Заманчивая идея изобразить будущий общественный строй человечества с давних времен занимала мысль и воображение писателей. В форме научного трактата, сатирического памфлета или фантастического романа они пытались вызвать картину будущего перед взорами своих современников. «Государство» Платона, «Утопия» Томаса Мора, «Вести ниоткуда» Вильяма Морриса и, наконец романы Уэллса — являются наиболее известными образцами подобного рода литературы.
Ценность этих произведений измеряется не тем, конечно, насколько авторам удалось дать живую и полную картину будущего общества. Поскольку такая задача не может быть разрешена средствами научного предвидения, которое может дать материал только для общего, схематического изображения основных линий будущего общественного строя, — всякая попытка дать конкретное изображение будущего остается недостоверной, произвольной фантазией.
Действительная ценность социальных утопий определяется тем, что авторы, рисуя картины будущего, исходят из критики существующих социальных отношений и излагают программу преобразования общества в соответствии с требованиями тех общественных классов, с которыми они солидаризируются.
В ряду этих произведений «Красная звезда» и «Инженер Мэнни» А. Богданова занимают особое место. Автор не только является сознательным и преданным сторонником социалистической организации общества, которую он изображает в своих романах, но он долгое время, в течение доброй половины своей жизни, боролся в рядах большевистской партии.
В годы первой революции А. Богданов был одним из выдающихся деятелей партии. Широко образованный человек, с большим творческим научным дарованием, Богданов посвятил ряд лет изучению основ научного социализма Маркса-Энгельса, и хотя ему в конце концов не удалось овладеть марксизмом, — эти занятия не могли не наложить заметного отпечатка на методы его творчества и излагаемые им взгляды.
В своих фантастических романах Богданов стремился дать точно проанализированную картину социалистического общества, устраняя по возможности утопические черты, неизбежные впрочем, в таких произведениях, сознательно обуздывая полет фантазии рамками закономерного научного предвидения. «Красная звезда», написанная в 1908 году, является весьма добросовестным отображением социалистической программы пролетариата в том виде, как она понималась революционным крылом социал-демократии в эпоху, предшествовавшую мировой империалистической войне.
Чтобы показать, насколько это время теперь, по истечении 20 с небольшим лет, прошедших после написания романа, является отдаленным для нас — я напомню читателям, в каком состоянии тогда находилась такая важная отрасль современной техники, как авиация.
В 1908 году прославленный впоследствии французский летчик Блерио ставит рекорд — первое в мире воздушное путешествие на аэроплане из Тури в Артеней, покрыв расстояние в 14 километров! В следующем году тот же Блерио совершает знаменитый перелет через Ламанш, канал, отделяющий европейский континент от Англии, шириною всего лишь в 35 километров.
Мы далеко ушли от этого времени и разумеется не только в авиации или технике вообще. Нас отделяет от него целая эпоха, — развитие системы империализма; крушение социал-демократии; мировая война, проложившая новые грани; образование пролетарского государства Советов, которое с каждым годом все более и более превращает социализм из утопии в живую действительность, и все-таки «Красная звезда» не потеряла своего блеска, все-таки она в известной мере остается и сейчас путеводной звездой к социализму. В этом сказалась сила и социальная значимость тех классовых устремлений, которые сумел отразить в своем произведении культурный пролетарский писатель.
Если хочется ввести некоторые поправки в данную Богдановым картину социалистической жизни, то они не затрагивают наиболее важных вопросов. Организация производства, распределения, весь уклад общественных взаимоотношений между отдельными лицами и группами в обществе, в котором уже завершился процесс отмирания государства с его аппаратом принуждения, — обрисован автором четко с какою-то необыкновенной полнотой художественной правды, которая легко заставляет забывать читателя о том, что он имеет дело с фантастическим романом.
Поправки, о которых мы говорили, относятся преимущественно к двум вопросам: о многобрачии и о самоубийствах. В самом начале своих записок герой романа, от лица которого ведется рассказ, так излагает свое расхождение во взглядах с Анной Николаевной. «Еще острее мы разошлись во взглядах на наши собственные отношения. Она считала, что любовь обязывает к уступкам к жертвам и, главное, к верности, пока брак продолжается. Я на деле вовсе не собирался вступать в новые связи, но не мог и признать обязательства верности, именно как обязательства. Я даже полагал, что многобрачие принципиально выше единобрачия, так как оно способно дать людям и большее богатство личной жизни и большее разнообразие сочетаний в сфере наследственности. На мой взгляд, только противоречия буржуазного строя делают в наше время многобрачие частью просто неосуществимым, частью привилегией эксплоататоров и паразитов».
