Еще съ мѣсяцъ назадъ, въ началѣ мая, надъ Астраханью стояло ясное, безпощадно жаркое утро, вовсе не похожее на майское. Время близилось къ двѣнадцати часахъ и солнце стояло въ зенитѣ, обдавая все и всѣхъ тропическимъ жаромъ, отъ котораго некуда было дѣваться.
Однако въ выходахъ {Выходъ -- сооруженіе для храненія рыбы, въ видѣ длинной широкой галлереи, въ нѣсколько десятковъ саженъ длины, освѣщенной иллюминаторами сверху. Средина такого выхода занята огромными рыбосольными ларями, на нѣсколько тысячъ пудовъ каждый, а кругомъ, по наружной стѣнѣ, огромными ледниками, одна набивка которыхъ иногда переходятъ за тысячу рублей, несмотря на близость Волги, а слѣдовательно и льда. Стоимость такихъ выходовъ доходитъ до пятидесяти тысячъ рублей и масса хранившейся въ немъ рыбы до сотни тысячъ пудовъ. Рыба покупается и хранится здѣсь большею частію красная: бѣлуга, осетръ и севрюга.}, по берегу, за Волгою, вытянутыхъ противъ самаго города, кипѣла неустанная работа. Къ мосткамъ, выступавшимъ на самую поверхность рѣки, противъ каждаго выхода, жались десятки морскихъ ловецкихъ лодокъ всякаго размѣра, по большею частію свойскихъ. Лодки были гружены рыбой и одна за другой ожидали очереди -- поскорѣе свалить товаръ хозяевамъ или арендаторамъ выходовъ, чтобы получить разсчетъ, искупиться и вновь идти въ далекое море. Время было дорого,-- ловъ Богъ послалъ обильный. Все точно радовалось, работало весело; весело было и со стороны смотрѣть на такой общій праздникъ, въ которомъ участвовалъ каждый, начиная съ милліонера до послѣдняго нищаго. Обыкновенно такъ рѣдко бываетъ и благополучіе одного влечетъ за собою ущербъ, другихъ.
Въ выходѣ Смолокуровыхъ, гдѣ шла та же суета, у самыхъ вѣсовъ, противъ тяжелыхъ растворовъ передвыходья, стояла куча народа и слышался споръ о немъ-то между пріемщикомъ и сдатчикомъ, безъ котораго обходится здѣсь рѣдкая сдача рыбы.
-- Ты што же это -- примялъ, примялъ, болѣ половины въ лари свалилъ, а таперъ, на-ка, браковать сталъ, а?-- звучалъ голосъ рыжаго мужика, со злыми, хитрыми, зеленоватыми глазами и угрюмымъ лицомъ.-- Рази это резонтъ?... Такъ-то я-бъ те и сдавать ни сталъ.
-- Ты, почтенной, же шуми,-- здѣсь ни кабакъ! Не хочешь сдавать,-- не надо. Много вашего брата! На данное количество бери записку, да и проваливай, сдавай кому хошь. Здѣсь, видишь, што народу ждетъ.
-- Не надо мнѣ записки твоей. Подай мою рыбу назадъ -- и все тутъ. Записка!-- кричалъ рыжій.
-- Ахъ ты чортова голова,-- разсердился прикащикъ,-- ты чеве-жь давеча не дышалъ, кака у тебя рыба-то въ лодкѣ,-- я бы и примать не сталъ.
-- Какая такая рыба?!..
-- А такая! Сверху-то чуть не коренная была -- совсѣмъ просоленая, а таперь, чѣмъ ниже, все свѣжѣй ждетъ; на днѣ, значитъ, совсѣмъ свѣжая будетъ. Такую рыбу совсѣмъ и приматъ нельзя. Ей надо еще на выходѣ полежать, стечь, чортова ты образина! Знаешь ты это али нѣтъ? А то "браковать, браковать", туда же!-- передразнилъ рыжаго прикащикъ.-- Песъ тебя знаетъ, гдѣ ты тамъ эту и рыбу-то бралъ,-- вверхъ дномъ вся перебуторена. Право!
-- Ну, ужъ примай, нечево дѣлать,-- какимъ-то вдругъ, внезапно, осѣлъ и смѣшался сдатчикъ.-- Перебуторена... Изъ одной посуды въ другую перекладали, вотъ и перебуторена,-- появился онъ немного погодя.
-- А говорилъ, давеча, въ морѣ окунали... Что же, вы ее у одного, што ли, купили? Одинъ товаръ-то сейчасъ видать,-- вставилъ прикащикъ, не придавая впрочемъ случаю особеннаго значенія.
Рыжій совсѣмъ смолкъ.
-- Какъ тебя?!...-- обратился къ нему прикащикъ, когда дача была кончена.
-- Ась?!
-- Да ты хозяинъ, што ли, рыбѣ-то? На кого записку-те писать?
-- А, да, да! На Иванова на Тимоѳея пиши. На Иванова.
-- Какъ на Иванова?... На какого за Иванова?-- въ недоумѣніи посмотрѣлъ прикащикъ въ конторскую записку, которой ему приказывалось принять рыбу.-- Тутъ Брехуновъ стоитъ... Вотъ, Петръ Петровъ; Брехуновъ -- ясно писано.
-- А? Ну, ну, все одно, хоть на Брехунова пиши... Все одно,-- товарищи мы,-- какъ-то испуганно заторопился сдатчикъ.
Записка была выдана и деньги въ конторѣ извѣстныхъ братьевъ Смолокуровыхъ получены по ней сполна.
Такъ бы этому дѣлу и въ вѣчность кануть, да случилось еще одно незначительное обстоятельство.
Времени прошло побольше мѣсяца.
Въ томъ же Смолокуровсконъ выходѣ, къ Нижегородской ярмаркѣ, перебивали ловецкую паюсную икру изъ разнокалиберной тары въ однообразную дубовую -- калиберную, какъ называютъ ее здѣсь. Жиръ стоялъ пальца на два выше уминаемой черной икорной массы, выступалъ сквозь верхнее дно только-что закупоренныхъ таръ и сочился по ихъ уторямъ. Кругомъ стояла и лежала только-что опростанная икорная тара самыхъ разнообразныхъ видовъ и величинъ -- кульки, мѣшки, бочонки и даже кадушки и пересѣки.
Невдалекѣ вѣшали принимаемую вновь икру и рыбу.
Въ этой послѣдней группѣ, среди смолокуровскихъ рабочихъ, противъ прикащика, выглядывало старческое добродушное лицо съ подслѣповатыми, безпрестанно моргавшими глазками, очевидно принадлежавшее ловцу-сдатчику.
Наблюдая за вѣсомъ собственной рыбы, этотъ маленькій юркій старичокъ, въ то же время, не переставалъ интересоваться и уборкой икры; Вдругъ лицо его оживилось, точно освѣтилось чѣмъ, и онъ съ улыбкой обратился къ выходному прикащику.
-- Што?... Аль нашелся пропавшій?!
