IX. Жена или тюрьма

Какой-то глубокій знатокъ человѣческаго сердца справедливо замѣтить, что при видѣ несчастія, даже самаго близкаго намъ человѣка, мы, помимо собственнаго вѣдома, безсознательно чувствуемъ извѣстнаго рода удовольствіе. Это удовольствіе выражается безъ словъ, даже безъ всякой оформленной мысли; но кто пріучился слѣдить за своимъ внутреннимъ жизненнымъ процессомъ, тотъ легко подмѣтитъ какое-то невольное душевное возбужденіе, выражающееся, въ переводѣ, словами: "Слава Богу! я не на его мѣстѣ"!

Искренно сострадая несчастному товарищу моего дѣтства Ерухиму, я, въ то-же время, чувствовалъ точно такое-же душевное возбужденіе. Мрачныя картины моего дѣтства живо предсшились моему воображенію. Я вспоминалъ, какъ забитый, ошенинй ласки ребенокъ, я завидовалъ моему блѣднолицему товарищу по хедеру, нѣжившемуся подъ крылышкомъ обожавшей его матери. Съ какимъ восторгомъ промѣнялъ-бы я тогда свою горькую участь на участь счастливаго товарища! А теперь?

-- Слава Богу! я не на его мѣстѣ! сто разъ повторялъ во мнѣ гоюсъ всесильнаго эгоизма.

Несчастія Ерухима, на нѣкоторое время, примирили меня съ моей участью. Сопоставляя откупную службу мою съ военною службою Ерофея, я приходилъ къ заключенію, что я счастливѣйшій изъ смертныхъ, и не имѣю никакого права требовать ничего болѣе. Но сознавая вполнѣ свое безправіе на лучшую участь, я, въ то-же время, все-таки желалъ ея, готовъ былъ вступить въ самую ожесточенную борьбу для ея завоеванія.

Не прошло и года со дня встрѣчи моей съ злополучнымъ другомъ моего дѣтства, какъ во мнѣ опять уже заговорила кичливость, запротестовало самолюбіе. Я опять началъ рваться куда-то на просторъ, на широкую дорогу, гдѣ мое я и моя жизнь не были-бы задѣваемы другими, гдѣ не подставляли-бы ноги моимъ не опредѣленнымъ стремленіямъ, гдѣ я могъ-бы двигаться и существовать безъ помѣхи, но собственнымъ убѣжденіямъ. Вырваться изъ откупной среды я однакожъ не пытался: это было для меня такъ-же невозможно, какъ взобраться на луну; я только отыскивалъ болѣе широкую дорогу въ той сферѣ, въ которой уже застрялъ, убѣдившись неоднократнымъ наблюденіемъ, что всѣ дороги одинаково ведутъ въ Римъ.

Изучая своего принципала, я подмѣтилъ, что изъ числа своихъ подчиненныхъ онъ дорожилъ особенно тѣми, которые непосредственно дѣйствуютъ на распорядительной почвѣ и выгребаютъ каштаны изъ огня. Онъ во многихъ изъ этихъ дѣятелей сознавалъ полнѣйшую неспособность и крупные недостатки, но дѣла, которыми эти неспособные дѣятели заправляли, приносили изобильные плоды, и онъ ими дорожилъ. Большая часть этихъ счастливыхъ дѣятелей, не слишкомъ разчитывая на щедрость принципала, имѣла благоразуміе оставлять часть каштановъ и для себя... Принципалъ догадывался, но молчалъ, притворяясь ничего невѣдающимъ. Онъ не допускалъ въ людяхъ абсолютной честности, а на человѣческій умъ смотрѣлъ съ одной дѣловой точки зрѣнія. Кто умѣлъ приносить пользу самому себѣ, тотъ, слѣдовательно, былъ полезенъ и для дѣла. Тѣхъ-же, у которыхъ недоставало безсовѣстности обогащаться на счетъ чужихъ интересовъ, онъ считалъ безхарактерными, трусливыми и недальновидными. Можетъ-ли тотъ быть полезенъ другимъ, кто не умѣетъ быть полезнымъ самому себѣ? Преклоняясь предъ силой капитала, мой принципалъ видимо проникался уваженіемъ даже къ тѣмъ счастливцамъ изъ числа своихъ подчиненныхъ, которые богатѣли исключительно на счетъ кармана своего хозяина. Онъ никогда не удалялъ подобныхъ служащихъ, въ томъ убѣжденіи, что эти усп ѣ ли уже накрасть, а новые начнутъ только красть. Такимъ образомъ, нѣкоторые изъ его управляющихъ и уполномоченныхъ не только богатѣли на распорядительной почвѣ, но возвышались еще въ его глазахъ, какъ умъ и сила. Я же, состоя по счетной и письменной части, сѣялъ въ мертвой, безплодной пустынѣ. Въ то время, когда откупные полководцы и генералиссимусы удерживали надъ закономъ побѣду за побѣдой, я могъ только подносить лавровые вѣнки въ видѣ испещренныхъ крупными цифрами балансовъ. Я игралъ жалкую роль писца-калиграфа, который на чисто переписываетъ рапортъ главнокомандующаго объ одержанной блестящей побѣдѣ. Русскіе крупные откупщики придерживались въ этомъ отношеніи другихъ теорій: у нихъ бухгалтеръ или секретарь пользовались особеннымъ вниманіемъ и осыпались щедротами, какъ статс-секретари и главные контролеры въ маленькомъ царствѣ; мой-же принципалъ смотрѣлъ на вещи съ болѣе реальной стороны; секретарь считался у него бумаго-марателемъ, а бухгалтеръ -- ходячимъ гросбухомъ.

Уяснивъ себѣ это положеніе, я рѣшился, въ чтобы-то ни стало, выбраться на болѣе выгодную служебную почву. Для перваго опыта, я обратился въ благоволившему ко мнѣ принципалу съ просьбою.

-- Я человѣкъ обремененный многочисленнымъ семействомъ, скаалъ я ему однажды.-- Я давно уже имѣю честь служить при васъ, но ни до чего существенно-полезнаго еще не дослужился. Ограниченнаго моего жалованья едва хватаетъ на прокормленіе. Дѣти мои подростаютъ, и скоро придется серьёзно подумать о ихъ воспитаніи. Пока я молодъ и въ состояніи трудиться, я обязалъ стремиться къ обезпеченію моей семьи на черный день. Достичь этого въ настоящей моей должности я считаю положительно невозможнымъ. Прошу у васъ мѣста по части распорядительной, надѣясь быть вамъ полезнымъ не менѣе другихъ.

Принципалъ изумленно посмотрѣлъ на меня.

-- Мы вами совершенно довольны. Но вы намъ полезны именно въ той должности, въ которой вы состоите.

-- Покорно благодарю. Но я недоволенъ своимъ положеніемъ, потому что безполезенъ самому себѣ, своей семьѣ и своей будущности.

-- Вольно вамъ жить безъ расчета и проживать все! возразилъ онъ рѣзко.

-- Извините. Я не широко живу. Безъ пищи ни жить, ни служить нельзя, отвѣтилъ я не менѣе рѣзкимъ тономъ.

-- Чего-же именно вы добиваетесь? спросилъ онъ болѣе мягко.-- Прибавки жалованья?

-- Совсѣмъ нѣтъ. Я добиваюсь другой арены дѣятельности, гдѣ я могъ-бы принести вамъ болѣе осязательную пользу и тѣмъ заслужить болѣе выгодную оцѣнку.

-- Нѣтъ, по распорядительной части вы мѣста получить не можете.

-- Смѣю спросить, почему?

-- Потому что вы по этой части неспособны.

-- Но вы вѣдь еще не испытали меня?

-- Нѣтъ. Вы слишкомъ большой философъ для дѣла. Вы черезъ чуръ мягкаго и податливаго характера, а въ нашемъ дѣлѣ нужно быть кремнемъ.

-- Система откупная, сама по себѣ, на столько безпощадна и удобна для вашихъ интересовъ, что съ моей стороны достаточно будетъ придерживаться только этой системы, чтобъ интересы ваши были вполнѣ обезпечены! Личныя-же мои убѣжденія и характеръ не имѣютъ ничего общаго съ точнымъ выполненіемъ обязанностей.

-- Нѣтъ, вы въ распорядители рѣшительно неспособны, даже вредны, объявилъ мнѣ принципалъ рѣшительно.

-- И такъ я на другую должность расчитывать не могу?

-- Со временемъ можете расчитывать на прибавку жалованья, болѣе ни на что.

-- Въ такомъ случаѣ я прошу васъ уволить меня совсѣмъ.

Принципалъ искоса посмотрѣлъ на меня и насмѣшливо улыбнулся.

-- Вы серьёзно это говорите? спросилъ онъ, надмѣнно, измѣривъ меня глазами.

-- Какъ нельзя болѣе.

-- А семья ваша что ѣсть станетъ?

-- Объ этомъ позвольте ужъ мнѣ самому позаботиться.

-- Хорошо, сказалъ онъ рѣзко:-- мы выпишемъ кого нибудь на ваше мѣсто. Просить мы никого не привыкли.

Я хладнокровно поклонился и вышелъ.

Съ этой минуты мои отношенія въ принципалу сдѣлались нѣсколько натянутыми. Я считалъ себя почти уволеннымъ, хотя и продолжалъ исполнять свои обязанности съ подобающей точностью. Выписали-ли кого нибудь на мое мѣсто, мнѣ было неизвѣстно. Я зналъ только одно: что мой принципалъ заглазно не разъ высказывалъ свое непоколебимое мнѣніе на мой счетъ въ томъ смыслѣ, что я слишкомъ безхитростенъ и прямодушенъ, чтобы быть полезнымъ на откупномъ распорядительномъ поприщѣ.

Скоро однакожъ мой принципалъ получилъ неоднократныя доказательства ошибочности своего предвзятаго мнѣнія.

Въ нѣкоторыхъ случайныхъ откупныхъ событіяхъ я выказалъ такую распорядительность, что выросъ въ глазахъ моего принципала, хотя, по правдѣ сказать, совсѣмъ невыросъ въ собственныхъ глазахъ... Я думаю, что едва ли возвышусь и во мнѣніи моихъ читателей, когда они узнаютъ, въ какихъ именно роляхъ я отличился. Но я разсказываю факты, не стараясь ихъ окрашивать въ какой-бы то ни было цвѣтъ. Событія, въ которыхъ я нечаянно сдѣлался дѣйствующимъ лицомъ, бросаютъ такой яркій свѣтъ на отношенія откупа въ прежней правительственной администраціи и на нѣкоторыхъ административныхъ дѣятелей прежняго времени, что разсказъ о нихъ, полагаю, не будетъ безынтереснымъ для читающей публики.

За отсутствіемъ мѣстнаго управляющаго мелкаго откупа, мнѣ поручено было временно исправлять его должность. Случилось, что въ это же самое время, смѣстился полицеймейстеръ и на его мѣсто прибылъ изъ сибирскихъ губерній новый. Это былъ человѣкъ военный, грубый, надмѣнный, гигантъ по росту и поклонникъ Бахуса съ виду. Въ подобныхъ случаяхъ, управляющіе откупами обязаны были немедленно представляться вновь прибившему начальству, какъ для того, чтобы отдать ему должную честь, такъ и для того, чтобы объявить новому начальнику его будущій окладъ откупнаго жалованья и вручить его за мѣсяцъ или за треть года впередъ. Эту церемонію обязанъ былъ исполнить конечно и я.

Первое слово, съ которымъ меня встрѣтилъ новый полицеймейстеръ, было слѣдующее.

-- Кто содержитъ здѣшній откупъ?

Я назвалъ ему откупщика.

-- А! жидъ? милліонеръ?

Я смолчалъ.

-- Ты, братецъ, знаешь кто я такой?

-- Вы -- новый полицеймейстеръ, отвѣтилъ я наивно.

-- Да. Но я вмѣстѣ съ тѣмъ и жидоморъ.

-- Это, я думаю, къ откупу не относится.

-- Нѣтъ, другъ любезный, очень и очень относится. Сколько, напримѣръ, получалъ мой предмѣстникъ жалованья изъ откупа?

-- Пятьсотъ рублей въ годъ.

-- Ой-ли? Не шутишь?

-- Я не смѣю шутить.

-- Ну-съ, мой предмѣстникъ -- баба, а я, менѣе двѣнадцати тысячъ цѣлковыхъ въ годъ, или тысячи въ мѣсяцъ, не возьму. Вотъ что!

-- Помилуйте, ужаснулся я:-- откупъ платитъ казнѣ всего нѣсколько десятковъ тысячъ откупной суммы, какимъ-же образомъ онъ можетъ вамъ, однимъ, платить такія деньги?

-- Заплатишь, братецъ, да еще въ ножки поклонишься. Ну-съ, а теперь прощаюсь ангелъ мой съ тобою. Не забудь: моя фамилія -- Жидоморовъ!

Сначала, я счелъ новаго начальника какимъ-то шутникомъ и не очень тревожился его безсмысленнымъ требованіемъ. Но когда, на другой день, цѣлая стая нижнихъ и среднихъ полицейскихъ чиновъ замутила мое маленькое кабачное царство, когда цѣловальники возопили подъ давленіемъ полицейскихъ клещей, я встревожился не на шутку. Нѣсколько дней къ ряду, я являлся къ строгому начальнику, кланялся, просилъ, убѣждалъ взвѣсить невыполнимость его требованія, но всякій разъ былъ почти выгоняемъ, и получалъ одинъ и тотъ-же непоколебимый отвѣтъ.