В дальнейшей судьбе, когда герой попадает в социалистическое общество, его взгляды на многобрачие подвергаются довольно острому испытанию. Его любовь к марсианке Нэтти описана автором с большой нежностью и увлечением. Когда герой узнает, что его любимая до связи с ним была женою двух своих товарищей одновременно, он, невзирая на свои программные размышления о многобрачии, чувствует себя прескверно. А как бы он себя чувствовал, если бы эти одновременные связи, оправдываемые теорией многобрачия, имели место не до, а во время его любви к Нэтти?
Прямого ответа на это мы не найдем в романе. Письмо Нэтти приносит успокоение герою. «У меня не будет других личных связей, — пишет Нэтти, — эта любовь сильнее всякой другой, какая может быть у человека к человеку. И потому в моем обещании нет жертвы». Так разрешается этот конфликт, и любовь на Марсе возвращается к испытанным формам любви на Земле. Но идея многобрачия продолжает свои скитания на страницах романа. Нэтти отправляется в кратковременное междупланетное путешествие. Герой, тоскующий в отсутствие Нэтти, сближается с другой марсианкой — Энно. «Как-то самой собой, без порыва и без борьбы, наше сближение привело нас к любовным отношениям. Неизменно кроткая и добрая Энно не уклонялась от этой близости, хотя и не стремилась к ней сама. Она только решила не иметь от меня детей. Был оттенок мягкой грусти в ее ласках, ласковой нежной дружбы, которая все позволяет».
Идеи автора в этом вопросе остаются неясными. Ничто нас не убеждает, что в данном случае мы имеем высшие формы взаимоотношений в половой сфере. Общепринятые моральные понятия, свойственные нашему семейному укладу, исчезнут вместе с исчезновением семьи, собственности и государства. С ними вместе исчезнет и обязательство верности при половом союзе, которое в настоящее время чаще всего заменяет собою верность и является школой притворства и лицемерия. Самая же верность, не по принуждению, но по свободному побуждению, может остаться и быть может именно при социалистическом строе, когда личные связи не будут опутаны побочными интересами, связанными с семейным домашним хозяйством и семейным воспитанием детей, получит впервые простор и станет заурядным явлением. Из сказанною конечно вовсе не вытекает, чтобы в свободном обществе социалистов, могла сохранить свое место ревность с ее кровожадными претензиями на «вечную верность» и т. д.
Таким образом, выдвинутый в начале романа тезис о том, что «многобрачие принципиально выше единобрачия», остается недоказанным и отражает повидимому преходящие оттенки настроения автора. Результатом таких же настроений являются и рассуждения о самоубийствах.
Марсианское общество оказывает организованную помощь самоубийцам. Лучшее помещение в лечебнице отводится для лиц, желающих покончить с собою. Им предоставляются все средства спокойной, безболезненной смерти. Особенно часты случаи самоубийства среди стариков. Это плохо вяжется с общей картиной гармонической жизни марсиан. Еще меньше с нею вяжутся те отдельные случаи самоубийств, которые приводятся автором в качестве примеров. Замечательный врач, с чрезмерно развитой способностью чувствовать страдания других людей. Во время тяжелой эпидемии его исследования помогли довольно скоро покончить с нею. Но когда это было сделано, он отказался жить!
Или женщина, у которой умерли одновременно муж и ребенок. Или, наконец, попытка к самоубийству из-за неудачной любви. Все эти случаи, как будто, взяты из журнальной хроники нашей эпохи и объяснимы только на почве нервной неустойчивости и индивидуалистической замкнутости.
Второй роман Богданова «Инженер Мэнни» написан года на четыре позже «Красной звезды». Эти годы, вместе с тем, являются решающими и для дальнейшей судьбы самого автора. Наметившийся еще ранее отход Богданова от марксизма в области философии привел его в конце концов в лагерь идеалистов. Его колебания в политической линии партии вели ко все более полному отмежеванию от революционной социал-демократии и от Ленина. От программы революционного завоевания власти пролетариатом Богданов шел к «программе культуры», к провозглашению «всеобщей организационной науки» единственным пригодным средством к преобразованию капиталистического общества в социалистическое. Здесь не место разбирать подробно эти новые взгляды Богданова, которые вывели его из рядов активных борцов за дело пролетариата.