-- Какой пропавшій?-- съ недоумѣніемъ спросилъ ничего не понимавшій прикащикъ.-- Вы про што это?...
-- А про Стужина, про Степана,-- ай не знаете?...
-- Што это за Стужинъ такой?!
-- Какъ? Да рази онъ не вамъ рыбу-то сдаетъ?
-- Говорятъ тебѣ -- не знаемъ такого.
-- Та-а-къ... Оказія!-- въ недоумѣніи и замѣшательствѣ протянулъ, озираясь кругомъ, старикъ.
Во время разговора дедушки подошли кое-кто изъ постороннихъ, бывшихъ на выходѣ, въ томъ числѣ и старшій прикащикъ Смолокуровыхъ.
-- Фу, ты, да говори толкомъ, што такое,-- рѣзко крикнулъ онъ на мигавшаго дѣда,-- што за пропавшій?!...
-- Сказать-то оно почему не сказать, да только дѣло-то ровно неладно будто... Какъ бы не вышло чего?
-- Што, што за дѣло,-- што такое, сказывай толкомъ!-- загудѣли кругомъ,
-- Вотъ, вишь, какая оказія-то,-- обратился добродушно старикъ въ окружавшимъ,-- шаберъ { Шаберъ -- сосѣдъ.} одинъ у насъ нонѣ весною съ моря не выходилъ, такъ и по сейчасъ нѣтъ!
-- Ну, ну?!...
-- Ну, сродственники-то совсѣмъ голову потеряли, умъ и явку объ ёмъ подали,-- анъ такъ и нѣтъ ни слуху, ни духу. Сгинулъ, значитъ, въ морѣ и -- шабашъ!
-- Да, можетъ, еще ловитъ гдѣ...
-- Нѣтъ, куда!... Промыселъ хорошій,-- хошь бы лодку да выслалъ... Стужина Степана, можетъ, не слыхали ли,-- про него сказываю.
-- Ахъ, да! Какже, слыхали, слыхали... Это объ немъ дѣло-то?... Ищутъ, сказываютъ, какъ же!... Ну, да, такъ што-жь?-- наперерывъ спрашивали любопытные голоса.
-- А то, што здѣсь, вотъ, доводится мнѣ его товаръ увидать -- вотъ оно што! Я было думалъ спервоначала-то, што вышелъ онъ, анъ, сами слышали, нѣтъ, говорятъ.
-- Ты што это, любезный, помнишь ли, что говоришь-то? Угорѣлъ што ли?-- вступился было прикащикъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ, ты ужь оставь -- не мѣшай ему. За напраслину самъ въ отвѣтѣ будетъ. Началъ, такъ пусть кончитъ,-- загудѣло опять кругомъ.--Ну, ну, старина, какой такой товаръ тамъ, указывай!-- обратились сильно заинтересованные окружавшіе къ ловцу.-- Этакого дѣла нельзя такъ оставить,-- можетъ, ему хошь концы найдутъ!
-- Вѣстимо дѣло, зачѣмъ пропадать душѣ христіанской,-- добродушно, но серьезно, согласился старикъ.-- Пропустите-ка!-- протискался онъ къ прошивной узорчатой деревянной переборкѣ {Деревянная переборка между ледниками и выходомъ, т. е. харями, гдѣ солятъ рыбу, дѣлается обыкновенно прошивной узорчатой, чтобы холодъ изъ ледниковъ безпрепятственно достигалъ въ выходъ.}, отдѣлявшей ледники отъ внутренняго коридора выхода, занятаго ларями. Около нея убиралась икра и валялись опростанныя ловецкія тары.
Старикъ взялъ часть дна отъ раскупореннаго липоваго бочонка, стоявшаго у переборки. Она еще лоснилась свѣжимъ жиромъ и чернѣла тамъ и сямъ крупинками пробивной икры. Вся толпа быстро шарахнулась за нимъ и съ напряженнымъ любопытствомъ смотрѣла, что будетъ дальше.
-- Вишь ты, какъ не плохи глаза-то, а разобралъ,-- отнесся онъ къ окружавшимъ, потрясая только-что взятою частью дна, словно трофеемъ.....
-- Да што такое, што?-- повышались недоумѣвающіе вопросы и даже смѣхъ обманутаго ожиданія.
-- Ты што-жь тутъ -- народъ смѣшить пришелъ, а?! Да еще такія слова говоришь,-- съ сердцемъ и невольнымъ смѣхомъ крикнулъ на ловца старшій смолокуровскій прикащикъ.-- А еще старикъ!-- съ укоромъ покачалъ онъ головой.
-- Нѣтъ, ты постой, другъ любезный, Петръ Егорычъ, погоди смѣяться-то. Да!... Ты мнѣ скажи, что вотъ это такое?... Да!-- добродушно возразилъ старикъ, оборачивая нижнюю сторону доски къ свѣту.
На внутренней жировой поверхности ея ясно обозначились двѣ выжженныя буквы, то-есть клеймо, С. С.
-- Я хошь грамотѣ-то и не мастакъ, а тавро Степаново знаю,-- не больно хитро оно. Это вотъ вѣдь слово?-- спросилъ онъ окружавшихъ, указывая на первую букву.
-- Слово, дѣдушка, слово!-- зашумѣли вокругъ.
-- То-то!... Значитъ, и это тоже слово?-- полувопросительно, полуутвердительно произнесъ онъ.
-- Да, да, тоже, слово. Ай да старина, грамотей!-- одобрительно слышалось кругомъ.
-- Ну, такъ оно и есть -- Степанъ Стужинъ... Какъ мнѣ Степанова тавра не знать!...
Нечего и говорить, что послѣ заявленія полиціи и прокурору Вязоваго и Арины и слуховъ, ходившихъ въ народѣ, это "Степаново тавро", таившееся на внутренней сторонѣ бочонка, подняло цѣлое дѣло.....
На выходѣ Смолокуровыхъ въ тотъ же день полиція, составила актъ и его посѣтилъ не только слѣдователь, но и прокуроръ. Дѣло пошло въ ходъ и стало понемногу распутываться и запутываться вновь, точно рваный мотокъ, какъ это обыкновенно бывало и бываетъ у насъ, гдѣ на одинъ конецъ, настоящій, являются десять ложныхъ. Однимъ словомъ, дѣло, какъ-то говорится, затягивалось поминутно.