-- Двѣнадцать тысячъ, ни гроша меньше. Я затѣмъ и перевелся въ привилегированную жидовскую Палестину... Понимаешь?

Мнѣ ничего больше не оставалось дѣлить, какъ только доложить обѣ этомъ принципалу. Но я зналъ очень хорошо. Что мой принципалъ припишетъ мое неумѣнье вывернуться изъ этой бѣды полнѣйшей моей неспособности, и потому, очертя голову, рѣшился на отчаянную выходку.

Въ то время губернаторствовалъ нѣкій князь, извѣстный своимъ безкорыстіемъ человѣкъ. Я обратился прямо къ нему, испросивъ у него аудіенцію по важному дѣлу. Одинъ на одинъ я прямо расказалъ ему обо всемъ и объяснилъ то затруднительное положеніе, въ которое поставила меня съ одной стороны моя обязанность управляющаго, а съ другой -- неслыханное требованіе полицеймейстера, подкрѣпляемое разными противузаконными прижимками со стороны ожесточенной полицейской власти.

-- Я обращаюсь къ вашему сіятельству не только, какъ къ начальнику, но и какъ къ благородному человѣку, который не вмѣнитъ мнѣ въ преступленіе мою откровенность. Я знаю, что дающій взятку такъ же преступенъ, какъ и принимающій ее. Но взятку, или лучше сказать, жалованье, даю собственно не я, а откупъ, или, другими словами, самый питейный уставъ, оставляющій много лазѣекъ откупу присвоивать себѣ небывалыя права, а властямъ прижимать откупъ даже въ его настоящемъ, законномъ правѣ.

Губернаторъ благосклонно посмотрѣлъ на меня и потребовалъ черезъ жандарма, полицеймейстера.

Десяти минутъ не прошло, какъ шефъ полиція стоялъ уже у дверей кабинета съ поднятой ко лбу рукою, затянутый въ свой мундиръ, и съ раскраснѣвшимся до неприличія лицомъ.

-- Приблизьтесь, приказалъ тихо князь.

Полицеймейстеръ, сдѣлавъ три военныхъ шага впередъ, остановился. Увидѣвъ меня, сидящаго въ губернаторскомъ кабинетѣ, онъ измѣнился въ лицѣ и посмотрѣлъ на меня изумленными глазами.

-- Какъ васъ зовутъ? спросилъ его князь, какимъ-то безучастнымъ голосомъ.

-- К...въ, къ услугамъ вашего сіятельства, прохрипѣлъ струсившій воинъ.

-- Нѣтъ-съ. Сколько мнѣ сдѣлалось извѣстнымъ, вы прозвали себя жидоморомъ. Отъ жидоморовъ я никакихъ услугъ принимать не намѣренъ.

-- Виноватъ-съ. Умоляю, однакожъ, ваше сіятельство, выслушать.

-- Вы, любезный, съумасшествуете... Предшественникъ вашъ былъ практичнѣе и человѣчнѣе васъ. Надѣюсь, больше жалобъ вы на себя не допустите. Поручаю вашему попеченію этого управляющаго откупа, заключилъ князь, сдѣлавъ намъ обоимъ общій прощальный знакъ рукою.

Въ тотъ самый день, К...въ получилъ сотню рублей въ счетъ своего пятисотеннаго жалованья. Между полиціей и кабаками установились прежнія мирныя отношенія, какъ казалось, на вѣки нерушимыя.

О выходкѣ моей, конечно, узнали и удостоили похвалы.

Вслѣдъ за благороднымъ княземъ, управлялъ губерніею добродушнѣйшій въ мірѣ старичекъ. Былъ онъ тоже не изъ берущихъ. (Губернаторы, надобно правду сказать, рѣдко пользовались откупными подачками, хоть и посматривали сквозь пальцы на дѣйствія своихъ чиновниковъ). Самый капитальный недостатокъ этого добраго старика заключался въ томъ, что онъ обладалъ кокетливой, расточительной, хотя и немолодою женою. Губернаторскіе финансы далеко не удовлетворяли безмѣрной любви въ роскоши и нарядамъ губернаторши. Объ этомъ скоро сдѣлалось извѣстно всѣмъ имѣющимъ нужду въ губернаторскомъ покровительствѣ. Чтобы удостоиться этого драгоцѣннаго покровительства, стоило только представиться начальницѣ, въ ея щегольскомъ будуарѣ, конечно, не съ пустыми руками. Она была добра и гуманна до того, что отказа почти никому не было; и если только она обѣщалась помочь, то обѣщаніе ея всегда исполнялось. Одна только была бѣда съ этой доброй начальницей: она была выше какихъ денежныхъ разсчетовъ; кто разъ воспользовался ея покровительствомъ, тотъ дѣлался вѣчнымъ ея должникомъ. Само собою разумѣется, что самою главною дойной коровой фигурировалъ въ этомъ случаѣ несчастный откупъ.

На одномъ злополучномъ гуляньѣ -- губернаторша замѣтила на шеѣ откупщицы великолѣпное ожерелье изъ крупнаго жемчуга, и возгорѣла къ дорогому ожерелью страстью. Съ свойственной ей пылкостью, она въ тотъ-же день прислала къ откупщику одного изъ своихъ клевретовъ съ просьбою уступитъ ей ожерелье по собственной цѣнѣ.

Я былъ приглашенъ къ принципалу.

-- Губернаторша, обратился ко мнѣ принципалъ съ насмѣшливой улыбкою:-- губернаторша бросила свой жадный взглядъ на ожерелье моей жены, и проситъ уступить ей его по собственной цѣнѣ.

-- Что-же, замѣтилъ я наивно:-- развѣ другое такое ожерелье вамъ трудно будетъ достать?

-- Достать-то можно. Но дѣло въ томъ, что ея собственная цѣна равняется нулю. Она въ этомъ году и такъ содрала съ насъ шкуру.

-- Какъ-же вы ей откажете?

-- Конечно, прямо отказать нельзя. Я передалъ ей, черезъ ея прихвостня, что это ожерелье не мое, что оно принадлежитъ проѣзжему нѣмцу-ювелиру, что мы хотѣли его купить и уже почти сошлись въ цѣнѣ, такъ что жена уже надѣла его разъ, но что, пораспросивъ здѣшнихъ ювелировъ, мы нашли цѣну слишкомъ высокою, а потому разошлись и ожерелье отдали назадъ ювелиру.

-- Значитъ, вывернулись?

-- Не совсѣмъ. Только-что приходила ея компаньонка узнать адресъ ювелира, обладающаго ожерельемъ. Я обѣщалъ прислать къ ней его самого.

-- Гдѣ-же вы его возьмете?

-- Вы, кажется, говорите по нѣмецки?

-- Да, нѣсколько.

-- Возьмите, пожалуйста, ожерелье и отправьтесь къ ней. Вя, надѣюсь, съумѣете разыграть роль. Заломите громадную цѣну. Деньги требуйте наличными и разомъ.

Со вздохомъ, я спряталъ проклятое ожерелье въ карманъ, прифрантился и отправился къ губернаторшѣ.

Мнимаго ювелира немедленно пригласили въ роскошный будуаръ. Изящно разодѣтая, среднихъ лѣтъ барыня встрѣтила меня съ очаровательною улыбкою на чувственныхъ губахъ. Ч представился на нѣмецкомъ языкѣ. Она фамильярно взяла меня за руку и усадила возлѣ себя.

-- Въ первый разъ я вижу такого молодого ювелира, замѣтила она, обдавъ меня жаркимъ взглядомъ своихъ темныхъ глазъ.-- Гдѣ ожерелье? Покажите-ка его.

Я передалъ ожерелье. Она ворочала его на всѣ стороны, смотрѣла на него то прямо, то стороною, любовалась правильностью и чистотою каждой жемчужины, взвѣшивала на рукѣ съ видомъ знатока. Долго разспрашивала о заграничныхъ модахъ по части ювелирской. Я безсовѣстно вралъ, но вралъ безъ запинки, ловко избѣгая техническихъ терминовъ, которыми она меня осыпала.

Словомъ сказать, она фамильярничала со мной болѣе, чѣмъ даже подобаетъ такой высокой особѣ; но когда я заломилъ цѣну, и особенно когда прибавилъ, что деньги должны быть уплачены разомъ, лицо ея въ одну минуту помрачилось и губки надулись. Возвращая мнѣ ожерелье, она, со вздохомъ, спросила:

-- Въ кредитъ нельзя? Подъ вексель... вы вѣдь знаете, кто а такая?

-- Я долженъ признаться, сударыня, что это ожерелье, къ сожалѣнію, не моя собственность. Мнѣ поручилъ его продать заграничный банкиръ. Я теперь возвращаюсь за границу, попробую убѣдить собственника смягчить свои условія въ пользу вашу, и если успѣю, то буду имѣть честь явиться вторично, и съ особеннымъ удовольствіемъ поднесу это украшеніе той особѣ, которая собою украситъ его еще больше.

Въ эту минуту, семеня дрожащими старческими ногами, приблизился къ намъ совсѣмъ плѣшивый губернаторъ. Губернаторша меня представила.

-- Да, да, да, зашамкалъ начальникъ губерніи. Чтожь, дорого, что-ли? спросилъ онъ жену какимъ-то особенно-тревожнымъ голосомъ.

Губернаторша пересказала ему мои условія и обѣщанія относительно кредита.

-- Очень хорошо, очень хорошо, душа моя... я очень радъ... очень...

Я поторопился раскланяться.

-- Ахъ, куда-же вы? удержала меня за руку добрая губернаторша.-- Кстати, обратилась она къ мужу:-- вотъ случай разрѣшить наше давнишнее пари.

-- Я тороплюсь, душа моя, взмолился губернаторъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ, я такого случая не упущу, звонко засмѣялась она, насильно усаживая мужа и цалуя его въ голову.-- Дѣло вотъ чемъ: мнѣ достались по наслѣдству, отъ дальней родственищи, нѣкоторыя бриліантовыя вещицы. Мужъ мой оцѣнилъ ихъ въ ничтожную сумму, и я съ нимъ держала пари, что вещи эти стоютъ, по крайней мѣрѣ, въ десять разъ болѣе того, во что онъ ихъ цѣнитъ. Вотъ, кстати, вы ихъ теперь оцѣните. Мнѣ очень интересно выиграть пари, прибавила она полушопотомъ, такъ, что только я одинъ могъ ее разслышать. Сказавъ это, она убѣжала въ далекіе аппартаменты за роковыми вещами.

-- Боже мой, встревожился я мысленно.-- Что-же теперь со мною будетъ? Какъ я приступлю въ оцѣнкѣ, когда я не могу даже отличить цѣнный камень отъ обыкновеннаго цвѣтнаго стекла?

Между тѣмъ впорхнула губернаторша съ шкатулкою розоваго дерева въ рукахъ. Черезъ минуту, разныя брошки, серьги и перстни явились на свѣтъ Божій и запестрѣли въ моихъ испуганныхъ глазахъ.

-- Ну-съ, любезный ювелиръ, цѣните.

Дрожащими руками началъ я взвѣшивать на рукѣ каждую вещь отдѣльно и всѣ вещи въ совокупности, подносилъ ихъ въ свѣту, чтобы лучше разсмотрѣть воду драгоцѣнныхъ каменьевъ.

-- Старомодная отдѣлка, замѣтилъ я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

-- Да. Но это пустяки. Главное, оцѣните брилліанты.

-- Такъ, нѣсколько трудновато будетъ, произнесъ я самоувѣренно.-- Нужно-бы вынуть камни и опредѣлить число каратовъ.

-- Нужды нѣтъ. Опредѣлите приблизительно, нетерпѣливо попросилъ губернаторъ, желавшій, повидимому, отдѣлаться, васъ можно скорѣе.

-- Любопытно-бы знать, во сколько ваше превосходительство оцѣнили всѣ эти вещи? спросилъ я улыбаясь.

Губернаторъ имѣлъ неосторожность высказаться. Слѣдовательно, я имѣлъ уже масштабъ для той оцѣнки, какая нужна была для выигрыша пари. Я удачно разрѣшилъ трудную задачу и наконецъ, былъ отпущенъ.

Вся эта сцена, переданная мною принципалу, разсмѣшила его. Я спасъ дорогое ожерелье изъ пасти ненасытной превосходительной акулы. За то ожерелье это болѣе не показывалось на свѣтъ Божій, а я, мнимый иностранецъ-ювелиръ, смотрѣлъ въ оба, чтобы какъ нибудь на улицѣ не попасться на глаза начальницѣ губерніи.

Мнѣ посчастливилось вывесть моего принципала изъ болѣе крупнаго затруднительнаго положенія, угрожавшаго ему весьма непріятными послѣдствіями.

Въ нѣкій извѣстный періодъ, фортуна заблаговолила къ моему принципалу самымъ благосклоннымъ образомъ и счастье повалило къ нему со всѣхъ сторонъ. Дѣла и откупъ начали давать такіе результаты, какіе ему никогда и присниться не могли. Въ короткое время, прибыли выросли въ милліоны и выражались не одними мертвыми цифрами, а наличными кредитными билетами. Не было того почтоваго дня, который не принесъ-бы съ собою десятковъ и сотенъ тысячъ. Чтобы упрочить свои капиталы счастливый принципалъ мой завязалъ разныя банкирскія дѣловыя сношенія съ заграничными биржами и денежными рынками. Для перевода капиталовъ за границу и для выигрыша на курсѣ, требовалась звонкая монета, преимущественно золотая. Золото это покупалось, гдѣ только возможно было, собиралось высылалось изъ различныхъ мѣстъ, но, при всемъ томъ, постоянно оказывался въ немъ недостатокъ.

