1840--1852 гг.
Honeste vivere, neminem ledere, suum cuique tribuere.
I.
Одинъ изъ преподавателей межевыхъ законовъ и всякаго матеріальнаго размежеванія въ училищѣ правовѣдѣнія въ С.-Петербургѣ,-- Ѳеоѳилактъ Лукичъ Малиновскій, стоя съ нами передъ астролябіей, у предположенной межи чьей-то дачи на Каменномъ острову, говорилъ намъ, что дружба бываетъ двоякаго рода: дружба людей, еще не узнавшихъ людей,-- и дружба такихъ личностей, которыхъ досыта накормили опытомъ житейскимъ ихъ прежніе друзья. Послѣдняя, по его мнѣнію, трезвѣе по одному тому уже, что разоблачился скрывшійся подъ личиною взаимной откровенности честолюбецъ и хищный врагъ. Не вдаваясь въ разсужденія по этому чрезвычайно спорному предмету, представляющему вѣчно открытый, всѣми разрѣшаемый и никогда неразрѣшимый вопросъ, и "принимая во вниманіе", что преподаватель межеванія, Малиновскій, не съумѣлъ положить границъ между задачами астролябическими и психологическими -- иначе выражаясь, словами нашего инспектора: отошелъ отъ программы -- я прямо приступаю къ своей программѣ: она выше озаглавлена. Приступаю по пословицѣ "лучше поздно, чѣмъ никогда" и, желая тоже, съ моей стороны, хотя отчасти, доказать, что простое повидимому для житейскаго обихода предписаніе мудрецовъ, выставленное эпиграфомъ къ этой статьѣ, не во всемъ своемъ пространствѣ примѣнимо бываетъ, потому что честно жить -- можно, никому не вредить -- должно, а воздавать всякому, что ему подобаетъ -- никакъ нельзя, вы сами знаете почему; да и
"Вся судить --
"Міру не быть"
твердилъ нашъ архиваріусъ изъ духовнаго званія, подъискивая недостающіе по описямъ листы. И такъ я, благоговѣйно, мечтами возвращаюсь въ наше учебное заведеніе, припоминая непокорное моему перу время -- іюнь 1840 года.
Послѣдніе экзамены проходили быстрѣе первыхъ. Стоило наблюдать: съ какою отеческою снисходительностью, обыкновенно, строгіе на своихъ лекціяхъ, профессора задавали намъ на выпускныхъ экзаменахъ легкіе и эффектные вопросы, вполнѣ постигая нашу невольную разсѣянность передъ нетерпѣливо ожидаемымъ вступленіемъ въ такъ неправильно называемый "свѣтъ". Къ тому же и присутствіе высокосановныхъ старцевъ въ роляхъ всяческихъ главныхъ начальниковъ -- цѣнителей при нашемъ, сравнительно тогда еще молодомъ попечителѣ, не дозволяло спеціалистамъ-экзаменаторамъ дѣлать намъ иныхъ вопросовъ, кромѣ самыхъ общихъ и всѣмъ понятныхъ, въ родѣ того, напримѣръ: какъ возлежали римскіе патриціи при своихъ пиршественныхъ явствахъ въ знаменательные и торжественные дни, или въ какихъ видахъ и съ какою именно цѣлью нѣмецкіе ученые, въ безконечныхъ трактатахъ по римскому праву, уснащали свои томы цитатами изъ такихъ трудовъ своихъ предшественниковъ, которые, для обыкновеннаго человѣка, кажутся ни для кого ненужными. Не забыта была и каѳедра, принадлежавшая профессору русской словесности, Петру Егоровичу Георгіевскому, который, усматривая "микроскопичность своего предмета" въ велерѣчивомъ сонмѣ иностранныхъ свѣтилъ, не безъ робости спрашивалъ экзаменовавшихся изъ юныхъ курляндскихъ бароновъ:
-- "Скажите, что вы знаете о Ломоносовѣ, Державинѣ, не помните-ли чего о Пушкинѣ?"
-- Позвольте-съ, ваше-ство!-- возразилъ Георгіевскому быстро вмѣшавшійся директоръ Пошманъ; -- еще не очень давно, за два съ небольшимъ года, профессоръ судебной медицины Иванъ Тимофѣевичъ Спасскій разсказывалъ мнѣ и всѣмъ, какъ онъ видѣлъ на смертномъ одрѣ А. С. Пушкина, кто его убилъ на дуэли и при какихъ обстоятельствахъ?
На вопросъ-же Георгіевскаго одному экзаменовавшемуся нѣмцу: "что онъ знаетъ о русскихъ беллетристахъ",-- послѣдовалъ отвѣтъ: "русскіе беллетристы потому такъ называются, что имѣютъ задачею писать подробныя біографіи никогда не существовавшихъ людей".
По окончаніи каждаго выпускнаго экзамена, между нами происходили дружескія бесѣды и совѣщанія о томъ, кому и въ какой департаментъ сената на службу поступить, такъ какъ въ канцеляріи министерства юстиціи вакансій почти не имѣлось и могли быть удовлетворены только самыя внушительныя протекціи, а тогдашній министръ, графъ Викторъ Никитичъ Панинъ, хотѣлъ, во что бы то ни стало, проявить и поддержать передъ нашимъ попечителемъ свое высокочиновничье значеніе.
Товарищъ мой, Александръ Николаевичъ Сѣровъ, съ которымъ я былъ друженъ въ теченіи всѣхъ пяти съ половиною лѣтъ по сходству нашихъ влеченій къ музыкѣ и поэзіи, однажды сказалъ мнѣ, что его папаша сдѣлалъ визитъ оберъ-прокурору 1-го отдѣленія пятаго департамента Матвѣю Михайловичу Карніолинъ-Пинскому, слывшему за строгаго, но справедливаго и ободряющаго начальника, который обѣщалъ принять въ свои подчиненные его, Александра Николаевича. Хотя уголовщина мнѣ крайне была не по вкусу и я, несмотря на отличныя отмѣтки по уголовному праву, не чувствовалъ никакого особаго влеченія къ криминальнымъ дѣламъ,-- но все-же попросилъ моего отца съѣздить къ тому-же Карніолинъ-Пинскому и ходатайствовать о принятіи меня къ нему на службу.
-- "Вотъ этого ужъ я никакъ не могу себѣ дозволить!" неожиданно отвѣтилъ мнѣ, торжественно разводя руками, мой добрый старикъ. "Тебѣ дано образованіе, на твою волю предоставлено избрать служебную для себя карьеру: причемъ-же я тутъ буду? да и г. оберъ-прокурора этого я вовсе не имѣю чести знать. Если я исполню твое желаніе и что-нибудь случится потомъ неладное,-- ты же можешь упрекнуть меня. Нѣтъ, гораздо основательнѣе постудить, если станешь хлопотать самъ".
Отказъ этотъ, при несомнѣнной справедливости своей, тѣмъ не менѣе поставилъ меня въ затруднительное положеніе. У моего отца не было знакомыхъ по сенату; я-же, занимаясь въ свободное время переводами для нѣкоторыхъ редакцій и помѣщая иногда статьи и стишки въ журналахъ подъ псевдонимомъ Траума, имѣлъ возможность обратиться за совѣтами только къ редакторамъ,-- а они, какъ извѣстно, были въ то время, по отношенію къ судебнымъ властямъ, что называется "не того поля ягода".
Я сообщилъ мои недоразумѣнія А. Н. Сѣрову,-- и тотъ крѣпко призадумался. "Эврика!" наконецъ воскликнулъ онъ, "ступай къ О. И. Сенковскому! вѣдь ты помѣщаешь въ его "Библіотекѣ для Чтенія" нашу общую "музыкальную критику" всѣхъ произведеній, появляющихся въ нотномъ магазинѣ П. И. Гурскалина (фирма "Одеонъ", существовавшая въ Большой Морской, въ домѣ Штрауха, куда М. И. Глника отсылалъ для напечатанія свои романсы со словами Нестора Васильевича Кукольника, при которомъ я состоялъ добровольнымъ адептомъ по части странствованій въ заоблачныхъ пространствахъ поэзіи). Сенковскаго я зналъ еще съ тѣхъ поръ, когда перевелъ для него вступительную рѣчь, произнесенную на нѣмецкомъ языкѣ, почти при самомъ открытіи училища, профессоромъ новоизобрѣтенной науки -- "пропедевтики права", докторомъ философіи Гейнрихомъ Робертомъ Штекгардтомъ. Сенковскій, имѣвшій, тогда еще извинительную, привычку передѣлывать статьи хотя-бы и совершенно цензурныя, сократилъ и исказилъ рѣчь нѣмецкаго ученаго, къ общему неудовольствію всей аудиторіи, кромѣ самого профессора, который по русски ни слова не понималъ.
Я на другой-же день отправился къ Сенковскому; но почтенный баронъ Брамбеусъ, даже и въ то время ненормально увлеченный послѣднимъ выходомъ "Сатаны" {Извѣстный юмористическій этюдъ Осипа Ивановича въ "Библіотекѣ для чтенія", подъ псевдонимомъ бар. Брамбеуса.}, на отрѣзъ отказался дать мнѣ какой либо по моему вопросу совѣтъ, плутовски проговоривъ, что "по предмету избранія дѣльной служебной карьеры въ вашемъ отечествѣ не содержится никакихъ указаній въ метафизикѣ Виланcкаго, которою въ аду затыкаютъ дыры отъ проникающихъ иногда солнечныхъ лучей. Идите къ вашему архичервю Николаю Алексѣевичу Полевому: онъ купецъ, а купцы охотно якшаются со всякими чиновниками; можетъ статься онъ вамъ и поворожитъ!"
