Осада Севастополя от первого штурма до сражения на реке Черной.
(От 6-го (18-го) июня до 4-го (16-го) августа 1855 г.).
Блистательное отражение штурма 6-го (18-го) июня возвысило дух защитников Севастополя, но вскоре было омрачено выбытием из рядов их главного распорядителя обороны. 8-го (20-го), генерал Тотлебен, находясь на батарее Жервё, был ранен пулею в ногу навылет и принужден передать заведывание всеми работами, на Городской стороне -- командиру 3-го саперного батальона, полковнику Гарднеру, а на Корабельной -- штабс-капитану Тидебелю, место которого, с 25-го июня (7-го июля), занял полковник Геннерих. Хотя генерал Тотлебен, в продолжении двух месяцев, находясь в болезненном и часто в безнадежном состоянии, продолжал руководить оборонительными работами, однако же не мог лично находиться на месте действий, что, без сомнения, затрудняло успех задуманных им соображений.
С 7-го (19-го) по 23-е июня (5-го июля) включительно, огонь неприятельский был довольно слаб, что дало нам возможность продолжать усиленно работы на оборонительной линии. На случай штурма, приступили к устройству на Корабельной стороне общего ретраншамента, который должен был служить для помещения резервов и доставлять фланговую оборону Малахову кургану и внутреннюю оборону всей Корабельной. Для противодействия же постепенной атаке -- Тотлебен предполагал усилить артиллерию Малахова кургана, 2-го и 8-го бастионов и промежуточных линий 60-ю орудиями больших калибров, и по возведении на Корабельной стороне общего ретраншамента, устроить на нем, левее кургана, возвышенные батареи, на 30 орудий большого калибра, для обстреливания слева Камчатского люнета; а для обстреливания его справа возвести на отлогости, спускающейся с 3-го бастиона к Докову оврагу, позади оборонительной линии, ряд батарей, в виде кремальеров, также на 30 орудий большого калибра, которые могли бы действовать поверх оборонительной линии, против неприятельских подступов. Кроме того, он имел намерение немедленно приступить к устройству обширной контр-минной системы впереди Малахова кургана (1).
Но эти предположения не были вполне исполнены и, вместо проектированного генералом Тотлебеном усиленного вооружения оборонительной линии, в продолжении почти двух месяцев, с 6-го (18-го) июня по 3-е (15-го) августа, вновь поставлено орудий: на Городской стороне 24, на Пересыпи 14 и на Корабельной 75.
Как, по мнению адмирала Нахимова, неприятельский флот имел возможность прорваться на рейд, то на северном берегу большой бухты было построено несколько новых батарей, вооруженных 44-мя орудиями (3).
Неудача штурма 6-го (18-го) июня и потери, понесенные Союзными войсками, побудили начальника инженеров английской армии Джонса подать, 10-го (22-го), записку, в которой он предлагал совершенно оставить атаку Англичан против 3-го бастиона. Полагая, что английские батареи не могли преодолеть огня этого бастиона и соседственных ему верков, генерал Джонс поставил на вид, что атака 3-го бастиона находилась в связи с атакою не Малахова кургана, а 4-го бастиона, которая была почти совершенно оставлена Французами, и что по тому атака 3-го бастиона не имела никакого значения и могла повести только к напрасной трате людей и боевых материалов. Начальник инженеров французской армии генерал Ниель, в возражении на эту записку, указывал на то, что Англичане первые подали мысль к атаке Малахова кургана, и полагал. что оставление атаки 3-го бастиона было бы равносильно снятию осады. Союзные главнокомандующие приняли мнение генерала Ниеля (3).
Атакующий, отказавшись на время от штурма, снова обратился к постепенной атаке. При этом имелось в виду: 1) приобрести перевес над артиллериею оборонительной линии; 2) приблизиться, по возможности, траншеями к нашим укреплениям, и 3) усилить огонь по рейду, чтобы не позволить нашим пароходам занимать выгодные для их действия позиции, как например в устье Килен-бухты.
Французы, на левой атаке, старались подойти траншеями к 5-му бастиону и соединить взаимно между собою работы на Кладбищенской высоте и на площадке впереди люнета Шварца ( После перестройки редута, в начале (в половине) апреля, он получил форму люнета ). Но сильный картечный и ружейный огонь с 5-го бастиона и с люнетов Белкина и Шварца постоянно затруднял эти работы, что заставило неприятеля ограничиться расширением прежних траншей и исправлением 4-й параллели (4). Кроме того, Французы построили батареи: позади кладбища, для поражения левого фаса 6-го бастиона, и на левом берегу Городского оврага, против Язоновского редута и внутренности города (5).
Англичане обратили против крепости взятую ими, 26 мая (1-го июня), нашу контр-параллель и, продолжив ее, устроили 4-ю параллель, вывели участок 5-й параллели, в расстоянии 130-ти сажен от 3-го бастиона, и приступили к заложению нескольких новых батарей, против 3-го бастиона, батарей Никонова и Жервё и Малахова кургана (6).