Однажды былъ я призванъ къ принципалу.

-- Требуется большое количество золота, для срочной высылки заграницу. Я просилъ предсѣдателя казенной палаты, и получилъ его согласіе, до присылки намъ золота изъ нѣкоторыхъ мѣстъ, позволить неофиціальнымъ образомъ казначею сдѣлать намъ заемъ всего наличнаго казеннаго золота, хранящагося въ казначействѣ, подъ закладъ банковыхъ билетовъ рубль за рубль. Возьмите съ собою банковые билеты, сходите въ предсѣдателю и попросите отъ моего имени исполненія своего обѣщанія.

Я явился къ предсѣдателю и передалъ ему просьбу откупщика. Какъ предсѣдатель, такъ и казначей состояли на жалованьѣ у моего принципала, значитъ, нечего было съ ними особенно церемониться.

-- Я уже разрѣшилъ казначею, сказалъ мнѣ предсѣдатель.-- Отправьтесь къ нему и передайте вторичное мое разрѣшеніе на выдачу золота.

-- Я всегда готовъ къ услугамъ, согласился казначей, съ явными признаками колебанія.-- Но, согласитесь, ни я, ни даже самъ предсѣдатель никакого права не имѣемъ дѣлать подобные самовольные займы изъ государственныхъ суммъ.

-- Этотъ заемъ дѣлается на самое короткое время, настаивалъ я.-- Мы на дняхъ получимъ золото и немедленно выкупимъ наши билеты. Разрѣшеніе предсѣдателя ручается вамъ, что вы тутъ ни чемъ не рискуете.

Съ озабоченными видомъ, казначей отправился на домъ къ предсѣдателю, получилъ изъ устъ его секретное разрѣшеніе и немедленно выдалъ мнѣ требуемое золото, которое и было отправлено въ тотъ-же день куда слѣдовало, къ большому удовольствію моего принципала.

Дня черезъ два прибѣгаетъ во мнѣ, на домъ, казначей, блѣдной, дрожащій, еле дышащій отъ волненія.

-- Вы погубили меня и мою семью, едва могъ произнесть казначей, и крупныя слезы потекли по его щекахъ.

-- Что такое случилось? встревожился я.

-- Я выдалъ вамъ казначейское золото...

-- Ну-съ?

-- Вчера вечеромъ, предсѣдатель, собственноручно, опечаталъ казначейскую кладовую.

-- Для чего-же?

-- Чтобы сегодня обревизовать меня, открыть преступленіе и предать меня суду.

-- Что вы? Вѣдь предсѣдатель, самъ-же, разрѣшилъ вамъ?

-- Разрѣшилъ изустно, секретно, безъ свидѣтелей. Теперь онъ, самыхъ наглымъ образомъ, отпирается отъ своего разрѣшенія и взваливаетъ свою вину на меня одного.

-- Что-же его побуждаетъ къ такому низкому поступку?

-- Погубить онъ меня хочетъ.

-- Но за что?

-- Третьяго дня въ большомъ обществѣ, куда былъ приглашенъ и я, шла попойка. Онъ захмелѣлъ и зачванился до того, что, въ присутствіи дамъ, началъ помыкать мною, какъ своихъ лакеемъ. Я не выдержалъ. Онъ сказалъ мнѣ дерзость, я отвѣтилъ тѣмъ же, и вотъ онъ теперь рѣшился меня наказать.

-- Успокойтесь, попытался я утѣшить бѣднаго казначея.-- Предсѣдатель васъ только стращаетъ. Нельзя допустить такой наглости съ его стороны.

-- Вы мало знаете этого барина, если воображаете, что есть низость, къ которой онъ не былъ бы способенъ.

-- Во всякомъ случаѣ, я, своей особой, васъ спасти не въ силахъ. Пойдемте къ откупщику.

Принципалъ выслушалъ разстроеннаго, убитаго казначея и разсмѣялся.

-- Не безпокойтесь, сказалъ онъ самоувѣренно.-- Это не болѣе какъ шутка. Сходите въ предсѣдателю, приказалъ онъ мнѣ:-- и попросите его отъ моего имени положить конецъ этой комедіи.

Добрый часъ просидѣлъ я въ пріемной, пока великій администраторъ удостоилъ меня принять. Какъ будто увидѣвъ меня въ первый разъ въ жизни, онъ выпучилъ на меня совиные глаза, ковыряя мизинцемъ во рту. Это былъ рослый мужчина, суроваго вида, съ военными ухватками.

-- Что вамъ угодно? процѣдилъ онъ сквозь зубы.

-- Я присланъ къ вашему превосходительству г. откупщикомъ.

-- Что ему отъ меня угодно?

Я объяснилъ обстоятельно, въ чемъ дѣло.

-- Не думаетъ-ли г. откупщикъ, что предсѣдатель палаты войдетъ съ нимъ въ стачку, чтобы закрывать его плутни со взяточникомъ казначеемъ?

-- Ваше превосходительство, осмѣлился я робко замѣтить: -- но этому дѣлу, я самъ... имѣлъ честь явиться къ вамъ и... получить разрѣшеніе.

-- Вы... врете! ошеломилъ меня наглецъ и повелительно указалъ на дверь.

Когда я передалъ принципалу о пріемѣ, сдѣланномъ мнѣ предсѣдателемъ, онъ потерялъ всю свою самоувѣренность и видимо растерялся. Натянувъ на скоро фракъ и перчатки, онъ самъ поспѣшилъ туда, гдѣ я потерпѣлъ крушеніе. Черезъ четверть часа онъ возвратился разъяреннымъ.

-- Представьте себѣ, этотъ подлецъ меня не принялъ... понимаете, не принялъ! Всего нѣсколько дней тому назадъ онъ, почти на колѣняхъ, выканючилъ у меня сверхокладную подачку, а теперь... Дѣло принимаетъ серьезный видъ. Мнѣ эта штука угрожаетъ скандаломъ, отвѣтственностью. Что дѣлать?

-- Въ такомъ случаѣ, позвольте ужъ мнѣ дѣйствовать, вызвался я.

Принципалъ удивленно посмотрѣлъ на меня.

-- Что-же вы можете сдѣлать, когда я самъ потерялъ вліяніе?

-- Мнѣ пришла счастливая мысль въ голову... Пока, это мой секретъ.

-- Пожалуста, дѣйствуйте, какъ знаете. Не жалѣйте денегъ, чтобы потушить это дѣло.

Я испыталъ сначала все свое, краснорѣчіе, убѣждая казначея пойти съ повинною въ начальнику, чтобы вымолить себѣ прощеніе. Но казначей былъ съ головы до пятокъ гонорный шляхтичъ.

-- Я скорѣе положу голову на плаху, чѣмъ унижусь до такой степени! рѣшилъ онъ, разъ на всегда.

Тогда, я отправился къ фактору Шмеркѣ.

Въ той польско-русской мѣстности, гдѣ эта исторія случилась, всякій, мало мальски вліятельный чиновникъ имѣлъ своего любимца фактора, черезъ котораго онъ конфиденціально обдѣлывалъ своя мутныя дѣлишки. Этотъ мудрый обычай былъ удобенъ въ томъ отношенія, что чиновникамъ не приходилось сталкиваться лично со всякой мелюзгой, опасною своею болтливостью. Въ прямомъ смыслѣ, нѣкоторые чиновники не брали, а брали за нихъ факторы, будто съ тѣмъ, чтобы замолвить словечко у своего покровителя. Эти факторы, въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ, богатѣли, и за тѣмъ, вступали въ разрядъ крупныхъ первогильдейцевъ. Просителямъ евреямъ махинація эта была тоже очень удобна: имъ не приходилось дрожать и мямлить предъ ясновельможными панами, они могли отнестись къ своему-же брату прямо на еврейскомъ жаргонѣ. И такъ, разные, съ виду ошарпанные Гершки, Ицки и Шмерки представляли собою полицеймейстеровъ, предсѣдателей и прочихъ администраторовъ и судебныхъ дѣятелей. Факторъ Шмерка, къ которому я обратился, былъ фактотумомъ предсѣдателя.

Шмерка принялъ меня очень предупредительно и любезно, хотя и не могъ скрыть нѣкотораго удивленія. Онъ зналъ, что гигантъ откупъ не нуждается ни въ чьемъ посредничествѣ.

Я объяснилъ ему откровенно, въ какомъ затруднительномъ положеніи находится мой принципалъ и попросилъ его совѣта, конечно, пообѣщавъ предварительно что нужно. Шмерка глубоко задумался, машинально кудрявя свои тощіе пейсики.

-- Мой -- ужасно упорный оселъ, сказалъ онъ наконецъ.-- Если онъ себѣ заберетъ что-нибудь въ голову, то и клиномъ оттуда не вышибешь. Я тутъ ничѣмъ помочь не могу... Есть, впрочемъ, одно средство...

-- Скажите, ради Бога, какое?

-- Онъ большой трусъ... Совѣсть, знаете, не чиста... Понимаете? Его припугнуть-бы не мѣшало; авось подастся. Разъ какъ-то я это средство надъ нимъ съ большимъ успѣхомъ испробовалъ. Это было во время рекрутскаго набора...

-- Но какъ и чѣмъ его припугнуть?

-- Я вамъ дамъ наставленіе. Но, смотрите, все, что я вамъ скажу, должно навсегда остаться между нами... Иначе, вы погубите меня. Но прежде всего: если мое средство удастся, что я за мой совѣтъ получу?

Мы сладили. Черезъ часъ, нравственно вооруженный съ головы до пятокъ, я былъ уже въ пріемной предсѣдателя. Обо мнѣ доложили по важному секретному дѣлу.

-- Опять вы? грозно спросилъ меня предсѣдатель, когда я переступилъ порогъ его кабинета.

-- Ваше превосходительство, произнесъ я полушопотомъ, съ таинственной миной на лицѣ: -- на этотъ разъ, дѣло касается одного васъ. Оно такъ важно, что я счелъ своимъ долгомъ...

-- Важно... для меня?! Что такое? торопливо спросилъ онъ, поднимаясь съ кресла.

-- Казначей...

-- Что?

-- Казначей... приготовляетъ доносъ...

-- На кого?

-- На ваше превосходительство.

-- Га? что?

-- Извините... я счелъ долгомъ...

Я поклонился, сдѣлалъ видъ, что собираюсь ретироваться.

-- Постойте, куда-же вы?

Я остановился.

-- Въ чемъ заключается этотъ доносъ?

-- Я только урывками, и то случайно, успѣлъ пробѣжать нѣсколько мѣстъ черновой бумаги...

-- Но что-же вы тамъ прочли? Говорите.

-- Къ кому доносъ этотъ готовится не знаю. Знаю только что въ немъ исчисляются...

-- Говорите, не стѣсняйтесь.

-- Какія-то противузаконныя дѣйствія палаты...

-- Напримѣръ?

-- Выдачи подрядчикамъ и почтосодержателямъ суммъ по произволу, безъ всякаго расчета...

-- Далѣе?

-- Многочисленныя злоупотребленія по торговымъ налогамъ... По рекрутскимъ наборамъ... по ревизскимъ сказкамъ, по...

-- Ахъ, мерзавецъ!

-- Помѣщикъ Елинскій... подрядчикъ Труфель... Аншель Гильзъ... Хацкель Кнуричь... Шмуль Плюхъ...

-- Довольно, довольно! Такъ вотъ онъ какой! Я-же его! загнусилъ позеленѣвшій предсѣдатель, съ пѣною у рта.

Я вторично раскланялся.

-- Обождите... Раздавить надо это ядовитое пресмыкающееся. Скажите, вашъ хозяинъ очень огорченъ этимъ... дѣломъ? спросилъ онъ чрезъ нѣсколько минутъ какимъ-то надорваннымъ, сиплымъ голосомъ, остановившись и, фамильярно, взявшись за лацканъ моего сюртука.-- Очень огорченъ, а?

-- Нисколько. Самовольно онъ золота изъ казначейства вѣдь не бралъ, а дѣйствовало-ли, въ данномъ случаѣ, казначейство законно, ели произвольно, это до него отнюдь не касается.

-- За чѣмъ же вы и онъ самъ мнѣ покою не даетъ?

-- Мы хлопотали изъ состраданія въ бѣдному казначею, ни въ чемъ неповинному...

-- Бѣдный! неповинный!!... Я его, каналію, въ бараній рогъ скручу.

Я въ третій разъ раскланялся.

-- Послушайте... Ну такъ и быть; изъ уваженія къ вашему хозяину... Ступайте къ казначею, скажите, что я, на этотъ разъ, готовъ простить... Пусть явится и раскается въ своемъ непочтеніи въ начальству. Я подумаю... быть можетъ, и рѣшусь превратить эту исторію.

Я вышелъ, но въ казначею однакожъ не пошелъ, а пошелъ въ свою канцелярію. Черезъ нѣкоторое время, я опять явился въ предсѣдателю.

-- Казначей, не признавая себя виновнымъ предъ вашимъ превосходительствомъ, отвязывается...

