Действия на Крымском полуострове после занятия неприятелем Севастополя.
(От конца августа (начала сентября) 1855 г. до начала (половины) марта 1856 года).
Занятие Союзниками Севастополя возбудило общий восторг во Франции. Наполеон III произвел генерала Пелисье в маршалы Франции; французская армия, действовавшая в Крыму, была осыпана наградами; подобно тому, как было после сражения на Алме, в Париже ходили преувеличенные слухи о последствиях штурма 27-го августа (8-го сентября): уверяли, будто бы наш главнокомандующий вел переговоры с генералом Пелисьё об очищении Крыма, о сдаче на капитуляцию русской армии, и т. п. Напротив того, в Англии, где вскоре узнали о неудачном покушении английских войск овладеть 3-м бастионом, возникло общее неудовольствие на генерала Симпсона, заставившее его оставить начальство над войсками (1).
С нашей стороны, занятие Союзниками Севастополя не изменило решимости продолжать неравную борьбу, стремясь к достойной Российского Монарха и Росии цели -- отстоять честь оружия и неприкосновенность границ, как отстаивали мы их в Отечественную войну 1812 года. В приказе князя Горчакова по Южной и Крымской армиям было сказано:
"Храбрые товарищи! Грустно и тяжело оставить врагам нашим Севастополь; но вспомните, какую жертву мы принесли на алтарь Отечества в 1812 году. Москва стоит Севастополя! Мы ее оставили после бессмертной битвы под Бородиным. Триста-сорока-девяти-дневная оборона Севастополя превосходит Бородино.
Но не Москва, а груда каменьев и пепла досталась неприятелю в роковой 1812-й год. Так точно и не Севастополь оставили мы нашим врагам, а одне пылающие развалины города, собственною нашею рукою зажженного, удержав за нами честь обороны, которую дети и внучата наши с гордостью передадут отдаленному потомству.
Севастополь приковывал нас к своим стенам. С падением его приобретаем подвижность и начинается новая война -- война полевая, свойственная духу русского солдата. Покажем Государю, покажем России, что дух этот все тот же, коим отличались предшественники наши в незабвенную Отечественную войну. Где бы неприятель ни показался, мы встретим его грудью и будем отстаивать родную землю, как мы защищали ее в 1812 году"... (2).
По отступлении на Северную сторону, русская армия была расположена следующим образом: правое крыло, под начальством генерал-адъютанта графа Остен-Сакена, частью на северной стороне рейда (кроме моряков, распределенных по береговым батареям, 10-я и 12-я пехотные дивизии, с 8-ю батарейными и 8-ю легкими орудиями), частью на Инкерманских высотах (11-я и 15-я резервные пехотные дивизии, 4-й стрелковый баталион, 8 батарейных и 16 легких орудий), и для наблюдения морского берега от Константиновского форта до мыса Лукулла, три сотни донских казаков и два эскадрона гусарского Его Императорского Высочества Николая Максимилиановича (Киевского) полка, под начальством командира донского казачьего No 57-го полка, подполковника Тацына. Центр, под начальством генерал-лейтенанта Липранди, частью в промежуточном лагере, между Инкерманскою и Мекензиевою позициями (4-я и 5-я пехотные дивизии, 2-й стрелковый батальон, 8 батарейных и 16 легких орудий), частью на Мекензиевой горе (16-я и 17-я пехотные дивизии, 6-й стрелковый батальон, 2 эскадрона Киевских гусар, 16 батар. и 24 легк. орудий, три сотни казаков); кроме того, 4 эскадрона Киевских гусар на р. Бельбеке, у сел, Зеленкиой. Левое крыло и общий резерв, под начальством генерала-от-артиллерии Сухозанета: на позиции в ущелье Юкара-Каралес: 7 батальонов 6-й пехотной дивизии, греческий легион Императора Николая I, рота 3-го стрелкового батальона, 8 батарейных и 8 легких орудий и 4 сотни донского казачьего No 22-го полка, полковника Валуева; на позиции при сел. Таш-Башты: Симбирский егерский полк, рота 3-го стрелкового батальона, 8 легких орудий и две сотни донских казаков, 22-го Валуева полка. На р. Бельбеке, при сел. Зеленкиой: 7-я, 8-я и 9-я пехотные дивизии (штаб 3-го пехотного корпуса в сел. Орта-Каралес); 14-я пехотная дивизия и три полка 7-й резервной дивизии, 40 батар. и 22 легк. орудий; три полка 2-й драгунской дивизии; 8 конно-батарейных и 16 конно-легких орудий; 3 сотни донского казачьего No 61-го, полковника Жирова, полка. В сел. Ени-Сала и у Мангупа донской казачий No 56-го полковника Золотарева полк; на р. Бельбеке, у сел. Биюк-Сюйрен, 2 батальона 6-й пехотной дивизии и две роты 3-го стрелкового батальона; на р. Каче: 1-я бригада 1-й драгунской дивизии, 8 конно-батарейных и 16 конно-легких орудий. Для охранения же нашего расположения с левого фланга, в случае движения неприятеля на Буюк-Езенбашик, в сел. Шуре поставлен Витебский егерский полк, с двумя легкими и двумя горными орудиями. От этого отряда выставлен сильный пост к сел. Биа-Сала и казачья застава в сел. Улу-Сала (3).
Русская армия, собранная у Севастополя, вместе с выздоровевшими из госпиталей, дружинами ополчения, стрелковыми и саперными батальонами, состояла в числе 11 5 тыс. человек; вообще же в Крыму у нас тогда было до 150 тыс. человек (4).
Войска наши, находившиеся в окрестностях Севастополя, вообще были расположены по линии, идущей вдоль северного берега Большой бухты, и далее чрез Инкерманские и Мекензиевы высоты и чрез хребет Хамли к истокам р. Бельбека, до сел. Таври. Союзная же армия простиралась от Байдарской долины, к сел. Чоргуну, и далее по р. Черной и по южному берегу Большой бухты. Число Союзных войск у Севастополя, по несогласным между собою показаниям иностранных писателей, не может быть определено в точности; но нет сомнения в том, что в них состояло более 150 тыс. человек одной пехоты (5).
По занятии Союзниками Севастополя, наступило затишье, до 7-го (19-го) сентября, в продолжении коего неприятель бросал ежедневно по нескольку ракет в Северное укрепление и на Михайловскую батарею; с наших же батарей огня вовсе не производилось: а со времени оставления Севастополя было обращено исключительно внимание на усиление батарей, возведенных на Северной стороне, для обстреливания рейда, севастопольских развалин и доступов с моря (6).
Союзники, владея морем и располагая значительным флотом, могли удобно направлять свои войска на различные пункты Крымского полуострова; но наступлению их в больших силах внутрь страны препятствовал недостаток в обозах, которые тогда только что изготовлялись для французской армии в Константинополе, а для английской в Синопе, да и те были в недостаточном количестве. В таких обстоятельствах, Союзники должны были ограничиться диверсиями, кои не могли иметь решительных последствий, но отвлекали от главного пункта действий часть наших войск. Надлежало обеспечить от неприятеля Николаев, где находились наши морские учреждения и запасы, а с другой стороны -- преградить Союзникам доступы чрез Геническ и Чонгарский мост. Сообразно тому, Южная армия генерала Лидерса, расположенная между Одессою и Николаевым, была усилена частью войск, стоявших в Крыму, и движение двух гренадерских дивизий, направленных к Севастополю, было на время приостановлено. Вообще же наши войска на юге были разделены следующим образом: 1) армия Лидерса; 2) гренадерский корпус генерал-лейтенанта Плаутина, у Перекопа; 3) наблюдательный корпус, генерала-от-кавалерии Шабельского, между Евпаториею и Симферополем; 4) главные силы, под начальством князя Горчакова, в окрестностях Севастополя; 5) наблюдательный Керченский отряд, генерал-лейтенанта К. К. Врангеля, и Генический отряд, генерал-майора Вагнера, в восточной части Крымского полуострова.