Впереди Малахова кургана, на так называемой "атаке Виктории" -- Французы продолжили 5-ую параллель влево до Докова оврага, вывели от левой ее оконечности вперед несколько зигзагов, направляясь на закругление переднего фаса кургана, и устроили в бывших каменоломнях обширный плацдарм. Затем, выйдя зигзагами из правой оконечности траншеи, заложили 6-ую параллель против 2-го бастиона и куртины, соединявшей этот бастион с Малаховым курганом, и устроили сообщения с прежними своими работами. К концу июня (10-го июля), головные траншеи неприятеля отстояли от бастиона Корнилова на 110 сажен, а от 2-го бастиона на 145 сажен; впоследствии же (при открытии бомбардирования в августе), левый фланг 6-й параллели находился в расстоянии около 50-ти сажен от исходящего угла Корниловского бастиона, а полу-параллель, устроенная перед правым флангом 6-й параллели -- в 60-ти саженях от исходящего угла 2-го бастиона. В этой атаке, по скатам Камчатского люнета, впереди и сзади 5-й параллели, для действия по бастионам Корнилова, 2-му и 3-му, заложено в июне семь батарей, вооруженных 35-ю орудиями.
На Килен-балочных высотах, Французы подались вперед зигзагами вдоль правого берега Килен-балки и вывели по дну ее траншею к водопроводу. К концу июня (10 июля), передовые неприятельские работы здесь отстояли от 2-го бастиона на 220, а от 1-го на 240 сажен. Французы, утвердясь на этой позиции, заложили пять батарей, вооруженных 25-ю орудиями, которые могли не допускать наши пароходы в Килен-бухту, и вместе с тем анфилировать длинную куртину между 2-м и Корниловым бастионами (7).
В конце июня (в начале июля) неприятель усилил огонь, преимущественно против Корабельной, но выпускал в сутки не более 1,000 снарядов. Штуцерной же огонь его постоянно был силен, особенно по ночам.
Обороняющийся, напротив того, имея в виду замедлять осадные работы, поддерживал сравнительно сильный огонь, и в особенности во второй половине июня (в начале июля), когда Французы заложили свои новые батареи. Батареи Северной стороны и пароходы содействовали обороне Корабельной части. Ружейный огонь с оборонительной линии был постоянно силен. Ежедневно расходовалось, средним числом, около 1,700 артиллерийских снарядов и до 12 тыс. патронов (8).
Ночи на бастионах проводились не смыкая глаз. Прислуга находилась вблизи своих орудий, наведенных по гласису и заряженных с вечера картечью; прикрытие не сходило с банкетов; цепь и секреты, впереди укреплений, зорко сторожили неприятеля. Отдыхали утром. Артиллеристы, оставя дежурных у орудий, отправлялись соснуть в блиндажи, либо в устроенные на батарее конурки; прикрытие, кроме нескольких штуцерных, сходило с банкетов: одни из людей, не снимая амуниции, ложились на батарее, другие уходили на вторую линию, в блиндажи. Некоторые из блиндажей, наскоро устроенные, доставляли прикрытие только от ружейных пуль. а в случае падения на них больших снарядов обрушивались. В свободное послеобеденное время, матросы собирали в соседстве укреплений пули, за которые им щедро платили, и сами иногда приплачивались жизнью или кровью; некоторые из них представили в штаб до 20-ти пудов собранных ими пуль. Но когда подвезли в Севастополь значительное количество свинцу, то был запрещен этот опасный промысел. Пища матросов варилась на батарее, причем их кухня, общая со всеми офицерами, состояла из неглубокой ямы, вырытой у одного из траверсов, с кое-как сложенною печью и маленькою плитою. Солдатам же приносили утром и вечером готовую кашицу из ротных артелей, помещавшихся в городе и Корабельной слободке. На батареях постоянно имелись некоторые запасы, и в том числе несколько кур. В особенности же нравилось солдатам держать петухов, которые, среди боевой суеты, напоминали своим криком спокойствие и безмятежность деревенской жизни. На редуте Шварца, у одного из моряков-офицеров, был петух, совершенно ручной, любимец всего населения батареи, которого матросы прозвали "Пелисеевым" (Пелисье). На 6-м бастионе, сравнительно наиболее безопасном, в каземате, имелся рояль и иногда устраивались музыкальные вечера, с помощью скрипача и флейтиста, приходивших с других бастионов (9).
С 7-го (19-го) по 28-е июня (10-е июля), в Севастопольском гарнизоне выбыли из строя: 1 генерал, 5 штаб-офицеров, 60 обер-офицеров и 3,160 нижних чинов (10).
Со стороны же неприятеля выбыли из строя 1.484 Француза и 226 Англичан (11).
28-го июня (10-го июля) был смертельно ранен доблестный защитник Севастополя, адмирал Нахимов.