-- Однако онъ придетъ? спросилъ онъ меня тревожно.

-- Рѣшительно нѣтъ. Онъ, напротивъ, какъ говоритъ, даже радъ этому случаю. По его словамъ, онъ черезъ чуръ уже терпитъ... Пора, говоритъ, поквитаться!

Предсѣдатель замычалъ что-то себѣ подъ носъ.

-- Идите, прошу васъ, урезоньте дурака. Чего онъ зачванился? Эка бѣда большая, что начальникъ погорячился!

-- Убѣжденія, по моему, тутъ совсѣмъ безполезны. Онъ слишкомъ разгоряченъ, чтобы поддаться какимъ-бы то ни было увѣщаніямъ.

-- Пусть придетъ, чортъ съ нимъ! я дамъ ему письменный приказъ снять печать. Отмѣню ревизію.

-- Если уже вамъ угодно прекратить это дѣло, то лучше было-бы, какъ мнѣ кажется, вручить мнѣ этотъ письменный проказъ. Я же постараюсь умаслить казначея и уничтожить написанное... Съ тѣмъ, однакожъ, условіемъ, что ваше превосходительство не должны даже и заикнуться казначею о доносѣ, иначе вы все испортите.

-- Хорошо, хорошо, даю слово! обрадовался предсѣдатель, и затѣмъ, изготовивъ собственноручно подобающій приказъ, пробавилъ, пожимая ужъ мнѣ руку:-- Я вамъ очень благодаренъ. Укротите этого дурака... дайте тамъ ему что нибудь... заткните глотку! Ахъ, да! кланяйтесь вашему хозяину отъ меня и скажите, что для него, исключительно для него...

Трусливый казначей былъ пораженъ внезапнымъ оборотомъ дѣла, не вѣря собственнымъ глазамъ и ушамъ. Мой принципалъ былъ въ восторгѣ отъ моей хитрости. Я видѣлъ во очію, что выросъ въ его мнѣніи на цѣлый аршинъ. Я конечно не сознался, что главнымъ дѣйствующимъ лицемъ въ удачной развязкѣ дѣла былъ не я, а находчивый факторъ Шмерко, котораго я наградилъ изъ собственнаго кармана.

Жалкая кабацкая служба! Ни мои гроссбухи и балансы, поглощавшія мои молодыя силы и слѣпившіе глаза своими бисерными цифрами, ни разныя литературно-дѣловыя бумаго-маранія, изсушившія мой мозгъ, ни моя примѣрная исправность и вниманіе къ дѣлу не могли, въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ, дать мнѣ того выгоднаго толчка по службѣ, который дала мнѣ ложь, интрига и хитрость. Какъ-бы то ни было, но я, наконецъ, получилъ отъ принципала обѣщаніе виднаго мѣста по распорядительной части. Вскорѣ были выписаны на мое упразднившееся мѣсто и бухгалтеръ и правитель канцеляріи.

Я не въ состоянія изобразить тотъ восторгъ, который овладѣлъ мною, когда я, съ моимъ принципаломъ, въ качествѣ кассира и секретаря, въ первый разъ очутился въ Сѣверной нашей Пальмирѣ; когда послѣ долгой сидячей жизни, я расправилъ отекшіе члены; когда увидѣлъ новый свѣтъ, новыхъ людей и новую жизнь. Я трудился и работалъ пуще прежняго, но трудился съ наслажденіемъ, съ увлеченіемъ, не уставая. У меня имѣлась цѣль въ перспективѣ; воображеніе мое рисовало соблазнительную картину будущности. Я не былъ алчнымъ по натурѣ; мой идеалъ счастія не шелъ далѣе умѣренныхъ матеріальныхъ средствъ. Но при видѣ того милліоннаго рынка, который открывался во время откупныхъ торговъ въ Сенатѣ, гдѣ сотни тысячъ и милліоны выигрывались и увеличивались въ нѣсколько минутъ, въ нѣсколькихъ лаконическихъ словахъ; гдѣ баснословныя суммы ежеминутно переходили изъ рукъ въ руки, перебрасывались какъ щепки, голова моя закружилась. Меня рвало впередъ общее теченіе; я заразился жадностію въ деньгамъ, къ богатству; въ моихъ мысляхъ и представленіяхъ о счастіи произошелъ полный переворотъ. Мой принципалъ съ своими скороспѣлыми милліонами и недюжиннымъ практическимъ умомъ игралъ одну изъ первыхъ ролей на откупной биржѣ. Мелкіе откупщики состояли подъ его покровительствомъ. Дѣла по переходу маленькихъ и крупныхъ откуповъ изъ рукъ въ руки кипѣли и совершались непосредственно въ моей канцеляріи. Извѣстные проценты отдѣлялись покровительствуемыми откупщиками, изъ каждаго дѣла, въ пользу канцеляріи, единственнымъ представителемъ которой былъ я. Проценты эти, по окончаніи откупныхъ торговъ, образовали очень крупную цифру. Но когда мнѣ удѣлили изъ этой суммы миніатюрную кроху, я былъ крайне недоволенъ, хотя въ первый разъ въ жизни имѣлъ въ рукахъ столько собственнаго капитала. Я убѣдился въ ненасытности человѣческой натуры на самомъ себѣ.

Пропускаю мелкіе перевороты и событія, слѣдовавшіе одни за другими въ служебной моей карьерѣ, и игравшіе большую роль въ послѣдующей моей жизни; пропускаю ихъ потому, что они не заключаютъ въ себѣ особеннаго интереса для читателя. Переложу прямо къ тому счастливому періоду моей жизни, когда судьба особенно начала улыбаться мнѣ, когда я, на самомъ себѣ, провѣрилъ практическое изрѣченіе талмудейскаго мудреца: "нѣтъ предмета (въ природѣ), который не имѣлъ бы своего (подходящаго) мѣста, и нѣтъ человѣка, который не имѣлъ бы своего (счастливаго) часа".

Я получилъ горячо желанное мѣсто на поприщѣ распорядительномъ. Какъ нѣкогда я съ жадностію бросился на изученіе бухгалтеріи,-- безъ особенной любви къ этому предмету,-- такъ точно съ свойственной мнѣ порывистостью, противъ внутреннихъ своихъ убѣжденій, я бросился въ борьбу на защиту откупныхъ интересовъ моего принципала. Безъ любви къ коммерціи, съ полнымъ отвращеніемъ къ меркантильности, я ринулся въ коммерческій штоссъ, ставя на карту случая все за одинъ разъ. Я гонялся за деньгами не ради денегъ, но во имя осуществлены моихъ завѣтныхъ желаній; я гонялся за тою тѣнью, за тѣмъ миражемъ, который люди величаютъ счастіемъ. Мнѣ повезло глупѣйшимъ образомъ. Заработки мелкіе и крупные падали ко мнѣ, какъ снѣгъ на голову. По службѣ мнѣ тоже повезло, какъ никогда прежде. Я достигъ той степени величія по службѣ, которое я нѣкогда считалъ для себя недосягаемымъ. Но достигнувъ всего этого, увидя себя въ одно прекрасное время богачемъ, конечно относительнымъ, я, въ тоже время, почувствовалъ всю иронію насмѣшливой судьбы надо мною. Я не только не утолилъ своей душевной жажды, но напротивъ жажда къ счастію пожирала меня пуще прежняго; а миражъ манилъ все дальше и дальше...

Переставъ быть пишущей и считающей машиной, я получилъ возможность сталкиваться съ разнообразными людьми различныхъ общественныхъ сферъ, съ европейскимъ обществомъ, съ его удовольствіями, съ дурными и хорошими его законами, привычками, требованіями. Я пересталъ жить однимъ внутреннимъ своимъ міромъ, бросилъ свои недосягаемыя стремленія и употребилъ всю силу своей логики на примиреніе своего пылкаго воображенія съ дѣйствительностью жизни. Опять произошла во мнѣ безбожная ломка, подъ вліяніемъ которой падали самыя дорогія вѣрованія и убѣжденія. къ счастью, или лучше сказать, къ несчастію, я имѣлъ досужіе часы для анализа и провѣрки людей и самого себя. Этими досужими часами я обязанъ былъ тѣмъ, что нѣкоторое время жилъ въ дали отъ моей подруги жизни, на холостую ногу. Мою шею не душили супружескіе тиски.

Въ новой сферѣ моей дѣятельности, я попалъ въ такое еврейское образованное общество, существованія котораго я прежде и не подозрѣвалъ. Я столкнулся также со многими личностями, которыя, въ давнопрошедшія времена, витали такъ высоко надо мною. Боже мой, какія крупныя перемѣны! Я во очію видѣлъ эти перемѣны, но никакъ разрѣшить не могъ: поднялся ли я самъ къ этомъ личностямъ, или они опустились до меня? Измѣнились ли характеры этихъ людей, или измѣнился я самъ и смотрю на нихъ другими глазами? Послѣднее было вѣроятнѣе. Въ дѣтствѣ и юности, униженный и оскорбленный, я смотрѣлъ на сравнительно счастливыхъ людей, какъ голодающій, приниженный нищій смотритъ на пресыщеннаго богача-сибарита, теперь-же я самъ былъ сытъ и сыто смотрѣлъ на людей и міръ.

Я до сихъ поръ живо помню страшную борьбу, происходившую во мнѣ по случаю одного визита. Къ лучшему еврейскому бонтонному обществу, въ той мѣстности, гдѣ я жилъ, въ лучшіе дни моего прозябанія, принадлежали и занимали видное мѣсто: мой смертельный врагъ съ дѣтства, кабачный принцъ и его очаровавшая меня нѣкогда супруга. Не сдѣлать имъ визита было-бы верхомъ невѣжливости съ моей стороны, но сдѣлать его было выше моихъ силъ. При одной мысли объ этомъ, въ головѣ поднимались непривлекательныя картины изъ моего отрочества, живо припоминались унизительныя сцены, въ которыхъ я игралъ такую жалкую роль предъ юношей счастливцемъ; поднималась вся желчь, вся зависть давно прошедшихъ временъ душила меня. Я, наконецъ, пересилилъ себя и сдѣлалъ этотъ роковой визитъ, съ затаенной злобой въ сердцѣ. Но каково было мое удивленіе, когда вмѣсто чванливаго, надменнаго и злого человѣка, я въ бывшемъ моемъ врагѣ нашелъ человѣка необыкновенно добраго, простого, безъ особенныхъ претензій, любезнаго и гостепріимнаго. Уродливое воспитаніе, полученное имъ въ дѣтствѣ, повредило только одному ему и горько отразилось на его незавидной жизни. Смотря на него, я часто задавался вопросомъ: его-ли переработала жизнь или меня самого?

Но миніатюрное мнимое счастьице мое не ослѣпляло меня. Я сознавалъ его случайность, скоротечность, сознавалъ трудность, многосложность моихъ обязанностей относительно дѣтей и роднихъ, льнувшихъ ко мнѣ по еврейскому обычаю, какъ къ человѣку, которому Богъ посылаетъ не для него одного, а и для блага другихъ. Въ будущее я не слишкомъ вѣрилъ. Я рѣшился, не откладывая, ввести ту реформу въ моей семейной жизни, о которой мечталъ во дни печальнаго прошлаго. Заповѣдь библейскую: "плодитесь я множитесь", я выполнилъ въ двойной пропорціи {По толкованію талмуда, старающагося, своей казуистикой, самое неопрѣделимое опредѣлять числомъ и мѣрой, заповѣдь эта считается исполненной послѣ рожденія въ семьѣ двухъ сыновей и одной дочери. Послѣ этого только еврей имѣетъ право вступить въ число еврейскихъ платониковъ и сдѣлаться "Поришъ".}. Дѣтямъ моимъ я твердо рѣшился дать такое образованіе, которое обезпечило бы ихъ въ нравственномъ и матеріальномъ отношеніяхъ. Не надѣясь на шаткое будущее, я вознамѣрился ввести въ мое хозяйство разумную экономію, откладывать кое-что на черный день. Я былъ еще очень молодъ, но на жизнь научился уже смотрѣть трезвыми, недовѣрчивыми глазами старика. Для достиженія этихъ цѣлей, какъ и для того, чтобы избавиться отъ нравственной пытки, которой я подвергался, живя неразлучно съ женою, чтобы не краснѣть изъ за нея на каждомъ шагу въ обществѣ, куда, по моему положенію, я долженъ былъ-бы ее ввести, я положилъ жить съ ней врозь и поселить ее съ недозрѣвшими еще для помѣщенія въ учебныя заведенія дѣтьми, въ маленькомъ городѣ, въ средѣ ея родни, гдѣ ей жилось-бы и привольно и весело по ея понятіямъ. Сколько грязныхъ сценъ перенесъ я, пока достигъ этой цѣли,-- трудно себѣ вообразить; но я поставилъ на своемъ. Удивительная вещь! не живя съ противной мнѣ женщиной подъ одной кровлей, не подвергаясь ежеминутно семейнымъ, грубымъ непріятностямъ, не наталкиваясь каждый день на ея дикій, фанатическій образъ мыслей, я начиналъ уважать мать моихъ дѣтей, женщину, дѣлившую со мною житейское горе, и старался отыскивать для нея какія-то искусственныя оправданія. Мнѣ уже на мысль не приходило, какъ въ былыя времена, совершенно избавиться отъ нея, развестись съ нею, а тѣмъ болѣе, вступить въ новый бракъ. Co-временемъ однако-жь, зародившееся во мнѣ чувство уваженія къ ней начало улетучиваться, благодаря ея назойливости и вѣчнымъ претензіямъ, выражавшимся въ грязной формѣ и въ самыхъ вульгарныхъ выраженіяхъ, пересыпанныхъ руганью и бранью.