Вотъ тебѣ "и на распутій Вадимъ!" подумалъ я послѣ весьма попятнаго хотя и минутнаго огорченія: "первый шагъ -- и неудача; должно быть не къ добру это такъ смѣшно вышло!" Отправляюсь на Лиговку, за Знаменскую церковь, въ домъ А. Ѳ. Смирдина, къ обитавшему тамъ, въ первомъ этажѣ, Полевому; нахожу его больнымъ, какъ говорили -- простудою, отъ сырости пола, и пересказываю ему баронское измышленіе о вліятельности Николая Алексѣевича въ высокочинныхъ сферахъ.
-- "И вы повѣрили этому гаеру-арлекину!" протянулъ взволнованнымъ голосомъ Николай Алексѣевичъ. "Съ чего онъ вамъ это сбредилъ? Я, правда, въ моей "Исторіи Россійскаго Государства" писалъ о разныхъ приказахъ и подъячихъ, но приказная сфера мнѣ рѣшительно чужда-съ".
Я молчалъ.
-- "Да я и понять не могу, въ чемъ вы затрудняетесь, любезнѣйшій Иванъ Бочаровъ, когда столбовая, а не проселочная, дорога передъ вами открыта. Вы знаете Николая Ивановича Греча; на его сестрѣ, кажется, женатъ оберъ-прокуроръ 8-го департамента правительствующаго сената, дѣйствительный статскій совѣтникъ и кавалеръ Николай Павловичъ Безакъ-съ: Гречъ безъ малѣйшаго затрудненія и разговора дастъ вамъ къ нему рекомендательное письмо! Отправляйтесь къ нему теперь-же-съ".
Поблагодаривъ за совѣтъ, но, подозрѣвая, что и этотъ "себѣ на умѣ" просвѣщающій массы благодѣтель хочетъ просто отдѣлаться отъ меня, подъ благовиднымъ предлогомъ, -- я, дѣйствительно, направился на Мойку, въ домъ Греча, гдѣ помѣщались типографія и редакція "Сѣверной Пчелы", но не засталъ уже дома Николая Ивановича; онъ былъ потребованъ -- не то, чтобы въ III отдѣленіе,-- а въ Фурштадтскую улицу, къ ген. Дубельту, для какихъ-то разъясненій о томъ, что именно подразумѣвалось подъ журнальнымъ терминомъ "передовая статья", такъ какъ подобныхъ своевольныхъ неприличій въ то время еще не полагалось въ газетахъ.
На другой день, въ восемь часовъ утра, я уже былъ въ рабочемъ кабинетѣ-чердакѣ Греча, по обыкновенію занимавшагося передъ своимъ пояснымъ портретомъ, писаннымъ густыми маслинными, -- большею частью черною,-- красками, и получилъ желаемое письмо, въ которомъ изъяснялось обо мнѣ, какъ о молодомъ человѣкѣ, желающемъ добросовѣстно трудиться и подающемъ надежды, тѣмъ болѣе, что и H. В. Кукольникъ будто-бы еще недавно ему, Николаю Ивановичу, о моихъ способностяхъ говорилъ. Изъ письма я еще и то увидѣлъ, что Гречъ былъ съ Безакомъ на ты, и потому мною было придано сдѣланной обо мнѣ рекомендаціи великое значеніе, хотя и тогда уже сознавалъ я, что всѣ мои литературныя шалости ничего не стоили. Я, тогда еще 19-ти лѣтній юноша,-- просто "любилъ писать, излагать свои чувства и привязанности"; тенденцій же тогда еще "не было въ явѣ" никакихъ,-- по крайней мѣрѣ онѣ ни по чему не могли быть мнѣ извѣстны, и выраженіе "искусство для искусства" еще не почиталось смѣшнымъ.
Когда я, въ понятномъ восторгѣ, показалъ отцу рекомендательное обо мнѣ письмо Греча, старикъ, похваливъ меня за мои усердныя хлопоты, замѣтилъ только иронически, что онъ, съ своей стороны, не далъ бы письму этому полной вѣры, такъ какъ оно послѣдовало отъ литератора, -- "а литераторы, по его убѣжденію, не всегда говорятъ правду".
Г. Безаку -- какъ теперь помню -- я представился въ воскресенье, въ 11 часовъ, и нашелъ въ немъ чрезвычайно симпатичную личность. Не оказалось и тѣни того exelent'наго самомнѣнія, которое, къ несчастію, во всѣхъ образованныхъ странахъ, нерѣдко мѣшаетъ человѣку, достигшему извѣстнаго, болѣе или менѣе высокаго, положенія въ чиновничьей іерархіи, прямосердечно и христіански-просто относиться къ тѣмъ самымъ людямъ, при которыхъ приставила его судьба въ роли "отца и покровителя, защитника и охранителя отъ всякихъ бѣдъ и невзгодъ".
Его превосходительство Николай Павловичъ Безакъ показался мнѣ какимъ-то французомъ: во первыхъ -- онъ съ перваго слова заговорилъ со мною по французски, какъ истый парижанинъ, во вторыхъ -- онъ принялъ меня не въ халатѣ, какъ всякому мирному генералу тогда подобало, а въ сюртукѣ, хотя и безъ галстуха, лежа на старой ситцевой кушеткѣ, заваленной листками иностранныхъ газетъ;-- можетъ быть еще и не прочитанныхъ. Въ третьихъ -- онъ мнѣ сказалъ, что всѣ его подчиненные -- канальи, лѣнтяи, хитрецы и взяточники, съ которыми нельзя ничего подѣлать безъ боязни умереть отъ аневризма. Затѣмъ Безакъ привѣтливо объявилъ мнѣ, что и мой товарищъ Е. И. Барановскій пожелалъ къ нему поступить; что, побесѣдовавъ съ нимъ, онъ, Безакъ, замѣтилъ въ немъ пріятную оригинальность и самостоятельность въ сужденіяхъ, которыя предвѣщаютъ не какого нибудь столоначальника, а нѣчто поважнѣе, и затѣмъ отпустилъ меня съ миромъ, сказавъ: "до пріятнаго свиданія въ нашемъ департаментѣ!"
Въ это-же самое воскресенье, въ которое я такъ отрадно бесѣдовалъ съ Безакомъ, -- я, по заведенному въ училищѣ порядку, возвратился въ стѣны нашего, священнаго и.понынѣ, храма.
Но тутъ произошло совершенно неожиданное для меня событіе, имѣвшее рѣшительное вліяніе на всю мою служебную дѣятельность.
Въ понедѣльникъ, въ 9 часовъ утра, является въ нашъ, уже совершенно свободный отъ педагогическихъ лекцій, классъ, директоръ Семенъ Антоновичъ Пошманъ, чѣмъ-то до крайности встревоженный. Черные глаза его прыгали; очки не держались на носу; онъ безпрестанно ихъ поправлялъ.
-- "Господа!" сказалъ внушительнымъ голосомъ, вступивъ на каѳедру, директоръ, "вчера былъ у меня оберъ-прокуроръ 2-го отдѣленія 5-го департамента правительствующаго сената Иванъ Христіановичъ Каптеръ, и выразилъ мнѣ глубочайшее свое неудовольствіе по тому случаю, что никто изъ васъ до сихъ поръ у него не былъ съ объявленіемъ своего желанія поступить подъ его начальство".
Всѣ молчали.
-- "Если вы, господа, мнѣ не отвѣчаете, то я нахожусь вынужденнымъ опросить васъ по алфавитному списку".
Началась выкличка. Желающихъ не оказалось; а произошло это странное обстоятельство по той причинѣ, что на одной изъ нашихъ совѣщательныхъ сходокъ кто-то изъ товарищей сказалъ, будто И. X. Капгеръ тяжелаго характера; къ тому же онъ почти не присутствовалъ на нашихъ выпускныхъ экзаменахъ, а это было нами истолковано полнѣйшимъ къ намъ равнодушіемъ съ его стороны, что впрочемъ и оказалось справедливымъ впослѣдствіи. Пойманъ нисколько не возмутился, повидимому, нашимъ отказомъ и вызвалъ меня,
-- "Бочаровъ!" произнесъ онъ съ интонаціею нѣкоторой укоризны, "товарищей вашихъ я не могу принуждать къ поступкамъ, несогласнымъ съ ихъ желаніями; но вы-то, вы-то, вы -- получили воспитаніе на собственный счетъ Его Высочества, вашего благодѣтеля, которому вы всѣмъ обязаны. Именемъ принца объявляю вамъ, что я угадалъ ваши благодарныя мысли въ настоящую минуту: вы искренно желаете поступить къ добрѣйшему Ивану Христіановичу!"
-- Но, ваше -- ство, я уже представлялся г., Безаку, отвѣтилъ я вопросительно.
-- "Это ровно ничего не значитъ: я самъ передъ нимъ за васъ извинюсь".
Такимъ образомъ мое равенство и равноправность по отношенію къ моимъ товарищамъ были нарушены внезапно и безъ какой-либо моей вины. Жизнь, при первыхъ ея лучахъ, сказалась будничною, сѣренькою прозой.
При видѣ юношески-недоумительныхъ улыбокъ моихъ товарищей, не считавшихъ нужнымъ скрывать своей радости, что директорская "чаша" ихъ миновала,-- я имѣлъ возможность обратиться съ просьбою объ участіи въ моемъ положеніи только къ нашему воспитателю г. Берару.
-- Mon cher! C'est la volonté de Dieu! отвѣтилъ мнѣ, таинственно вознеся перстъ къ небу и полунаклонивъ голову, ревностный католикъ-воспитатель. Попавшійся-же на глаза, въ библіотекѣ, инспекторъ, обыкновенно ласковый и всегда добросердечный, не далъ никакого отвѣта.