Прежде всего у Смолокуровыхъ долго не могли опредѣлить; у кого именно была куплена и принята икра въ этихъ клейменыхъ бочонкахъ, такъ какъ времени тому прошло немало, а икры было куплено и собрано много. Затѣмъ, хотя, по соображеніи и свѣркѣ съ книгами, и можно было указать на какого-то Петра Брехунова, но удостовѣрить точность такого показанія было рѣшительно трудно, такъ какъ разсчеты съ ловцами велись въ то время у капиталистовъ-покупателей чуть ли не первобытнымъ способомъ, въ чемъ хозяева-покупатели были заинтересованы, разумѣется, больше ловцовъ. Кромѣ, того, самого Брехунова пріемщикъ Смолокуровыхъ не зналъ и кто сдавалъ рыбу и икру, разумѣется, не помнилъ. Впрочемъ, перебутореная рыба и сбивчивыя показанія сдатчика не исчезли изъ его памяти и всплыли наверхъ, послуживъ, разумѣется, не въ позу заподозрѣннаго. Сперва было даже, самая фамилія Брехуновъ принималась за вымышленную, пока множество лицъ не удостовѣрили существованіе такого лица. Между свидѣтелями были дѣдъ и Арана. Только тогда полиція принялась за Петра Брехунова. Между тѣмъ всѣ такія показанія пріобщались къ дѣлу и, почти еще не родившись на свѣтъ,-- оно росло не но днямъ, а но часамъ.
Долго искало попечительное начальство мѣсто жительства Брехунова и, пожалуй, такъ бы и не нашло, что въ Астрахани для него было не въ диковину, еслибы добрые люди, принимавшіе въ пропажѣ Степана горячее участіе, не указали его.
А мѣсто жительства Петра Петровича было тамъ же, гдѣ, повстрѣчалъ его Степанъ на масляницѣ. Это было гдѣ-то на Кріукѣ въ домикѣ торговки, съ которою, какъ оказалось, квартирантъ состоялъ въ самыхъ интимныхъ отношеніяхъ. И здѣсь, какъ выяснилось позднѣе, красивая наружность парня и женская увлекающаяся натура сослужили ему добрую службу. Женщина пріютила его въ самые темные и тяжелые дни его жизни, когда онъ упалъ духомъ, ожесточился, сталъ загибаться и погибалъ совершенно въ той ужасной средѣ, откуда, казалось бы, нѣть возврата. Она старалась поднять и поддержать его, изощряя всѣ силы своей привязанности, а онъ -- эксплоатировалъ ее, сколько могъ.
Понятно, какъ скоро сдѣлались извѣстными отношенія жильца и хозяйки, къ ней явились гости съ обыскомъ и допросомъ и тотчасъ же поняли, что она была готова защищать свое сокровище когтями и зубами, еслибъ это оказалось необходимо. Изъ отвѣтовъ ея, кромѣ того, оказалось, что она была еще и приготовлена отвѣчать чуть не на каждый вопросъ.
Прежде всего она заявила, что дѣлъ своего постояльца не знаетъ и отвѣчать на предлагаемые ей вопросы съ достовѣрностью не можетъ, что его дѣло мужское, а ея -- бабье, и общаго между ними ничего нѣтъ, да и быть не можетъ.
Такимъ образомъ она-впередъ обезпечила себѣ отступленіе, еслибы что и показала не въ пользу или даже во вредъ Брехунова. Такъ это и было во множествѣ случаевъ. Сперва, напримѣръ, она показала было, что постоялецъ ея ходилъ въ море на рыболовство, но когда ясно опредѣлилось, что Петръ, ушедшій изъ Астрахани поздно и возвратившійся рано, успѣлъ наловиться несообразно быстро, она стала показывать, что онъ ходилъ можетъ быть и для покупая товара, что дѣлъ его въ морѣ знать ей нельзя.
Однимъ словомъ, такимъ и подобными отвѣтами умная, разбитная баба лавировала между Сциллой и Харибдой, избѣгая той и другой. По возможности она не запиралась и не отказываясь отвѣчать, но самые отвѣты свои дѣлала для себя неотвѣтственными, очень основательно объясняя ихъ незнаніемъ мужского ловецкаго или морского дѣла.
Вообще она вилась и ускальзывала какъ угорь, пока обстоятельства дѣла и факты не бросили тѣни на нее и ея слова. Такъ, на прямой вопросъ полицейскаго офицера, есть ли у нея въ домѣ деньги, она не задумываясь объявила, что есть малость только на текущіе расходы, что всѣ свои другія деньги она отдала еще по веснѣ Петру Петровичу на покупку рыбы. Между тѣмъ, при обыскѣ, старый угольный ящикъ у печи оказался съ двойнымъ дномъ и подъ нимъ сумма въ шестьсотъ рублей кредитными билетами, которые она признала своими, а сокрытіе ихъ объявила боязнью появленія полиціи, которая, какъ она яко бы слыхала, лакома на такія находки.
Повидимому, даже не взирая улики, баба не терялись, а еще точно издѣвалась надъ полиціей, съ видомъ простоты заставляя частнаго пристава, бывшаго при обыскѣ, выслушивать не совсѣмъ-то пріятныя истины. Она точно хотѣла вывести его изъ себя.
Когда дѣло коснулось рабочихъ, которые ходили въ море съ Брехуновымъ, и потребовались ихъ имена, прозвища и званія, то она, назвавъ первыя, отозвалась совершенномъ незнаніемъ послѣднихъ, причемъ показала, что одинъ изъ рабочихъ Брехуновымъ уже разочтенъ и уволенъ, а мѣстопребываніе его ей неизвѣстно. "Кажись, вверхъ, домой ушелъ", предусмотрительно добавила она. Только послѣ долгахъ настояній и угрозъ добились кое-чего болѣе опредѣленнаго. Что касалось самого Брехунова, то, по ея наказаніямъ, онъ теперь находится въ морѣ и когда порвется ей неизвѣстно. "Чай, какъ съ дѣлами управится,-- вѣдь онъ туда не на гулянку пошелъ",-- съ досадливой ироніей пояснила она.
Подозрѣнія, правда, явились довольно основательныя, но вотъ и все, что было добыто. Только объемъ дѣла росъ, и росъ постоянно.
Принялись искать рабочаго, уволеннаго Брехуновымъ, а кстати вышелъ съ моря и лоцманъ Степана. Новыя лица и новыя показанія, такъ какъ рабочаго брехуновскаго успѣли захватить еще не на пути вверхъ, а на пути въ одинъ изъ астраханскихъ кабаковъ.
Лоцманъ Степанова судна показалъ, что ловилъ онъ близъ Аистовыхъ, въ Мертвомъ Булгунѣ, и, отправивъ хозяину раннюю уловленную рыбу, какъ было приказано имъ раньше, предполагалъ, что хозяинъ давнымъ-давно въ городѣ, откуда ждалъ его возвращенія и продовольствія въ теченіе болѣе мѣсяца, пока совершенно не обезхлѣбѣлъ, и что только тогда пошелъ онъ на мѣсто стоянки хозяйской посуды въ нордъ-нордъ-вестѣ отъ Кулаловъ, но, не найдя и не встрѣтивъ тамъ никого, по неволѣ направился въ городъ. Показанія же бывшаго брехуновскаго рабочаго были до того несообразны сами по себѣ и несогласны съ показаніями домохозяйки Петра, что, несомнѣнно, были измышлены его собственной глупою головой, почему онъ первый попалъ за желѣзную рѣшетку впредь до свиданія съ Брехуновымъ. Такимъ образомъ дѣло было только за послѣднимъ.