В этот день неприятель производил усиленную канонаду против 3-го бастиона и левого фаса 4-го бастиона. Командующий Охотским полком, полковник Малевский послал к Нахимову, испрашивая его разрешения по какому-то делу. " вот сейчас я сам к нему приеду" отвечал адмирал, и не более как через полчаса уже был на 3-м бастионе. Там он сел на скамью у блиндажа начальника 3-го отделения, вице-адмирала Панфилова; кругом его стояло несколько флотских и пехотных офицеров; толковали о служебных делах. Вдруг раздался крик сигналиста: "бомба!" Все бросились в блиндаж, кроме Нахимова, который беспрестанно твердя своим подчиненным о разумной осторожности и самосохранении, сам остался на скамье и не пошевельнулся при взрыве бомбы, осыпавшей осколками, землею и камнями то место, где прежде стояли офицеры. Когда миновала опасность, все вышли из блиндажа, разговор возобновился; о бомбе и в помине не было. Отдав приказания на 3-м бастионе, адмирал поехал на своей серенькой лошадке на левую сторону оборонительной линии; по пути, матросы, которым он запрещал отдавать ему честь, посылали за ним вслед крестные знамения, как бы стараясь оградить его от опасности (12). Когда он взъехал на Малахов курган, там, перед вделанным снаружи в стену башни образом, присланным Императрицею Александрою Феодоровною защитникам Севастополя. накануне дня Св. Апостол Петра и Павла, шла вечерняя служба. Капитан 1-го ранга Керн, видя, что адмирал, сойдя с лошади и став на самом опасном месте, в обычном своем костюме. сюртуке с эполетами и белой фуражке, служил целью неприятельским стрелкам, сказал ему, что "Перед образом идет служба и не угодно ли будет послушать ее". "Я вас не держу-с" -- отвечал Павел Степанович. Но Керн, волнуемый каким-то предчувствием, остался при адмирале. Спустя несколько минут, Нахимов уже хотел отойти от бруствера, когда одна из наших бомб, брошенных с кургана, попала в ближайшую неприятельскую траншею, разорвалась там и вскинула вверх двух растерзанных ею человек. "Эк их знатно подбросило" -- закричал сигнальщик. Нахимов, уже сошедший с банкета, вернулся назад и стал смотреть в трубу. В это время неприятельская пуля попала в земляной мешок около того места, где стоял адмирал. "Метко стреляют, канальи!" сказал он, и в ту самую минуту, когда стоявший возле него лейтенант Колтовской заметил ему, что в него целят, он был поражен пулею в висок. Капитан Керн с несколькими офицерами снес адмирала в блиндаж, для подания ему первой помощи (13).
Весть о смертельной ране Нахимова быстро разнеслась по бастионам и в городе. И моряки, и прочие войска, поражены были сразившим его ударом. Не один матрос, не один флотский офицер, спешили разведать о нем сперва на Малахов курган, а потом на Северную сторону, куда перевезли раненого адмирала. Пролежав в бессознательном состоянии около двух суток, он скончался, 30-го июня (12-го июля), в 11 часов утра. Тело Нахимова, перевезенное на Южную сторону, в его квартиру, и покрытое тем самым исстрелянным в боях флагом, который развевался на корабле Императрица Мария в славный день победы при Синопе, было выставлено для посмертного прощания. На столах лежали ордена; со стены как будто бы смотрел на изможденное страданиями лицо покойного портрет Лазарева; кругом гроба теснились моряки, офицеры и солдаты всех родов оружия, всех ведомств, и даже в числе пришедших взглянуть на усопшего вечно героя было несколько дам, несмотря на грозную обстановку города.
На следующий день, 1-го (13-го) июля, было назначено отпевание покойника. Модлинский батальон, моряки и полевая батарея построились против квартиры адмирала, собрался весь штаб многострадального Севастополя. Гроб вынесли: сам главнокомандующий, граф Сакен, генерал-адъютант и другие высшие чины, могшие отлучиться с боевой работы. Одни из них плакали; другие, в суровой думе, смотрели на бренные останки неусыпного борца, которого деятельность прекратилась лишь смертью.
Торжественно было последнее шествие победителя при Синопе, среди рядов войск, в сопровождении его сподвижников. Его снесли в могилу на Городской высоте и положили вместе с незабвенными для каждого из Русских адмиралами: Лазаревым, Корниловым и Истоминым. Суда, стоявшие на рейде, спустили флаги; раздались , салюты с корабля "Великий Князь Константин". Во все продолжение печальной церемонии неприятель не сделал ни одного выстрела, как будто бы уважая наше горе и постигшую нас потерю (14).
Оборона Севастополя выказала России и всему свету доблесть многих людей, которая не могла бы проявиться в обстоятельствах не столь чрезвычайных; но потеря Нахимова все-таки была невознаградима. Его мужество, деятельность, самоотвержение -- не имели предела. Ежедневно объезжал он опаснейшие пункты оборонительной линии с хладнокровием, доходившим до равнодушие к жизни, до презрения к смерти. И все это делалось просто, скромно, без желания произвести какой-либо эффект, с высокою целью поддержать дух своих подчиненных. "Берегите Тотлебена и Васильчикова, говаривал он, когда ему напоминали о необходимости беречь себя -- а таких, как мы с вами, найдется довольно". Будучи сам фаталистом, веря слепо в неизбежность судьбы, он поселил свое убеждение в защитниках Севастополя до того, что матросы и солдаты считали его как бы застрахованным от всевозможных опасностей. В продолжении девяти месяцев, он являлся в огне, под пулями метких стрелков, неизменно в костюме, отличавшем его от всех прочих офицеров гарнизона, и во все это время ни разу не ложился спать раздетым. Строгий к самому себе, неумолимый враг всякого педантства и бюрократической деятельности, Павел Степанович был приветлив и прост в обхождении с своими подчиненными, но требовал от них точного исполнения служебных обязанностей, и потому, порою, казался крутым и суровым, несмотря на доброту своего характера. Наблюдая и поддерживая собственным примером дисциплину, он отдавал справедливость рыцарскому характеру князя Горчакова и боевым заслугам графа Остен-Сакена и безусловно во всем поддерживал Тотлебена и князя Васильчикова, уважая в первом интеллектуальную силу обороны Севастополя, а в другом ценя благородство души и то, что Васильчиков князь, случайный человек, приехал в осажденный город и подвергал себя опасностям наравне с простыми солдатами.