Выше уже сказано, что Союзники, по занятии Севастополя, за неимением средств для подвозов сухим путем, были принуждены оставаться на месте, ограничиваясь диверсиями. Желая побудить князя Горчакова к отступлению из занятых им выгодных позиций, Пелисьё несколько раз покушался обойти нашу армию с левого фланга. С этою целью, 30-го августа (11-го сентября), генерал Моррис, с тремя полками африканских конных егерей и с сардинскою кавалерией, направился из Байдарской долины, чрез Уркусту, к сел. Шулю, и обменявшись несколькими выстрелами с нашими передовыми войсками, отошел к Уркусте; тот же день, генерал д'Отемар, с своею дивизией и 1-м полком африканских конных егерей, перешел с реки Черной в Байдарскую долину; а 3-го (15-го) сентября двинулся к сел. Айтодор, но ограничился демонстрациями. Тогда же генерал Эспинасс, с бывшею дивизией Фошё, спустился с Федюхиных высот в долину Черной, а дивизия Орель-де-Паладина перешла с высот, лежащих к югу от Инкермана, на Федюхины горы. Сосредоточение значительных сил французской армии против нашего левого крыла заставило князя Горчакова выдвинуть 8-го (20-го) авангард (7), под начальством генерал-майора Миттона, к Ени-Сала. Но неприятель и здесь ограничился демонстрациями и разработкою горных путей, а между тем усиливал свои укрепленные линии и вооружал их орудиями, найденными им в Севастополе (8).
Не успев в своем намерении -- оттеснить наше левое крыло, Пелисье предпринял обойти русскую армию с правого фланга. 6-го (18-го) сентября, были посажены на суда, близ Севастополя, три кавалерийские полка с конною батареею, под начальством генерала д'Алонвиля (9), а два дня спустя эти войска высадились в Евпатории, где тогда находились три турецко-египетские дивизии, в числе 15-ти тыс. челов. с 30-ю орудиями, под начальством мушира Ахмед-паши.
После нескольких стычек между передовыми войсками обеих сторон, генерал д'Алонвиль, принявший начальство над всеми войсками, собранными в Евпатории, предпринял наступление против нашей кавалерии, 17-го (29-го) сентября. В это время, от корпуса генерала Шабельского, расположенного между Симферополем и Евпаторией, были выдвинуты для наблюдения за неприятелем два отряда: начальник рез. уланск. дивизии, генерал-лейтенант Корф (Фед. Христоф.), с уланским Великой Княгини Екатерины Михайловны (Елисаветградским) полком, конно-легкою No 19-го батареей и шестью сотнями казаков, стоял у Тип-Мамая, в шести верстах от Евпатории; а генерал-майор Терпелевский, с уланским эрц-герцога Леопольда (Украинским) полком и четырьмя сотнями казачьего Уральского No 2-го полка -- у сел. Тегеша, в 15-ти верстах к северу от Евпатории. В случае напора превосходных неприятельских сил, наши отряды должны были, согласно полученным ими приказаниям, отступить -- первый на Бозоглу а второй на Карагурт.
Движение войск д'Алонвиля было произведено тремя колоннами: правая, из 6-ти турецко-египетских батальонов, нескольких эскадронов иррегулярной кавалерии и одной батареи, под начальством Ахмеда-Менекли-паши, двинулась, в три часа утра, к Саки; средняя, под непосредственным начальством д'Алонвиля, из трех полков французской кавалерии с конною батареею, 6-ти египетских батальонов и двухсот баши-бузуков, направилась к сел. Чотай, в 24-х верстах к северу от Евпатории, где должна была соединиться с левою колонною мушира Ахмеда-паши, состоявшею из турецких войск: 12-ти баталионов и трех кавалерийских полков с двумя батареями. Число всех этих войск простиралось до 12-ти тыс. челов. пехоты, 4 тыс. регулярной и 1,000 человек иррегулярной кавалерии с 30-ю орудиями.
Фланговые колонны Союзного войска встретились только с небольшими казачьими партиями, которые отступили на сел. Саки и по дороге ведущей к Перекопу. Отряд Терпелевского, приняв на себя свои передовые посты, отошел, как было указано ему, на Бозоглу. Между тем, д'Алонвиль, заставя авангард Корфа отступить к Орта-Мамай, совершенно потерял его из вида и двинулся к Чотай, где дал своим войскам отдых, в ожидании присоединения левой колонны мушира, а по прибытии Турок, в 11 часов утра, обратился вправо, чтобы атаковать открытую его разъездами нашу кавалерию. Генерал Корф, считая на сей день дело конченным, расположил свой отряд за оврагом между селениями Кенегез и Кангил, и как уланы были на коне уже несколько часов, то приказал размундштучить и кормить лошадей; артиллеристы, сняв с передков орудия, выставили их на позицию; казачьи разъезды были высланы на перекопскую дорогу. Генерал д'Алонвиль воспользовался нашею оплошностью: построив французскую кавалерию в три линии, по одному полку в каждой, он устремился крупною рысью к высотам сел. Кенегез, где стояла на позиции наша батарея; полковник Валсин-Эстергази, с 4-м гусарским полком, кинулся частью на орудия, частью на биваки улан, а оба драгунские полка, приняв влево, угрожали отрезать отступление нашему отряду. Уланы, застигнутые совершенно врасплох, бросились к своим лошадям; прислуга батареи растерялась; один из взводов успел взять орудия на передки и ускакал с позиции; прочие же шесть орудий, не сделав ни одного выстрела, были захвачены гусарами Эстергази. Кавалерия Корфа покушалась устроиться, но была опрокинута и ушла с поля боя в величайшем беспорядке, по направлению к Карагурту; но вскоре наши уланы, оправившись, несколько раз ходили в атаку и уступили неприятелю лишь будучи атакованы тремя французскими полками. Генерал д'Алонвиль, не ожидавший такого успеха, одержанного им только благодаря неосторожности начальника нашего отряда, отвел вечером свои войска обратно к Евпатории (10).
В этом несчастном деле мы потеряли убитыми, ранеными ж пленными до 220-ти человек. Со стороны Французов убито 14 и ранено 27 челов. (11). Князь Горчаков, донося о том Государю Императору, писал: "я высылаю Корфа из армии за оплошность против неприятеля, и прошу Ваше Императорское Величество о назначении на его место князя Радзивила, с производством его в генерал-лейтенанты, так как бригадные командиры старше его. Он служит отлично и при том здоров, свеж и сметлив"...
Впоследствии д'Алонвиль предпринимал несколько раз демонстрации от Евпатории на сообщения нашей армии, но не доходил далее Контоугана, Карагурта и Джамина, оставаясь в расстоянии от 10-ти до 20-ти верст от дороги, ведущей из Симферополя в Перекоп (13). Тем не менее однако же, князь Горчаков счел нужным, для прикрытия Симферополя и для поддержания Евпаторийского отряда, состоявшего лишь из одной кавалерии, перевести с р. Алмы на речку Чокрак, к селению Такыл, 4-ю и 5-ю пехотные дивизии, со 2-м стрелковым батальоном и с артиллерией. Когда же, в начале (в половине) октября, было получено от генерала Шабельского известие о прибытии в Евпаторию французской пехотной и английской кавалерийской дивизий, главнокомандующий приказал перевести к Бахчисараю 9-ю, 10-ю и 14-ю пехотные дивизии с их артиллерией и 4-м саперным батальоном, под начальством генерал-лейтенанта Семякина; а на место этих войск передвинуть к сел. Зеленкиой на р. Бельбеке 12-ю пехотную дивизию, присоединив ее к 7-й. Тогда же генерал-адъютанту Плаутину предписано перейти с гренадерами (кроме Сарабулакского отряда), от Мурзабека к сел. Орта-Аблаш (14).