Наконецъ-то явился и онъ и надо отдать ему справедливость, сдѣлалъ это молодцомъ. Едва присталъ онъ въ Астрахани и едва успѣлъ узнать положеніе, въ которомъ находилось дѣло его и обвиненія, которыя на него напрасно взводятъ,-- такъ горячо протестовалъ невинный,-- онъ ту же минуту, не заходя домой, бросился къ жандармскому штабъ-офицеру; и постарался доказать, ему всю свою непричастность къ кляузному дѣлу, взводимому на него. Онъ объявилъ ему, что дѣйствительно собирался и бѣгалъ въ море покупать рыбные товары, но что противозаконнаго тутъ ничего нѣтъ, такъ какъ такихъ покупателей сотни. Подтвердилъ, что дѣйствительно вывезъ съ моря и сдалъ рыбу и икру братьянъ Смолокуровымъ и получилъ отъ нихъ разочетъ сполна. Что, на самомъ дѣлѣ, имъ было сдано нѣсколько липовыхъ бочонковъ съ икрой, но были ли они клейменые и они ли именно найдены у Смолокуровыхъ, ему неизвѣстно, и что отвѣчать за нихъ, если даже они поступили и въ его товарѣ, онъ не можетъ, такъ какъ покупалъ икру въ морѣ отъ разныхъ лицъ, а о клеймѣ и знать не могъ. Да и кромѣ всего, развѣ не могла имъ быть куплена икра отъ лица, обокравшаго или ограбившаго Степана Стужина, съ которымъ онъ самъ лично былъ въ пріятельскихъ и добрыхъ отношеніяхъ, въ удостовѣреніе чего служитъ самая лодка, въ которой онъ, Брехуновъ, бѣгалъ въ море за покупкой,-- лодка, которая дана ему Степаномъ для этого дѣла безо всякой съ его стороны записки или письменнаго условія, по-пріятельски.
Добрый полковникъ такъ проникся невинностью напрасно преслѣдуемаго бѣднаго парня, что рѣшительно и твердо,-- по-солдатски, какъ выражался самъ,-- сталъ на его сторону, и обѣщалъ не упускать изъ виду такого вопіющаго дѣла.
Совсѣмъ съ другой точки зрѣнія смотрѣлъ на это вопіющ ѣ е дѣло прокуроръ, которому были извѣстны всѣ мелочи, вся суть его, чѣмъ далѣе, тѣмъ яснѣе и убѣдительнѣе говорившая о виновности и прикосновенности къ нему Брехунова. Показанія Брехунова и рабочихъ, бывшихъ съ нимъ весною въ морѣ, не только разнились одно отъ другого, но часто всѣ противорѣчили между собой. Даже на такіе простые и естественные вопросы слѣдователя: "куда они пошли по выходѣ въ море, что дѣлали и гдѣ бала потомъ и откуда возвратились въ Астрахань?" -- получились такіе разнорѣчивые отвѣты, что доказывали только то, что въ нихъ нѣтъ слова правды, а лишь одинъ невообразимый сумбуръ. Послѣ очной ставки, на которой всѣ нелѣпыя показанія работъ Петръ объяснилъ злобою на себя и злонамѣренными подученіями враговъ, пріятелей разсадили въ отдѣльныя клѣтки, но, къ сожалѣнію, въ одномъ и томъ же общемъ садкѣ острога.
Пока то да сё, а неугомонное время шло впередъ и дѣломъ успѣло заинтересоваться не только общество, но оно дошло и до губернатора, котораго заинтересовало вдвойнѣ, такъ какъ выслушивалось имъ отъ двухъ лицъ съ совершенно различными взглядами на него. Одно слышалъ онъ отъ прокурора, другое отъ жандармскаго полковника, и оно получало отъ этого своего рода разнообразіе, чрезвычайно интриговавшее вниманіе его превосходительства.
Даже мнѣніе общества раздѣлилось отъ этого антагонизма между властями, и тогда какъ одни считали Брехунова за несомнѣннаго преступника, другіе видѣли въ немъ только человѣка невинно пострадавшаго, вслѣдствіе стеченія запутанныхъ обстоятельствъ.
Въ довершеніе всего, обвиняемые не только не винились, но и показанія свои взяли назадъ, замѣняя ихъ все болѣе сходными между собою и однообразными, пока, слово-въ-слово, не стали говорить одного и того же. Въ этомъ, по крайней мѣрѣ, была видна польза острожнаго заключенія. Рабочіе сознались, что первыя свои показанія дѣлали дѣйствительно по злобѣ на хозяина.
А время все шло и дѣлу не видѣлось конца.
Оно, разумѣется, изъ устъ въ уста ловецкаго населенія, разлилось по всей дельтѣ, точно масло по водѣ. Сотни лодокъ, приходившихъ и уходившихъ изъ города, уносили вѣсть о немъ далеко по окрестности и взамѣнъ привозили новые, болѣе или менѣе опредѣленные, слухи.
Такъ, разсказывали о двухъ мимошедшихъ ловцахъ-товарищахъ, которыхъ мертвый штиль заставилъ ночевать близъ того мѣста, гдѣ, по показаніямъ, должна была стоять на лову Степанова посуда. И дѣйствительно, еще засвѣтло, такъ какъ заштилѣло въ вечерни, не совсѣмъ вдалекѣ, въ остъ-зюйдъ-остѣ, они видѣли посуду съ подчалкомъ. Ночью было тихо, какъ въ могилѣ, и одинъ изъ товарищей, которому не спалось, часто выходилъ на палубу, чтобы посмотрѣть, не дышетъ ли (дуетъ тихо) откуда. Каково-жь было его изумленіе, когда, вмѣсто вѣтра, крикъ, вопля и стукъ, точно смертная драка, донеслись до него съ мѣста стоявшей посуды. Онъ не утерпѣлъ, чтобы не разбудить товарища; однако дѣлать было нечего,-- мертвый мракъ и штиль не позволяли тронуться съ мѣста, чтобъ узнать, что тамъ такое. Объ этомъ нечего было и думать,-- въ пяти саженяхъ нельзя было найти судна. Еще сильнѣйшее изумленіе готовилось имъ утромъ, когда, проснувшись, на мѣстѣ стоявшей посуды они не увидали ничего, ровно ничего, кромѣ недвижнаго, едва дышавшаго, моря. О томъ, что слышали и видѣли сани, они не повѣрили бы никому,-- уйти судну, по ихъ словамъ, было некуда и нечѣмъ. Было это въ ночь на тридцатое апрѣля, потому что 1-е мая они встрѣтили близъ Камызякскаго банка {Камызякъ -- рѣка, рукавъ Волги, впадающій въ море и замѣчательный казенными милліонами, положенными на дно его ради углубленія фарватера, нисколько не углубленнаго. Къ сожалѣнію, въ Россіи много такихъ достопримѣчательныхъ мѣстъ. Интересна бы статистика ихъ.}. Время это соотвѣтствовало соображеніямъ Степанова лоцмана и показаніямъ ловца, дѣйствительно пившаго чай на посудѣ перваго.