Оставалось покориться судьбѣ. Я и покорился ей, вписавъ свое имя въ списокъ предъ графою: 2-ое отдѣленіе 5-го департамента.
На другой день, 15-го іюня, былъ назначенъ торжественный актъ
Мы явились въ сенатскихъ мундирахъ помощниковъ секретарей, при шпагахъ и треуголкахъ; только немногіе -- Волоцкой и еще кто-то съ бархатными зелеными воротниками министерства. Былъ молебенъ; на всѣхъ довольныя лица; мнѣ одному было какъ-то обидно-неловко.
Попечитель сказалъ намъ краткую напутственную рѣчь, закончивъ ее словами: "идите въ міръ, архистратиги! трудно будетъ вамъ въ борьбѣ",-- но "помните, что дверь моя для васъ всегда открыта".
Намъ роздали дипломы и золотые перстни, съ надписями на одной сторонѣ: "Respice finem", а на другой -- "15 іюня 1840 года".
Принцъ, разставаясь съ нами, не могъ удержаться отъ слезъ. Тепла и трогательна была его поэтическая рѣчь; жаль только, что ни онъ и никто изъ воспитателей и преподавателей не разъяснили неопытнымъ и пылкимъ умамъ, что очень многое въ жизни обусловливается просто случаемъ, прихотью, протекціею и житейскою ловкостью; а житейскій опытъ -- охъ какой это дорогой и безсердечный учитель! Всѣ мы увлеченно предполагали, что въ мірѣ насъ ожидаетъ одна только постоянно видоизмѣняющаяся радость.
II.
Вскорѣ послѣ того, какъ я вернулся въ родительскій домъ, отецъ, показывая мнѣ различныя подлинныя дѣла, лежавшія на его письменномъ столѣ, передалъ одно изъ нихъ, для составленія докладной записки.
Порученіе было немедленно исполнено; но отецъ никакъ не могъ разобрать моей черновой работы, потому что я -- да и почти всѣ мои товарищи -- записывая въ теченіи пяти слиткомъ лѣтъ лекціи профессоровъ, читавшихъ съ кафедры не рѣдко скороговоркою, совершенно испортили свой почеркъ.
-- Могу васъ увѣрить, что докладъ составленъ обстоятельно! сказалъ я самоувѣренно.
-- "Я въ этомъ не только не сомнѣваюсь", возразилъ отецъ, "я даже убѣжденъ, что онъ добросовѣстно изложенъ. Но прежде, чѣмъ признать, умно-ли написанное, надобно имѣть возможность свободно прочесть то, что написано: а отсутствіемъ этой-то существенной и первой принадлежности каждаго труда ты и вооружаешь противъ себя своихъ будущихъ начальниковъ и цѣнителей. Прими мой искренній совѣтъ, другъ мой, хотя онъ тебѣ съ перваго взгляда покажется нѣсколько страннымъ, а можетъ статься и обиднымъ: исправь почеркъ для твоей-же пользы. Я знаю людей такихъ, которые въ теченіи своей жизни, какъ говорится, мухи отъ слона отличить не умѣли, а достигли орденовъ и званій дѣйствительныхъ статскихъ совѣтниковъ -- и даже еще чего-то болѣе и выше -- единственно благодаря той случайности, что были геніальными калиграфистами,-- конечно при строгомъ соблюденіи обѣта молчанія".
Почеркъ былъ мною по-возможности исправленъ, четко переписанный докладъ отцу сданъ, -- и я, въ одинъ прекрасный день, въ 10-ть часовъ утра, отправился по направленію къ зданію правительствующаго сената, наводившему меня на размышленія, въ которыхъ я тогда еще не могъ себѣ составить опредѣленнаго отчета.
Войдя въ главный подъѣздъ, я замѣтилъ двухъ курьеровъ, видимо о чемъ-то спорившихъ между собою. Оказалось, что одинъ изъ нихъ не хотѣлъ уступить другому списокъ сенаторовъ общаго собранія, на которомъ противъ имени и фамиліи каждаго лица мѣста жительства ихъ были подробно обозначены. Толстый красноватый швейцаръ чистилъ свою ливрею и наводилъ металическій блескъ на булаву, а направо, на деревянномъ диванчикѣ, у самой комнаты главнаго дежурства, подобострастно сидѣли два какихъ-то еврея, съ просительскими бумажками въ рукахъ.
-- Какъ-бы мнѣ пройти въ канцелярію 2-го отдѣленія 5-го департамента, и у кого тамъ узнать, гдѣ живетъ оберъ-прокуроръ Иванъ Христіановичъ Капгеръ?-- спросилъ я швейцара, снимая съ себя круглый плащъ на бархатной подкладкѣ, вышедшій изъ мастерской моднаго тогда портнаго, г. Петерса, гордившагося красотою своей жены передъ столичной молодежью.
-- Вы изъ училища?... Гм!... Можете и здѣсь пройти, ваше благородіе: подымитесь по этой лѣстницѣ, потомъ на-право, по второму этажу, чрезъ два другихъ департамента, а если желаете попасть туда прямо, какъ и всѣ тамошніе чиновники ходятъ, -- то лучше будетъ, если обойдете изъ нашего подъѣзда, мимо гауптвахты, подъ арку, въ ворота, во второй-же этажъ. Гдѣ живетъ генералъ Капгеръ, вы и здѣсь, въ главномъ дежурствѣ, узнать у курьера можете,-- только тамъ, прямо въ канцеляріи, для васъ удобнѣе будетъ, потому что департаментскій экзекуторъ теперь уже пришли и повѣряютъ являющихся на должность чиновниковъ. Экзекуторъ вполнѣ скажетъ вамъ: и въ которомъ часу генералъ Капгеръ туда пріѣзжаетъ, и гдѣ онъ живетъ.
Отвѣтъ былъ настолько обстоятеленъ, что оставалось послѣдовать указанію, и я невольно подивился простотѣ души стараго русскаго ундера-швейцара, который не воспользовался предстоявшимъ ему случаемъ "загородить дорогу" просьбой о подачкѣ.
-- Скажите, любезный, какъ ваше имя?-- спросилъ я у того-же швейцара, еще не надѣвавшаго своей формы.
-- Мое имя Борисъ, а фамилія -- Брызгаловъ,-- произнесъ онъ съ усмѣшкою.-- И развѣ вы не помните, или вамъ не говорили о фамиліи Брызгаловыхъ?
Въ трехъ большихъ комнатахъ втораго этажа, окнами однѣ -- во дворъ, другія -- въ Галерную, было разставлено нѣсколько большихъ и малыхъ столовъ, обтянутыхъ черною клеенкою. Когда я вошелъ, за большими столами сидѣло уже нѣсколько разнокалиберныхъ и разношерстныхъ существъ въ глянцевито-истертыхъ мундирныхъ фракахъ, большею частью стариковъ отъ сорока до семидесяти лѣтъ включительно, и лысыхъ, и въ парикахъ, сошедшихся сюда изъ Чекушъ, Колтовской, изъ села Александровскаго и изъ-за Невской заставы. У нѣкоторыхъ торчали въ петличкахъ орденскія ленточки, медали и знаки отличія за безпорочную службу, съ неодинаковыми римскими цифрами. Тишина была изумительная, и, при первомъ взглядѣ на это сборище, легко могло показаться каждому, даже не очень строгому наблюдателю, что онъ попалъ въ какую-нибудь провинціальную консисторію, или въ кабинетъ восковыхъ фигуръ изъ нѣмецкаго ремесленнаго быта: до такой степени все здѣсь вѣяло запахомъ отпѣтой умственной гнили. Всѣ что-то списывали.
Малые столы еще не были заняты. Суровый господинъ, въ мундирѣ и при шпагѣ, раскладывалъ на нихъ толстыя бѣлыя нитки, сѣрую бумагу, картузные листы, гусиныя перья и дешевые карандаши, соблюдая по возможности пропорціональность въ количествѣ матеріала, ежемѣсячно отпускаемаго на каждаго помощника секретаря, долженствовавшихъ вскорѣ прибыть, по двѣ персоны къ каждому малому столу. Этотъ господинъ былъ -- экзекуторъ, блюститель порядка, онъ-же приходо-расходчикъ, фактотумъ и тайный доносчикъ его превосходительству Михаилу Ивановичу Топильекому о всякомъ несвоевременно-явившемся на должность канцелярскомъ труженикѣ и о всякомъ алкогольномъ ихъ увлеченіи. Порою клевеща на помощниковъ и сплетничая на секретарей, у которыхъ иногда появлялись новые сюртуки, въ тѣ дни, когда доводилось отправиться прямо изъ должности на имянинный пирогъ, экзекуторъ позволялъ себѣ шутливо отзываться о нѣкоторыхъ оберъ-секретаряхъ, къ которымъ просители являлись въ департаментъ, а не на домъ; но говорить съ его превосходительствомъ -- такъ или иначе -- о письмоводителѣ и протоколистѣ не имѣлъ рѣшительно никакого права: лица эти состояли подъ непосредственнымъ надзоромъ и пользовались особымъ вниманіемъ самого его превосходительства, который ежедневно, при входѣ въ департаментъ, кивалъ имъ головою и, иногда заходя случайно по пятницамъ, удостоивалъ разговаривать съ ними по нѣсколько секундъ.
"Позвольте васъ спросить, къ кому здѣсь я могу обратиться?" -- проговорилъ я, подошедъ къ этому господину и предварительно объявивъ о своей личности.
-- "Къ вашимъ услугамъ! Экзекуторъ здѣшній Осипъ Осиповичъ Сукманъ, коллежскій ассесоръ и домовладѣлецъ!" -- былъ отвѣтъ.
