредоточилась на ея дочери Софьѣ Карловнѣ, болѣзненной, слабой и некрасивой дѣвушкѣ. Это было послѣднее и единственное, оставшееся въ живыхъ дитя Фуксовъ. Мать постоянно трепетала за нее. Въ "Поѣздкѣ въ Москву" (стр. 824) мы читаемъ: "летаю между васъ всѣхъ, но всегда останавливаюсь подлѣ тебя и Сони", въ "Запискахъ о чувашахъ и черемисахъ": "я представляю себѣ всѣ ужасы, какіе только могутъ случиться съ моею Сонечкою"... "Да сохранитъ Господъ тебя, Сонечку и всѣхъ родныхъ моихъ, а другія горести я не сочту за несчастія" (стр. 35)... "Я ѣду къ тебѣ, къ Сонѣ, ѣду въ Казань, гдѣ все живетъ, что мнѣ любезно, оставляю деревню, гдѣ совершенно ничто меня не занимаетъ, ни моей души, ни сердца, а тоскую, тоскую до того, что не знаю, куда дѣваться" (стр. 91). А. А. была нѣжная мать. Къ сожалѣнію, бракъ Софьи Карловны (умерла 14-го декабря 1878 г.) съ нѣкимъ Брылкинымъ оказался неудачнымъ. Брыдкинъ прожилъ все уцѣлѣвшее; и фамильную драгоцѣнность, портретъ Г. П. Каменева, который всегда висѣлъ въ кабинетѣ г-жи Фуксъ, и которымъ любовался Пушкинъ, онъ черезъ бывшаго тогда въ Казани адъюнктъ-профессора Б. И. Ордынскаго продалъ М. П. Погодину {Н. П. Барсуковъ, Жизнь и труды Погодина, т. XVI, стр. 504.}.

А. А. жила при дочери. Казанская старожилка П. К. Проскурякова хорошо помнятъ ее уже вдовой и жившею въ наемной квартирѣ. Она уже не напоминала болѣе красавицу, воспѣтую Баратынскимъ и Языковымъ, и не походила на ту полную женщину съ добродушно-насмѣшливымъ взоромъ, какою она глядитъ съ сохранившагося портрета. Это была молчаливая, печальная женщина. За то зять ея былъ человѣкъ веселый и гостепріимный. Неудачный бракъ дочери, должно быть, печалилъ бѣдную поэтессу {Разсказывали (хотя, быть можетъ, то были сплетни), что въ этотъ періодъ своей жизни А. А. стала прибѣгать къ алкоголю...}.

Александра Андреевна Фуксъ скончалась скоропостижно 4-го февраля 1853 года, въ среду, о чемъ было оповѣщено въ отдѣлѣ мѣстныхъ извѣстій въ "Казанскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ" за 1853 г. No 8 отъ 16-го февраля, стр. 59. Некрологъ ея появился еще въ "Петербургскихъ Вѣдомостяхъ" за тотъ же годъ, No 46. Погребенъ прахъ Александры Андреевны въ Казани, на Куртинѣ, рядомъ съ могилой Н. И. Лобачевскаго, немного позади ея. За могилой никто не ухаживалъ, и на ней нѣтъ уже ни креста, ни памятника. Единственный, сколько мнѣ извѣстно, сохранившійся портретъ г-жи Фуксъ (масляными красками на полотнѣ, бюстъ, въ натуральную величину) хранится въ Казанскомъ городскомъ научно-промышленномъ музеѣ, подъ No 450; онъ пожертвованъ туда Ник. Викт. Рейнгардтомъ, получившимъ его въ даръ отъ правнучки А. П. Апехтина.

XXI.

Насколько позволялъ намъ весьма скудный, недостаточный и дробный матеріалъ, мы охарактеризовали казанскихъ литераторовъ 30-хъ и 40*хъ годовъ прошлаго XIX вѣка. Конечно, дѣла ихъ не велики, и творенія не безсмертны, но они ничѣмъ не хуже весьма многихъ продуктовъ столичной литературы того времени, а потому въ общемъ обзорѣ исторіи русской культуры, конечно, заслуживаютъ нѣчто большее, чѣмъ простое молчаніе. Если и теперь еще провинціальная литература по чисто внѣшнимъ условіямъ своего существованія и развитія не можетъ равняться съ столичною, то чего же можно требовать отъ провинціи въ ту эпоху, когда занятія литературою считались, если не прямо дѣломъ предосудительнымъ, то, по крайней мѣрѣ, пустяками, недостойными серьезнаго и солиднаго человѣка?...