Как демонстрации д'Алонвиля, со стороны Евпатории, не достигли цели, предположенной генералом Пелисье -- выманить нашу армию из позиций у Севастополя, то Союзники предприняли произвести нападение на какой-либо важный для нас пункт Черноморского прибрежья, чтобы отвлечь туда часть наших сил и, ослабив князя Горчакова, обойти его с левого фланга, из Байдарской долины. Важнейшие из наших приморских пунктов были: Одесса, Перекоп и Николаев. Союзники могли овладеть Одессою посредством бомбардирования, либо высадки; но бомбардирование повредило бы менее русским, нежели иностранным негоциантам, а для успешной высадки требовалось большое число войск, что ослабило бы Союзную армию под Севастополем. -- Занятие Перекопа отрезывало главнейшее из сообщений русской армии; но мелководие моря в соседстве этого пункта не большим судам приблизиться к берегу и содействовать высадке войск, и к тому же Союзники знали, что там их встретят довольно значительные силы. Что же касается до Николаева, то для овладения этим пунктом, приобретшим особенную важность со времени падения Севастополя, требовался сильный корпус, которого Союзники не могли послать туда, не ослабив своей главной армии. Но как самое угрожение Николаеву, по мнению Союзных главнокомандующих, могло побудить князя Горчакова к оставлению Крыма, либо, по крайней мере, к ослаблению нашей армии значительным отрядом, то решено было сделать демонстрацию движения к Николаеву. Для этого надлежало сперва овладеть крепостцою Кинбурном, лежащею на узкой косе, у входа в Днепровский лиман, где находится наиболее глубокий фарватер. Во всяком случае, занятие Кинбурна заграждало нашим судам выход из Николаева в Черное море. На основании этих соображений, предпринята была экспедиция в Днепровский лиман. 25-го сентября (7-го октября), вышел из гаваней Балаклавы и Камыша флот, в числе 90 вымпелов (15), (40-а французских и 50-ти английских): в числе первых, под грозными названиями: Devastation, Lave и Tonnate, находились три плавучие батареи, изобретенные самим Наполеоном III, которым надлежало выдержать здесь первое испытание. Это были плоскодонные суда, вооруженные каждое двадцатью двумя 30-ти-фунтовыми орудиями и одетые толстою железною бронею. Для высадок же были посажены на флот сухопутные отряды: английский, под начальством генерала Спенсера, в числе 5,500 человек с ракетною батареей, и французский -- генерала Базена, около 4-х тысяч человек с одною полевою батареею (16).
С нашей стороны, оборона всего прибрежья от Одессы до Перекопа была возложена на Южную армию, под начальством генерала Лидерса. Эта армия состояла из весьма слабой бригады 15-й дивизии, столь же слабой 14-й резервной дивизии, 5-х и 6-х батальонов 10-й и 11-й резервных дивизий и 7-х и 8-х батальонов 9-й и 15-й запасных дивизий, всего же из 44 батальонов, в числе до 30 тыс. человек. Кроме того, по Высочайшему повелению, поступили в полки 15-й и 11-й резервной дивизий 20 дружин московского и смоленского ополчения, в числе 20 тыс. человек, составившие 3-и и 4-ые батальоны полков. В случае надобности, генералу Лидерсу было предоставлено присоединить к своей армии одну из гренадерских дивизий, расположенную между Николаевым и Перекопом. Кавалерия Южной армии состояла: из 3-й легкой кавалерийской дивизии, генерал-лейтенанта Гротенгельма, стоявшей у Одессы, одной из дивизий кирасирского корпуса генерала от кавалерии Гельфрейха, находившейся близ Очакова, и 4-х полков малороссийских казаков -- между Николаевым и Перекопом. Остальные матросы флотских эки-пажей, прежде находившихся в Севастополе, были переведены в Николаев.
Вообще же в распоряжении генерала Лидерса состояло до 50 -- 60 тыс. челов. пехоты и до 10 тыс. челов. кавалерии. Войска запасных дивизий занимали: Одессу, Очаков, Николаев, Херсон и Кинбурн; большая же часть прочей пехоты была расположена между Очаковым и Николаевым.
Днепровско-Бугский лиман, образующийся при устьях Днепра и Буга, имеет наибольшую ширину в восточной части своей -- около 20-ти верст, а наименьшую -- между Кинбурном и Очаковым -- около 5-ти верст. Главный фарватер, в самом узком месте лимана, удален от Очаковского берега версты на три и отстоит от оконечности кинбурнской косы всего на 350 сажен, а от крепости -- почти две версты. Укрепления, построенные близ Очакова, не могли обстреливать фарватера; те же, которые находились на кинбурнской косе, были весьма слабы.
26-го сентября (8-го октября), пополудни, Союзный флот появился в виду Одессы, где жители ожидали со страхом вторичного бомбардирования; но неприятели вовсе не имели в виду действовать на этом пункте, а хотели только собрать флот в соседстве Кинбурна. Ненастная и бурная погода задержала их у Одессы шесть дней, и только лишь 2-го (14-го) октября, Союзный флот отплыл к востоку и к вечеру стал на якоре близ Кинбурна.
В то же время, у входа в лиман, занимали Очаков, под начальством генерал-адъютанта Кнорринга, следующие войска: запасная бригада 12-й пехотной дивизии -- 8 батальонов; Ольвиопольский и Вознесенский уланские полки -- 16 эскадронов; Дунайского казачьего No 2-го полка одна сотня; 4-й артиллер. бригады батарейная No 1-го батарея. 16-й артиллерийской дивизии 2-й резервн. бригады легкая No 6-го батарея и конно-легкая No 7-го батарея. Кроме того, в войсках отряда Кнорринга находилась запасная бригада 11-йпехотной дивизии, в составе 8-ми батальонов, с легкою батареей, расположенная верстах в 30-ти от Очакова, у сел. Янчокрака. Ему же был подчинен гарнизон крепости Кинбурна, в составе 5-го резервного батальона и одной роты 6-го резервного батальона Украинского егерского полка и двух рот 6-го резервного баталиона Одесского егерского полка, всего в числе 37 штаб и обер-офицеров и 1,427 нижних чинов, под начальством старого кавалериста, генерал-майора Кохановича. Крепостною артиллерией командовал подполковник Полисанов; инженерною командою -- инженер-штабс-капитан Седергольм, самый ревностный и способный из помощников коменданта. Гарнизон Кинбурнской крепости состоял из необученных и -- сколько можно судить по частным письмам генерала Кохановича -- не имевших ни малейшего понятия о военной дисциплине новобранцев.
По значительному расстоянию Кинбурна от оконечности косы, были построены, уже во время войны, впереди крепостцы, одна за другою, две батареи, каждая на девять орудий, соединенные между собою траншеею, где помещалась рота, составлявшая прикрытие батарей. Передняя батарея была блиндирована. Самая же крепость, турецкой постройки, имела вид четырехугольника, стороны коего имели длины от 80-ти до 120-ти саж. Фронты, обращенные к морю и лиману, были снабжены оборонительными казематами со сводами, толщиною в три фута, с земляною насыпкою в один фут. Вооружение состояло из 70-ти орудий, именно: 55-ти пушек 24-фунт., 18-фунт. и 12-фунт., 5-ти единорогов 1-пуд. и 1/2-пуд. и 10-ти мортир 5-ти и 2-х-пудовых.
3-го (15-го) октября, в два часа пополудни, неприятель, успевший еще в ночи высадить часть войск и укрепиться на косе, ввел в лиман несколько канонерских лодок и открыл огонь по крепости. Наша артиллерия отвечала ему весьма частою пальбою, но как русские орудия были меньше калибром неприятельских, то и не могли нанести Союзным судам значительного вреда. Одновременно с открытием огня крепостной артиллерии, приказано было зажечь ближайшие строения. Урон гарнизона в этот день состоял в 3-х убитых и 24-х раненых. Во весь следующий день, порывы бурного ветра и зыбь не дозволяли неприятелю действовать по крепости, и в течении целых суток Кинбурн и береговые батареи обменялись с канонерскими лодками лишь несколькими выстрелами. Пользуясь затишьем, штабс-капитан Седергольм прикрыл пороховые погреба чугунными колесами от старых лафетов, что оказалось весьма действительным средством от удара бомб. Вечером, генерал-адъютант Кнорринг, находившийся тогда в Очакове, выслал оттуда, для разузнания о положении Кинбурна после бомбардирования, катер с 10-ю матросами 4-го ластового экипажа, под начальством подпоручика Семенова. Капитан-лейтенант Стеценков, по поручению Его Императорского Высочества Великого Князя Константина, также отправился в эту опасную экспедицию. В 9 часов вечера, катер отвалил от берега и в половине 11-го прибыл в Кинбурн. Капитан Стеценков, передав генерал-майору Кохановичу записку генерала Кнорринга и получив ответ, в полночь отплыл к Очакову; на обратном пути наш катер наткнулся на несколько неприятельских лодок и едва не был захвачен одним из пароходов; но успел миновать его и благополучно возвратился в Очаков. Капитан-лейтенант Стеценков, в награду за этот подвиг, был назначен адъютантом к Его Высочеству Великому Князю Константину Николаевичу и получил орден Св. Георгия 4-й степ. (17).