"Значитъ, вы можете объяснить мнѣ, въ какое время и гдѣ могу я представиться оберъ-прокурору?"
-- "То есть его превосходительству, Ивану Христіановичу, вѣроятно хотите вы сказать?" -- холодно замѣтилъ Сукманъ. "Генералъ никогда не изволитъ бывать сюда ранѣе двухъ съ половиною, или трехъ часовъ, потому что у себя дома дѣлами занимается; а выходитъ изъ департамента -- въ шесть, иногда въ семь; въ ноябрѣ, когда отчеты -- и того позднѣе..."
"А какъ-же всѣ вы-то здѣсь, съ такого ранняго времени?"
-- "Мы -- подчиненные, разсуждать не смѣемъ и къ тому не пріучены: приказано -- сидимъ! Вамъ-бы лучше къ генералу на квартиру отправиться".
"Гдѣ-же онъ живетъ и когда принимаетъ?"
-- "Жительство онъ имѣетъ,-- а не живетъ-съ, -- на Литейной, въ казенномъ домѣ, почти противъ Симеоновскаго переулка,-- онъ и тамъ исполняетъ важныя обязанности; а принимаетъ -- всегда послѣ 12-ти, если одинъ и не встревоженъ кѣмъ-нибудь. Отправляйтесь къ нему теперь-же; идите смѣло: ничего! Курьеръ при немъ находится: онъ о васъ доложитъ. Ступайте съ Богомъ въ добрый часъ! У васъ, конечно, собственный экипажъ? у подъѣзда или у воротъ?"
Мнѣ показалось, что экзекуторъ хотѣлъ меня проводить нѣсколько.
"Нѣтъ, я пѣшкомъ сюда пришелъ.
-- "А! Да -- за! Вѣдь, помнится мнѣ, никто изъ вашихъ не пожелалъ добровольно къ намъ поступить. Ну, въ такомъ случаѣ -- дѣлайте, какъ знаете. Извините, у меня то-же свои обязанности и дѣла! "
Онъ двусмысленно поклонился; я отвѣтилъ тѣмъ-же и вышелъ изъ канцеляріи непринужденно-скорыми шагами, потому что у меня заболѣла голова и я ничего не могъ сообразить. Все это было такъ несогласно съ тѣмъ, что намъ наговорили о сенатскихъ порядкахъ, о привѣтливыхъ сенатскихъ чиновникахъ, которые примутъ насъ съ распростертыми объятіями и уже соскучились въ ожиданіяхъ нашей служебной имъ помощи, что я подумалъ, не соскочилъ-ли я съ ума, или не предоставила-ли мнѣ судьба неожиданный сеансъ въ "желтомъ" домѣ,-- какъ прежде называли нѣкоторыя богоугодныя заведенія.
Придя домой, я встрѣтилъ заботливый взоръ отца, замѣтившаго, что со мною произошло что-то неладное.
Вечеромъ я слегъ въ постель; начался лихорадочный жаръ и безсвязный бредъ. Мнѣ говорили послѣ домашніе, что я въ какомъ-то ожесточеніи декламировалъ какія-то безсмысленныя тирады:
"Если вылить въ Неву стаканъ цвѣточнаго чаю, то напитокъ незамѣтно расплывется и потеряетъ вкусъ".
"Напрасны пѣсни передъ деревомъ, когда оно дубье!"
Болѣзнь скоро миновала, по неизмѣнному закону природы, глубокомысленно объясненному намъ однажды, при анатомическомъ вскрытіи чьей-то -- если не ошибаюсь, купеческой -- грудной полости, тѣмъ-же профессоромъ судебной медицины И. Т. Спасскимъ:
"Ежели мы сами проходимъ, -- то, безъ всякаго сомнѣнія, проходятъ и наши болѣзни. Эта аксіома была извѣстна еще до потопа, гораздо позже котораго явился эскулапъ, подтвердившій ту-же истину, неоднократно выраженную и въ новѣйшихъ гомеопатическихъ лечебникахъ".
"Видно, не переводятся только одни экзекуторы, потому что они вѣчны какъ ржавчина", подумалъ я, почувствовавъ уже нѣкоторое облегченіе отъ навѣяннаго недуга. Предстояло немедленно отправиться къ начальнику, служебная обстановка и моментъ дѣятельности котораго, въ дѣйствительности, безъ иллюзій, были въ такомъ видѣ:
При обнародованіи Свода Законовъ перваго изданія 1832 года -- наша русская юстиція была не только не на верху, а, напротивъ, въ подошвенномъ низу своей задачи. Въ домахъ зажиточныхъ или просто порядочныхъ помѣщиковъ считалось неприличнымъ говорить о тяжбахъ, безконечный ходъ и перипетіи которыхъ обыкновенно содержались въ тайнѣ, а тѣмъ болѣе о чиновникахъ,-- такъ называвшихся приказныхъ -- такихъ паріяхъ, положеніе и нравственный уровень которыхъ нерѣдко признаваемы были гораздо ниже крѣпостно-крестьянскаго и сельско-духовнаго; а въ военно-служебныхъ сферахъ трактовалось единственно о доходахъ съ имѣній, арендахъ и иныхъ пожалованіяхъ, и только въ рѣдкихъ случаяхъ о вліятельныхъ мѣрахъ для ходатайства къ отмѣнѣ какого-нибудь мозолящаго карманъ окончательнаго рѣшенія, чтобы обратить таковое къ "первоначальному" производству, т. е. снова отбросить какой-нибудь непрошенный -- негодный дамокловъ мечъ на цѣлые десятки лѣтъ. Геніальные крѣпостные Ѳедулы, Зоты, Антипы, впослѣдствіи нажившіе себѣ несмѣтныя земельныя и лѣсныя богатства, состояли повѣренными по дѣламъ своихъ господъ, исполняя должность безотговорочныхъ при нихъ казначеевъ въ каждый критическій моментъ и глубоко разсудительныхъ, хотя и безграмотныхъ, факторовъ при всякомъ внезапномъ ихъ крахѣ. Только одни они знали дѣйствительныя денежныя средства крестьянъ извѣстной мѣстности и умѣли сдерживать порывы управляющихъ изъ иностранцевъ; помѣщикъ-же лично ничего не могъ узнать обстоятельнаго о кубышкѣ своего Вавилы, какъ-бы ни истязалъ его кнутомъ и батогомъ. "Помилуйте во имя Господа!" вопилъ со слезами, валяясь въ ногахъ, сѣрый мужикъ: "мы подати вамъ, примѣромъ будучи сказать, на два предмета заплатили, а больше намъ взять неотколи-ты!"
Въ уѣздныхъ городахъ уѣздные стряпчіе-самоучки, крапивнаго сѣмени или случайные сыновья причетниковъ и уволенныхъ дворовыхъ -- состязались въ лихоимствѣ съ мѣстными судьями изъ мелкокрапныхъ дворянъ и открыто исполняли должности ходатаевъ безъ довѣренностей по дѣламъ такихъ лицъ, отъ которыхъ можно было поживиться хотя-бы сѣномъ, овсомъ, крупой или птицей, къ празднику, если не деньгами. Все это, конечно, объяснялось крайнею скудостію казеннаго содержанія, не превосходившаго нѣсколькихъ рублей въ мѣсяцъ.
Губернскіе города имѣли свою особую служебно-чиновничью аристократію, состоявшую изъ предсѣдателей трехъ палатъ -- казенной, гражданской и уголовной, съ ихъ совѣтниками,-- совѣтниковъ губернскаго правленія, инспектора врачебной управы, почтмейстера, губернскаго прокурора и губернатора. Иногда къ этимъ "сливкамъ" общества присовокуплялись секретарь дворянства и уѣздный исправникъ, какъ особа, къ особѣ главнаго начальника особо приближенная. Должности заполнялись по преимуществу отставными военными, лишившимися приличныхъ маіорскому или полковничьему званію средствъ къ жизни, или канцелярскими старшаго оклада, перемѣщавшимися, по разнымъ проискамъ, изъ Петербурга, съ непремѣнною обязанностью косвеннаго наблюденія по собственнымъ дѣламъ и интересамъ столичныхъ воротилъ. Не диковина была просителю, въ кабинетѣ у какого-нибудь департаментскаго директора, имѣющему тяжебное дѣло въ провинціи, или -- положимъ дѣльце по добывкѣ дутаго залога для казеннаго подряда -- получить такой отвѣтъ: какъ только пріѣдете въ городъ, ступайте отъ моего имени къ такому-то совѣтнику (имя рекъ); онъ у меня и теперь свой человѣкъ, и для меня вамъ все сдѣлаетъ. Директоры гимназій держались особнякомъ, и никакимъ вліяніемъ и почетомъ у мѣстной аристократіи не пользовались. Поборы съ просителей взимались предсѣдателями -- обыкновенно черезъ секретарей, въ важныхъ или "хлѣбныхъ" случаяхъ -- лично, въ самоважнѣйшихъ рѣдкихъ "казусахъ" -- и тѣми, и другими вмѣстѣ. Послѣдніе -- т. е. казусы -- доставляли обильную пищу даже разсыльнымъ сторожамъ, при отправкѣ дѣлъ, въ наглухо зашитыхъ тюкахъ, на почту со стереотипной надписью: "въ правительствующій сенатъ".
Здѣсь дѣла, по своемъ благополучномъ прибытіи въ подлежащіе департаменты чрезъ главное дежурство, вылеживались въ аккуратно запираемыхъ шкапахъ, ожидая своей "очереди", ходатаевъ и просьбъ "о рукоприкладствѣ".