Достаточно указать, что сущность их сводится к тому, что пролетариат как класс, раньше чем ставить своей задачей завоевание власти, должен овладеть наукой, переработать ее в соответствии со своими классовыми интересами, создать и разработать новую науку — всеобщую организационную науку, как ее называл Богданов, которая должна быть наукой о построении нового социалистического общества. Всякая иная попытка осуществить программу пролетариата, по убеждению Богданова, явилась бы «программой авантюры, самой мрачной в истории пролетариата, самой тяжелой по последствиям… Единственным концом авантюры явилось бы длительное царство Железной пяты».[1]
В другом месте той же брошюры Богданов так формулирует свое положение: пока рабочий класс не овладеет наукой, он не может, не должен предпринимать попытки осуществить социализм (см. стр. 69). Его задачей, по мысли Богданова, является: собирать, развивать, стройно систематизировать возникающие в недрах капиталистического строя зародыши новой культуры, элементы социализма, не покушаясь на непосредственный захват власти и преобразование общества до накопления необходимых элементов культуры (см. там же, стр. 74 и 103).
По представлению Богданова, элементы социализма и классовая культура пролетариата вырастают внутри капиталистического общества подобно тому, как элементы буржуазного строя созрели под оболочкой феодального общества. Такая установка сближает взгляды Богданова с выдвинутой реформистами и вульгаризаторами марксизма теорией «врастания» социализма.
Свойственная Богданову своеобразная переоценка культуры, которая лежит в основе его ошибочных взглядов, могла бы быть отпарирована одним замечанием самого автора, оброненным им в «Красной звезде». Размышляя о том, как произошло то убийство, которое так наглядно показало неспособность человека Земли ассимилировать культуру марсиан, он высказывает предположение, что тут имел значение неправильный выбор марсианами человека Земли. Если бы Мэнни выбрал рабочего, — говорит автор, — он, несмотря на свою культурную отсталость, обнаружил бы больше психической твердости и устойчивости: «Думаю, что Мэнни тут впал в ошибку расчета, придавая уровню культурности больше значения, чем культурной силе развития».
Не ту же ли ошибку допускает Богданов в своих научно-организационных рассуждениях? Не придает ли он больше значения уровню культурности пролетариата, чем его культурной силе развития? Мы думаем, что сам Богданов превосходно формулировал этими словами свою основную ошибку.
В заметке «О нашей революции» В. И. Лениным блестяще разработан тот же вопрос о культуре и революции. «Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков этот определенный „уровень культуры“), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы».[2] Богданов наравне с другими реформистами конечно не знал и не мог знать, какой именно уровень развития «всеобщей организационной науки» явился бы достаточным для того, чтобы приступить к социалистическому преобразованию.
Изложенные взгляды Богданова, хотя они в то время еще не были им так четко сформулированы, нашли свое отражение в «Инженере Мэнни» и на тех страницах «Красной звезды», которые предвосхищают сюжет, разработанный позже подробно в «Инженере Мэнни». В последнем романе автор преимущественно останавливается на борьбе идей, которая в заключительных главах принимает какой-то феерический характер. Борьба классов представлена заглушенной, действия масс нет. В философских и социологических рассуждениях проскальзывает идеалистическое восприятие мира, свойственное автору.
Ленин в одном из писем к Горькому в 1913 г. дает такой отзыв о романе: «Прочел его „Инженера Мэнни“. Тот же махизм — идеализм, спрятанный так, что ни рабочие, ни… редакторы в „Правде“ не поняли».[3] Все же «Инженер Мэнни», хотя и уступает «Красной звезде» как в идеологическом, так и в художественном отношении, представляет значительный интерес, как оригинальная попытка изобразить переходную эпоху к социализму. А по сравнению с такими произведениями, как роман Беллами, широко распространенный у нас в годы первой революции, или утопические новеллы Уэлса, романы Богданова, человека большой культуры и ума и сердца, пламенного идеалиста, в лучшем смысле этого слова, на протяжении всей своей жизни, — являются превосходным материалом для чтения.
Последние годы своей жизни Богданов посвятил всецело научной работе в созданном им в Москве «Институте по переливанию крови». Эта идея занимала Богданова с давних пор, еще в «Красной звезде» он писал о том, что марсиане применяли этот способ для обновления жизни. В 1928 году Богданов погиб при одном из опытов переливания крови, в котором он, с обычной для него самоотверженностью, принимал участие собственной кровью. Так жизнь человека, который более всего верил в то, что наука должна явиться освободительницей человечества, была принесена в жертву науке.
Бор. Легран
VI. 1929