5-го (17-го) октября, в девять часов утра, три французские плавучие батареи и несколько канонерских лодок подошли с южной стороны к Кинбурну, на расстояние около версты, и открыли огонь по крепости, а Союзные корабли и фрегаты расположились с юго-запада и стали обстреливать, как самую крепость, так и батареи на косе. В исходе 11-го обе эти батареи были принуждены замолчать и в крепости загорелись артиллерийские казармы. Тушить пожар под градом снарядов было невозможно, и потому огонь быстро охватил и прочие строения. В первом часу пополудни, неприятель, пользуясь ослаблением крепостной артиллерии, ввел в лиман 9 паровых фрегатов (три французских и шесть английских), которые, пройдя в значительном расстоянии от Очакова мимо Кинбурна, расположились к северо-востоку от крепости, а линейные корабли открыли огонь вдоль косы. Таким образом наш гарнизон был окружен со всех сторон и обстреливаем из нескольких сот орудий, большею частью огромных калибров. После пятичасового бомбардирования, когда многие из наших орудий были подбиты и огонь из крепости почти совершенно прекратился, неприятель выслал две шлюпки, под белым флагом, с предложением сдачи. Генерал-майор Коханович, считая положение крепости безвыходным, принял условия, предложенные Союзниками, и, несмотря на энергический протест штабс-капитана Седергольма, сдался со всеми чинами гарнизона военно-пленным (18).
По случаю сдачи Кинбурна, князь Горчаков писал Государю Императору: "Крепости, сколь они ни плохи, должно удерживать до крайности. Это может иметь неожиданные важные результаты, коими невыгодно заранее жертвовать из опасения их потери. Доказательством тому служит Арабат. Этот ничтожный форт не может держаться и двух часов против горсти неприятелей; но мы его не оставили, и этим, вероятно, удержали Чонгарский мост. Я и теперь приказал без крайности его не оставлять" (19).
Как с падением Кинбурна и с прорывом неприятельского флота в лиман, Николаевское укрепление впереди Очакова [ Николаевское укрепление, на низменном мысу, полуверсте от Очакова, находилось в расстоянии около трех верст от фарватера, и потому не доставляло ему никакой обороны. Впереди входа в лиман, на Очаковских высотах, были возведены во время войны две батареи: одна на семь 24-х-фунтовых пушек, а другая -- на 3 единорога; а против острова Березани устроено укрепление на 10 полевых орудий, и, кроме того, для защиты доступов к Херсону, сооружено на рукавах Нижнего Днепра несколько батарей ] не имело никакого значения, то немедленно был послан в Николаев курьер с просьбою о дозволении очистить и взорвать это укрепление. Ответ, с разрешением, был получен 6-го (18-го) октября, в три часа утра. Как до рассвета нельзя было вывезти всего казенного имущества, то положено снять с укрепления людей с орудийною принадлежностью, а все прочее истребить. В 6 часов уже все было приготовлено для взрыва, орудия заклепаны, между станинами лафетов подвешены бомбы, по всему укреплению рассыпан порох и в обоих пороховых погребах вставлены палительные свечи в бочонки с порохом. Два унтер-офицера, которым было поручено зажечь эти свечи, имели время уйти на значительное расстояние. Действие взрыва оказалось не так сильно, как ожидали; впрочем, орудия и снаряды, оставшиеся в целости, впоследствии были доставлены в Николаев.
По занятии Кинбурна, Союзники несколько раз высылали в Бугский лиман канонерские лодки, которые доходили до Воложской косы, но были удерживаемы огнем наших полевых батарей и возвращались в устье лимана, а в половине (в конце) октября, неприятель, укрепив Кинбурн, отплыл оттуда в Камыш и Балаклаву. Генерал Базен, с 95-м линейным полком, и небольшой английский отряд были оставлены в Кинбурне, где также находилась, в продолжении всей осени и зимы, эскадра, в составе трех французских плавучих батарей и нескольких английских легких судов (20).
Таким образом экспедиция, предпринятая Союзниками к Николаеву, имела единственным последствием занятие Кинбурна, слабо укрепленного пункта у входа в лиман. Отплытие оттуда десантного отряда дозволило нам расположить войска Очаковского отряда на тесных квартирах, 20-го октября (1-го ноября); вместе с тем, работы по укреплениям Николаева продолжались деятельно. Еще 13-го (25-го) сентября, изволил прибыть туда Государь Император, в сопровождении Августейших братьев Своих и Герцога Георгия Мекленбург-Стрелицкого. Присутствие обожаемого Монарха удвоило усердие всех и каждого. По Высочайшему повелению, был вызван туда из Крыма Свиты Его Имп. Велич. генерал-майор Тотлебен. Составленный им проект обороны Николаева удостоился Высочайшего утверждения. Великие Князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич были назначены заведывать -- первый инженерною, а второй -- артиллерийскою частью, по приведению Николаева в оборонительное положение, а генерал Тотлебен получил звание помощника Его Высочества Николая Николаевича.
12-го (24-го) октября, Государь Император удостоил князя Горчакова сообщением ему сведений о расположении войск генерала Лидерса и ополчений генерала Задонского у Николаева и Херсона. Таким образом, обеспечив от покушений неприятеля эти важные пункты Государь после шестинедельного пребывания в Николаеве, пожелал видеть Свою Крымскую армию:
"Другой цели Я не имею -- писал Государь Император князю Горчакову -- как лично поблагодарить вас самих и славные войска ваши за геройскую оборону Севастополя. Я полагаю остаться у вас три дня, дабы успеть объехать, на занимаемых ими позициях, по крайней мере, большую часть ваших войск...
Прошу вас хранить приезд Мой покуда в тайне и строжайше запрещаю всякое приготовление смотров войск, которые желаю видеть на биваках, или на квартирах, в том виде, как они есть" (21).
Государь Император, в сопровождении Их Императорских Высочеств, Великих Князей Николая Николаевича и Михаила Николаевича и Герцога Мекленбург-Стрелицкого, выехав из Николаева, 26-го октября (7-го ноября), прибыл в тот же день вечером в Перекоп, на следующий день в Симферополь, а 28-го октября (9-го ноября) в главную квартиру армии, тогда находившуюся в Бахчисарае. В продолжении четырех дней, Го-сударь осматривал войска, расположенные на позициях в окрестностях Севастополя, и укрепления, сооружаемые на Северной стороне. Везде Его присутствие, Его милостивый привет -- поселяли восторг неописанный и были величайшею наградою для Его воинов, от главнокомандующего до рядового. Чтобы дать хотя слабое понятие о высоком значении этого события, ограничусь описанием, со слов очевидца, пребывания Государя в лагере 11-й пехотной дивизии.
29-го октября (10-го ноября), Государь Император, выехав утром из Бахчисарая, осмотрел укрепления и войска на Северной стороне и отправился на Инкерманские высоты, где стояла большая часть 11-й дивизии генерала Павлова: то были полки, носившие названия далеких, мало известных местностей России, но стяжавшие при обороне Севастополя достойно заслуженную славу --
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля,
До стен недвижного Китая... ( *)
(*) -- Пушкин. Клеветникам России
Государь подъехал к войскам и, встреченный их радостными восклицаниями, быстро пронесся по рядам их. Затем, остановясь перед срединою фронта, Он махнул рукою. Все замолкло...
"Благодарю, ребята, за службу! -- воскликнул царственный вождь. -- Благодарю, именем покойного Государя, именем отца моего и вашего -- благодарю вас".
Как ни жадно ловили русские воины слова Царя своего, ничто не могло умерить восторг их, и громогласное ура долго раздавалось в ответ Монарху.