Надо ли говорить, что перенесла въ теченіе послѣднихъ мѣсяцевъ Арина? Это была пытка въ жесточайшемъ смыслѣ этого слова,-- пытка безжалостная, непрерывная, дававшая матери и женѣ рѣдкія минуты надежды только затѣмъ, чтобы не убить ее сразу и продолжать свою дикую, звѣрскую, бѣшеную забаву живымъ, трепещущимъ женскимъ сердцемъ. Искренне и не разъ баба молила себѣ смерти и, увы, роптала на неслышавшаго молитвы. Вмѣсто солнца, такъ ярко освѣтившаго ея послѣдніе годы, теперь наступилъ такой непроглядный мракъ, что она не видала себя и ничего кругомъ. Напрасно дѣдъ указывалъ горемычной на ея улыбавшуюся дочку,-- улыбка эта горячими клещами рвала сердце матери, напоминая мужа и Гриню... Гриню?!. Господи! Зачѣмъ она не оставила хоть его?... По цѣлымъ часамъ теперь сидѣла она неподвижно, въ окружавшей тьмѣ, не видя ничего, кромѣ далекаго, темнаго, волнующагося моря -- огромной водной могилы, гдѣ лежатъ они безъ креста, безъ молитвы, безъ думы о ней горемычной,-- каково-то ей?..
Баба рисковала сойти съ ума, еслибъ ее не свалила горячка. Было тутъ хлопотъ дѣду и ея тёскѣ, Аришѣ, которые поселились съ нею на время болѣзни.
-----
А что-то, въ самомъ дѣлѣ, было тамъ,-- тамъ, въ этомъ далекомъ, темномъ, волнующемся морѣ?... Ужели ничего не всплыло на поверхность и осталось поглощеннымъ все?... Вѣдь трупы всплываютъ и смертныя тайны выходятъ наружу изъ нѣдръ земли и моря. Да. Какъ это бываетъ обыкновенно, бездна выкинула горькую тайну и едва ли не истину. Откуда-то, Богъ вѣсть откуда, чуть ли не изъ острога, выплыла она и потекла въ народъ, сперва тихо, боязливо, шепотомъ, какъ ничтожная струя родника, потомъ, чѣмъ дальше, тѣмъ смѣлѣе и громче и, наконецъ, разлилась мощной, всезахватывающей, бурливой рѣкой, которой ни-по-чемъ грузы людского горя. Людскою молвой называется эта рѣка и впадаетъ въ Лету. Приблизительно вотъ что ходило въ народѣ.
Весною Степанъ, выбравшись въ море Камызякскимъ банкомъ, какъ это случается обыкновенно, неподалеку встрѣтилъ еще ледъ. Въ черняхъ, въ-протокахъ, воцарилась уже весна, но хмурая, отживающая, неуступчивая зима царствовала еще въ морѣ. Застланное, насыщенное парами небо и бѣлѣющая блѣднозеленоватая равнина льда, по которой только кое-гдѣ извиваясь и уходили вдаль темныя трещины -- разводины и проглеи, какъ зовутъ ихъ здѣсь.
Предстояло выбрать путь, по которому идти въ вольныя эмбенскія воды. Надо было пробраться въ самый сѣверо-восточный уголъ моря и притомъ такъ, чтобы захватить первый самый добычливый ловъ, а это значило прійти еще къ рушенью льда. въ этомъ случаѣ было необходимо сообразоваться съ вѣтрами. Если они черневые, сѣверные, т. е. съ берега, то ледъ ими обыкновенно отжимается въ море и путь на Эмбу открывается вдоль черней, то-есть береговъ. Если же вѣтры съ моря, то ледъ, напротивъ, нажимаетъ къ берегамъ, очищая путь кругомъ, т. е. въ морѣ. Разумѣется, сообразно съ этимъ поступилъ и Степанъ. Вѣтры стояли морскіе, теплые, и онъ сталъ пробиваться въ открытое море, оставляя за собой берега и ледяныя равнины и бугры. Вскорѣ подъ нимъ зашевелились, захлестали и зарокотали свободныя волны и Гриню стало укачивать, къ счастію, не сильно и не надолго. Черезъ два дня мальчикъ ходилъ, какъ встрепанный. На меридіанѣ Кулалинскаго острова, впереди -- въ остѣ, опять показался ледъ и пришлось остановиться. Во время такихъ остановокъ ловцы часто пытаютъ рыбу, то-есть на пробу выбиваютъ немного снасти. Попыталъ и Степанъ. Бѣлуга оказалась гуртовая и ловилась хлестко, тамъ что бросить мѣсто было жаль. Тогда онъ велѣлъ выбивать всю снасть на одну лодку сполна, а лоцмана съ посудой, при двухъ другихъ лодкахъ, отправилъ къ Аистовымъ, гдѣ рыба предполагалась икрянистѣе и слѣдовательно выгоднѣе, какъ вообще въ прибрежныхъ водахъ. Вотъ чѣмъ объясняется мѣсто стоянки Степана. Изобильный ловъ удержалъ его тамъ дольше, нежели онъ предполагалъ. Даже Благовѣщенье, когда птица гнѣзда не вьетъ, имъ пришлось работать не покладая рукъ.
-- Счастливый твой выходъ, Гриня!-- не разъ говорилъ мальчику измученный отецъ:-- вишь Господь што работы посылаетъ. Есть около чево поучиться,-- сразу хочетъ тебя морякомъ сдѣлать.
А мальчикъ самодовольно ухмылялся, стараясь смѣкать и по-неволѣ смѣкая морское дѣло.
Рѣдко говорили они о матери,-- развѣ вечеркомъ, въ теплой каютѣ, за сопѣвшимъ или пѣвшимъ самоваромъ -- отрадой одинокихъ моряковъ, когда паръ клубами давилъ низкій потолокъ тѣснаго убѣжища. Не до того было, да и не мужское это дѣло нюни распускать,-- не на языкѣ привязанность, а въ сердцѣ. Несмотря на то, оба они чувствовали себя хорошо, очень хорошо, когда мальчикъ засыпалъ, плотно прижимаясь къ отцу.
Такъ они жили тихо, день за днемъ, можно бы сказать ощущеніемъ другъ друга, еслибъ у одного не присоединялось къ этому возбуждающей, бодрой сферы независимаго труда, у другого -- наитія моря -- впечатлѣнія цѣлаго, новаго, живого, мощнаго міра.
Гости и вѣсти съ моря и изъ города заходили на судно Степана рѣдко,-- мѣсто было такое. Уединеніе и единообразіе окружавшаго искупалось обильнымъ ловомъ, заставлявшимъ забывать временныя лишенія и почти не оставлявшимъ мѣста для скуки.
Почти всѣ данныя о жизни Степана въ это время получились изъ показаній лоцмана и рѣдкихъ гостей, заходившихъ на его судно, стоявшее въ сторонѣ отъ бойкаго морского тракта.