Иногда, у провинціальнаго почтмейстера, еще и тюкъ въ теченіи полугода не отосланъ, а вліятельный столоначальникъ -- виноватъ, помощникъ секретаря -- уже заполучилъ въ столицѣ денежный конвертъ, съ покорнѣйшею просьбою "о зависящемъ наблюденіи впредь до личнаго свиданія".
Присылаемыя въ правительствующій сенатъ дѣла состояли нерѣдко изъ цѣлыхъ стопъ разнообразныхъ бумагъ, писанныхъ неразборчиво, каверзно и глупо; преобладающая цѣль была -- или затянуть дѣло, или представить его въ превратномъ видѣ. Очевидно, прежде внесенія въ присутствіе всякаго такого дѣла, необходимо было приготовить изъ него полную, хотя бы нѣсколько осмысленную выдержку. Вотъ главная причина такъ называвшагося составленія "пространныхъ записокъ", которыя, бывъ неизбѣжнымъ тогда зломъ по отношенію къ быстротѣ дѣлопроизводства, представляли собою еще большее зло, дѣлая изъ канцелярій безсловесную машину и превращая молодыхъ помощниковъ секретарей въ простыхъ фабричныхъ кочегаровъ. Тутъ не требовалось умственнаго труда и соображенія, а въ результатѣ получалось у интеллигентныхъ одно только отвращеніе къ своимъ обязанностямъ, при общемъ исполненіи которыхъ никакому начальнику нельзя было отличить "Ивана" отъ "Ивана" и, понятно, требовался одинъ только "экзекуторъ" для наблюденія и доносовъ за полностію проводимыхъ чиновниками на службѣ, по положенію, часовъ.
Если "пространныя записки" были зачастую съ оригиналомъ невѣрны и выражали собою пассивный интересъ своими пробѣлами, восполнявшимися по геніальности и фантазіи плутоватаго скрѣпщика ихъ по листамъ, а провѣрка ихъ представляла жестокосерднѣйшее наказаніе до притупленія способностей и изнеможенія физическихъ силъ,-- то что же можно было сказать одобрительнаго о "краткихъ" запискахъ, которыя скрѣплялись секретарями и были или просто повтореніемъ губернаторскихъ рапортовъ, или давали необходимый поводъ для безшабашнаго искаженія обстоятельствъ дѣла сообразно "домогательствамъ" участвовавшихъ въ тяжбѣ сторонъ, зачастую корыстнымъ.
Такъ вотъ съ какимъ матеріаломъ бороться неминуемо предлежало прежнимъ оберъ-прокурорамъ, писавшимъ слова "читалъ" и "исполнить" на опредѣленіяхъ, которыя были ни что иное, какъ тѣ же, еще разъ переписанныя записки -- пространная и краткая, но только уже не на сѣрой, а на бѣлой бумагѣ,-- съ прибавленіемъ дословныхъ выписокъ изъ свода законовъ и резолюцій, которыя, предварительно доклада, развивали и передавали на прокурорское воззрѣніе оберъ-секретари.
Понятно, что и у оберъ-прокуроровъ настоящая энергія пропадала, а такъ какъ для нихъ переходить въ другія вѣдомства уже не было разсчета, потому что ушло уже время,-- то и оставалось, въ концѣ концовъ, одно безмолвное и терпѣливое прозябаніе впредь до перестановки кресла на середину залы, за общій праведный столъ подъ всѣми святыми. Правда, все шло тихо по своей колеѣ; но въ такомъ колейномъ perpetuum mobile не разобрался бы и премудрый Соломонъ.
Коснувшись выписокъ изъ свода законовъ, не могу не передать оригинальныхъ замѣчаній на колоссальный трудъ его составителя, высказанныхъ, не помню хорошенько при какой бесѣдѣ -- однимъ изъ талантливѣйшихъ и ближайшихъ помощниковъ графа Сперанскаго. Передаваемое здѣсь происходило, кажется, на вечерѣ у сенатора Мордвинова.
-- "Сводъ законовъ въ первомъ его изданіи -- это превосходно распланированная мѣстность для сада на самый деликатный, утонченный вкусъ; при второмъ изданіи -- это будетъ тѣнистый садъ, при третьемъ -- густой лиственный лѣсъ, а при четвертомъ -- только кодексъ Наполеона".
-- Къ чему вы тутъ, и съ какой стати примѣшиваете имя этого человѣка, ваше прев--ство? спросилъ я не безъ нѣкотораго волненія, которое не успѣлъ хорошо скрыть.
-- "Съ очень большой стати!" сухо отвѣтилъ сановникъ, отворотившись отъ меня въ полъ-оборота. Хоругви и крупу не ставятъ подъ одну крышу. Отдѣлите личныя права отъ мѣропріятій имущественныхъ, предоставленныхъ административнымъ вѣдомствамъ -- и у васъ получится въ результатѣ коротенькая книжка, понятная всякому гимназисту, а судопроизводство -- это юстиція, про которую вамъ и намъ давно сказано: fiat jusficia pereat mundus.
-- "Не легкая задача вообще, и у насъ -- въ особенности!" шутливо замѣтилъ кто-то.
При такомъ замѣчаніи сановникъ отошелъ въ другую комнату, гдѣ фокусникъ Боско раздавалъ присутствующимъ живые цвѣты: розы, камеліи и незабудки, изъ пустой выкрашенной и налакированной вазы.
III.
Отправившись на Литейную представиться И. X. Капгеру, въ 10 часовъ утра, я, прождавъ до 12-ти, нашелъ его пр--ство въ уютной бесѣдкѣ, находившейся въ палисадикѣ, во второмъ дворѣ казеннаго дома, благополучно существующаго и понынѣ. И. X. сидѣлъ за большимъ письменнымъ столомъ, заваленнымъ сенатскими опредѣленіями, разложенными крестъ-на-крестъ, одно на другое. Справа, вблизи стола, на простой скамейкѣ, лежало нѣсколько книгъ свода и одинъ домъ изъ общаго собранія. По наружности своей И. X. показался мнѣ холоднымъ скептикомъ; блѣднолицый и худощавый, съ нахмуреннымъ лбомъ, онъ являлъ собою болѣе истолкователя, и даже, вѣроятно, талантливаго исполнителя гетевскаго Фауста, чѣмъ кандидата въ сенаторы панинской канцелярской эпохи.
Нечего и распространяться о томъ, что я былъ принятъ сухо и совершенно безвнимательно.
-- Васъ ко мнѣ прислали, и вы ко мнѣ явились! проволочилъ медленно Капгеръ, устремивъ на меня ядовито-испытующій взглядъ. Послѣдовала пауза, какъ въ финальной оперной каденцѣ.-- Теперь отправьтесь въ сенатъ, прямо въ мой департаментъ, спросите тамъ оберъ-секретаря Ивана Матвѣевича Погуляя: онъ вамъ дастъ дѣло,-- но ему тоже представитесь, конечно?...
Войдя въ знакомую уже канцелярію, я, по указанію экзекутора, увидѣлъ краснолицаго господина, средняго роста, въ мундирѣ съ шитымъ воротникомъ, видящаго за однимъ изъ малыхъ столовъ, съ раскоряченными ногами, обутыми въ глянцевито-начищенные сапоги. Передъ господиномъ стоялъ, въ почтительномъ безмолвіи, какой-то другой господинъ, въ мундирномъ фракѣ, державшій массу бумагъ въ синей оберткѣ. Сидѣвшій тузъ -- и былъ тотъ самый Погуляй, къ которому послалъ меня начальникъ; стоявшій валетъ -- какъ впослѣдствіи оказалось -- младшій помощникъ секретаря, пятидесяти отъ роду годковъ, Викторъ Евстигнѣевичъ Козюлькинъ.
-- Ворона! Что ты это тутъ написалъ! неистово кричалъ Погуляй, тыкая пальцемъ въ синюю бумажную обертку.
Обстоятельство, послужившее поводомъ къ неудовольствіямъ, заключалось въ томъ, что столоначальникъ Викторъ Евстигнѣевичъ Козюлькинъ сдѣлалъ надпись на обложкѣ уголовнаго дѣла и внесъ его подъ номеромъ въ настольный реестръ дословно съ такою кличкою, какая ему была предоставлена въ Кіевской уголовной палатѣ, а именно: "о медвѣжьей шубѣ, оказавшейся собачьею", вмѣсто того, чтобы наименовать то лицо, которое подверглось судебному приговору за обманъ при продажѣ шубы.
-- "Ну, господинъ Козюлькинъ!" продолжалъ оберъ-секретарь стуча кулакомъ по столу: "не взыщите -- Вздвиженье на васъ придетъ!" Слова эти возбудили неудержимое хихиканье со стороны всѣхъ сидѣвшихъ за большими столами писарей перваго, втораго и третьяго разрядовъ. Я тоже не могъ удержаться отъ улыбки и, изъ понятной вѣжливости, сдѣлалъ движеніе, чтобы отойти къ окну, впредь до окончанія импровизированной сцены; но Погуляй привѣтливо остановилъ меня.
-- "Постойте, молодой человѣкъ, сейчасъ мы вамъ дадимъ занятіе,-- одно дѣльце, которое уже четвертый годъ васъ, вонъ въ томъ шкапу, дожидается и доселѣ мирно спитъ на всѣхъ его полкахъ. Господинъ Козюлькинъ! передайте сейчасъ же, вотъ имъ (Погуляй указалъ на меня) все дѣло о Нѣжинскомъ исправникѣ Зарудномъ, которое содержитъ въ себѣ 18,916 листовъ, если не ошибаюсь. Видите, какая у меня память!"