Адмирал Нахимов, справедливо считая дисциплину душою благоустроенного войска, не ограничивал ее соблюдение внешними служебными обрядами чинопочитания, а требовал, чтобы каждый из военных чинов был готов всегда кинуться на явную гибель по приказанию начальника. Тем не менее случалось и ему отступать от строгого соблюдения военных законов. Однажды на 3-м бастионе вдруг исчез отличный комендор. Заподозрить его в дезертирстве -- никому не пришло в голову; все сослуживцы комендора приписывали его отсутствие какому-то чуду. Прошло несколько дней; внезапно бравый комендор снова появляется на своем бастионе. "Где это ты пропадал?" -- спрашивают его и начальники, и товарищи. -- "А вон там!" -- отвечает он, указав на английскую батарею. -- "Да как ты попал туда?" -- "А вот видите ли как. Здесь, у нас, мне сделалось так скучно, что, пожелав отвести душу, я, выйдя с бастиона, побрёл, куда глаза глядят, и очутился на английской батарее". -- "Что же ты делал там?" -- "Меня заставили присягнуть Виктории, потом велели стать к орудию". -- "И ты стрелял?" -- "Стрелял, да так, что меня хвалили Англичане". -- "Да ведь ты, дурак, стрелял по своим!" -- "Что же делать? Я и сам рассудил, что дело плохо, да и ушел к вам". Само собою разумеется, что раскаявшийся беглец подлежал расстрелянию, но Нахимов судил иначе и, обругав его, приказал ему снова идти на бастион; там он уже более не скучал, и, спустя несколько дней, был убит (15).
Раненые и больные пользовались особенным покровительством и заботами адмирала об их нуждах. Во время осады Севастополя, какой-то поэт прислал Нахимову стихотворение, в котором воспевал его подвиги. "Если этот господин хотел сделать мне удовольствие -- сказал Нахимов -- то лучше бы уж прислал несколько сот ведер капусты для моих матросов". Здесь кстати заметим, что Павел Степанович, которого душа была проникнута поэзией, (если поэзия есть выражение всего выходящего из тесного круга обыденной жизни), нередко говорил, что ненавидит поэзию: это говорил тот самый человек, который, во время болезни Тотлебена, удовлетворяя благородные побуждения своего нежного сердца, постоянно заботился, чтобы постель раненого защитника Севастополя была окружена живыми цветами (16).
Бескорыстие Нахимова равнялось его щедрости. Не имея семейства, живя с простотою и умеренностью философа, он употреблял свое, довольно умеренное, содержание на пособие страждущим и часто прибегал к кошельку своих адъютантов, для пособия матросским семействам. Под градом бомб, при гнёте многоразличных служебных занятий, он находил досуг посылать раненым офицерам разные лакомства, которые не легко было доставать в Севастополе. Когда, после штурма 6-го июня, Нахимов удостоился получить значительную аренду, он сказал: "теперь нам бомбы нужнее денег" (17).
Отдавая должную справедливость мужеству и самоотвержению защитников Севастополя, нельзя не сознаться, что эти доблестные качества отчасти возбуждались и поддерживались примером Нахимова. Будучи, в продолжении осады, произведен в адмиралы, он, в приказе по Черноморскому флоту, выразил уверенность, что Севастополь вскоре будет освобожден, и что тогда флот выйдет в море. Так писал он официально, но в действительности не имел надежды на счастливый исход осады и не скрывал своего убеждения. Если кто-либо из моряков, утомленный тревожною жизнью на бастионах, заболев и выбившись из сил, просился хоть на время на отдых, Нахимов осыпал его упреками: "Как-с, вы хотите-с уйти с вашего поста-с -- говорил он -- вы должны умирать здесь; вы часовой-с, вам смены нет-с и не будет: мы все здесь умрем-с; помните-с, что вы черноморский моряк-с, и что вы защищаете родной ваш город-с; мы неприятелю здесь отдадим-с одни наши трупы и развалины; нам отсюда уходить нельзя-с; я уже себе выбрал могилу-с, моя могила уж готова-с; я лягу подле начальника моего-с, Михаила Петровича ( Лазарева ); Корнилов и Истомин уже там лежат-с; они свой долг исполнили-с; надо и нам его исполнить-с". Когда начальник одного из бастионов, при посещении его части адмиралом, доложил ему, что Англичане заложили батарею, которая будет поражать бастион в тыл, Нахимов отвечал: "Ну, что ж такое? Не беспокойтесь, мы все здесь останемся". Узнав о намерении главнокомандующего -- устроить мост на рейде, Павел Степанович, опасаясь, чтобы это не поселило в гарнизоне мысли об оставлении Севастополя, сказал И.П. Комаровскому: "Видали вы подлость? Готовят мост чрез бухту". -- "Ни живым, ни мертвым отсюда не выйду-с" -- повторял он -- и сдержал слово (18).