Но и въ это нелегкое для литературы время, въ глуши захолустной провинціи, населенной на половину дикарями и язычниками, находились люди, которые знакомились съ сочиненіями геніевъ творчества, которые обожали корифеевъ отечественной словесности и даже робкою и трепетной рукой пытались имъ подражать. Было и нѣчто большее. Появились и такіе люди, которые разрозненныя усилія мѣстныхъ любителей и почитателей литературы пытались организовать и объединять, которые старались создать общій культъ литературы, которые стремились мѣстныя силы приводить въ соотношеніе и въ живое общеніе съ крупными дѣятелями поэзіи, жившими въ столицахъ. Такимъ лицомъ является героиня нашего очерка, А. А. Фуксъ. Она группируетъ казанскихъ литераторовъ вокругъ себя и при томъ въ теченіе почти 20 лѣтъ; она завязываетъ отношенія со столичными литераторами и пытается, хотя и безуспѣшно, привлечь ихъ къ участію въ мѣстной, провинціальной прессѣ.

Старый Карлъ Ѳедоровичъ, ея добрый мужъ и товарищъ, идетъ съ нею рука объ руку и помогаетъ ей въ ея начинаніяхъ. Но онъ былъ слабъ характеромъ и не имѣлъ спеціально-литературныхъ интересовъ. Онъ -- ученый съ громадной и разнообразною эрудиціею, но не поэтъ и не эстетикъ. Поэзіею онъ начинаетъ интересоваться, благодаря занятіямъ своей жены. Конечно, не будь подлѣ него Александры Андреевны, въ домѣ Фуксовъ никогда бы не были организованы бесѣды, и при томъ бесѣды литературныя.

А. А. Фуксъ придала собраніямъ въ домѣ своего мужа характеръ литературнаго салона или вольнаго общества друзей литературы -- наряду съ оффиціальнымъ, университетскимъ обществомъ любителей отечественной словесности, уже прекращавшимъ свое призрачное существованіе. На ея вечерахъ собирались и старъ, и младъ, люди разныхъ литературныхъ поколѣній, разныхъ вкусовъ и разныхъ общественныхъ положеній: здѣсь были и устарѣлые поклонники XVIII вѣка, отжившіе старики въ родѣ Городчанинова и Второва-отца, и важные профессоры, генералы-звѣздоносцы, оставлявшіе здѣсь свою спеціальность -- астрономію, медицину; была и зеленая молодежь, юные чиновники, поклонники запретнаго Гейне, какъ Второвъ-сынъ и К. О. Александровъ. Всю эту пеструю и разнообразную публику заставляла вмѣстѣ служить одной цѣли -- культу литературы сама хозяйка дома, А. А. Фуксъ. Въ организаціи кружка любителей словесности видѣла она цѣль своихъ усилій и высшее свое честолюбіе въ томъ, чтобы снискать себѣ одобреніе свѣтилъ поэзіи, "русскаго Парнаса", какъ тогда выражались. Съ наивностью провинціалки она благоговѣйно склоняется передъ Пушкинымъ и Баратынскимъ. Это ея высшіе судьи.

Чтобы въ теченіе многихъ лѣтъ съ успѣхомъ выполнять свою роль, Александра Андреевна, несомнѣнно, должна была имѣть много энергіи, много такту, много организаціоннаго таланта и много любви къ литературѣ и поэзіи.

Если къ устроительницѣ литературныхъ собраній прибавимъ еще поэтессу не безъ дарованія, любящую мать и заботливую жену, то, конечно, мы не сумѣемъ отказать Александрѣ Андреевнѣ въ нашемъ уваженіи. Она была достойною подругою замѣчательнаго ученаго и врача-человѣколюбца, Карла Ѳедоровича Фукса -- и ея скромное имя съ неменьшимъ основаніемъ, чѣмъ имя ея мужа, должно быть помѣщено въ лѣтописяхъ просвѣщенія въ Россіи вообще, и на Поволжьи въ частности.

Профессоръ Евгеній Бобровъ.

"Русская Старина", NoNo 6 -- 7, 1904