-- Скажи на милость, какую жизнь ведешь ты со мною? начинала жена, при рѣдкихъ моихъ пріѣздахъ, сопровождая каждое слово драчливой ухваткой.

-- Самую мирную и цѣлесообразную жизнь, пытался я отдѣлаться общими словами.

-- Ты мнѣ дѣлаешь визиты какъ любовницѣ какой-нибудь?

-- Въ этомъ отношеніи ты уже совсѣмъ ошибаешься. Я пріѣзжаю навѣстить дѣтей и мать моихъ дѣтей, къ которой я питаю должное уваженіе, и которую желалъ-бы видѣть въ будущемъ совершенно счастливою.

-- Счастливою! чѣмъ это ты собираешься осчастливить меня?

-- Тѣмъ, что мы взростимъ и воспитаемъ нашихъ дѣтей, припасемъ что-нибудь на будущее. Я избавленъ буду отъ необходимости служить и быть въ зависимости отъ другихъ. На старости лѣтъ...

-- Я знать не хочу твоихъ глупостей. Я жить хочу, какъ прочіе евреи живутъ.

-- Скажи яснѣе: ты хочешь быть вѣчною насѣдкою: рожать и кормить, кормить и рожать. Такъ-ли?

-- Я все то хочу, что Богъ велитъ.

-- Другъ мой! пойми-же, наконецъ, что дѣти требуютъ средствъ. Я своихъ дѣтей воспитать хочу, а для этого требуются средства!

-- Всѣ евреи воспитываютъ дѣтей!

-- Тѣ евреи, которыхъ ты ставишь мнѣ въ примѣръ, дѣтей не воспитываютъ, а только кормятъ, да и то съ грѣхомъ пополамъ.

-- А ты-же что? Своихъ дѣтей пряниками кормить собираешься?

-- Дѣло не въ пряникахъ, а въ образованіи, словомъ въ томъ, чего ты совсѣмъ не понимаешь.

-- Всевышній заботится о дѣтяхъ. Ты его не перемудришь.

-- На Бога надѣйся, а самъ не плошай. Знаешь ты эту умную русскую пословицу?

-- Я ничего русскаго не знаю и знать не хочу. Я сто разъ тебѣ уже говорила.

-- Напрасно. Ты другую пѣсню затянешь, когда твои дѣти получатъ русское воспитаніе.

-- Что? Русское воспитаніе? Мои дѣти? Я ихъ скорѣе передушу. Не быть по твоему! Я уже приняла еврейскаго учителя. Другихъ учителей моимъ дѣтямъ не нужно.

-- Не мѣшаю твоему еврейскому учителю. Дѣти еще маленькія. Но помни это: когда наступитъ пора, я вышвырну твоего невѣжу-учителя за окно!

-- Не смѣешь! я мать моимъ дѣтямъ, и воспитаю ихъ въ страхѣ Божіемъ.

Разгаралась семейная сцена во всемъ ея бурномъ величіи. Дѣти смотрѣли на разсвирѣпѣвшихъ родителей, хлопая испуганными глазенками, не зная, кому симпатизировать.

Въ другой разъ, жена вдругъ обрадуетъ меня сюрпризомъ.

-- Повѣришь-ли, Сруликъ, наши мальчики начали уже читать талмудъ. Учитель не надивится на ихъ способности. Увѣряетъ, что нѣкоторые изъ нихъ выйдутъ знаменитыми раввинами!

-- Скажи твоему невѣжѣ учителю, что если онъ не перестанетъ забивать головы ребятишекъ своимъ талмудомъ, я ему всѣ ребра пересчитаю.

-- Ты съума сошелъ?

-- Твой учитель съума сошелъ, а ты до ума не дошла. Шутка ли, мучить бѣдныхъ дѣтей!

-- Какой ужасный отецъ!

-- Какая нѣжная мать!

Подобныя сцены и ссоры повторялись безчисленное множество разъ, но я на нихъ мало обращалъ вниманія. Проэктъ моей будущей жизни и дѣтскаго воспитанія былъ выработанъ долгимъ мышленіемъ и утвержденъ моей непоколебимой волей.

Наша семейная жизнь тянулась въ описанномъ мною видѣ, пока одна выходка моей жены, черезъ-чуръ выходящая уже изъ ряда обыкновенныхъ, не доказала мнѣ наглядно, что съ женщиной безъ логики и сознанія собственнаго достоинства невозможно установить, никакія искусственно-мирныя отношенія. Сверхъ того, я убѣдился, что наши натянутыя отношенія отражаются на бѣдныхъ дѣтяхъ до такой степени, что воспитаніе ихъ по начертанному мною плану дѣлается невозможнымъ. Волей-неволей я долженъ былъ прибѣгнуть къ болѣе рѣшительному шагу. Я созвалъ семейный совѣтъ изъ всѣхъ наличныхъ родственниковъ моей жены и объявилъ уже беззастѣнчиво, гласно, что подобная семейная жизнь продлиться не можетъ, что образованіе моихъ дѣтей, по европейскому образцу, составляетъ для меня жизненный вопросъ, что наконецъ, изъ за этого я готовъ вступить въ борьбу не только съ неразвитою женою, но и съ цѣлымъ міромъ!

-- Вы видите, добавилъ я въ заключеніе:-- что между мною и вашей родственницей, моей женою, лежитъ цѣлая пропасть. Ни наши характеры, ни наши убѣжденія ни въ чемъ не сходятся. Наконецъ, одинъ уже мой антирелигіозный образъ мыслей долженъ отшатнуть всѣхъ васъ отъ меня. Я пятно въ вашей семьѣ. Чтобы избавить васъ отъ позора, а себя отъ вѣчныхъ страданій, не лучше-ли мнѣ выступить совсѣмъ изъ семьи вашей? Я готовъ дѣлить съ вашей родственницей свое состояніе и принять дѣтей на свое исключительное попеченіе.

Мой рѣшительный тонъ изумилъ собраніе, но не возъимѣлъ того дѣйствія, котораго я отъ него ожидалъ. На меня посылались упреки, увѣщанія, клонившіяся въ примиренію. Бѣдные люди не понимали меня; мои слова приписали какому-то мимолетному капризу человѣка, взбѣсившагося отъ жира. Родственники моей жены видѣли во мнѣ доходную статью, выпустить которую изъ рукъ было-бы верхомъ неблагоразумія. Что-же касается до моего анти-религіознаго направленія, то, хотя они въ душѣ меня презирали и осуждали, но, считая богачемъ, мирились съ нимъ, стараясь смотрѣть сквозь пальцы на мое вольнодумство и нѣкоторыя отступленія отъ обрядной стороны еврейской религіи. Замѣчательно то, что самый бѣшенный еврейскій фанатизмъ преклоняется иногда предъ силою богатства. То отступленіе отъ безсмысленнаго обряда или обычая, за которое бѣднаго человѣка забросали-бы каменьями, дозволяется богачу почти безнаказанно. "Посмотрите на этого голыша! указываютъ фанатики съ невыразимымъ презрѣніемъ на безденежнаго еврея:-- онъ туда же брѣетъ бороду и папиросы куритъ въ субботній день! Въ карманахъ у него свиститъ, а онъ тоже противъ Бога возстаетъ". Сколько разъ, въ былыя времена, во дни нагольной силы и деспотизма, подобные безденежные смѣльчаки преслѣдовались, изгонялись или сдавались въ рекруты безграмотными приговорами безпощадныхъ кагаловъ.

Я созвалъ семейный сеймъ въ другой разъ и заговорилъ уже другимъ языкомъ.

-- Господа! вы рѣшительно отказываетесь содѣйствовать разводу? спросилъ я съ возможнымъ хладнокровіемъ.

-- Разлучать супруговъ -- грѣхъ смертный, отвѣтили мнѣ хоромъ всѣ ханжи.

-- Такъ вы окончательно отказываетесь?

-- Противъ Бога мы идти не можемъ.

-- Ну, хорошо. Знайте-же, что я найду средства избавиться отъ вашей опеки, даже изъ подъ еврейской опеки вообще... и своихъ дѣтей избавлю. Прощайте.

Въ моихъ словахъ, какъ я и расчитывалъ, родственники открыли такой страшный смыслъ, что всѣ въ одинъ голосъ завопили.

-- Онъ замышляетъ ренегатство, онъ опозоритъ насъ на вѣчныя времена, онъ загубитъ нѣсколько израильтянскихъ душъ. Ни всѣ за него на томъ свѣтѣ отвѣчать будемъ.

Началась бѣготня и суета. Мою жену принялись бомбардировать со всѣхъ сторонъ.

-- Обери ты его какъ липку, и пусти на всѣ четыре стороны. Ты молода, не дурна собою. Съ деньгами легко найдешь себѣ другаго мужа, настоящаго еврея, заживешь по уставу, по израильскому закону, по обычаю еврейскому.

Дѣло казалось пошло на ладъ. Я радовался представляющейся перспективѣ получить наконецъ свободу. Сердце мое трепетало отъ надежды. Картины другой, лучшей жизни уже носились предъ глазами.

Моя радость оказалась однако-жь преждевременною. Я не зналъ моей жены и ея гранитнаго упорства. Ни что ее не трогало, ни что не пугало.

-- Куда онъ пойдетъ, туда и я, даже въ самый адъ. А не дамъ ему жить, какъ ему хочется.

Послѣ долгихъ совѣщаній и переговоровъ, совѣтъ большинствомъ голосовъ рѣшилъ, и рѣшеніе это было утверждено моей тещей и принято моей женою: 1) отнынѣ, супругамъ жить врозь, и 2) дѣтей и ихъ воспитаніе предоставить усмотрѣнію отца и въ дѣло это не вмѣшиваться. Рѣшеніе это было довольно либерально и я остался имъ доволенъ, хотя мало вѣрилъ въ его удобоисполнимость.

И точно, не прошло и полугода, какъ супружескія сцены возобновились опять съ большей еще яростію. Жизнь моя опять начала отравляться новыми выходками со стороны неотвязчивой жены, не отступавшей ни предъ какимъ скандаломъ, ни предъ какой оглаской. Болѣе всего нажимала она свою безпощадную руку на самое чувствительное мѣсто моего сердца, на образованіе дѣтей. Всѣми средствами и путями препятствовала она ихъ образованію. Она внушала имъ отвращеніе къ иновѣрнымъ наставникамъ и къ ихъ ученію, не отпускала мальчиковъ въ учебныя заведенія, похищала дѣвочекъ изъ пансіоновъ. Борьба между мною и ею на этомъ щекотливомъ пунктѣ дошла до того, что я вынужденъ былъ прибѣгать въ помощи властей. Эта борьба причиняла такія страданія и униженія, какихъ я еще въ жизни не испытывалъ. Слѣдствіемъ такого положенія было то, что я не нашутку началъ замышлять о ликвидаціи всѣхъ моихъ дѣлъ. Я рѣшился было обратить все свое состояніе въ наличный капиталъ, основательно обезпечить моихъ бѣдныхъ дѣтей и бѣжать...

Между тѣмъ, многое въ моей коммерческой и служебной дѣятельности измѣнилось. Самый театръ семейныхъ повседневныхъ ссоръ перенесся въ другую мѣстность, мѣстность самую роковую для меня. Это было захолустье, отличающееся полнымъ застоемъ въ нравственномъ и матеріальномъ отношеніяхъ, провинція изъ провинцій. Затхлый этотъ мірокъ отличался особенно своимъ еврейскимъ народонаселеніемъ, изобиловавшимъ такими уродливыми, нравственными самородками, какихъ въ другихъ еврейскихъ обществахъ и со свѣчей отыскать невозможно. Въ средѣ этого еврейскаго общества, за весьма рѣдкимъ исключеніемъ, фигурировали самыя отъявленныя ничтожества, тунеядствующіе ростовщики, мелкіе интриганы по профессіи, факторы изъ одной любви къ искусству, доносчики, пасквилянты и ябедники. Мое положеніе въ этомъ обществѣ было самое непріятное.

Я былъ знакомъ со всѣми, но сходился лишь съ тѣми очень немногими, которые могли внушить мнѣ хоть какой нибудь человѣческій интересъ. Я старался быть полезнымъ всѣмъ, но не могъ скрывать презрѣнія въ тѣмъ гнуснымъ субъектамъ, которые считалъ позоромъ своей націи, пятномъ человѣчества. Я жилъ почти изолированной жизнью, преслѣдуя собственныя дѣловыя и житейскія цѣли, не интересуясь еврейской сплетней, чужими дѣлами, чужой семейной грязью, часто волновавшей затхлый мірокъ своей траги-комичною оригинальностью. Общество вообще, а еврейское въ особенности, не прощаетъ тому, кто живетъ особнякомъ, идетъ собственной дорогой, не придерживаясь рутинныхъ обычаевъ. Еврейское мѣстное общество не взлюбило меня съ перваго же дня, причислило къ разряду людей слишкомъ о себѣ мечтающихъ и прозвало въ насмѣшку аристократомъ. Кромѣ того, оно не могло остаться равнодушнымъ къ собрату, питающемуся русской кухней, брѣющему бороду, курящему въ субботніе дни, обѣдающему въ постные дни, а главное, живущему врозь съ законною женою, не занося въ метрическія книги, хоть разъ въ два года, о рожденіи сына или дочери. Мое положеніе было самое несносное и своеобразное: евреи причисляли меня къ русскому лагерю, а русскіе, при всякомъ удобномъ случаѣ, причисляли меня къ жидамъ, которые забываютъ свое мѣсто.