Почти одновременно с кончиною Нахимова, английская армия понесла чувствительную потерю. 16-го (28-го) июня, скончался старый вождь ее, бывший сподвижник Веллингтона, лорд Раглан. Место его занял генерал-лейтенант Симпсон. Вскоре затем оставили армию генералы Броун и Пеннефазер. Начальство над легкою дивизией принял Кодрингтон, над второю -- Барнар, над четвертою -- после Джона Кемпбеля, убитого на штурме 6-го (18-го) июня -- Бентинк. Впоследствии, когда Барнар был назначен начальником штаба английской армии, 7-го (19) июля, командовал второю дивизией Маркгам. Из всех дивизий только в одной третьей остался прежний начальник Ингленд, да и тот, в конце июля (в начале августа), передав команду Эйру, отправился в Англию. Многие из английских офицеров, по болезни или за ранами, также получили разрешение возвратиться в отечество и были заменены другими, прибывшими из Англии (19).
После штурма 6-го (18) июня, холера развилась с ужасающею быстротою в Союзной армии, и особенно в сардинском корпусе. Еще в начале (в половине) мая, едва успели высадиться в Крым Итальянцы, погиб начальник 2-й дивизии, брат главнокомандующего, Александр Ла-Мармора. Одною из главных причин опустошения, нанесенного холерою сардинскому корпусу, была плохая экипировка солдат, которые не имели при себе никакой одежды, кроме полотняных кителей, весьма удобных при дневном зное, но подвергавших неминуемой простуде в холодные туманные ночи. До исхода мая (начала июня) сардинский корпус уже потерял от холеры 900 человек, т.е. около 1/16 части наличного числа людей. Не менее был урон Англичан; напротив того, Французы, пользуясь опытностью, ими приобретенною в Алжирии, терпели менее, а также и Турки, умеренные в пище и привыкшие к южному климату (20).
В нашей армии холера появилась с наступлением теплой погоды, но распространение эпидемии было предупреждено гигиеническими мерами, и в особенности немедленным врачебным пособием при первых признаках болезни. В продолжении времени с мая по август, в севастопольском гарнизоне заболевало холерою всего от 6-ти до 10-ти человек в день и выздоравливала из них половина. Многие полагали, что пальба из больших орудий и пороховой дым, очищая воздух в Севастополе, уничтожали холерную эпидемию (21).
"Со смертью адмирала Нахимова -- говорит один из защитников Севастополя -- хотя не было никаких громких выражений печали, потому что тогда демонстрации еще не были в обыкновении, но всем чувствовалось, что недостает той объединяющей силы и той крепости убеждения в необходимости держаться до крайности. Хотя оставались еще весьма почтенные и уважаемые личности, но они не могли заменить Нахимова. Тотлебен был сильно ранен; князь Васильчиков и Хрулев пользовались большою популярностью -- первый более между офицерами, а последний и между офицерами, и между солдатами: но ни популярность эта, ни их значение и влияние не имели такой всеобщности, как влияние Нахимова" (22). Как ни велико было одушевление защитников Севастополя, они были утомлены продолжительною, нескончаемою борьбою и поддерживались только чувством долга. Сам Тотлебен пишет, что, "обороняющимся упущено было самое дорогое время, которым гораздо лучше успел воспользоваться наш противник", и что "на всей линии от 3-го до 1-го бастиона, для противодействия осадным батареям, в шесть недель (с 29-го июня [11-го июля] по 5-е [17-е] августа), было прибавлено только 11 орудий, между тем как атакующий во вел 8 батарей и поставил на них не менее 80-ти орудий, для действия по этой части оборонительной линии" (23). Один из участников обороны Севастополя писал: "Хотелось бы дожить скорее до зимы, чтоб отдохнуть немного душою. Постоянный бой, не прекращающийся ни днем, ни ночью, вечные бомбы и ядра, начинают действовать на нервы. Душа невольно жаждет покоя, отдыха, а тут впереди еще 3 месяца такого существования. Не трудно, что готов атаковать не только Федюхины горы, но самый ад, чтобы окончить это неестественное положение. Конечно, если б Греки, вместо Ахиллеса, имели хоть одну 7-ми-пудовую мортиру, то Троя не держалась бы и 10-ти дней"... (24).
Против Городской стороны, действия атакующего заключались, почти исключительно, в усилении артиллерийского огня; траншейные же работы его здесь были остановлены метким огнем с оборонительной линии и нисколько вперед не подвинулись. Против Корабельной же стороны, неприятель, сооружая новые батареи, приблизился к оборонительной линии. На Зеленой горе, Англичане продолжали устраивать участками 5-ю параллель, по окраине высот, обращенной к Южной бухте, а из 4-й параллели начали выводить ход вперед двойною сапою. На Воронцовской же высоте, они распространили 4-ую и 5-ую параллель до Докова оврага. К началу (к половине) августа было заложено в обеих английских атаках несколько батарей, для действия по Пересыпи и по 3-му бастиону.