Козюлькинъ торопливо открылъ шкапъ, и моимъ глазамъ представились двадцать огромныхъ томовъ, обномерованныхъ римскими цифрами по порядку.
-- "Вотъ вамъ!" объявилъ мнѣ ласковымъ голосомъ Иванъ Матвѣевичъ. "Составьте -- конечно въ скорѣйшемъ по возможности времени -- сперва пространную изъ этого дѣла записку, а потомъ и краткое къ ней изложеніе. На этотъ разъ вамъ необходимо будетъ отступить отъ существующаго порядка, при первыхъ вашихъ пріемахъ, потому что -- какъ вы знаете -- пространная записка должна заключать въ себѣ копію со всѣхъ бумагъ дѣла, а въ настоящемъ случаѣ вамъ довелось-бы исписать то же 18,916 листовъ. Это, конечно, для васъ возможно, только оно, по моему мнѣнію, будетъ очень продолжительно, да и скучновато. Теперь идите, съ Богомъ, домой и отдохните денька три. Вы гдѣ квартируете?"
-- У Покрова, на углу Большой Садовой и площади, въ домѣ Бабицыной.
-- "Вотъ и прекрасно! Господинъ экзекуторъ!" протянулъ Иванъ Матвѣевичъ, поворачивая голову къ подошедшему экзекутору", пригласите ихъ на верхъ, въ вашу комнату, и запишите ихъ адресъ!"
И мы отправились. Экзекуторъ Сукманъ былъ настолько любезенъ, что предложилъ мнѣ обойти все сенатское зданіе и самъ былъ моимъ, на этотъ разъ краснорѣчивымъ, проводникомъ.
Теперь считаю умѣстнымъ предпослать краткій очеркъ общаго состоянія канцелярій всѣхъ департаментовъ правительствующаго сената, за двѣнадцати лѣтнее время моего служенія, хотя и безвыходно, какъ говорится -- въ одномъ и томъ же 2-мъ отдѣленіи 5-го департамента. Мѣнялись люди, одни выходили въ отставку, другіе перебирались въ другія вѣдомства, третьи уѣзжали на должности по губерніямъ, или отправлялись въ елисейскія поля; но общій характеръ за весь этотъ періодъ былъ почти одинъ и тотъ же, при главномъ условіи памятованія, что ежегодно прибывавшіе къ служебному персоналу {Только не во 2-е отдѣленіе 5-го департамента, потому что желающихъ не оказывалось.} молодые труженики-правовѣды благотворно освѣжали приказную атмосферу не только своими просвѣщенными работами по гражданскому и уголовному отдѣламъ, но даже и своими возвышенно-честными бесѣдами въ кружкахъ подчиненныхъ имъ неученыхъ и недоучившихся стариковъ. Однихъ вытаскивала протекція,-- и я о нихъ умалчиваю, другіе -- выдвигались сами, благодаря своимъ замѣчательнымъ способностямъ, энергіи и любовью къ труду, какъ напр. Петръ Алексѣевичъ Зубовъ -- (о живыхъ тоже боюсь говорить); третьи -- положили душу "за други своя" въ безнощныхъ трудахъ, какъ Вистингаузенъ, Коржевскій. Болѣе счастливыми и быстрѣе возвысившимися оказались, съ малыми исключеніями, всѣ тѣ правовѣды, которые, только побывавъ въ сенатѣ, перешли въ другія министерства, предоставлявшія болѣе простора для ихъ ума и способностей. Многому былъ я свидѣтелемъ, и по необходимости, и добровольно; многое слышалъ отъ случайныхъ наблюдателей, принадлежавшихъ къ здоровымъ и больнымъ, способнымъ и неспособнымъ звѣньямъ одного и того же цикла.
Писцы въ канцеляріяхъ департаментовъ сената получали жалованье по штату, соотвѣтственно разрядамъ, отъ 9-ти до 17-ти рублей въ мѣсяцъ. Это были -- не знаю, какъ вамъ обстоятельно сказать, кто именно они такіе были: и отставные военные, недостигшіе той звѣздочки, о которой нѣжно воспѣвалось тогда въ романсахъ ("Небо чисто, небо ясно, въ небѣ звѣздочка блеститъ"), и такіе же статскіе, и даже семинаристы изъ убоявшихся премудрости и возвратившихся вспять; были и мѣщане изъ русскихъ портныхъ, сами по себѣ состоятельные, но мечтавшіе о "коллежскомъ регистраторѣ" для безъимяннаго по ихъ понятіямъ семейства, и нѣмцы изъ учительскихъ дѣтей, либо изъ дѣтей управляющихъ господскими имѣніями, либо изъ шляхты. Сметливые молодые люди того времени, поучившіеся въ народныхъ школахъ, въ особенности длинноносые курскіе и воронежскіе малороссы, добравшіеся до Петербурга по причинѣ безвыходной умственной и физической для нихъ немоготы на родинѣ, достаточно привольной для существованія ихъ отцамъ, записывались больше по министерству финансовъ, въ казначейство или палату, гдѣ никакія умственныя разглагольствія, долженствующія неминуемо отличить человѣка способнаго отъ неспособнаго, отнюдь не допускаются. Дважды два -- четыре, я все тутъ! Если бы дозволено и возможно было ввести А. С. Пушкина и показать ему всю эту ветошь,-- то онъ, конечно, "не обинуясь" воскликнулъ бы:
Какая смѣсь одеждъ и лицъ,
Племенъ, нарѣчій, состояній...
Нѣкоторые изъ канцелярскихъ имѣли свои домики, кто въ Чекушахъ, кто въ Колтовской, а нѣкоторые на Петербургской Сторонѣ, и ссужали своимъ товарищамъ деньги за лихвенные проценты, якшаясь съ приходо-расходчиками экзекуторами, производившими по этому случаю вычеты изъ жалованья подъ опасеніемъ донести оберъ-прокурору за всякій нахальный возгласъ потерпѣвшаго: "Помилуйте! у меня жена и дѣти! Да я и четверти этой суммы никогда у этого алтынника не бралъ!" Иное дѣло секретари, ближайшіе помощники оберъ-секретарей, съ которыми они постоянно бывали -- часто въ интимно-дружественныхъ, а иногда въ лукавыхъ отношеніяхъ, но всегда подъ сурдинку. Краткое изложеніе, повѣрка его, исправленіе, направленіе и скрѣпа были исключительно ихъ обязанностью, при добросовѣстномъ исполненіи которой секретари эти иногда допускались къ докладамъ "присутствію" немногосложныхъ производствъ.
Секретари, въ домашнемъ своемъ обиходѣ, представляли нѣчто болѣе неопредѣленное, чѣмъ ихъ помощники, вполнѣ сознававшіе, что никакихъ важнѣйшихъ должностей они не достигнутъ. Каждый секретарь -- по крайней, мѣрѣ въ мою бытность -- еще не терялъ совершенно надежды сдѣлаться оберъ-секретаремъ: но тутъ-то и являлось главное препятствіе, въ чемъ бы вы подумали? Въ modus vivendi!-- Жить по столоначальнически, принимая по утрамъ однихъ только просителей и заходя изъ должности въ, трактиръ "Лондонъ" на Адмиралтейской площади -- было мизерно; жить по оберъ-секретарски, съ бостономъ и вистомъ, при помощи приглашенныхъ просителей -- опасно, по неизвѣстности, дѣйствительно-ли мой оберъ-секретарь будетъ сказываться больнымъ во все то время, которое мнѣ нужно, чтобы довести къ благополучному окончанію "вопіющее" дѣло. Ну, а какъ вдругъ поссорится съ прихотливою женою, да и махнетъ къ докладу самъ?
Міръ и кругозоръ оберъ-секретарскій былъ совершенно другого содержанія и совершенно иной подтасовки. Это былъ центръ, къ которому все тяжущееся стремилось и отъ котораго всего уповало. Были-бы деньги; протекціи отводилось мѣсто, смотря по тому, кто "проситъ", а кто подъ видомъ "просьбы" и "приказываетъ". Иные изъ уголовныхъ оберъ-секретарей имѣли свои каменные дома въ Коломнѣ (Б......въ), иные изъ гражданскихъ въ Конюшенной, въ Измайловскомъ полку, на Васильевскомъ острову или на Выборгской сторонѣ (К......й, С.....гъ, К....въ, Г....въ), но никому и никогда въ голову не приходило каустически обвинять этихъ людей (семейныхъ и доблестныхъ рыцарей своего вѣка, получавшихъ по 105 руб. въ мѣсяцъ жалованья) въ вымогательствѣ:
-- "Ваше дѣло о двухъ тысячахъ десятинахъ земли, которыя вы оттягиваете у вашего сосѣда, стоитъ у меня пять тысячъ. Пожалуйте деньги; я доложу дѣло, выиграете -- поздравляю васъ, не выиграете -- получайте отъ меня ваши деньги назадъ!"
Такъ и исполнялось. Не могу не прибавить при этомъ случаѣ глупаго замѣчанія одного изъ тѣхъ-же-толстопузыхъ необразованныхъ оберъ-секретарей: "всѣ мы -- теперь, и всегда будемъ -- частица одного итого-же калейдоскопа, который приватный учитель, на мои-же кровныя деньги, купилъ моимъ дѣтямъ: сейчасъ -- камень; сейчасъ -- ангела изъ того-же вещества онъ вамъ показываетъ. Удивительно-съ, до того, что поневолѣ рябиновой выпьешь!"
IV.
