Маргарита Анч, цветущая женщина лет семьсот пятидесяти, последняя жена Фриде, связью с которой он начинал уже тяготиться, была президентшей кружка любителей философии. Еще за несколько верст до ее виллы, Фриде фонограммой дал знать о своем приближении.
Фриде и Анч жили отдельно, чтобы не стеснять самостоятельности друг друга.
Анч встретила мужа в алькове тайн и чудес, — изумительном павильоне, где все было залито мягким ультрахромолитовым цветом, восьмым в спектре, которого не знали древние люди с их неразвитым чувством зрения, — подобно тому — как еще раньше дикари не знали зеленого цвета.
Красивый шелковый туникон, — до колен, чтобы не стеснять движений, — свободно и легко облегал ее стройные формы. Распущенные черные волосы волнистыми прядями упадали на спину. И ароматом тонких и нежных духов веяло от нею.
— Очень рада видеть тебя, милый Фриде, — сказала она, целуя мужа в большой и выпуклый, — точно изваянный из мрамора, лоб. — Ты мне нужен для одного важного дела…
— Я это предчувствовал, когда ты в последний раз говорила со мной по телефоноскопу, — ответил Фриде… — Признаюсь, меня немного удивил тогда твой таинственный вид… Ну, в чем же дело… Почему такая экстренность?..
— Я хотела так, мой милый, — с кокетливой улыбкой сказала Анч… — Может быть, это и каприз, — но… иногда приходят желания, от которых трудно отказаться… Кстати, где мы встречаем сегодня ночью Праздник бессмертия?.. И сегодняшний же день, если ты помнишь, исполняется ровно восемьдесят три года со времени заключения между нами брачного союза…
— Однако, — подумал про себя Фриде и с неохотой ответил:
— Не знаю!.. Я еще не думал об этом.
— Но, конечно, — мы встречаем его вместе? — с легкой тревогой спросила Анч…
— Ну, разумеется, — ответил Фриде… И от того, что неприятное чувство разливалось внутри его, — он поспешил заговорить о другом:
— В чем же твое важное дело?
— Сейчас сообщу, мой милый… Я хотела приготовить к новому тысячелетию сюрприз. Идея, с которой ты познакомишься, вот уже несколько десятков лет занимает меня и, наконец, только теперь вылилась в окончательную форму.
— Гм-м… Что-нибудь из области иррационального прагматизма?.. — пошутил Фриде.
— О, нет!.. — с грациозной улыбкой ответила Анч.
— В таком случае что-нибудь из области политики? — продолжал Фриде. — Вы, женщины, — в этом отношении всегда хотите идти впереди мужчин…
Анч засмеялась.
— Ты великолепный угадчик, милый. Да, я приступаю к организации общества для совершения гражданского переворота на земле, и мне нужна твоя помощь… Ты должен быть союзником в распространении моих идей… Тебе — при твоем влиянии и связях в обществе — это очень легко сделать…
— Все будет зависеть от характера твоих замыслов, — подумав, возразил Фриде. — Наперед я ничего не могу тебе обещать…
Анч слегка нахмурила тонко очерченные брови и продолжала:
— Идея моя заключается в том, чтобы уничтожить последние законодательные цепи, которыми люди еще связывают себя на земле… Пусть каждый человек в отдельности осуществляет то, что в древности называлось государством, — является автономным… Никто не смеет накладывать на него каких-либо уз… Центральной же власти должна принадлежать только организация хозяйства…
— Но ведь по существу так в действительности и есть? — возразил Фриде. — Скажи, чем и когда стесняется воля граждан?
Анч вспыхнула и горячо заговорила:
— А закон об ограничении деторождения женщин тридцатью членами семьи?.. Разве это не ограничение?.. Разве это не дикое насилие над личностью женщин?… Правда, вы, мужчины, не чувствуете на себе гнета этого закона.
— Но ведь этот закон вытекает из экономической необходимости?..
— Тогда надо предоставить решение его не случайностям природы, — а мудрому вмешательству сознания … Почему я должна отказаться от тридцать пятого сына, сорокового, и так далее, и оставить на земле тридцатого? Ведь мой сороковой сын может оказаться гением, тогда как тридцатый — жалкой посредственностью!.. Пусть на земле остаются только сильные и выдающиеся, а слабые уходят с ней… Земля должна быть собранием гениев…
Фриде холодно заметил:
— Все это неосуществимые фантазии, которые к тому же не новы, — были высказаны полтораста лет тому назад биологом Мадленом… Нельзя ломать порядков, которые являются наиболее мудрыми… Между прочим, должен сказать тебе, что женщины древней эпохи так не рассуждали. У них было то, что называется материнским состраданием: слабых и уродливых детей они любили более, чем сильных и красивых… Нет, — я отказываюсь быть твоим союзником… Мало того, в качестве члена правительства, — представителя «Совета Ста», — я накладываю свое veto на твои действия…
— Но, ты — как гений — не должен бояться переворотов!..
— Да… Но, как гений, — я предвижу весь тот ужас, который произойдет на земле, когда вопрос о расселении будет решаться свободной волей граждан… Начнется такая борьба за обладание землей, от которой погибнет человечество… Правда, человечество неминуемо погибнет и по другим причинам, замкнется в безвыходном круге однообразия, — закончил Фриде, как бы рассуждая сам с собой, — но зачем искусственно приближать роковой момент?..
Анч молчала. Она никак не ожидала отказа в борьбе.
Потом, холодно повернувшись строгим классическим профилем к Фриде, сказала с обидой:
— Делай, как знаешь!.. Вообще я замечаю, что в последнее время как будто чего-то не достает в наших отношениях… Не знаю, может быть, ты тяготишься ими…
— Может быть, — сухо ответил Фриде… — Надо наперед свыкнуться с мыслью, что любовь на земле не вечна… В течение моей жизни — ты восемнадцатая женщина, с которой я заключил брачный союз и девяносто вторая, которую я любил…
— Ну, конечно!.. — сказала Анч, гневно закусила губки, и розовые пятна выступили на нежно-золотистой коже ее лица… — Но вы, мужья, почему-то требуете, чтоб женщина оставалась верна вам до конца, и почему-то только себе присваиваете право изменять ей первыми…
Фриде пожал плечами:
— Право сильнейшего, на котором ты только что строила свою теорию…
Анч от возмущения вся задрожала, но искусно овладела собой и с гордым спокойствием заметила:
— Итак, мы расстанемся… Ну, что же?.. Желаю вам успеха в вашей будущей жизни…
— От души желаю и вам того же! — стараясь не замечать яда ею слов, ответил Фриде.
Единственное чувство, которое он испытывал, это чувство тягостного томления… Тридцать один раз при объяснениях с женщинами пришлось ему слышать эти слова, с одним и тем же выражением в лице, голосе и глазах…
— Как все это старо!.. И как надоело!.. — думал он, усаживаясь в изящный, похожий на игрушку, аэроплан…