"Я счастлив -- продолжал Государь -- что имею возможность лично благодарить вас за вашу геройскую службу; давно это было моим желанием".
И снова раздалось громкое ура, произносимое нашими воинами, как отзыв любящих сердец Царю-Отцу Русских и как угроза врагам его.
Затем, Государь Император, сойдя с лошади, в сопровождении Великих Князей, герцога Мекленбург-Стрелицкого, главнокомандующего и свиты, пошел по полкам. Подойдя к Камчатскому полку и видя в строю только один баталион, Государь спросил о причине. Командующий доложил, что другой батальон на аванпостах. "Один батальон Камчатцев стоит четырех", сказал Государь, возвыся голос. У георгиевских кавалеров Он расспрашивал -- в каких делах они получили крест; у раненых -- когда и где были ранены и каково их здоровье. Заметив под знаменем двух унтер-офицеров, старика и юношу, похожих друг на друга, богатырей ростом, с крестами Военного ордена, вооруженных французскими саблями, вместо тесаков, и с пистолетами за поясом, Его Величество спросил о причине такого вооружения. Командующий полком доложил Государю, что они были добровольно пришедшие на службу, новгородские военные поселяне, отец с сыном -- Михайловы, и что за отличное мужество были произведены графом Остен-Сакеном в унтер-офицеры и по приговору товарищей получили знаки отличия Военного ордена. "Нам пожалованы сабли князем Васильчиковым за нашу храбрость, Ваше Императорское Величество" -- сказал младший Михайлов. "Спасибо вам, ребята, за хороший пример -- изволил сказать Государь. -- Спасибо вам; не забуду вас. Приходите ко мне в Петербург". После церемониального марша, Государь Император вызвал всех офицеров на середину дивизии и изъявил им Свою признательность, в самых милостивых выражениях, сказав, между прочим, им: "Благодарю вас за то, что вы всегда впереди". -- "Благодарю тебя за третий бастион; ты славно отделал Англичан" --сказал Государь, подав руку генералу Павлову. Окруженный офицерами, толпившимися, чтобы не проронить ни одного Царского слова, Государь уже приказал подать себе лошадь, когда главнокомандующий, от имени офицеров 11-й дивизии, стал просить Его Величество осчастливить их принятием приготовленного завтрака. Государь изъявил Свое согласие.
Еще накануне, на всякий случай, было устроено помещение для приема Высоких посетителей. Единственный на всей Инкерманской позиции домик лесного сторожа -- преобразился в роскошный павильон и рядом с ним был поставлен сплетенный наскоро из дубовых ветвей, большой балаган для Царской свиты. Живые цветы, для убранства комнат домика, были привезены с Северной стороны, из сада, принадлежавшего командиру над портом. К рассвету все было готово и все находились в томительной неизвестности -- осчастливит ли Государь принятием хлеба-соли 11-ю дивизию.
У крыльца домика, в ожидании приезда Государя Императора, стояли часовые -- георгиевские кавалеры. Поговорив с ними, Государь остался весьма доволен, как молодецким видом, так и ответами их, и приказал перевести их в гвардию. Затем, войдя в домик, Его Величество изволил остаться около получаса в среде офицеров 11-й дивизии, которой состав изменился несколько раз в продолжении славной защиты Севастополя, пребывая неизменным в военной доблести и преданности Царю и Отечеству (22).
31-го октября (12-го ноября), Государь Император изволил отбыть, через Симферополь, в сопровождении Великого Князя Михаила Николаевича. По отъезде Государя, вскоре последовали Высочайший приказ, о пожаловании защитникам Севастополя, в память их подвигов, серебряной медали на Георгиевской ленте, и следующий Высочайший рескрипт князю Горчакову:
"Князь Михаил Дмитриевич! Во время пребывания Моего в Крымской армии, Я с особенным удовольствием нашел, что люди в полках сохранили бодрый, довольный вид, не взирая на неимоверные труды, перенесенные ими при обороне Севастополя, и что в войсках нисколько не изменился тот во всех частях порядок, на котором основывается благоустройство армии. Такое отличное состояние вверенных вам войск свидетельствует о неусыпной заботливости и трудах, которыми единственно вы могли до того достигнуть, и это в то время, когда и мысли и деятельность ваши устремлены были на противоборство врагам, сильным, храбрым и не щадившим никаких жертв.
По естественному положению защищаемой части Севастополя, уступая шаг за шагом неприятелю, вы, по благоразумным видам опытного полководца, оставили ему лишь развалины, заплаченные дорогою ценою пролитой крови, и, выведя войска путем доселе небывалым, вы вновь готовы встретить врага с тем мужеством, с которым всегда водили в бой полки ваши.
Отдавая вам полную справедливость за заслуги ваши, Мне приятно повторить здесь Мою искреннюю признательность, которую выражал уже вам лично. Прошу вас, князь, верить в неизменное Мое к вам благоволение.
Вас искренно любящий
Александр".
По занятии неприятелем Севастополя, действия в Крыму не имели никаких важных последствий.
Выше уже сказано, что Пелисье собрал значительные силы в Байдарской долине против левого крыла нашей главной армии. Генерал Симпсон, с своей стороны, перевел через р. Черную сардинские войска и шотландскую дивизию Кемпбеля, которые, 30-го сентября (12-го октября), расположились близ сел. Упу, одновременно с расположением Французов на верхнем Бельбеке, у Фоц-Сала и Тавры.
Для противодействия неприятелю, авангард, стоявший у Ашага-Керменчук, был усилен 10-ю пехотною дивизиею и поручен генералу-от-артиллерии Сухозанету 2-му, а 1-я бригада 2-й драгунской дивизии, под начальством генерал-лейтенанта Монтрезора, прежде стоявшая между Симферополем и Бахчисараем, переведена в Улу-Салу, откуда должна была направиться на Стилию к Тавре, в правый фланг неприятеля, между тем как генерал Ушаков, с правым крылом 3-го пехотного корпуса, был направлен в обход левого фланга Французов. Генерал Пелисье, пола-гая выгодным принять бой на пересеченной местности между Бельбеком и Черною, приказал своим войскам отступить. Но русские войска, заняв, 1-го (13-го) октября, правую сторону Бельбека и выдвинув авангард к Ени-Сала, остановились. Затем наступило совершенное бездействие, прерванное лишь прибытием в армию Государя Императора, которое всполошило неприятеля, принявшего частные сборы наших войск за начало общего наступления.
3-го (15-го) ноября, в 31/2 часа пополудни, взлетел на воздух значительный пороховой склад французской армии, близ верховья Лабораторной балки, где было собрано 30 тыс. килограмм (2 тыс. пудов) пороха, 6,000 патронов, 300 снаряженных бомб и проч. От этого взрыва загорелись ближайшие английские магазины и также взорваны там снаряженные бомбы. Французы потеряли убитыми 35 и ранеными 129 человек, в числе коих 10 офицеров и несколько медиков; урон Англичан простирался убитыми до 20-ти и ранеными до 116 человек.
В ночи с 19-го на 20-е ноября (с 1-го на 2-е декабря) постигло Французов новое бедствие -- буря, напомнившая ту, которая в предшествовавшем году совершенно расстроила Союзную армию. Река Черная, быстро выступив из берегов, наводнила лагерь и снесла палатки дивизии Шасселу-Лоба, расположенной между Трактирным мостом и Балаклавою; войска, лишенные крова, были переведены в Камыш.
В ночи на 24-е ноября (на 6-е декабря), выслан был с Северной стороны, на рекогносцировку, в Южную бухту, лейтенант Долгов, с 4-мя небольшими судами (одною шлюпкою и тремя катерами), из которых на каждом находилось по 2 офицера и по 20 нижних чинов. Оставя катеры на линии от Павловской батареи до Графской пристани, лейтенант Долго с прапорщиком Осколковым, квартирмейстером Степановым и кондуктором Михайловым, отправились далее на шлюпке и вышли на берег у крана, чтобы пробраться берегом в доки; но заметив расположенный у костра неприятельский пикет, возвратились к шлюпке и покушались незаметно пристать сперва к средине моста, устроенного чрез Южную бухту, а потом к Новому адмиралтейству, где и высадились у Мортонова эллинга. Там они наткнулись на часового, и хотя он был заколот Степановым, однако же у неприятеля поднялась общая тревога, что заставило Долгова отказаться от дальнейших попыток на сухом пути и ограничиться плаванием по рейду до 4-х часов утра. Замечено много огней в бывших казармах 44-го флотского экипажа и Старом адмиралтействе, что указывало на присутствие там большего числа людей. По берегу были видны землянки, вероятно, устроенные для помещения передовых постов. По окликам часовых, можно было заключить, что берега Южной бухты заняты Англичанами.