Ежели-бы я былъ неудавшимся, но все таки, на зло книгопродавцамъ, печатающимся поэтомъ, то непремѣнно воскликнулъ-бы: "Какъ все перемѣнилось въ нашей жизни! Какъ теперь отецъ не узнаетъ сына, дядя боится племянника, братъ не познаетъ брата!" Но я не поэтъ, и потому никогда такихъ внушительныхъ восклицаній не сдѣлаю, а подумаю только: "сколько лѣтъ уже прошло, съ разными неизбѣжными приключеніями, нагонявшими архангельскій холодъ на наши неаполитанскія, ментонскія и кисловодскія менты,-- а все же ни одинъ изъ моихъ товарищей по курсу не позабылъ лекцій профессора нѣмецкой литературы, доктора философіи, берлинца Лейцмана!" Каждый изъ насъ безъ сопѣнія и понынѣ помнитъ, какъ практично мыслилъ этотъ "разсудительный до увлекаемости" берлинецъ о задачахъ всякаго очереднаго, такъ называемаго "новаго" поколѣнія. Разбирая и развивая предъ нами, произведенія нѣмецкихъ мыслителей, восторгаясь полетомъ и здоровостью духовныхъ силъ ихъ пѣснопѣвцевъ, онъ обыкновенно приходилъ къ такому практическому заключенію, что всякое новое поколѣніе есть только до извѣстнаго времени "молодое" поколѣніе, которое, въ свою очередь, сдѣлается послѣ того старымъ, и что хотя вѣчная измѣнчивость есть неизмѣнный законъ природы, но, тѣмъ не менѣе всегда, пребудетъ неизмѣнною та, отъ сотворенія міра неизмѣнная, аксіома, что всѣ молодые и старые люди, безъ различія сословій, всегда хотѣли и будутъ хотѣть пить и ѣсть; задача-же переливовъ въ общечеловѣческомъ стадѣ земнаго шара состоитъ единственно въ наблюденіи за ударами маятника: "въ какую секунду, въ какой мѣстности, и какой именно, состоящій подъ покровительствомъ домашнихъ животныхъ, субъектъ захочетъ я опить или покушать". Не слыхалъ-же я объ этой аксіомѣ впослѣдствіи потому, полагаю, что департаментскіе передовики всѣхъ вѣдомствъ понимали и понимаютъ ее каждый по своему, сообразно тому враждебно-бюрократическому лагерю, къ которому сами принадлежатъ, забывая безотвѣтную пословицу: sic transit gloria mundi. "Религія преподала намъ свѣтлую точку, къ которой должно влечись человѣчье земное странствованіе и идите къ ней къ этой всеоживляющей свѣтильницѣ!" торжественно провозглашалъ намъ съ каѳедры философъ нѣмецкій, профессоръ г. Лейцманъ.
Комнату, которую отдалъ мнѣ въ мое распоряженіе отецъ, я обставилъ какъ истый послѣдователь ученія Лейцмана, шкафикомъ съ классиками и статуэтками, выражавшими, какъ и вездѣ статуи выражаютъ -- нѣмое напоминаніе о тѣхъ личностяхъ, громкія имена которыхъ тщательно вычеканены на ихъ пьедесталахъ. Благопріобрѣтенная мною ньюфаундлендская собака, съ данною ей кѣмъ то кличкою "Child Harold", длинный чубукъ, волтеровское кресло и компактное изданіе Шекспира, котораго тогда наши самоучки-просвѣтители начали выдавать чуть-ли не за пророка,-- составляли необходимую принадлежность моего "dolce far niente" послѣ пяти съ половиною лѣтнихъ подвиговъ въ училищѣ правовѣдѣнія.
Однажды сижу на балконѣ, выходившемъ изъ моей комнаты на Большую Садовую у Покрова, и думаю себѣ: какъ-бы хорошо было, если-бы Козюлькины постарались довести себя до того, чтобы не бояться Погуляевъ, которые публично дѣлаютъ о нихъ такія неказистыя отмѣтки передъ канцеляріей писцовъ всѣхъ трехъ разрядовъ. Я посмотрѣлъ внизъ: у подъѣзда стояли два ломовыхъ, навьюченныхъ тюками, и п$и каждомъ изъ нихъ по сенатскому сторожу. Я догадался и ахнулъ. Раздался квартирный звонокъ въ передней! "Здѣсь живетъ помощникъ секретаря?" -- "Здѣсь! Что вамъ угодно?" -- "Господинъ оберъ-секретарь Иванъ Матвѣевичъ Погуляй прислали вамъ на домъ дѣло нѣжинскаго исправника Заруднаго, куда прикажете положить? Пожалуйте на чай, пожалуйте на водку, имѣемъ честь поздравить ваше благородіе!"
Входитъ еще галунный.-- "А вы-то кто, Боже мой милостивый!"
-- Коммисаріатскій писарь Митрофановъ, ваше благородіе! присланъ генераломъ Катеромъ переписывать работу, то есть для вашего-же облегченія.... мнѣ приказано къ вамъ являться каждый день, потому что уже четвертый годъ дѣло у его прев--ства безъ движенія состоитъ!
Понятно и безъ описанія какой послѣ этого видъ моя комната изъ себя изобразила.
Приступивъ въ тотъ-же день къ чтенію дѣла, я былъ пораженъ другимъ, столько-же неожиданнымъ обстоятельствомъ, какъ и предъидущее.
Положивъ на столъ "дѣло томъ I", я раскрылъ обложку, въ надеждѣ узрѣть первую страницу. Оказывается, что оно начиналась не съ первой, а съ 584-й, которая тутъ-же мнѣ и отрекомендовалась къ и крайнему моему изумленію...
Кромѣ названныхъ уже мною чиновъ, въ составъ канцелярскаго персонала каждаго департамента и отдѣленія входили, какъ я уже сказалъ, письмоводитель оберъ-прокурора и протоколистъ.
Письмоводитель велъ послужные списки сенаторовъ и канцеляріи, дополняя ихъ ежегодными наградами, повышеніями и т. п., онъ-же провѣрялъ и ежегодные отчеты о движеніи дѣлъ, составлявшіеся по столамъ, для представленія въ министерство. Отчеты извлекались изъ настольныхъ реестровъ; а такъ какъ въ послѣднихъ не всегда производилось достаточное количество отмѣтокъ, то и блистали отчеты своею фантастичностью, нисколько не уступая подобнымъ математическимъ упражненіямъ другихъ вѣдомствъ того времени,-- да и почерпнуть матеріала не откуда было. Изъ судившихся въ такомъ-то году сколько было грамотныхъ? сколько получившихъ образованіе, какого были осужденные исповѣданія?-- А Господь ихъ вѣдаетъ: дѣла отосланы въ губерніи, по реестрамъ такихъ графъ не полагалось, а цифирь выставить надо,-- экзекуторъ не отстаетъ, письмоводитель оберъ-прокурору доложитъ, ну и выставляешь. Извѣстный впослѣдствіи критикъ Аполлонъ Александровичъ Григорьевъ, служившій нѣкоторое время въ канцеляріи 3-го департамента, называлъ эту работу "бенгаликой, для пущаго отвода глазъ". Въ иныхъ дѣлахъ, которыя оберъ-секретарямъ нужно было почему либо провести въ виду данныхъ сторонамъ обѣщаній, письмоводители -- сообща съ ними -- вырабатывали предложенія по единогласно рѣшеннымъ сенаторами дѣламъ, ежели состоявшіеся журналы были "со строгою идеею правосудія несогласны". Такимъ образомъ, обязанность проводить мысли лежала и на письмоводителяхъ.
Иная статья -- были протоколисты. Они не сочиняли, не составляли и не переписывали ни одной строчки; но только подавали къ подписи сенаторовъ и оберъ-прокуроровъ журналы, опредѣленія и предложенія, иногда предоставляя просителямъ время, нужное для принятія съ ихъ стороны такихъ или другихъ мѣръ. Все шло своимъ порядкомъ и всѣ оставались довольны: а это какъ извѣстно -- самое главное въ жизни. Корректурные листы печатавшихся записокъ для общихъ собраній представлялись, на утвержденіе, въ экспедиціи по принадлежности. Нашъ оберъ-секретарь, по своей малограмотности, простодушно называлъ эти корректуры "каррикатурами", отнюдь не замѣчая злой ироніи, какая въ этомъ названіи заключалась.
Сенаторы, получавшіе это спокойное званіе въ видѣ почета за прежнюю дѣйствительную службу, выслушивали доклады дѣлъ почти всегда безмолвно; серьезныя пренія происходили рѣдко, да и то развѣ въ четвертомъ и первомъ департаментахъ, къ тому-же и много говорить имъ не приходилось по самому порядку вещей. Въ промежуткахъ, между докладами, въ разговорахъ между собою, употребляли сенаторы французскій языкъ. Случались и серьезныя ошибки, вытекавшія изъ прежняго порядка дѣлопроизводства, избѣжать которыхъ сенату тогда не представлялось никакой возможности. Какъ теперь помню одно странное уголовное дѣло о двухъ братьяхъ, именовавшихся дворянами Добкевичахъ, осужденныхъ на каторгу за убійство коробочника-офени, занимавшагося разноскою по деревнямъ разныхъ товаровъ.
Въ одной губерніи -- кажется Виленской -- становой приставъ, проѣзжая по своимъ обязанностямъ мимо опушки чьего-то помѣщичьяго лѣса, наткнулся на убитаго офеню. Тотчасъ-же приступивъ къ поискамъ, онъ нашелъ въ томъ-же лѣсу двухъ безпаспортныхъ, которые объявили себя бродягами, именующимися дворянами Добкевичами, и на вопросъ становаго, не они-ли убили коробочника, тутъ-же добровольно сознались, что отправили его на тотъ свѣтъ они.