Французы приблизились тихими сапами от каменоломен, а также от 6-й параллели и Килен-балки, к Малахову кургану и 2-му бастиону. Затем, устроив обширный плацдарм, в расстоянии 75-ти сажен от бастиона, они продолжали подвигаться из него вперед двумя подступами, из которых правый был остановлен нашим огнем, 12-го (24-го) июля, в расстоянии 60-ти сажен от бастиона, а голова левого подступа, к 5-му (17-му) августа, находилась в 42-х саженях от контр-эскарпа. Головные траншеи неприятеля находились тогда же в расстоянии около 50-ти сажен от Малахова кургана. На скатах высоты Камчатского люнета были возведены новые батареи, для действия по Малахову кургану и 2-му бастиону, а за Килен-балкою три батареи. вооруженные 15-ю большими мортирами и 2-мя двадцатичетырех-фунтовыми (нашими) пушками, для действия по Северной стороне, по рейду и против 1-го бастиона. Всего же, с конца июня (с 10-го июля) по 5-е (17-е) августа, на осадных батареях прибавилось более 60-ти (по другим сведениям -- 80) орудий (25).
Главное внимание обороняющегося, в этот период осады, было обращено на внутреннюю оборону укреплений. На Городской стороне, во 2-й линии, между Язоновским и Чесменским редутами, возведена батарея на две 18-ти-фунтовые пушки-карронады. На высоте 4-го бастиона, построены две батареи, вооруженные вместе семью орудиями, для фланкирования 3-го бастиона. На корабельной стороне, сооружены ретраншаменты на Малаховом кургане и на 2-м бастионе, и усилена внутренняя оборона линий между 1-м и 3-м бастионами установкою нескольких орудий. Кроме того, позади батареи Никонова устроен ретраншамент, обращенный к Южной бухте (совершенно бесполезный, по мнению Тотлебена), и заложена траншея от Докова оврага по направлению к Александровским казармам, которая, нисколько не усиливая обороны, мешала свободному движению войск (26).
В половине (в конце) июля, было приступлено к постройке моста на Большой бухте, с целью упрочить сообщение Севастополя с армиею и безостановочное снабжение города боевыми и жизненными припасами и инженерными материалами. Князя Горчакова уже давно озабочивала мысль о необходимости такого моста, но адмирал Нахимов и другие опытные моряки полагали, что всякий мост на Большой бухте, открытый ветрам с моря, не мог устоять при сильном волнении. Напротив того, начальник инженеров армии, генерал-лейтенант Бухмейер поддерживал мнение о возможности построения моста, доказывая, что оно не представит особенных технических затруднений, и что, в случае сильного волнения, всегда можно будет развести мост и притянуть его к берегу. Главнокомандующий, окончательно убежденный этими доводами, утвердил 28-го июня (5-го июля) проект, представленный Бухмейером. Для постройки моста избрано место между Михайловскою и Николаевскою батареями, равно удаленное от неприятельских батарей у Килен-балки и у Карантинной горы, там, где ширина бухты не превышала 450 сажен.
Предположено было устроить мост из 86-ти плотов, каждый из 13-ти шестисаженных бревен, расположенных с промежутками и выдвинутых концами попеременно, то в одну, то в другую сторону, так, чтобы плоты были 8 саж. длины и 4 саж. ширины. Каждый плот удерживался на месте двумя якорями. Промежутки между ними назначены в одну сажень, а ширина проездной части в 2 1/2 сажени.
По утверждении проекта, немедленно приступлено к заготовке материалов. Лес был куплен на днепровских пристанях и доставлен в Севастополь большею частью на фурах 2-го осадного и 4-го понтонного парков и вновь сформированной 14-й полубригады подвижного магазина; остальная часть привезена на вольных подводах. Тогда же сделаны распоряжения о сформировании рабочих команд, о приемке от морского ведомства якорей, железа и канатов, об изготовлении в походных кузницах оковок и об устройстве пристаней. Работы производились, под личным руководством генерала Бухмейера, 4-го саперного батальона подполковником Мичуриным и подпоручиком Градовским, а постройка пристаней и мостового укрепления на Южной стороне -- командиром севастопольской инженерной команды, полковником Герцыком.
Для работ сформированы постоянные команды, именно: для вязки плотов -- 40 плотников из сапер и 60 от пехоты, а для наводки плотов и закидывания якорей -- 100 матросов. При безостановочной подвозке леса, можно было бы окончить постройку моста в несколько дней, но движение в Крым 4-й и 5-й пехотных дивизий замедлило до-ставку строительного материала и только лишь 15-го (27-го) августа, в день Успения Пресв. Богородицы, мост был освящен и открыт для сообщения (27). Неприятельская артиллерия в это время вообще действовала слабо, делая ежедневно около 1,500 выстрелов. Сосредоточивая огонь то против одного, то против другого пункта оборонительной линии атакующий, вместе с тем, обстреливал из больших орудий город, рейд и Северную сторону, бросая туда и конгревовы ракеты. Чтобы успешнее направлять огонь на те пункты, где было собрано наиболее войск и рабочих, у неприятеля были устроены оптическо-телеграфические сигналы на флагманском английском корабле, стоявшем близ устья Большой бухты. С палубы и марсов этого корабля можно было ясно видеть передвижения наших команд в городе и в тылу верков Корабельной стороны, и подавать о том особенные простые сигналы, которые передавались, также по телеграфу, осадным батареям. Затем, с батарей, от которых можно было ожидать наиболее успешное действие, открывался живой огонь.
