Что касается искусства, то место, занимаемое им в жизни людей, аналогично тому, какое занимают в ней речь и познание, вместе взятые. Искусство является и орудием общения людей, и средством собирания, систематизации их опыта. Его происхождение теряется так же глубоко в прошлом человечества, и там сливается с происхождением остальной идеологии, всего же теснее связано с первобытным языком и мимикой.
Поэзия еще на пороге исторических времен не обособилась от познания; религиозный миф и эпос представляли главную его форму; в деле воспитания людей они были тем самым, чем является в наше время наука и философия. Магабгарата у индусов, поэмы Гомера у греков, библия у евреев были энциклопедиями жизни; они знакомили человека с его народом, как бы вводили его в жизнь родного коллектива, рисуя ему и человеческие отношения, и явления природы так, как их переживало и понимало его общество. Кода Гезиод писал свои поэмы, из которых одну — «Теогонию» — мы назвали бы учебником мифологии, а другую — «Труды и дни», — учебником сельскохозяйственной техники, то он и здесь, и там в одинаковой мере оставался верен задаче поэта, как она представлялась людям еще в его эпоху.
Впоследствии поэзия принуждена была большую часть своего познавательного значения уступить науке и философии. Но все же она в значительной мере продолжает быть учительницей жизни, а особенно — воспитательницей чувства людей. Внося в души различных людей общность восприятия жизни и общность настроения в самом широком смысле слова, она неизменно выполняет свою организующую роль в социальной системе.
Танцы и музыка с самого начала были специально выражением чувства и настроения, своеобразным «языком эмоций». В жизни сохранившихся до нашего времени племен родового и раннего феодального быта они играют еще очень значительную и вполне определенную практическую роль. Перед выступлением на войну, на большую охоту, перед племенным собранием для обсуждения важных дел, перед всяким крупным общественным предприятием они постоянно выступают на сцену, причем выполняются в традиционных, веками сложившихся формах, как необходимые священнодействия.
Характер их, для каждого рода случая особый, таков, что они должны создавать в участниках единое, общее настроение, наиболее подходящее к целесообразному, дружному выполнению предпринимаемого дела: военные танцы подражают разным перипетиям войны, воспроизводя их в идеализированном виде, а сопровождающая их музыка бурная, боевая; «танцы совета» и соответственная им музыка обыкновенно серьезные, плавные, важные, и т. д. Это — предварительная организация действующих сил коллектива для намеченной им работы.
В дальнейшем развитии танцы утрачивают эту прозрачную определенность их функции, как и большую долю своего идеологического значения. Мы их знаем почти уже исключительно как «средства развлечения». Они, однако, вполне сохранили свой открыто-социальный характер. Создавая единство настроения, они способствуют психическому сближению людей, и это их свойство, сознательно или бессознательно, продолжает эксплуатироваться, в особенности для подготовки семейной связи между молодыми людьми брачного возраста. Даже в приятном возбуждении, вызываемом танцами, существенным моментом является социальное единение людей в их физической активности.[5] Вообще, оставаясь одним из видов идеализированного языка эмоций, танцы обладают и организующей функцией, подобно языку, только, разумеется, очень ослабленной количественно.
В гораздо большей степени то же самое относится к искусству музыки. Ее родство с танцами совершенно такое же, как родство речи с мимикой. Музыка представляет в наше время сложный и высокоразвитый язык эмоций, благодаря этому она удержала в значительной мере и непосредственно-организующую роль, очевидную для всякого, в форме, напр., трудовой песни и марша. Целый ряд мифов о волшебной музыке и песнях, которым подчиняются силы стихий и людей, идеально выражает это значение искусства гармонии и мелодии для борьбы с природой, для победы над нею.[6] Не случайно некоторые мыслители-идеалисты (особенно Шопенгауэр) ставили музыку в прямую связь с миром «идей», т. е. высших организующих форм бытия, по их понятиям.[7] Отбросив метафизическую оболочку и преувеличение, мы получим из этого то, что есть на самом деле: музыка — одна из организующих форм социального бытия.
Скульптура, живопись, архитектура, действуя другими средствами, достигают по существу тех же целей, как поэзия с одной стороны, музыка — с другой. Художественные пластические образы, подобно понятиям, концентрируют, закрепляют человеческий опыт и передают его коллективу. Миф о божестве и его статуя, бытовой очерк и жанровая картина, живой рассказ о минувших победах и колонны, арки, памятники, воздвигнутые по поводу их — могут быть вполне параллельны по содержанию, различаясь лишь способом символизации. Мировые типы в скульптуре и живописи, подобно мировым типам в поэзии, охватывают не меньшую сумму действительного и важного для жизни, чем высшие концепции философии, чем высшие обобщения науки. Идеал жизни полной и могучей, гармоничной и всепобеждающей, выражен в скульптуре античного мира, в статуях его богов, ярче и, быть может, глубже, чем в философии «сверхчеловека» у Ницше. Великие культурные идеи всех нагляднее, всего целостнее, всего убедительнее выступают именно в пластических и живописных образах.
Но те же искусства не менее способны организовать коллективные чувства и настроения. Целая область живописи — ландшафт — по содержанию вполне параллельна музыке и лирической поэзии. Архитектура же вообще может рассматриваться, как язык длительных и глубоких коллективных настроений по преимуществу. Разве архитектура гигантских сооружений императорского Рима не есть сплошное каменное выражение национальной гордости властителей мира? И разве готический храм не представляет вековой каменный призыв к отрешению от всего земного? Отсюда — огромное воспитательное значение архитектуры: она воплощает, и закрепляет, и непрерывно передает от поколения к поколению преобладающие социальные эмоции народов и классов; она организует чувства потомков в соответствии с переживаниями их предков, — больше всякого другого искусства она — хранительница организующей традиции.
Как видим, универсальный смысл искусства — его культурная задача — тот же, какой составляет социальную душу познания и речи: организация, сплочение коллективов различных ступеней и типов путем объединения человеческих переживаний, путем оформления опыта и чувства людей.