Два дня спустя, 25-го ноября (7-го декабря), начальник отряда нашего левого крыла, полковник Оклобжио, произвел рекогносцировку от дер. Ени-Сала, чрез перевал, в Байдарскую долину, с целью встревожить неприятеля и разузнать число и расположение его войск. Отряд наш, в составе 10-ти рот Смоленского резервного, одной роты Кременчугского егерского, двух эскадронов гусарского Его Имп. Высочества Николая Максимилиановича (Киевского) и 4-х сотен донского No56, подполковника Золотарева, полков, двинулся вперед через перевал, по весьма трудной и перерезанной канавами и устроенными неприятелем завалами дороге; проливной дождь, окончательно испортивший доступы в горы, чрезвычайно замедлял наступление русских войск. 26-го (8-го), на рассвете, левая колонна, под начальством майора Бирюковича, выбила Французов из сел. Бага, опрокинула их на ближайшую высоту, где стояли в ложементах три батальона, и, затем, вместе с правою колонною майора Даниленка, направилась на Уркусту; но прибытие на место сильных неприятельских резервов заставило полковника Оклобжио отвести вверенный ему отряд к сел. Маркур. В этом деле неприятель потерял одними пленными 18 человек: с нашей стороны: убито 52, ранено 60 и без вести пропало 26 человек (23).
Остальное время до заключения перемирия прошло в затишье, изредка прерываемом стычками на аванпостах. В самом Севастополе действия ограничивались редкими пушечными и навесными выстрелами. По обе стороны рейда возводились и вооружались новые батареи. В продолжении двух недель, с 23-го января по 7-е февраля 1856 года, Союзники разрушали взрывами главные сооружения севастопольского порта: сперва были взорваны Николаевский и Александровский форты, потом доки и часть водопровода (24).
Часть французской армии, именно: вся гвардия, по одному полку пехотных дивизий Мак-Магона, Каму, Фошё и д'Отмара, были возвращены во Францию, а полк африканских егерей -- в Алжирию; но, в замен их, отправились в Крым 28 баталионов (25) и укомплектованы прежние. Войска, находившиеся в окрестностях Севастополя, терпели невыразимые бедствия (des calamites inenarrables). Опыт предыдущей зимы не послужил в пользу Французам. По прежнему они укрывались в небольших палатках, введенных маршалом Бюжо в Алжирии (tente-abri), либо в ямах, под палатками, не защищавшими их ни от стужи, достигавшей 20-ти градусов, ни от сырости; там же, где были устроены бараки, множество людей толпилось на небольшом пространстве; о чистоте нисколько не заботились, кроме 81-го линейного полка, в лагере которого бараки и палатки были расставлены просторно, образуя улицы, усаженные деревьями (26). Напротив того, английская армия провела эту зиму в прочных бараках с печами и полами, которые сохранялись в совершенной чистоте; солдаты мыли свое белье и меняли его два раза в неделю, чего у Французов не было и в помине (27). Такое же различие существовало в устройстве госпиталей Союзных армий. Только лишь осенью, по занятии Севастополя, Французы приступили к учреждению полковых лазаретов; в каждом из полков было построено по два барака, но многие из них, с большими незаконопаченными щелями, несмотря на устроенные в этих помещениях печи, не доставляли в суровую зиму защиты от стужи солдатам. Беспорядок по интендантской части простирался до невероятной степени; войска и госпитали терпели нужду в необходимейших средствах, между тем как впоследствии, уже по окончании войны, в Константинополе, и даже в Камыше, оказались огромные склады свежих припасов и медикаментов, о которых никто не имел ни малейшего сведения (28). Не то было в английской армии: кроме полковых лазаретов, состоявших в отличном порядке, были превосходные госпитали под наблюдением столь же ученого, сколько и деятельного медика Джона Галя. Госпитальная прислуга, руководимая знаменитою мисс Найтингель Nightingale) и состоявшими в ее ведении сестрами милосердия, исполняла с чрезвычайным усердием свои обязанности (29).
Санитарное положение французской армии, несколько улучшившееся по занятии Севастополя, сделалось ужасным в декабре 1855 года. В продолжении следующего месяца, из наличного числа людей, 145,512-ти человек, поступило в госпитали 13,418; умерло 1,763; отправлено больных в Константинополь 6,258; а в феврале 1856 года, при наличном числе людей, 132,793-х, поступило в госпитали, по самому умеренному показанию, около 14,000 (30), в числе которых 3,400 тифозных; умерло от тифа 1,453; отправлено в Константинополь 9,180, из коих умерло на пути более тысячи человек. Число больных Французов в Константинополе простиралось свыше 20-ти тысяч, из коих в продолжении одного месяца умерло 2,527 отправлено в Галлиполи и Ногару 650, в Марсель и Тулон -- 6,000. Экипажи кораблей, на которых перевозились тифозные, и состоявшая при них госпитальная прислуга, гибли наравне с ними; умерло от тифа 42 медика. Развитию тифа много способствовало предубеждение, будто бы эта болезнь не имела заразительного свойства, следствием чего было распространение ее в полковых лагерях. Как только узнал о том маршал Пелисье, то были приняты меры для предупреждения заразы, но уже было поздно. В продолжении марта заболело тифом 3,457 человек, из коих умерло в Крыму 1,830 и отправлено в Константинополь 1,140. Правда, число вообще поступивших в госпитали не превышало 11,925 человек; но зато и наличное число людей уменьшилось до 120-ти тысяч; в этом месяце всего умерло 2,840 и отправлено в Константинополь 7,280 человек (31). Санитарное состояние английской армии было несравненно лучше: в марте 1856 года, при наличном числе около 70-ти тысяч человек, находилось в госпиталях 4,267 и смертность была весьма незначительна. В первые шесть месяцев войны, английская армия потеряла умершими от болезней более половины на-личного числа людей, что превосходило относительную смертность во время чумы 1665 года в Лон- , доне; в последние же шесть месяцев войны, английские войска в Крыму теряли от болезней не более 6-ти человек на 1,000 наличного числа людей, следовательно -- смертность уменьшилась во сто раз (32).
По случаю тяжкой болезни князя Паскевича, Государь Император, назначив князя Горчакова главнокомандующим Западною армиею, удостоил его следующим отзывом:
"...Вам должно уже быть известно опасное положение здоровья, в котором находится почтенный наш князь Варшавский, и мы должны ежеминутно готовиться к мысли его лишиться. Замещение его слишком важно, и в политическом, и в военном отношении, и Меня крайне затрудняет.
После долгого размышления, решаюсь обратиться к вам, Любезный Князь, с просьбою принять на себя эту новую обузу. Зная ваш истинно-рыцарский характер, Я уверен, что вы Мне в этом не откажете и не сомневаюсь, что и на сем новом месте найду в вас, как и прежде, того же усердного и добросовестного помощника, которого Незабвенный Родитель Мой, наш общий Благодетель, умел ценить, от всего сердца любил и душевно уважал. Чувства эти, доставшиеся по наследству, для Меня святы и вам известны"... (33).
Главнокомандующим Южною армией и войсками в Крыму был назначен генерал-адъютант Лидерс, а командующим Южною армией и морскою частью в Николаеве -- генерал-от-артиллерии Сухозанет 2-й (34). 1-го (13-го) января 1856 года, князь Горчаков, сдав начальство над армиею генералу Лидерсу, уехал в Петербург. Провидение, не дав на долю князя Михаила Дмитриевича славы знаменитого полководца, даровало ему не менее завидную славу, подобно Барклаю де-Толли, отстаивать, в самых затруднительных обстоятельствах, шаг за шагом, Россию.