Еврейскіе мои враги стояли внѣ моей сферы; я не принадлежалъ къ ихъ кагалу, а потому они ни чѣмъ не могли вредить мнѣ, кромѣ мелкой сплетни, мало смущавшей меня. Но еврейскій Ахиллесъ имѣлъ свою чувствительную пятку въ лицѣ неугомонной жены. Это обстоятельство вскорѣ сдѣлалось общеизвѣстнымъ. Еврейскіе кумовья и кумушки приняли подъ свое покровительство несчастную жертву супружескаго деспотизма и завертѣли ею какъ шарманкой. Подъ искусными ихъ руками, кивая шарманка, подъ самыми моими ушами, начала издавать такіе раздирающіе звуки, отъ которыхъ приходилось или оглохнуть или бѣжать безъ оглядки.

Эти непріятные звуки услаждали мой слухъ нѣсколько лѣтъ сряду. Мало-по-малу я началъ къ нимъ привыкать. Жена жила врозь со мной, но на одномъ дворѣ, заправляла всѣмъ домомъ, фигурировала какъ хозяйка, пользовалась матеріальными удобствами и, съ горя и неудовлетворенной любви, полнѣла съ каждымъ днемъ. Она имѣла собственный кругъ знакомства, своихъ друзей, свои радости, свои печали, свои интриги, свои ссоры и примиренія. Ей самой надоѣло уже воевать со мною и обращать меня на путь истинный, но выпустить меня совсѣмъ изъ когтей она ни за какіе блага не соглашалась. Въ дѣло воспитанія дѣтей, устраненныхъ мною отъ вреднаго ея вліянія, она перестала наконецъ вмѣшиваться, сознавая свою полнѣйшую безправность въ этомъ отношеніи. Я втянулся въ эту жизнь и думалъ дожитъ уже такимъ обнавомъ свой неудачный вѣкъ, какъ случилось въ нашемъ отечествѣ нѣчто въ высшей степени благодѣтельное для Россіи и, въ такой-же степени, пагубное для меня. Это нѣчто была судебная реформа.

Судебная реформа, подъ популярнымъ названіемъ гласнаго суда, взбударажила всѣ умы, даже умы праздные, безграмотные. Большая часть евреевъ занимается крупною или мелкою коммерціею, пускается въ спекуляціи, въ афферы, покупаетъ, продаетъ, занимаетъ, даетъ въ займы, арендуетъ, вступаетъ въ товарищества. Конкуренція, борьба съ своими ближними за существованіе ведетъ къ частымъ столкновеніямъ, столкновенія ведутъ къ ссорамъ, а ссоры къ процессамъ. Естественно, что предстоявшіе новые судебные порядки, отсутствіе взятокъ, словесное состязаніе на судѣ, рѣшеніе дѣла не буквою закона, а убѣжденіемъ судей породили разнохарактерныя надежды и понятія. Людямъ неблагонамѣреннымъ казалось, что нѣтъ ничего легче, какъ запутать новый судъ, выдать изнанку за лицевую сторону, выиграть самые бездоказательные процессы силой лжи и льстиваго краснорѣчія. Такія мнѣнія о судьяхъ и судахъ поддерживались доморощенными, частными адвокатами, выползшими на добычу цѣлыми стаями, изъ всѣхъ закоулковъ. Процесси, особенно въ еврейской торговой средѣ, выростали какъ грибы, и какъ грибы самаго вычурнаго вида. Новые суды, въ буквальномъ смыслѣ слова, были завалены дѣлами. Судебныя залы служили главнымъ центромъ сходокъ для праздныхъ зѣвакъ, для плутовъ, безплатно набирающихся юридической премудрости съ цѣлью познакомиться со взглядомъ суда и при случаѣ приложить этотъ взглядъ къ дѣлу... На судахъ разбирались самые курьезные, неслыханные процессы. Еврей шинкарь, напримѣръ, у котораго кредиторъ секвестровалъ, посредствомъ полицейской сельской власти, боченокъ водки, цѣною въ 88 руб., доказывать что этимъ секвестромъ кредиторъ причинилъ ему убытки за 6983 руб. 33 коп., и доказывалъ это съ такимъ серьезнымъ видомъ, въ такихъ выраженіяхъ, съ такими комичными жестами, что судьямъ стоило нечеловѣческихъ усилій, чтобы сохранить серьезность. У мироваго судьи, еврей приносилъ жалобу на свою жену, при громадномъ стеченіи народа, въ слѣдующихъ выраженіяхъ.

-- Г. Судья!

-- Что вамъ угодно?

-- Я имѣю залоба на моя зона Перле.

-- Подавайте прошеніе.

-- Г. Судья, я не умѣю писать.

-- Попросите кого-нибудь написать.

-- Я бѣдный, г. судья. Позволяйте мнѣ разсказать.

-- Говорите.

-- Я имѣю залоба на своя зена Перле...

-- Въ чемъ состоитъ ваша жалоба?

-- Жена моя Перле не хоцетъ ходить... да, ходить не хочетъ...

-- Говорите яснѣе, куда ходить не хочетъ?

-- Въ воду, г. судья, ходить не ходетъ.

-- Въ какую воду?

-- Обыкновенно вода, дто при банѣ.

-- То есть, въ баню ходить не хочетъ, что-ли?

-- Ахъ нѣтъ, г. судья, на цто мнѣ баня?

-- Что-же вы хотите?

-- Я ходу чтобы моя зена, Перле, пошла въ колодязь {По прошествія менструаціоннаго періода, въ которомъ супруги должны жить въ полномъ отчужденіи другъ отъ друга, еврейскія женщины очищаютсявъ бассейнахъ (микве), имѣющихся при всякой общественной банѣ, при синагогѣ.} по закону.

Всеобщее ложное понятіе о назначеніи новыхъ судовъ привилось, конечно, и къ той средѣ, гдѣ подвизалась моя недовольная, оскорбленная супруга. День и ночь разсказывались танъ разныя сказки о чудесахъ премудрости новыхъ судей, о соломоновскихъ рѣшеніяхъ, о томъ, что наконецъ наступило безграничное царство правды. Моя жена и услужливыя ея кукушки мотали себѣ на усъ и съ нетерпѣніемъ ждали открытія въ нашемъ краю гласнаго суда.

-- Погоди ты у меня. И моя пора наступитъ; и на моей улицѣ будетъ праздникъ! угрожала мнѣ жена.

-- Хорошо, обожду, улыбался я.

-- Смѣйся, смѣйся; скоро заплачешь ты у меня!

-- Будто?

-- Да. Увидишь, что судъ тебѣ запоетъ!

-- Какой-такой судъ?

-- Новый гласный судъ.

-- Что-же ты съ нимъ дѣлать станешь, съ новымъ судомъ?

-- Такихъ, какъ ты, въ арестантскія роты ссылаютъ, даже въ Сибирь. Да!

-- Неужели-же ты будешь такъ жестока, что запрячешь меня въ Сибирь? меня, несчастнаго отца твоихъ бѣдныхъ дѣтей? продолжалъ я шутить.

-- Нѣтъ тебѣ пощады. Вотъ что.

-- Кто-же васъ кормить станетъ, когда меня сошлютъ?

-- Мнѣ передадутъ всѣ твои дѣла, все твое состояніе. Мнѣ и такъ половина слѣдуетъ по закону.

При этомъ, безграмотная моя жена комично цитировала законы и приводила меня въ изумленіе своими юридическими познаніями. Очевидно, находились добрые люди, безвозмездные наставники.

Наконецъ, былъ открытъ и у насъ новый судъ. Я радовался этой благодѣтельной реформѣ на равнѣ со всѣми соотечественниками, на практикѣ извѣдавшими всю прелесть старыхъ судебныхъ порядковъ. Но еще болѣе моего радовалась моя озлобленная жена, смотрѣвшая на новый судъ, какъ на своего Мессію.

Евреи и еврейки, особенно въ свободные субботніе и праздничные дни, запружали камеры мировыхъ судей и залу окружнаго суда. Нѣсколько мѣсяцевъ сряду только и было говору, что о судебныхъ рѣшеніяхъ. Рѣшенія эти критиковались, обсуждались, выхвалялись или порицались. Самые рьяные посѣтители судовъ обоего пола принадлежали къ безкорыстнымъ друзьямъ моей жены и, разумѣется, къ врагамъ моимъ. Любовь къ скандальной новости побуждала этихъ добрыхъ людей настраивать свою послушную шарманку на новый ладъ. Благодаря разнымъ наущеніямъ, жена моя задрала носъ и ввела такой новый тонъ въ своихъ отношеніяхъ со мною, что у меня прошла всякая охота шутить.

-- Послушай, не вытерпѣлъ я однажды.-- Выбрось ты эту дурь изъ головы. Силой никого любить не заставишь. Или живи мирно, по прежнему, или-же разведемся окончательно. Я и безъ суда готовъ тебя такъ обезпечить, чтобы ты во всю жизнь ни въ чемъ не нуждалась, даже такъ, чтобы ты могла вступить въ новый бракъ, если пожелаешь.

-- Съ чего ты взялъ, что я хочу тебя заставить меня любить? Я сама тебя ненавижу.

-- Чего-же ты добиваешься?

-- Я твоя законная жена, и ты долженъ быть законнымъ моимъ мужемъ.

-- Какъ? Я тебя не люблю, а ты меня ненавидишь и, послѣ всего этого, ты все-таки требуешь, чтобы я былъ твоимъ законнымъ мужемъ?!

-- Да, требую; и тебя заставятъ.!

-- Заставятъ? Кто?

-- Судъ заставитъ тебя. Мы, слава Богу, не въ безсудной землѣ живемъ.

-- Какъ-же судъ умудрится это сдѣлать?

-- А какъ судъ сажаетъ въ острогъ, или ссылаетъ въ Сибирь?

-- Такъ ты полагаешь что, при барабанномъ боѣ, судъ препроводитъ меня по этапу въ твои объятія.

Подобныя сцены выпадали часто на мою долю. Скоро однакожъ жена перестала удовлетворяться одной интересной діалектикой и принялась за меня болѣе основательно.

-- Оставьте меня въ покоѣ, прошу я жену, забравшуюся въ мой кабинетъ съ позаранку и сверлившую мнѣ по обыкновенію уши, въ продолженіи нѣсколькихъ часовъ.-- Оставьте меня, ради Бога. Вы мнѣ не даете заниматься дѣломъ.

-- Какъ важно! Вы онъ мнѣ говоритъ! Ха, ха, ха.

-- Прошу васъ...

-- Я имѣю право по закону сидѣть тутъ день и ночь. Я законная жена.

-- Наконецъ, вы выводите меня изъ терпѣнія.

-- Ну, позови лакея. Вели меня вытолкать вонъ отсюда.

-- Я надѣюсь, что вы и безъ этого можете обойтись.

-- Нѣтъ, позови лакея, говорю я тебѣ, вели меня вытолкать. Я только этого и хочу, только этого и жду.

-- Для чего-же вы добиваетесь подобной чести?

-- Этотъ лакей будетъ моимъ свидѣтелемъ на судѣ. Позови, иначе я отсюда не уйду.

Приходилось самому уходить изъ собственнаго дома. Какъ былъ я несчастливъ при мысли, что судьба именно меня надѣлила такой женою, которая добивается оскорбленія дѣйствіемъ, да того, чтобы пріобрѣсти свидѣтеля-лакея на судѣ.

Мое терпѣніе часто подвергалось такимъ тяжкимъ испытаніямъ, преодолѣніе которыхъ начало видимо отражаться на моемъ, и безъ того разстроенномъ, здоровьѣ. Нерѣдко штурмовался мой кабинетъ, ломились въ дверь съ шумомъ, крикомъ, съ позорною огласкою, въ виду постороннихъ и прислуги. Я не зналъ, куда дѣваться отъ страшныхъ скандаловъ, служившихъ интересною новостью дня для всего затхлаго мірка, въ которомъ не находилось ни одного добраго человѣка, чтобы повліять на неразумную женщину, заѣдающую, въ дикой безсознательности, собственный и чужой вѣкъ. Напротивъ, съ каждымъ днемъ прибавлялись новые подстрекатели, являлись новые импровизированнне адвокаты, высасывавшіе деньги бѣдной женщины, за обѣщанія возстановить какія-то супружескія права, которыя она сама себѣ не могла хорошенько уяснить. Наконецъ, случилось нѣчто такое, что окончательно переполнило сосудъ.

Въ одинъ изъ зимнихъ, въ провинціи особенно скучныхъ, вечеровъ я возвращался домой довольно поздно. Ночная вьюга я морозъ пробрали меня на сквозь. Спѣша домой, я мысленно предвкушалъ пріятную теплоту ожидавшей меня постели. Слуга, отворившій мнѣ дверь, посмотрѣлъ на меня какъ-то особенно странно. Онъ видимо собирался, но не рѣшался сообщитъ мнѣ что-то особенно непріятное.

-- Что случилось? встревожился я.-- Не обокрали-ли насъ?