Что было дальше, говорила людская молва.
Говорила она, что, въ числѣ гостей, побывалъ у Степана и памятливый Петръ Петровичъ. Отыскалъ-таки пріятеля въ морѣ, хотя тотъ ловилъ совсѣмъ не тамъ, гдѣ разсчитывалъ прежде. Отыскалъ, и гостинцу Гринѣ изъ города привезъ,-- не любилъ, значитъ, видать слова на вѣтеръ. Пусть, молъ, знаютъ, что обстоятельнаго человѣка сейчасъ видать.
Да и радъ же былъ за Степана въ то время доброжелательный малый,-- такъ радъ, что и сказать нельзя. Какъ вступилъ онъ на палубу судна, да увидалъ, что оно рыбой и икрою полно, такъ даже руками всплеснулъ и въ умиленіе пришелъ.
-- Ну,-- говоритъ,-- Степа, порадовалъ ты меня, поздравляю!. По неволѣ повѣришь, что Господь добрымъ людямъ невидимо пособляетъ,-- знаетъ, значитъ, кто чего стоитъ!
-- Нечего сказать, половили, Петръ Петровичъ!-- привѣтливо встрѣтилъ прибывшаго Степанъ.-- Надо Бога благодарить, хорошо половили нынче...
-- Чево -- "хорошо половили?..." На рѣдкость! Тутъ чай тысячъ на шесть поболѣ будетъ,-- задыхаясь отъ волненія, заглянулъ онъ въ трюмъ.
Потомъ они поздоровались и провели вмѣстѣ чуть не цѣлый день.
А рыбы дѣйствительно, было изъ годовъ вонъ много у счастливаго ловца. Только наканунѣ привезли ее изъ Аистовыхъ, чуть не цѣлую свойскую, такъ что Степану, который думалъ было бѣжать въ городъ въ той же лодкѣ, погрузивъ ее,-- пришлось, на противъ, выгрузить рыбу въ судно, иначе всей рыбы не увезти бы. Въ виду такихъ благопріятныхъ обстоятельствъ было рѣшено, что Степанъ, Гриня и одинъ изъ рабочихъ пойдутъ на суднѣ съ товаромъ въ городъ, а переборочная снастная лодка, выдравъ снасть и взявъ остатокъ продовольствія, направится въ Аистовы, чтобы ловить тамъ, у лоцмана до срока, то-есть до Петрова дня.
Свойская, выгрузивъ рыбу, ушла назадъ еще въ ночь, и теперь дѣло оставалось только за тѣмъ, чтобъ убрать окончательно товаръ и выбрать лежащую на лову въ морѣ снасть. На все это понадобилось бы много-много два дня.
Домой, домой!-- пѣло въ сердцахъ отца и Грини и образъ жены и матери уже не покидалъ ихъ.
Въ эти-то счастливые дни и посѣтилъ ихъ привѣтливый гость.
-- Вотъ какъ Господь доводитъ,-- весело кричалъ онъ изъ лодки, простившись съ хозяевами и отваливая отъ посуды:-- и въ море васъ провожалъ, и изъ моря тоже. По крайности узнаешь, што рука у меня легкая!
Да, легкая рука...
-----
Для моряка нѣтъ ничего печальнѣе и ужаснѣе штиля, когда всего нужнѣе вѣтеръ. Это какой-то параличъ, поражающій всѣ его силы, мужа обращающій въ безпомощнаго младенца, юношу -- въ дряхлаго старика. Ужасно знать, желать, стремиться и -- не ночь. Ужасно -- въ жизни и въ морѣ.
Ничто такъ не учитъ терпѣнію, какъ стихійное veto: не съ кѣмъ бороться и враждовать, даже жаловаться не на кого и не кому,-- это испыталъ каждый.
Вотъ и теперь, чѣмъ болѣе время близилось къ отправленію и работы подходили къ концу, тѣмъ болѣе и болѣе затихалъ вѣтеръ. По вечерамъ часто бываетъ такая тишина въ морѣ. Точно огромный двигатель солнце, сходя со сцены, прекращаетъ всякую работу, даже движеніе воздушныхъ слоевъ.
А солнце дѣйствительно сходило со сцены на багряномъ западѣ. Въ небѣ не то что тучилось, а расплывалась какая-то невозмутимая мгла. По лику темнаго засыпающаго моря, тамъ и сямъ, можно было еще видѣть тихую, мимолетную, тайно кравшуюся рябь, точно невольную, непозволительную усмѣшку на притворно-досадливомъ лицѣ. Вѣтеръ то затихалъ, то вновь скользилъ по хмурому лицу моря, но все рѣже и рѣже падалъ на него, тише крался по немъ и легче касался его поверхности точно его робкіе вздохи боялись разбудить засыпавшаго. Темнѣло. Стихало. Мракъ и тишь все неограниченнѣе воцарились въ морѣ, пока не осталось ничего кромѣ тьмы.
Никто и не видалъ, какъ еще засвѣтло, съ осту, вмѣстѣ съ тихой рябью подвигалась, точно тоже кралась, лодка къ посудѣ Степана. Шагъ за шагомъ, то останавливаясь въ безсиліи и опуская паруса, то какъ призракъ, оживляемый дыханіемъ вѣтра, вновь подвигаясь впередъ, подходила она все ближе, скрываемая наступавшею тьмой.
Такъ подходила она все ближе, ближе, ближе, пока явственно не зарокоталъ канатъ и якорь бултыхнувшійся въ воду, точно клещъ, не вцѣпился въ морское дно.
Некому было слушать этого,-- добрые люди спали мертвымъ сномъ. Все стихло...
-----
Снилось ли что Степану и Гринѣ на порогѣ къ дому? Ужель, хоть во снѣ, не побывали они тамъ?... Не хотѣлось бы вѣрить этому. Вѣдь помыслы ихъ были полны этимъ домомъ, а мы знаемъ, что помыслы, воображеніе, воспоминанія -- сѣмена, изъ которыхъ растутъ и разцвѣтаютъ сны.
Отрадно вѣрить, что они видѣли эти сны, полные счастья, радости и ласки матери и жены. Вѣдь страшно только Макбету, что онъ убилъ сонъ, а умереть лучше въ ясномъ, тепломъ, глубокомъ снѣ, чѣмъ въ темной леденящей дѣйствительности. Вмѣстѣ они спали спокойнымъ сномъ. Мѣрное дыханіе, точно волна, вставало и падало въ глубинѣ каюты.
Что это -- точно тихій всплескъ?... Разъ, два!... Разъ, два!... Разъ, два!-- было едва-едва слышно все ближе, однако разсмотрѣть что-нибудь не было никакой возможности. Только долго приглядѣвшись можно было различить кое-что въ двухъ-трехъ шагахъ, но приглядываться было некому, кромѣ тихо работавшихъ веслами.