Оставляя армию, князь Горчаков писал Государю Императору:
"Отъезжая из Крыма, я передаю генералу Лидерсу армию, закаленную в боях, с полным упованием, что и в будущем она оправдает ожидания Вашего Императорского Величества и те милости, коих Вы изволили ее удостоить"... (35).
В конце 1855 года, в составе и расположении Крымской армии, последовали многие изменения, именно: 4-я, 5-я и 6-я пехотные дивизии, 2-й саперный и 2-й стрелковый батальоны, 14-я, 16-я и 17-я пехотные дивизии, 6-й стрелковый батальон и 15-я резервная дивизия переформированы в кадровый состав, а остальные люди их переданы на пополнение прочих войск Крымской армии, после чего кадры отправлены во внутренние области Империи, а оставшиеся в Крыму войска расположены следующим образом: на Северной стороне Севастополя -- 1-я бригада 9-й пехотной дивизии; на Инкерманской позиции -- 2-я бригада той же дивизии; на промежуточной позиции, между Инкерманом и Мекензи, греческие волонтеры легиона Императора Николая II-го; на Мекензиевых высотах -- 11-я пехотная дивизия и Алексопольский егерский полк (8-й дивизии); в авангарде -- Смоленский резервный пехотный полк; у Юкары-Каралез, Орта-Каралез и в Таш-Басты -- три полка 8-й пехотной дивизии; в Биюк-Сюйрене -- 3-й стрелковый баталион и стрелковая дружина Калужского ополчения. В резерве, на среднем Бельбеке и Каче стояли: 7-я и 10-я пехотные дивизии, 4-й стрелковый баталион, гусарский Его Императ. Высочества Князя Николая Максимилиановича (Киевский) полк и несколько казачьих сотен.
15-я же пехотная дивизия, предоставленная в распоряжение генерала Лидерса, переведена из Перекопа в Одессу, а в окрестностях Очакова оставлена 1-я бригада 4-й легкой кавалерийской дивизии (Вознесенский и Ольвиопольский уланские полки). В видах сохранения фуража к весне, приказано оставить на позициях только 14 полевых батарей, а 16 батарей расположить на тесных квартирах по реке Салгиру, от сел. Маму-Султана до устья р. Биюк-Карасу; для усиления же позиции на высотах Мекензи, находились там 63 крепостные орудия. При войсках оставлены только 11 казачьих сотен, а 16 сотен расположены по берегу Сиваша, между устьями Салгира и Булганака.
С Высочайшего разрешения, две гренадерские дивизии расположены в Крыму. Один полк 2-й гренадерской дивизии оставлен в Сарыбулате, к северу от Сиваша, а прочие три переведены к Алминской почтовой станции. 3-я гренадерская дивизия расположена в селениях, несколько севернее Симферополя. Артиллерия обеих гренадерских дивизий и резервная уланская дивизия, состоявшая в евпаторийском отряде, также для сбережения фуража в Крыму, отведены за Сиваш, в мелитопольский уезд; 1-я бригада 2-й драгунской дивизии, с 22-ю и 25-ю конно-легкими батареями, с тою же целью, отправлена за Перекоп. Таким образом в евпаторийском отряде и в восточной части Крыма остались: 12-я пехотная дивизия и три полка 1-ой драгунской дивизии, 1-я бригада 6-й легкой кавалерийской, Финляндский драгунский полк и несколько казачьих сотен (36).
Непосредственно по оставлении Севастополя, по распоряжению князя Горчакова, кроме укрепления Северной стороны, было приступлено к инженерным работам, имевшим целью оборону важнейших пунктов Крымского полуострова, обеспечение сообщений армии со внутренними областями Империи и устройство помещений для войск и госпиталей.
В Перекопе сооружен укрепленный лагерь, состоявший из 25-ти полевых укреплений, от Черного моря до Сиваша. Эти работы произведены гренадерами, под присмотром инженер-поручика Роше и под наблюдением начальника штаба гренадерского корпуса, генерал-майора Фелькнера. К устройству же укреплений Геническа и Чонгарского моста -- приступлено немедленно по занятии неприятелем Керчи и вступлении Союзной эскадры в Азовское море. У Геническа, вдоль морского берега, вырыта траншея, длиною до двух верст, с батареями на 4 крепостных и 8 батарейных орудий. Вход в Сиваш прегражден затопленным плоскодонным судном, а поперек Генического пролива забито 69 свай в три линии. Чонгарский мост был прикрыт укреплениями с обеих сторон. Работы производились солдатами Генического отряда, под надзором инженер-штабс-капитана Шлейфера. Кроме того, для обеспечения сообщения, удаленного от обоих морей, Черного и Азовского, и потому менее подверженного неприятельскому нападению, был укреплен центральный пункт на Сиваше, близ Петровской мызы. Работы производились под присмотром инженер-штабс-капитана Фролова; хозяйственная же часть их была поручена главнокомандующим отставному генерал-майору С. И. Мальцову (37).
Положение наших войск по очищении Севастополя сделалось более сносным, и, несмотря на неудобства зимней стоянки, болезненность и смертность в регулярных войсках была довольна умеренна. Несравненно более пострадали дружины ополчения: в начале марта 1856 года, т.е. чрез четыре и пять месяцев по прибытии в Крым курского, орловского, калужского и тульского ополчений, в 45-ти дружинах, из 40,730 строевых нижних чинов оставалось на лицо всего 21,347; остальные же поступили в госпитали, будучи одержимы поносом, лихорадкою и тифозною горячкою, которые они принесли с собою из внутренних губерний, где в конце 1855 года свирепствовали повальные болезни. Да и на театре войны ополченцы заболевали чаще, нежели солдаты регулярных войск. Причинами тому были: влияние климата на менее привычных к нему людей; плохая одежда и обувь, а также неопрятность, при недостатке в дружинах опытных офицеров; неимение хороших хлебопеков и кашеваров и -- более всего -- непривычка к боевой жизни (38).
Еще в октябре 1855 г. князь Горчаков, убедившись, что неприятель находится не в состоянии предпринять какие-либо решительные действия до весны, сделал распоряжения на счет предстоявшей зимовки войск. Только лишь весьма незначительная часть армии могла быть расположена в селениях, на тесных квартирах; прочие же войска должны были построить для себя, на занятых ими позициях землянки; а на покупку нужного к тому леса были отпущены деньги из экстраординарной суммы. В тех местах, где встретилось затруднение в приобретении строительного материала, отпускался лес, купленный интендантством на топливо для приготовления сухарей; а в степных местах подвозили доски для бараков и антрацит для варения пищи на подводах подвижного магазина. Землянки в Крыму состояли из выкопанных в земле ям, оплетенных хворостом, с крышами тоже из хвороста, прикрытого толстым слоем земли. В них не было -- ни дверей, ни полов, ни печей; для входа в землянку служило небольшое отверстие, а вместо окна -- другое, еще меньше. Солдаты лежали на сене, когда могли достать его, да и в таком случае оно редко переменялось. Вообще наши землянки, построенные уже в глубокую осень и согреваемые не огнем, а собственною теплотою густо скученных в них людей, были сыры и душны, что оказывало весьма вредное влияние на здоровье нижних чинов. В землянках дивизионных, бригадных и полковых командиров были устроены двери, окна и полы, но не у всякого из них была печь (39). Весьма замечательно, что годовое отношение числа больных одинаковыми болезнями к числу больных вообще было почти одинаково во французской армии с нашею. С 1-го ноября 1854 по 1-е ноября 1855 года, из 183,331 больных русской армии было:
одержимых горячками и лихорадками -- 101,520
одержимых холерою -- 19,107
Во французской же армии, с апреля 1855 года до очищения Крыма, из 217,303-х больных было:
одержимых лихорадками и тифом --130,678
одержимых холерою -- 11,382 (40).