-- Кто насъ обокрадетъ? отвѣтилъ лакей, довольно глупо улыбаясь.-- Только вотъ что...

-- Что?

-- Гдѣ вы спать-то будете?

-- Что что мелешь? Съ просонковъ что-ли?

-- Барыня всѣ ваши покои заняла. Совсѣмъ перебралась сюда. Я урезонивалъ, урезонивалъ, ни что не беретъ. Перебралась, да и баста.

Задача представилась скверная. Я не зналъ на что рѣшиться. Пока я колебался и раздумывалъ, за спиною у моего лакея появились служанки моей супруги, съ такимъ злораднымъ выраженіемъ на грубыхъ лицахъ, что я вмигъ рѣшился завоевать непріятельскую позицію. И, въ наказаніе за злорадство, послать въ опасный бой этихъ-же самыхъ служанокъ.

-- Сію минуту перенести всю рухлядь барыни въ ея покои, скомандовалъ я необыкновенно рѣзво:-- и очистить мою квартиру, или убраться вонъ изъ моего дома сію минуту. Понимаете?

Армія непріятеля тутъ-же перешла на мою сторону. Не прошло и часа, какъ мои комнаты были свободны. Пока происходило переселеніе, я стоялъ все время на улицѣ, на стужѣ. Меня била лихорадка, не то отъ холода, не то отъ внутренней безсильной ярости. Ко мнѣ долетали дикіе крики, площадная ругань, протесты на основаніи законовъ, адресуемые на имя моего лакея. На этотъ шумъ и гвалтъ сбѣжалась вся прислуга, шепталась и украдкой язвительно посмѣивалась надъ глупымъ положеніемъ своихъ хозяевъ. Что перечувствовалъ я въ эту, безконечную, безсонную ночь, не выразить мнѣ словами. Въ душѣ бушевали черные помыслы. Въ эту страшную ночь я былъ способенъ на самоубійство, на преступленіе. Я нѣсколько успокоился тогда только, когда солнечный лучъ ясноморознаго утра заколебался и заигралъ на моемъ изголовьѣ. Я вскочилъ на ноги съ непоколебимымъ рѣшеніемъ.

Я не считалъ себя на столько компетентнымъ въ еврейскихъ религіозныхъ законахъ, до предметахъ брака и развода, чтобы обойтись безъ посторонняго совѣта. Въ довольно отдаленной мѣстности я имѣлъ знакомаго ученаго раввина. Къ нему я и отравился за дружескимъ совѣтомъ. Я разсказалъ ему о своемъ несчастномъ, беавыходномъ положеніи и попросилъ совѣта.

-- Ваше семейное положеніе мнѣ хорошо извѣстно. Извѣстно мнѣ и также и то, что вы не однажды вызывались обезпечить неразумную женщину, но что она васъ выпустить изъ своихъ когтей не хочетъ. Имѣете-ли вы и теперь похвальное желаніе ее обезпечить?

-- Болѣе, чѣмъ когда-либо.

-- Не можете-ли вы съ ней какъ-нибудь сойтись?

Мое лицо и глаза ясно отвѣтили за меня.

-- Ну, хорошо, хорошо. Мой долгъ испытать всѣ мирные пути, прежде чѣмъ сказать послѣднее слово.

-- Говорите-же послѣднее слово, рабби.

-- Бракъ у евреевъ имѣетъ болѣе гражданскій характеръ, чѣмъ религіозный. Законы о бракѣ построены у насъ на самомъ либеральномъ основаніи. Наши талмудисты, относительно брака и развода, были такъ гуманны, что въ этомъ отношеніи уравниваютъ даже права мужчины и женщины, тогда какъ въ другихъ отношеніяхъ, еврейская женщина играетъ самую жалкую роль, роль полнѣйшей неправоспособности. Неправоспособность эта простирается до того, что она почти освобождена отъ "Тарьягъ-мицвесъ" {Обрядовъ положительныхъ "Мицвесъ-есе" и запретительныхъ "Мицвесъ-войсеесе" установлено въ числѣ шести сотъ тринадцати "Тарьягъ". Эти обряды и законы обязательны для каждаго еврея, достигшаго тринадцатилѣтняго возраста, т.-е. религіознаго совершеннолѣтія "Баръ-мицве".}. Принужденіе супруговъ къ совмѣстному сожительству, по законамъ еврейскимъ, не полагается. Напротивъ, бракъ безъ любви причисляется въ замаскированному разврату. Какъ какъ, такъ и жена имѣютъ полное право требовать другъ отъ друга развода во всякое время. Законы развода доходятъ даже до абсурда. Мужъ имѣетъ право развести жену даже за то только, что она часто пересаливаетъ его похлебку. Но за то и жена имѣетъ право заявить во всякое время о своемъ отвращеніи, даже о самой обыкновенной нелюбви къ мужу, и мужъ обязанъ ее развести, по закону Моисееву. При чемъ, если жена указываетъ на какую-нибудь причину, послужившую къ ея охлажденію къ мужу, въ родѣ вспыльчивости характера супруга, неделикатнаго обращенія съ нею, неимѣнія средствъ къ ея содержанію, неисполненія вообще своихъ обязанностей, по смыслу брачнаго, домашняго контракта (ксибе), мужъ обязанъ выплатить ей и сумму, положенную въ томъ контрактѣ на случай развода. Лишается же жена этой суммы тогда только, когда настоятельное ея требованіе развода основано на одномъ капризѣ, на одной безпричинной прихоти. Но во всякомъ случаѣ, мужъ принуждается къ дачѣ развода. Наши еврейскіе законы строго воспрещаютъ отдѣльную жизнь лицъ, соединенныхъ узами брака, запрещаетъ потому, что подобная жизнь, рано или поздно, приводитъ къ пороку и разврату.

-- Слѣдовательно?

-- Слѣдовательно, вы имѣете полное право заставить жену развестись съ вами за раздорную семейную жизнь; тѣмъ болѣе, что вы соглашаетесь ее обезпечить на всю жизнь.

-- Какъ-же могу я заставить? Надѣюсь, не черезъ полицію или судебнаго пристава?

-- Законы наши предусмотрѣли это затрудненіе. Жена считается окончательно разведенною однимъ врученіемъ разводнаго письма, изготовленнаго по извѣстной религіозной формѣ, при трехъ свидѣтеляхъ евреяхъ, не моложе тринадцати лѣтъ. При чемъ, вручающій мужъ, или заступающій его мѣсто (шелуахъ), долженъ сказать "вотъ твой разводный актъ (гетъ), отнынѣ ты свободна". Разводъ считается дѣйствительнымъ даже тогда только, когда его бросаютъ къ ногамъ разводимой жены. Изъ этого вы видите, что ваше положеніе не такъ безвыходно, какъ вамъ кажется. Но...

-- Тутъ есть и но?

-- Конечно, есть и "но". Это "но" является въ лицѣ извѣстнаго авторитета рабби Гершона. Этотъ рабби, за восемь столѣтій тому назадъ, созвалъ раввинскій соборъ, который, соображаясь съ духомъ времени, положилъ конецъ еврейской полигаміи, и тогда-же, между прочимъ, было постановлено, что врученіе развода безъ буквальнаго согласія другой стороны, воспрещается.

-- Слѣдовательно?

-- Слѣдовательно, ваше положеніе опять безвыходно. Но и это только съ перваго разу такъ кажется. Постановленіе рабби Гершона въ настоящее время для васъ не обязательно.

-- Почему-же?

-- Соборъ тотъ обязательность своихъ постановленій для евреевъ опредѣлилъ срокомъ двухъ столѣтій. Срокъ этотъ давно уже миновалъ.

-- Въ такомъ случаѣ, я имѣю право не стѣсняться мнѣніемъ покойнаго рабби Гершона?

-- Конечно. Но вы все-таки подвержены наказанію.

-- Какому именно?

-- Вы можете получить между евреями титулъ "ослушника" "Дверь янъ".

-- Этотъ титулъ давно уже считается за мною. Не привыкать стать. Но за что-же я подвергаюсь наказанію, когда постановленія рабби Гершона необязательна въ настоящее время ли евреевъ?

-- Изволите видѣть, постановленія одного раввинскаго собора могутъ быть отмѣнены не иначе, какъ такимъ-же равносильнымъ раввинскимъ соборомъ; но такого собора до сихъ поръ еще не было, да и на врядъ-ли когда нибудь будетъ. Но...

Послѣднее "но" я дослушать не хотѣлъ, предчувствуя, что этому конца не будетъ, что ученый раввинъ запутаетъ меня своей казуистикой и схоластикой, какъ любой законникъ-крючкотворъ.

Я поблагодарилъ и направился къ двери.

-- Позвольте, остановилъ онъ меня.-- Выслушавъ мой совѣтъ, вамъ, однакожъ, не мѣшало-бы выслушать и мнѣніе адвоката-еврея, который сообразилъ-бы наши религіозные законы съ русскими законами.

-- Что общаго между религіозными нашими законами и законами православія?

-- Это совершенно такъ, но...

-- Я васъ понимаю, и отправляюсь къ адвокату.

Адвокатъ -- онъ-же отчасти и талмудистъ -- оказался еще большимъ крючкотворомъ, чѣмъ ученый раввинъ. Его слѣдовательно и но не предвидѣлось конца. Я потерялъ терпѣніе.

-- Скажите прямо, дѣйствительны-ли наши религіозные законы въ дѣлѣ брака и развода?

-- Безъ всякаго сомнѣнія. Адвокатъ процитировалъ нѣсколько параграфовъ изъ десятаго тома свода законовъ.

-- И такъ, я имѣю право...

-- Сами вы ни на что права не имѣете. Вы должны имѣть законное разрѣшеніе отъ раввина. Онъ процитировалъ новые параграфы.

-- Но, имѣя законное разрѣшеніе, я имѣю право...

-- Конечно, конечно, вы имѣете полное право, но...

-- Боже мой, все-таки но?

-- Даже очень крупное но.

-- Въ чемъ-же оно заключается? Объясните, не мучьте.

-- Можно будетъ пустить въ ходъ противъ васъ такіе законы и такія толкованія, которые могутъ сдѣлать разводъ недѣйствительнымъ.

-- Чѣмъ-же я тутъ рискую? Хуже настоящаго вѣдь не будетъ.

-- Вы разсуждаете довольно логично. Ха, ха, ха. Но.

-- Опять но?

-- Послѣднее. Вы, милостивый государь, можете... попасть въ тюрьму!

Эта пріятная новость хватила меня какъ обухомъ по головѣ.

-- Замѣтьте, прибавилъ адвокатъ съ тонкой ироніей.-- Я вамъ никакого прямаго совѣта не даю. Ваше настоящее положеніе мерзкое, отвратительное, невыносимое; будущее- же... только сомнительное. Жена -- предъ глазами, а тюрьма -- за горами. Ха, ха, ха.

-- Но еслибы возникъ споръ противъ дѣйствительности развода, то какія отношенія устанавливаетъ законъ между тяжущимися супругами до рѣшенія спорнаго вопроса, и кто этотъ споръ разрѣшаетъ?

-- Споръ этотъ разрѣшается мѣстнымъ раввиномъ, а въ случаѣ жалобы на него, раввинскою коммисіею. До окончанія дѣла, бракъ считается расторгнутымъ. За всѣмъ тѣмъ, вступленіе въ новый бракъ не дозволяется. Разведенная жена имѣетъ право на содержаніе. Я вывожу свои заключенія, замѣтьте, по одной аналогіи...

-- Но во всякомъ случаѣ, разведенная, или мнимо разведенная жена лишается, хотя временно, тѣхъ нравственныхъ когтей, которыми она, по праву супруг и, имѣетъ возможность царапаться?

-- Еще-бы! Конечно. Всякое оскорбленіе со стороны ея имѣетъ уже характеръ оскорбленія, наносимаго однимъ частнымъ лицомъ другому, такому-же частному лицу.

-- И такъ, мнѣ предстоитъ выборъ, между женою и тюрьмою?

-- Ум... да, въ этомъ родѣ.

-- Тюрьма! произнесъ я рѣшительно.

-- На вашемъ мѣстѣ, я рѣшилъ-бы точно такъ-же, какъ и вы, польстилъ мнѣ адвокатъ, небрежно пряча въ карманъ мою благодарность.

Раввинское оффиціальное разрѣшеніе было получено, разводное письмо было изготовлено по формѣ и вручено моему врагу по формѣ-же. Китайская церемонія эта, въ сущности, не произвела никакихъ перемѣнъ. Разведенная жена живетъ и пользуется матеріальными удобствами по прежнему и носитъ имя мужа по прежнему. Церемонія эта лишила ее только тѣхъ грубыхъ правъ, которыми она злоупотребляла, которыми она отравила мою жизнь и вводила смятеніе и неурядицу, въ родную ей семью. Обезоруженный непріятель, со своими союзниками, не теряетъ, однакожъ, надежды завоевать прежнюю выгодную позицію...

Событіе этого роковаго развода взволновало кружекъ праздныхъ людей, не менѣе того, какъ взволновало въ свое время Европу страшное убійство Троппмана. Встрепенулись, засуетились, закружились и зашипѣли разные полудремавшіе гады и пресмыкающіяся. Я сторонился отъ этого зловоннаго болота и наслаждался безсильнымъ бѣшенствомъ тѣхъ, которые не досягали до меня, которые пытались, но никакъ не могли выползть за сухой берегъ...