Собственное сознаніе, какъ извѣстно, считалось полнымъ доказательствомъ виновности. Послѣдовалъ приговоръ мѣстной уголовной палаты, утвержденный начальникомъ губерніи и правительствующимъ сенатомъ. Виновные были наказаны и сосланы въ Сибирь; а черезъ шесть послѣ того лѣтъ, какой-то каторжникъ, сознавшись заводскому своему начальству, объявилъ, что онъ убилъ того коробочника съ цѣлью ограбленія и подробно объяснилъ обстоятельства, при которыхъ преступленіе было имъ совершено. Розыскали и передопросили томившихся невинно потерпѣвшихъ и осужденныхъ Добкевичей; тѣ, въ свою очередь, открыли, что приняли на свою душу чужой грѣхъ добровольно, изъ отчаянія, потому что не могли выносить жестокаго обращенія со стороны управлявшаго имѣніемъ иностранца; къ тому-же у нихъ не имѣлось паспортовъ, а отъ бѣглыхъ изъ Сибири слышали они, что тамъ житье спокойнѣе и свободнѣе. Сенатъ, по донесеніи ему о фактѣ, конечно не медля, предписалъ вернуть несчастныхъ мучениковъ изъ ссылки; но пока переписка продолжалась, одинъ изъ Добкевичей оказался не въ состояніи уже вернуться на родину, потому что умеръ.
Нѣкоторые изъ оберъ-прокуроровъ {Разумѣю только умершихъ: Буцковскій, Вас. Мих. Быковъ, Карніолинъ-Пинскій, Лебедевъ. И. Б.}, сверхъ исполненія прямыхъ своихъ обязанностей, трудились въ составленіи подготовочныхъ работъ для -- еще смутно тогда -- предполагавшагося новаго порядка судопроизводства. Старый порядокъ, по многимъ основательнымъ причинамъ, былъ немыслимъ для молодыхъ правовѣдовъ, справедливо полагавшихъ, что при немъ ни прокурорской власти, ни зависѣвшимъ отъ нея звеньямъ подѣлать было нечего. Форма канцелярская положительно стушевывала жизнь и представляла ее въ совершенно превратномъ видѣ. Не очень терпѣливые изъ дѣятельной интеллигентной молодежи, имѣвшіе средства и связи, перекочевывали въ другія вѣдомства и министерства, или уѣзжали въ свои помѣстья, соскучивъ служить "въ тяжелой артиллеріи", какъ они тогда обзывали весь департаментскій синклитъ.
Самою скучною обязанностью -- можно сказать пыткою для молодыхъ людей -- было главное дежурство, на которомъ требовалось безотлучно пробыть цѣлые сутки, расходуя все время только на пріемъ тюковъ, пакетовъ и денегъ съ почты и на обходъ всѣхъ комнатъ сенатскаго зданія, производившійся дважды въ каждую ночь. Грозою всѣхъ не только Козюлькиныхъ, но юныхъ сіятельствъ и бароновъ, былъ при этомъ случаѣ Михаилъ Ивановичъ Топильскій, тогдашній директоръ департамента министерства юстиціи, не оставлявшій безъ замѣчанія даже малѣйшую неисправность. Онъ являлся въ сенатъ иногда въ 2, 3 или 4 часа ночи. "Не бойся ни грома небеснаго, ни экзекуторской сплетни, но страшись Топильскаго, потому что онъ тебя утопитъ!" говорили между собою бодрствовавшіе курьеры и сторожа.
V.
Сказавъ выше о дѣятельности почившихъ оберъ-прокуроровъ, считаю справедливымъ вскользь коснуться и тѣхъ неодолимыхъ препятствій, которыя представлялись тогдашнимъ сенаторамъ на каждомъ шагу. Просительскія докладныя записки и письма быть можетъ и мнимо вліятельныхъ лицъ каждому изъ нихъ подавались и присылались каждый божій день. Личности, отъ имени которыхъ сочинялись эти элегіи, конечно и не знали того, какой злой духъ попираетъ ихъ свѣтлозарную репутацію, а между тѣмъ глядишь -- одна записка отъ графа А***, или статской совѣтницы Мины Ивановны Бурковой, другая -- отъ барона Фелейзена или барона Штиглица, тутъ -- письмо отъ графини Анны Алексѣевны NN**, тамъ -- отъ золотопромышленника Асташева,-- отъ madame Vernet..... и Боже правый! какъ разобраться со всѣмъ этимъ потокомъ! Поневолѣ приходилось разныя записки, съ противоположными взглядами по одному и тому-же дѣлу, благоговѣйно класть къ образу, а на слѣдующій день, отправляясь въ департаментъ, помолиться и, зажмуривъ глаза, вынимать: которая первая попалась,-- тому, т. е. ея герою, оному человѣку и быть въ дѣлѣ имянинникомъ. А злой духъ дѣйствительно существовалъ и многія стремленія къ правосудію попиралъ; -- только онъ былъ во образѣ чьего-то частнаго секретаря, тоже статскаго совѣтника А... Л.. NN, жадно принимавшаго куши за зеленымъ столомъ, на своихъ интимныхъ вечерахъ, сопровождавшихся остроумными бесѣдами старыхъ артистовъ и милыми шутками еще болѣе старыхъ танцовщицъ, къ которымъ особенно благоволилъ и блаженной памяти В... П... NN, унаслѣдовавшій отъ Ѳедора Павловича Вронченко невинную, но смѣлую склонность къ антикамъ и самообманному обольщенію,-- не на свой, конечно, счетъ. Потому-то не Сходилось и безъ такихъ иллюзій при докладѣ дѣлъ во 2-мъ общемъ собраніи: докладчикъ подаетъ разогнутый на двое листъ, на одной половинѣ котораго озаглавлено: "съ мнѣніемъ сенаторовъ департамента", а на другой: "съ предложеніемъ оберъ-прокурора". На какую сторону прикажете вписать особу вашего превосходительства?
-- "Мою-то? А?... Впишите туда, гдѣ больше!"
Были и такіе чадолюбивые и великодушные сенаторы, которые, составивъ себѣ учено-литературную извѣстность ранѣе достиженія сенаторскаго сана и убѣжденные въ необходимости полезнаго и пріятнаго развлеченія для молодыхъ чиновниковъ, поручали имъ отъ своего имени занятія по своей бывшей спеціальности. Такъ, военный исторіографъ, сенаторъ, генералъ-лейтенантъ Александръ Ивановичъ Михайловскій-Данилевскій поручилъ мнѣ составить, примѣняясь къ его извѣстному обширному труду, описаніе отечественной войны 1812 года для чтенія народа и солдатъ. Я исполнилъ порученіе, рукопись была одобрена военною цензурою и издана книгопродавцемъ М. Д. Ольхинымъ. Книга эта давно уже изсякла въ продажѣ и, по тогдашнему времени, считалась интересною; журналы и "Сѣверная Пчела" отозвались о ней съ похвалою. Другая моя рукопись, разсказъ о войнѣ 1813--1814 гг., также военною цензурою одобренная и проданная мною тому-же издателю, не была, за смертію Ольхина, напечатана, неизвѣстно кѣмъ похищена и впослѣдствіи появилась въ нѣсколько измѣненномъ видѣ, за подписью другого лица, въ одномъ журналѣ....
Наступало переходное время; чувствовалось новое вѣяніе; возвращавшіеся изъ заграничныхъ путешествій съ восторгомъ говорили о иноземныхъ просвѣщенныхъ мировыхъ судьяхъ, о ихъ почтенномъ, независимомъ въ отправленіи обязанностей положеніи, объ ораторствѣ талантливыхъ адвокатовъ, о прокурорахъ, вливающихъ свои убѣжденія въ увлекательныхъ рѣчахъ, обо всей внушительной обстановкѣ публично производящихся судьбищъ. Старые по образованію и по службѣ канцелярскіе маги усердно торопились сколачивать и вообще доводить до нормы необходимый "цензъ", о которомъ уже тогда трактовали одни -- съ надеждами, другіе -- съ отчаяніемъ, хотя никому не приходило въ голову, что недоученые попы не вездѣ пригодны въ новыхъ ризахъ и хотя едва ли сознавали въ канцеляріяхъ нашего министерства, что благодѣтельными для общества тружениками въ области юстиціи все-таки окажутся, въ большинствѣ своемъ, правовѣды, лицеисты и студенты юридическихъ факультетовъ. Штаты въ канцеляріяхъ департаментовъ сената еще не сокращались; но по мѣрѣ перехода чиновниковъ въ другія вѣдомства, обязанности ихъ возлагались на какое-либо одно подходящее лицо. Старшимъ" писцамъ стали поручать должности помощниковъ секретарей, а секретари оказались вынужденными управлять экспедиціями, или-же двумя секретарствами при особомъ оберъ-секретарѣ, если таковой еще не убрался -- и все это конечно безъ полученія прибавочнаго жалованья. И я, будучи давно уже старшимъ секретаремъ, исправлялъ нѣсколько разъ и подолгу должность оберъ-секретаря на такомъ-же основаніи, то есть всего за 59 рублей въ мѣсяцъ. Прослуживъ двѣнадцать лѣтъ въ качествѣ казенно-коштнаго воспитанника, я вышелъ въ отставку, съ отмѣткою на атестатѣ "весьма способенъ и достоинъ; въ отпускахъ и подъ судомъ не былъ; штрафамъ и взысканіямъ не подвергался".
Забылъ сказать, что за своевременно-составленную мною докладную записку по дѣлу исправника Заруднаго, мнѣ была объявлена признательность отъ имени тогдашняго министра юстиціи, графа Панина. Всѣ мои сослуживцы были этимъ очень удивлены: и я тоже.
Иванъ Бочаровъ.
"Русская Старина", No 10, 1884