Подъ бортомъ судна, наконецъ, появилась лодка съ тремя темными силуэтами, словно тѣнями, и беззвучно притаилась подъ коркой. Прошло нѣсколько минутъ мертваго молчанія, точно кто прислушивался къ чему.
Немного погодя, одна за другой, тѣни появились на борту судна. Хозяева спали мертвымъ сномъ, не ожидая гостей.
-- Знаешь, гдѣ спятъ?-- послышался сдержанный шепотъ, все-таки нарушивъ мертвую тишину.
-- Тс-сс-съ!... Берегите рабочихъ-то, черти! Носовую каюту карауль,-- сказано вѣдь! Остальное ужь мое дѣло,-- отвѣчалъ сердитый шепотъ.-- Ступайте, да допрежъ меня не начинать, смотри!
Послѣ этого тѣни раздѣлились: двѣ двинулись на носъ, а одна на корму. У всѣхъ было что-то въ рукахъ.
Люкъ кормовой каюты, гдѣ спали хозяева, былъ открытъ, и притомъ было душно въ заштилѣвшемъ морѣ. Подошедшій остановился около и слушалъ. Мѣрное, отчетливое дыханіе спящихъ убѣждало въ легкости дѣла. Онъ тихо свѣсилъ ноги и исчезъ подъ палубой. Тамъ онъ опять остановился, замеръ на мѣстѣ въ непроглядномъ мракѣ и опять слушалъ. Первые минуты сердце въ немъ билось такъ сильно, что онъ не слыхалъ ничего болѣе и, смотря во всѣ глаза, не видалъ ни эти. Очевидно, только слухъ да осязаніе нужны были здѣсь,-- приходилось дѣйствовать ощупью.
Дыханіе слышалось въ двухъ-трехъ шагахъ, вправо", онъ сдѣлалъ эти три шага вправо, выставивъ свободную руку впередъ, и нащупалъ койку и Степана, лежавшаго съ краю. "Вотъ ноги, туловище, руки, голова..." -- соображалъ осязавшій.
Двѣ-три секунды -- и тьму разбудилъ рѣзкій ударъ и невольный страдальческий сильный крикъ, огласившій пустынную окрестность недвижнаго моря. Но должно-быть топоръ попалъ вскользь.
-- Ребята!... Ребята!! Разбой!!... Убиваютъ!-- закричалъ несчастный Степанъ и вскочилъ было на ноги.-- Раз...
Но ему не дали кончить. Ударъ повторился, еще и еще... На полъ каюты что-то рухнуло и на минуту все смолкло.
-- Тятя!--вдругъ вскрикнулъ испуганный дѣтскій голосъ.-- Тятя!... Што это?... Господи!... Я боюсь,-- жалобно и робко простоналъ бѣдный ребенокъ и заплакалъ.
Такъ ужасно и дико отозвался дѣтскій вопль во тьмѣ хмурой ночи и въ злодѣйскомъ сердцѣ убійцы, что онъ въ мигъ очутился на палубѣ.
А на носу судна началась и шла та же исторія. Пробужденные крикомъ, рабочіе повскакали и кинулись на верхъ, попадая подъ удары. Борьба, топотъ, стоны и крики длились недолго. Одни были со сна и не разбирали ничего, другіе присмотрѣлись и ждали. Чрезъ нѣсколько минутъ въ суднѣ было четыре трупа. Все стихло -- только плачъ и крики ребенка, звавшаго отца, звучали проклятіемъ звѣрскому дѣлу. Увы, то былъ гласъ вопіющаго въ пустынѣ.
-- Уберите мальчонку-то!... Долго ли ему зѣвать?-- досадливо и теперь уже громко приказалъ одинъ изъ участниковъ, должно-быть старшій. Остальные молчали.
-- Какого лѣшаго рты-то разинули? Вамъ говорятъ!-- повысилъ голосъ первый.
Одинъ изъ двухъ двинулся было къ каютѣ, но тотчасъ же пріостановился.
-- Куда-жь ево уберешь-то таперича?-- въ недоумѣніи и смущеніи проговорилъ онъ.
-- Куда?!... На шею себѣ повѣсь!-- съ насмѣшкой и пренебреженіемъ отвѣчалъ первый голосъ.-- Ахъ ты, чучело, чучело!... Учить тебя, што ли?
-- Нѣтъ, ужь довольно, довольно съ тебя неповинной-то крови!... Довольно, слышь ты?!-- вдругъ вернулся и съ бѣшенствомъ, чуть не съ ненавистью, закричалъ тотъ.
Распорядитель даже назадъ подался,-- до того мало ожидалъ онъ этого.
-- Ты што? Угорѣлъ, што ли?... Бѣлены объѣлся?... Што-жь ты съ нимъ дѣлать станешь, умная голова?
Тотъ стоялъ и молчалъ, видимо, не зная, что отвѣчать и дѣлать, и, кажется, напрягая всѣ свои умственныя способности.
-- Жаль парнишку-то!-- тихо, хмуро и недоумѣло произнесъ онъ.
-- Ну, жаль,-- что-жь изъ этого?... Такъ-то ему лучше, што-ль?... Чудакъ то! Вѣдь, какъ башкой-то ни верти, дѣлу не помочь: не матери ты его повезешь. А тутъ одинъ конецъ, по крайности: давнулъ или стукнулъ чѣмъ и -- баста!... Головушка!...
А плачъ и крики ребенка, звавшаго отца, продолжали надрывать или, по крайней мѣрѣ, казнить сердца злодѣевъ.
-- Ахъ, ты... Вотъ наказаніе-то! И я толкую съ этимъ бабьемъ... Самому давно бы...-- Онъ было двинулся къ каютѣ, по стоявшій противъ заступилъ ему дорогу.
-- Ни-ни! Не ходи, нетрожь! Самъ ужь я, какъ ни-на-есть, самъ... Не дамъ мучить паренька...-- сказано: "довольно"!-- онъ обернулся и тихо пошелъ на зовъ.
-- Вотъ чучело-то!-- засмѣялся первый, когда они остались вдвоемъ.-- Ты чево-жь это не шелъ?-- полюбопытствовалъ онъ у другого.
-- Ишь ты!... Чай онъ тамъ,-- отвѣчалъ молодой робкій голосъ.
-- Кто это?
-- А отецъ-отъ.
-- Ну?
-- То-то!... Ай мертвецы-то не ходятъ?... Изъ могилъ уходятъ, а не то что...
-- Ахъ ты, теленокъ, теленокъ!-- съ сарказмомъ покачалъ головой старшій, хотя чувствовалъ себя и неловко въ молчаливой тьмѣ.
-- Да, толкуй тутъ... Ишь сынокъ-то зоветъ,-- встанешь тутъ! Не токма отца,-- чужого подниметъ... Чай родная младенческая душа-то.
Въ это время плачъ сдѣлался было сильнѣе, но вскорѣ притихъ. Изъ каюты поднялась темная тѣнь съ ребенкомъ на рукахъ, завернутымъ въ кошомку, вѣроятно, сдернутую съ койки.