В продолжении месяца (с половины июля до половины августа), на оборонительной линии подбито 40 орудий, взорвано два погребка на 4-м бастионе и на батарее Жерве, произведено в городе несколько пожаров, разбит купол Михайловского собора, во время происходившей в нем службы, и повреждены некоторые из судов, стоявших на рейде. В это время, несмотря на соблюдаемую нами экономию в порохе и снарядах, ежедневно выпускалось средним числом с оборонительной линии около 3,500, а с батарей Северной стороны -- около 2,000 зарядов. В атаке против Городской стороны, неприятель не успел нисколько приблизиться ни к 5-му бастиону, ни к люнету Шварца. Когда же, 4-го (16-го) июня, получено было от перебежчика сведение, что за Херсонесом устроены французами пороховые погреба, начальник артиллерии генерал-майор Шейдеман направил туда огонь ближайших орудий и, после нескольких выстрелов, там замечен был взрыв порохового погреба. Не менее успешно действовала наша артиллерия Корабельной стороны. С 29-го июня (11 июля) по 4-е (16-е) августа, в продолжении пяти недель, Французы подвинулись вперед к Малахову кургану только на 50, а к 2-му бастиону -- на 90 сажен, приближаясь в сутки средним числом к первому на 1 1/2, а к последнему -- на 2 1/2 сажени. Близость неприятельских подступов и действие атакующего с передовых траншей, из малых подвижных мортир, заставило нас сформировать на обоих флангах оборонительной линии по одной подвижной батарее, каждую в 10 полупудовых и 8-ми-фунтовых мортир, которые переносились с одного укрепления на другое и, вместе с постоянными батареями, сосредоточивали навесный огонь, по мере надобности, на различные пункты неприятельских работ. Ружейный огонь с оборонительной линии постоянно был силен, особенно по ночам. Для сбережения штуцерных патронов стрельба производилась преимущественно из гладкоствольных ружей, действие которых на близком расстоянии было вполне удовлетворительно. Ежедневно расходовалось до 15 тыс. патронов (28).
Чтобы увеличить потери неприятеля, заставляя его держать в подступах сильные траншейные караулы, под близким нашим огнем, с 25-го июня (7 июля) по 1-е (13) августа, было произведено одиннадцать больших и малых вылазок, которые хотя и стоили нам дорого, однако замедляли работы атакующего и отчасти уравновешивали урон, наносимый гарнизону огнем неприятельским (29).
Подземная война продолжалась без важных результатов впереди 4-го бастиона и началась, в конце июля (в первой половине августа), перед люнетом Шварца и 5-м бастионом. Впереди же Малахова кургана, к устройству контр-мин приступлено несколько ранее. Здесь работы были возложены на штабс-капитана фон-Клугена, с одною ротою 4-го саперного батальона и 450-ю человеками от пехоты (30).
В продолжении времени с 28-го июня (10-го июля) по 4-е (16-го) августа, гарнизон потерял, как от огня, так и при вылазках, 9,097 человек, а у неприятеля выбыло из фронта 5,044, из числа коих 3,945 Французов и 1,099 Англичан (31).
В составе гарнизона, во весь период с 6-го (18-го) июня по 4-е (16-е) августа, произошли немногие перемены: 20-го июня (2-го июля) выведены из Севастополя на Инкерманские высоты Одесский и Украинский полки, а взамен их введены в город три полка 15-й резервной дивизии: Модлинский, Прагский и Люблинский, в трех-батальонном составе. 6-го (18-го) июня, введен в Севастополь Волынский полк, а 22-го и 23-го июля (3-го и 4-го августа), 7-я пехотная дивизия, которая, однако же, 2-го (14-го) августа, переправлена на Северную сторону, и тогда же введен в город Замосцский полк (32).
Многие из полков, находясь в Севастополе продолжительное время, были расстроены и ослаблены понесенным уроном, что заставило переформировать некоторые из них, именно: Забалканский (Черниговский), Полтавский, Алексопольский, Севский и Брянский -- в двух-батальонный и Муромский -- в одно-баталионный состав (33).
В течении этого времени, подвезено в Севастополь из Измаила, Хотина, Бендер, Ростова-на-Дону, Киева и Шостенского завода, до 40 тыс. пудов пороха и до 100 тыс. снарядов (34).
29-го июня (11-го июля), на место адмирала Нахимова, назначен помощником начальника гарнизона по морской части, военным губернатором Севастополя и командиром порта контр-адмирал Панфилов, с самого начала осады безотлучно командовавший 3-м отделением; а 21-го июля (2-го августа), командиром севастопольского порта и военным губернатором назначен вице-адмирал Новосильский, а Панфилов сохранил только звание помощника гарнизона по морской части. На место же Панфилова поступил начальником 3-го отделения капитан 1-го ранга Перелешин 1-й.