Вообще же в санитарном отношении Союзные армии находились в более благоприятных обстоятельствах, нежели русская. Войска их прибывали в Крым морем, не изнуряясь долгими передвижениями в суровое время года, между тем как некоторые из наших войск делали переходы в 1,000 верст, в самую дурную погоду. Союзники отправляли своих больных на кораблях, на которых они, совершая с удобством перевоз в Константинополь, получали хорошее продовольствие и пользовались медицинскою помощью. Напротив того, мы были принуждены отправлять больных за несколько сот верст, по дурным дорогам, на обывательских подводах, в дождливую пору, либо в сильную стужу. Наши больные и раненые весьма часто оставались на пути в изношенной донельзя солдатской одежде, томимые голодом и жаждою (при скудости хорошей воды). Правда -- по утвержденному князем Горчаковым положению, назначено было отпускать на каждого из них по два фунта хлеба, по 1 фунту говядины, по 1/2 фунта круп и по 7-ми золотников соли, и, кроме того, полагалось давать по утрам сбитень с инбирем и медом, а вместо квасу, воду с небольшим количеством уксуса (41). Такое продовольствие было весьма достаточно, но, к сожалению, больные не всегда им пользовались, частью по вине офицеров и чиновников, сопровождавших транспорты, частью же по местным обстоятельствам, затруднявшим правильное снабжение. Нередко случалось, что больные терпели недостаток не только в горячей пище, но даже в хлебе. В одном из транспортов, прибывших в Херсон, суп раздавался только на первой станции от Севастополя, а в остальные 15 дней больным отпускалось по 10-ти коп. на человека, на что можно было купить только три фунта черного хлеба. В другом транспорте, прибывшем, весною 1855 года, в Перекоп, вместо положенной порции сбитня, отпускалось по 4 1/2 крышки водки (!), а пища готовилась такая, что больные от нее отказывались и покупали на свои счет булки; те же, у которых не было денег, питались одними сухарями. В ноябре 1855 года, больные одного из транспортов, проходивших чрез Екатеринослав, объявили при опросе, что они в последние два дня не получали хлеба, и что, на всем пути от Симферополя, мясо им отпускалось в уменьшенном количестве (42). В столь же прискорбном состоянии находились транспорты с больными и ранеными и в отношении врачебной помощи. Не было ни медикаментов, ни перевязочных средств, в достаточном количестве; медиков при транспортах состояло по одному на несколько сот человек, а госпитальной прислуги почти вовсе не было; случалось даже, что при значительном числе больных не имелось ни чиновников, ни врачей (43).
В Симферополе, где, при всех усилиях местного начальства, было не более 8,000 мест для больных и раненых, постоянно скоплялось в госпиталях от 10-ти до 11-ти тысяч человек, что происходило не столько от увеличения болезненности в войсках, сколько от уничтожения, зимою 1855-1856 годов, полковых и некоторых временных лазаретов, так что, за исключением двух небольших госпиталей, в Карасубазаре и Феодосии, больные отовсюду были направляемы в Симферополь, где постоянно до 3.000 больных помещались в палатках. А как, между тем, с самого наступления глубокой осени прибывало ежедневно туда около 600 человек, то в продолжении одного месяца число больных, поступивших в Симферопольские госпитали, увеличилось на 18,000, из коих отправлено обратно в полки выздоровевших 8,000, и перевезено в другие города до 7,000 несмотря на то, что движение транспортов по дурным дорогам было весьма затруднительно и вредно для больных, страдавших от ненастья и холода. Эти важные неудобства увеличились тем, что Перекоп, до того времени служивший транзитным пунктом для людей, отправляемых из Симферополя, вдруг переполнился больными от внезапно возникших повальных болезней в гренадерском корпусе. 6-го (18-го) ноября, в перекопских госпиталях, вместо нормальной цифры 2,000, находилось до 5,000 больных, из коих большая часть была помещена в 7-ми верстах от города, на ферме г. Фейна, в овчарнях, обширных и хорошо устроенных, но без печей, где больные лежали, большею частью, на соломе, разостланной на земле, в солдатской одежде, в четыре ряда, один возле другого. Врачей имелось по одному на 300 человек, несмотря на то, что в госпиталях свирепствовали понос и тиф, главною причиною коих была солено-сернистая вода, в глубоких колодцах, на всем пространстве района, занимаемого гренадерским корпусом. Для отправки больных в Екатеринослав и Херсон, в Перекопе не было почти никаких средств, да и вообще перевозка их на значительное расстояние была сопряжена с важными неудобствами; кроме того, что состояние многих больных ухудшалось при передвижении их на плохих повозках, по дурным дорогам, самое транспортирование людей, одержимых заразительными болезнями, вело к распространенно эпидемии по всему пути их следования между жителями. К тому же, войска лишались многих людей, которые, оставаясь вблизи армии, могли бы вскоре оправиться и поступить в ряды своих товарищей. Итак, с одной стороны, трудно-больные не могли выдержать продолжительной перевозки, а с другой, подававшие надежду на скорое выздоровление отправлялись в дальние го-рода только потому, что для них не было места в Крымских госпиталях, и, выздоравливая на пути, не имели надобности в продолжительном лечении, либо подвергались более опасным болезням от переносимых ими неудобств и лишений. Единственное средство избежать этих затруднений заключалось в том, чтобы иметь достаточное помещение для больных и раненых на театре войны, либо вблизи его, и если бы мы озаботились заблаговременно постройкою хороших бараков на тех пунктах, где можно было иметь в изобилии строительные материалы, то, с одной стороны, сберегли бы значительные суммы, бесплодно истраченные на перевозку больных, а с другой -- что еще несравненно важнее -- сохранили бы тысячи страдальцев, погибших при транспортировке от стужи, голода и недостатка в надлежащем присмотре (44).
Один из свидетелей тех ужасов, которые представляла госпитальная часть нашей армии в Восточную войну, говорит: "Не внешний враг нас победил, а внутренний -- наши беспорядки, неурядица и отчасти равнодушие общества к общему делу" (45). В настоящее время мы имеем полное право надеяться, что состоящее под Августейшим покровительством Государыни Императрицы общество попечения о раненых и больных воинах примет меры для предупреждения подобных бедствий, и что Россия, пользуясь средствами заблаговременно приготовленными во дни мира, явится, в случае войны, во всеоружии, у изголовья страждущих сынов своих.
Остается изложить окончательные действия в восточной части Крымского полуострова.
В половине сентября, резервные батальоны, там состоявшие, были сменены тамбовским ополчением: 10 дружин поступили в таганрогский, а 7 -- в ростовский отряд. Когда же в начале (в половине) октября получено было в нашей главной квартире сведение о прибытии в Керчь свежих неприятельских войск, князь Горчаков приказал послать на усиление керченского отряда 2-ю бригаду 7-й резервной пехотной дивизии, с одною батареею, и две дружины калужского ополчения. Генический отряд генерал-майора Вагнера был тогда же усилен тремя дружинами тульского ополчения. Генерал-лейтенант барон Врангель, по прежнему, стоял с наблюдательным отрядом у Аргина, прикрывая Феодосию и Арабат. Здесь военные действия ограничивались стычками между неприятельскою конницею и казаками (46).
12-го (24-го) сентября, 15 паровых канонирских лодок, под начальством капитанов французского флота Буе (Bouet) и английского -- Роберта Галля, с десантом из 600 человек французской пехоты, и английский пароход Сулина, с 300 шотландцев, отправились из Керчи на Таманский полуостров, заняли Тамань и Фанагорию, разорили тамошние учреждения и, запасшись находившимся там лесом, через несколько дней возвратились в Керчь.
В октябре, Союзники занимались опустошением Азовского прибрежья. Мариуполь был бомбардирован Англичанами, но не потерпел никакого вреда, и потом пощажен неприятелем, благодаря агенту австрийского консульства, который, на требование Англичан выдать им для истребления казенный провиант, находящийся в городе, отвечал, что все тамошние хлебные запасы запроданы иностранным негоциантам. В тот же день, 23-го октября (4-го ноября), другая неприятельская флотилия, в числе 12-ти пароходов, появилась под Ейском, а 28-го (9-го ноября) истребила хутор Водяной и зажгла богатую слободу Глафировку, при обороне которой пал командующий донским No 59-го полком, войсковой старшина Шурупов. Кроме того, неприятель нанес бомбардированием значительный вред Ейску и несколько раз подходил к Геническу (47).