-- Дяденька, боюсь я,-- всхлипывалъ бѣдный Гриня, не понимая, кто и куда его несетъ.-- Къ тятѣ!-- просилъ онъ.
-- Небось, родимый, не плачь,-- уговаривалъ несшій.-- Нишни, сейчасъ, вотъ, тятю найдемъ. Сейчасъ,-- пожди маленько... Ребята,-- обратился онъ къ товарищамъ,-- я вотъ што мерекаю: оставить бы намъ парнишку-то здѣсь въ подчалкѣ, провизіи ему положить, да маякъ на лодкѣ-то вздернуть. Можетъ какой набѣжитъ -- возьметъ. Чего онъ знаетъ? Ишь, темь,-- отца роднаго не разберешь. Право, ну?-- просительно закончить онъ.
-- Ты, што, рехнулся совсѣмъ? Тебѣ башка-то, можетъ, ничего не стоитъ? Давай-ко его сюда!-- потянулся было старшій.
Гриня закричалъ благимъ матомъ и прижался къ защитнику съ инстинктивныхъ ужасомъ, не понимая, о чемъ шла рѣчь.
-- Не трожь! Слышь ты, сказано, самъ я.
-- Слушай ты, чортова баба, долго намъ съ тобой канителиться, а?... Время-то идетъ,-- свѣта, што ли, ждать? Кончать, такъ кончай, лѣшій ты этакій!
Державшій Гриню понялъ должно-быть справедливость довода товарища и безвыходность своего положенія, потому что опустился на палубу, разостлалъ по ней кошму и положилъ поперекъ ея ребенка, уговаривая, его не бояться и лечь, что онъ его сейчасъ къ тятѣ снесетъ. Съ этиии словами онъ моментально, закаталъ мальчика въ войлокъ и обвязалъ какимъ-то обрывкомъ веревки. Образовалось нѣчто въ родѣ сѣроватаго узла, изъ котораго опять, но уже глуше, донесся плачъ ребенка. Черезъ секунду все исчезло въ тихомъ морѣ.
-- Безъ боли, по крайности!-- съ какой-то угрюмой жалостью выговорилъ могильщикъ.
Людской говоръ не много прибавлялъ къ этому.
Новые владѣльцы торопились хозяйничать по-своему. Подачею подвели они къ судну свою лодку и выгрузили въ нее сперва что подороже: клей, икру, вязигу и потомъ уже рыбу, сколько пошл о. Стало свѣтать, когда эта работа была копчена. Подъ судномъ было сажень шесть-семь воды. Его просверлили и прорубили въ нѣсколькихъ мѣстахъ и вода зажурчала и забурлила, наполняя его. Море алчно и быстро поглощало свои жертвы,-- грузъ еще остававшейся рыбы помогалъ этому. Со свѣтомъ, пока еще все спало кругомъ и не надолго захилилъ утренній вѣтерокъ, грузная лодка подняла паруса и ушла по Корду. За ней оставался надъ водою только верхъ, только бѣлая стеньга судовой мачты; немного спустя исчезла и она. Когда на горизонтѣ вновь показалось румяное солнце, на мѣстѣ Степановой посуды было чисто.
Кто были ночные посѣтители, такъ и осталось "темнымъ дѣломъ".
-----
Какъ?... А брехуновское дѣло такъ и кончилось?
И не думало! Идетъ за всѣхъ парахъ. Помилуйте, въ милліонеры глядитъ. Если дѣло не идетъ, развѣ станешь каменныя палаты съ балконами строить? Что касается острожнаго дѣла -- напраслины, взведенной было на Петра Петровича, то и оно въ сущности ничѣмъ не кончилось. Протомили только напрасно людей въ острогѣ около года. Рѣшено было, за несознаніемъ и недостаткомъ уликъ, оставить хозяина и рабочихъ въ подозрѣніи и выслать на мѣсто жительства, на родину, въ чемъ предусмотрительно взяты съ нихъ подписки при выпускѣ изъ четырехтрубнаго парохода, какъ именуютъ острогъ въ Астрахани.
Выѣзжалъ ли Петръ Брехуновъ на родину -- неизвѣстно, но, по всѣмъ даннымъ -- нѣтъ. Да и зачѣмъ? Какъ оказалось впослѣдствіи, у него уже было намѣчено доброе дѣльце на мѣстѣ; онъ теперь вполнѣ присмотрѣлся къ окружавшему міру и понялъ, на чемъ надо играть безъ проигрыша и риска. Онъ догадался, что ничего-то нѣтъ доходнѣй людской слабости и темноты. Впрочемъ, на нѣсколько лѣтъ, послѣ непріятной квартиры и напраслины, перенесенной имъ, Брехуновъ почелъ необходимымъ стушеваться, пропасть, и провалился съ глазъ людскихъ невѣдомо куда.
Но, вотъ, прошло нѣсколько лѣтъ и имя Брехунова вновь воскресло и возродилось изъ пепла, какъ фениксъ, вновь заставило заговорить о себѣ. Мало-помалу оно засверкало въ Астрахани на десяткахъ вывѣсокъ, подъ магическими словами: "распивочно и на выносъ". То же было чуть не во всѣхъ богатыхъ промысловыхъ селахъ волжской дельты. Брехуновъ, Брехуновъ, Брехуновъ, мозолило оно глаза всѣмъ -- и пьющимъ и непьющимъ, и правымъ и виноватымъ.
Развѣ могло оставаться глухо правосудное общество къ этимъ напоминаніямъ?-- Разумѣется, нѣтъ.. Дѣла Брехунова цвѣли, связи завязывались и укрѣплялись, довѣріе въ человѣку росло, даже доброе сердце нашлось подъ толстымъ бумажникомъ, какъ это бываетъ съ тысячами Брехуновыхъ во всей вселенной. Успѣхъ все оправдываетъ! Да и какъ было не успѣвать Петру Петровичу,-- вѣдь за его здравіе и благоденствіе спаивался и пилъ чуть не цѣлый край, ради чего оказывались дозволительными и практиковались всѣ средства. Обманъ, развратъ, преступленіе -- развѣ не настоящее ихъ мѣсто въ кабакѣ, въ распаленномъ виномъ сердцѣ и отуманенной головѣ? "Что за дѣло! Накачивай ихъ!!"
Правда, такимъ людямъ, какъ Брехуновъ, нѣтъ дѣла до всего этого, но общество? Или и ему тоже?-- Надо полагать, если оно среди себя даетъ мѣсто такимъ Брехуновымъ и предупредительно раскрываетъ имъ свои объятія. И вотъ цѣлая туча кабаковъ, кабаковъ, кабаковъ, точно египетская казнь, точно зараза, растетъ и поражаетъ Россію.
Интересно бы знать, что думаютъ гг. Брехуновы о сокращеніи кабаковъ въ Россіи? Чего не подадутъ своего мнѣнія эти во-истину "знающіе" люди?...
Н. Бобылевъ.
"Русская Мысль", NoNo 5--7, 1883