Командиром 6-го корпуса, на место князя П.Д. Горчакова, был назначен, в начале (в половине июля, генерал-лейтенант Липранди.
Начальником войск на Городской стороне назначен, 23-го июня (5-го июля), генерал-лейтенант Семякин, а помощником его -- начальник 1-го отделения генерал-майор Хрущов. Начальником войск на Корабельной стороне оставался генерал-лейтенант Хрулев, а помощником ему назначен, 24-го июля (5-го августа), генерал-майор Лисенко.
Войска 2-го отделения находились под начальством генерал-майора Шульца; 3-го под начальством генерал-лейтенанта Павлова; 4-го -- генерал-майора Буссау; 5-го -- генерал-майора Сабашинского.
Помощниками начальников отделений оборонительной линии были назначены: 1-го -- сперва капитан-лейтенант Стеценков, а потом капитан 1-го ранга Микрюков; 2-го -- командир Тобольского полка полковник Зеленый; 3-го -- капитан-лейтенант Юрьев; 4-го -- капитан 2-го ранга Андреев; 5-го -- капитан-лейтенант Ильинский (35).
После 6-го (18-го) июня, в продолжении двух месяцев, вооружение осадных батарей было усилено вообще 113-ю орудиями, именно: на Килен-балочных высотах и между Килен-балкой и Доковым оврагом -- 86-ю, на Воронцовской высоте и на Зеленой горе -- 26-ю и против Городской стороны -- одним орудием. Всего же к 4-му (16-му) августа осадные батареи, не считая подвижных батарей, были вооружены 700-ми орудиями, из коих: 186 французских, на правой атаке, против Корабельной стороны; 186 английских и 328 французских, на левой атаке, против Городской стороны. Из этих орудий были назначены: 638 для действия по укреплениям оборонительной линии; 56 -- против города, рейда и Северной стороны, и 6 -- для отражения вылазок. Кроме того, у Союзников было в запасе до 250-ти орудий и в непродолжительном времени они ожидали присылки 400 больших мортир.
Обороняющийся, в то же время, усилил вооружение оборонительной линии 135-ю орудиями, из коих прибавлено: на 1-м и 2-м бастионах и на Малаховом кургане -- 71; на В-м бастионе и смежных укреплениях -- 43; на укреплениях Городской стороны -- 16 и на внутренних батареях 5 орудий. Но из всего числа их только 40 могли противодействовать осадным батареям, прочие же 95 были назначены для обстреливания местности впереди укреплений, а также для фланговой и внутренней обороны. К 4-му (16-му) августа, на сухопутных укреплениях Южной стороны находилось 1,259 орудий, из коих было назначено: 586 -- для действия по осадным батареям, 421 -- для обстреливания местности и фланкирования укреплений и 252 -- для внутренней обороны.
Следовательно, для артиллерийской борьбы атакующий имел перевес на 52 орудия. На стороне его было огромное превосходство в навесном огне, именно 205 мортир против 69-ти обороняющегося; к тому же, из числа последних, 39 двухпудовых мортир не могли действовать по неимению снарядов.
Из сравнения числа орудий, действовавших с осадных батарей, с числом орудий, отвечавших им с оборонительной линии, оказывается, что: на Городской стороне наша артиллерия была равносильна с неприятельскою, а на 4-м бастионе мы имели даже некоторый перевес; на Корабельной же стороне число орудий, действовавших прицельно было почти одинаково; но неприятель имел впятеро больше мортир и мог действовать навесно вдесятеро сильнейшим огнем.
Осадные батареи были снабжены 350 -- 450-ю готовыми зарядами, которые без затруднения наполнялись из значительных запасов неприятеля. На оборонительной линии, по распоряжению генерала Сакена, должно было состоять: на каждое длинное орудие, действовавшее по осадным батареям, 140; на каждое длинное орудие, действовавшее в случае штурма -- 70 и на каждую мортиру -- 60 зарядов. Впрочем, на многих батареях, число зарядов, сохраненных батарейными командирами, было гораздо более. Всего же на сухопутных укреплениях Южной стороны было до 150-ти тысяч, а на береговых батареях около 12,500 зарядов, и, кроме того, в общем запасе 21,500 пуд. пороха. В разрывных зарядах чувствовался недостаток: бомб 5-ти-пудовых имелось только 2,300; 68-ми-фунт. около 2-х тысяч; 2-х-пуд. не было вовсе; гранат: 1/2-пуд. -- 8 тысяч; 1/4-пуд. -- 5 тысяч и 3-х-фунт. -- 14 тысяч (36).
В последних числах июля (в начале августа) прибыли на Качу 4-я и 5-я пехотные и 7-я резервная дивизии, вместо которых в состав Перекопского отряда поступили орловское и тульское ополчения, а 17 дружин курского ополчения были направлены в Крым. Тогда же 2-я и 3-я гренадерские дивизии, стоявшие у Балты и Ольвиополя, двинулись к Перекопу.
Государь Император, извещая князя Горчакова об отправлении в Крым значительных подкреплений, требовал, чтобы 4-я и 5-я пехотные дивизии не были дробимы по частям, а образовали резерв, для нанесения решительного удара, или, в случае неудачи под Севастополем, для встречи неприятеля в поле (37).