Я нѣсколько успокоился. Но то, къ чему я стремился, такъ-же далеко отъ меня теперь, какъ было далеко и прежде. Тотъ миражъ, называемый счастьемъ, который манилъ меня за собою во всю жизнь, продолжаетъ меня манить и теперь; но я ему уже не довѣряю. Да и путь сдѣлался безнадежнымъ. Я спускаюсь уже по склону жизненной горы.

Мудрые нѣмцы, назвавшіе извѣстное, но неуловимое душевное состояніе непереводимымъ словомъ "Gemüth", открыли въ душѣ человѣка новую своеобразную болѣзнь. Эту болѣзнь они назвали "Die Fierzig-jahres-Krankheit" (болѣзнь сорока лѣтъ). Безпомощный, бѣдный человѣкъ, безъ путеводителей и поддержки, грубо толкаемый сзади нуждою, голодомъ и лишеніями, начинаетъ свое карабканье на крутую гору, называемую жизнью. Извилистыя, чуть замѣтныя тропинки ведутъ къ разнымъ гребнямъ. Всѣ эти тропинки усѣяны острыми камнями, выскользающими изъ-подъ ногъ истощеннаго путника. По сторонамъ обрывы и пропасти. На пути непроходимые терновники, населенные кровожадными хищниками. Путнику выбора нѣтъ: "умирай или карабкайся". Страшный путь поглощаетъ его лучшія силы. Онъ поминутно спотыкается, падаетъ, встаетъ и взбирается все дальше, все круче. Очертя голову, перескакиваетъ онъ разщелины, голыми руками раздвигаетъ запутанныя вѣтви терновника, съ ловкостью отчаянія увертывается отъ острыхъ зубовъ, отъ смертоносныхъ жалъ. Наконецъ, достигаетъ онъ своей высшей точки, своихъ сорока лѣтъ; достигаетъ и того изъ многочисленныхъ гребней горы, къ которому онъ стремился. Усталый, истощенный, облитый потомъ и кровью, падаетъ онъ въ изнеможеніи и, на нѣсколько минутъ, погружается въ тяжелый, тревожный сонъ. Но содрогнувшись отъ толчка невидимой руки, онъ просыпается и опять вскакиваетъ на ноги. Невольно взоръ его устремляется назадъ, на ту тропинку, по которой онъ взбирался. Съ ужасомъ и отвращеніемъ отворачивается онъ отъ ненавистной панорамы. Нѣтъ,-- думаетъ онъ,-- эта картина всегда будетъ смущать и пугать меня. Поищу болѣе удобнаго, для душевнаго спокойствія, пункта". Съ лихорадочною торопливостью подбираетъ путникъ закоржавѣлую, полупустую свою котомку, въ формѣ сердца, упаковываетъ въ нее свои растрепанныя убѣжденія, свои истерзанныя вѣрованія, и направляется дальше. Но куда-же дальше? Еще шагъ -- и узкому гребню конецъ. Опять такая-же крутая тропинка внизъ. Мѣстность еще болѣе дикая, еще болѣе страшная. Тѣ-же острыя скалы, тѣ-же непроходимые терновники. А тамъ, по сторонамъ, шаловливые, юные дикари новаго поколѣнія, съ стрѣлами насмѣшки на натянутыхъ лукахъ, скалятъ зубы на встрѣчу полуотжившему, измученному путнику. "И это все? и для этого только я карабкался? Нѣтъ, туда не хочу", вскрикиваетъ бѣдный путникъ. "Иди", спокойно повелѣваетъ время и безпощадно толкаетъ внизъ, по крутому склону горы. А подъ горой, весь горизонтъ окутанъ непроницаемою мглою, и изъ этой мглы широко зіяетъ бездонная пропасть... Пропасть, поглощающая всѣ жизни человѣческія, и счастливыя, радостныя, и такія изуродованныя, какъ моя...

-----

Какъ ни одна мысль не заканчивается безъ точки, такъ ни одно письмо или записка, появляющаяся въ области беллетристики, не заканчивается безъ неизбѣжнаго postscriptum. Я не считаю себя въ правѣ отступать отъ обще-принятой формы при закончаніи "записокъ еврея". Кстати, я состою еще въ долгу у нѣкоторыхъ моихъ единовѣрцевъ, удостоившихъ мой слабый литературный трудъ своими изустными, письменными и печатными отзывами.

Отзывы эти, касавшіеся различныхъ сторонъ и мѣстъ "записокъ еврея", расходились между собою въ нѣкоторыхъ пунктахъ, но, какъ стройный хоръ, сливались въ общій тонъ порицанія. Порицанія эти выражались въ формѣ горькихъ вопросовъ.

-- Зачѣмъ выносить соръ изъ родной избы?

-- Къ чему поднимать ѣдкую, талмудейскую и кагальную пыль, отъ которой приходится намъ самимъ-же непріятно отпихиваться?

-- Правда, самая святая правда не всегда бываетъ полезна и безопасна.

-- Достаточно порицаютъ насъ другіе. Къ чему еще порицать самихъ себя? Недруги (а ихъ, въ послѣднее время, расплодилось очень много) скажутъ, пожалуй: "Если сами вынимаютъ изъ собственнаго глаза на показъ порошинку, то въ этомъ хитромъ, полузакрытомъ глазѣ, безъ сомнѣнія торчитъ цѣлое бревно".

Я несогласенъ съ такими взглядами и выводами. По моему мнѣнію, кто хочетъ избавиться отъ жестокаго бичеванія чужой руки, тотъ долженъ бичевать самого себя. Самобичеваніе и честнѣе, и не такъ больно. Кто слишкомъ доволенъ самимъ собою, тотъ, въ большинствѣ случаевъ, безконечно глупъ. Кто хвалитъ себя, того рѣдко хвалятъ другіе. Я расхожусь во мнѣніяхъ съ тѣми новѣйшими еврейскими публицистами, которые, какъ кажется, задались нетрудною проблемой отрицать, или игнорировать факты, вмѣсто того, чтобы, честно признавая ихъ, оправдать тѣмъ исторически-соціальнымъ, экономическимъ и фанатическимъ строемъ, который, въ большинствѣ случаевъ, составляетъ единственный источникъ деморализаціи, какъ отдѣльныхъ индивидуумовъ, такъ и цѣлыхъ группъ, сословій и даже племенъ. Вмѣсто того, чтобы оглашать безотвѣтную пустыню жалобами, вздохами и воплями; вмѣсто того, чтобы всуе взывать къ какимъ-то заоблачнымъ орошеніямъ, цѣлесобразнѣе было-бы обратить вниманіе за родную почву, очистить ее отъ толстаго слоя сора, удобрить ее, обновить заржавленный, неуклюжій, выжившій изъ употребленія плугъ, разумно вспахать родное поле и засѣять его плодоноснымъ зерномъ европейской культуры. Какъ очистить фанатическую почву? Какъ и чѣмъ удобрить? Какъ вспахать и посѣять? Вотъ вопросы, разрѣшеніе которыхъ вполнѣ достойно благородныхъ, добросовѣстныхъ публицистовъ, не гоняющихся исключительно за пустыми симпатіями, непоющихъ вѣчные гимны и панегирики, изъ за нравственной или матеріальной подачки, или просто изъ за того, чтобы прослыть голосистымъ бардомъ въ полудикой деревнp 3;. Барды, въ наши не героическія времена, сошли уже со сцены, а пѣснями и панегириками ни кого уже не убѣдишь...

Тѣ, къ которымъ я адресую вышесказанную мысль, суть самые умѣренные, честные изъ моихъ порицателей, съ которыми я хотя и не схожусь во мнѣніяхъ, но которыхъ я, тѣмъ не менѣе, уважаю. Но нашлись и такіе, которые придали "Запискамъ еврея" характеръ злоумышленнаго доноса брата на братьевъ. Они обвинили меня въ искаженіи фактовъ, въ томъ, что я выдаю изнанку за лицевую сторону, выставляю нелѣпыя, вредныя стороны врагамъ на злорадство, публикѣ на посмѣшище; они смѣшали мои записки съ извѣстною "Книгою кагала". Нѣкоторые крючкотворы зашли еще дальше: придираясь къ двусмысленному толкованію слова, они попыталось доказать, что "Записки еврея" стараются обинякомъ поддерживать дикое обвиненіе евреевъ въ употребленіи христіанской крови.

Съ подобною категоріей людей, не желающихъ или не умѣющихъ читать, съ такими свирѣпыми патріотами всякія разсужденія были-бы безплоднымъ трудомъ. Кто упорно жмуритъ глаза, того ни чѣмъ не освѣтишь до полнаго прозрѣнія. Но я всетаки въ долгу у этихъ господъ. Отвѣчу имъ притчей.

Жилъ былъ (а, можетъ быть, живетъ еще и теперь) нѣкій сѣдой, очень остроумный еврей, по имени раби Шая, по прозвищу Тарарамъ (шалопутъ).

Кличку эту нажилъ себѣ раби Шая своей вѣчно кочующей жизнью, своей эксцентричною дѣятельностью.

Тарарамъ вѣчно былъ въ пути, вѣчно путешествовалъ отъ одного центра еврейскаго населенія до другого, не брезгая ни какимъ способомъ передвиженія. Иногда въѣзжалъ онъ въ безконечно-длинной польской будѣ, съ цѣлой гурьбой ошарпанныхъ пассажировъ обоего пола, иногда въ одиночкѣ на обратной перекладной, иногда взобравшись на самую верхушку нагруженнаго лукомъ мужицкаго воза, а иногда развалившись въ роскошной коляскѣ мчащагося на курьерскихъ, по наземной надобности, еврейскаго откупщика или подрядчика. Его не рѣдко встрѣчали и въ образѣ пѣшаго хожденія, съ странническимъ посохомъ въ рукѣ, съ котомкою на плечахъ.

Въ первые годы своего безконечнаго странствованія (а началъ онъ это странствованіе въ молодые годы) чудакъ этотъ рекомендовался безъ церемоніи, прямо "попрошайкой" (мекаблъ). Костюмъ его вполнѣ соотвѣтствовалъ этому титулу. Вскорѣ однакожь всякая рекомендація сдѣлалась для него совершенно излишнею. Раби Шая пріобрѣлъ такую популярность во всѣхъ мѣстахъ, гдѣ евреямъ жительство дозволяется, что его знали, какъ говорится, и старъ и младъ. Раби Шая смѣшилъ своими выходками, остротами и эпиграммами богачей, утѣшалъ бѣдняковъ, проводилъ безсонныя ночи, съ веселой пѣсенкой на улыбающихся устахъ, у грязнаго одра безпомощнаго страдальца, плясалъ на устраиваемыхъ имъ самимъ свадьбахъ полунищихъ, въ качествѣ посаженнаго отца, пилъ на родинахъ въ роли крестнаго отца. Вѣчно веселый, бодрый, подвижной, онъ обивалъ пороги еврейской знати, терся въ роскошныхъ переднихъ, стоически сносилъ дерзость и толчки прислуги, но всегда добивался подачки. Этими подачками онъ самъ пользовался на столько, чтобы не умереть съ голода и холода, остальное-же все раздавалъ бѣдной, неимущей братіи. Кормилъ голодающихъ, воспитывалъ круглыхъ сиротокъ, выдавалъ замужъ бѣдныхъ вдовъ и дѣвицъ. Раби Шая ласково, съ рѣдкимъ умѣньемъ и тактомъ, выжималъ богатыхъ, чтобы поддерживать бѣдныхъ. Въ этомъ заключалась вся задача его многотрудной жизни. Еврейская аристократія смотрѣла, на него, какъ на забавнаго шута, а еврейская масса благоговѣла предъ нимъ, какъ предъ своимъ апостоломъ.

-- Что за странную жизнь ведете вы, Раби Шая? спрашивали его разсудительные евреи.

-- Любезные братья, отвѣчалъ онъ улыбаясь: -- моя жизнь загублена съ самаго дѣтства. Я сказалъ себѣ: чѣмъ чинить собственную жизнь, дай-ка лучше буду чинить чужую. У меня погибаетъ одна только жизнь, а кругомъ меня гибнутъ тысячи жизней. Что важнѣе?

-- На вашемъ мѣстѣ, мы скорѣе чинили-бы собственную жизнь, чѣмъ чужую.

-- Да. Но вы, друзья мои, не знаете, что въ чиненномъ башмакѣ далеко не уйдешь; онъ только жметъ и третъ ступню.

Но чѣмъ именно была испорчена его жизнь, раби Шая никому не объяснялъ. На подобнаго рода вопросы онъ всегда отвѣчалъ уклончиво, отшучиваясь по своему.

Вскорѣ, однакожь, быстро распространившійся анекдотъ изъ жизни Раби Шая открылъ всѣмъ глаза. Раби Шая имѣлъ жену и взрослаго уже сына. Но онъ о своей семьѣ почти не заботился, зная, что пронырливая его жена, перебивающаяся мелкою торговлею, можетъ обойтись и безъ постороней помощи. Аккуратно разъ въ годъ, Раби Шая посѣщалъ семью ко дню великаго праздника пасхи, чтобы {Въ первые два вечера пасхи, праздника установленнаго въ ознаменованіе избавленія отъ египетскаго рабства, еврей именуетъ себя мелехъ (королемъ), а жену малаке (королевою). Еврей ужинаетъ, какъ римляне въ свое время, полулежа на куче подушекъ, представляющей собою подобіе престола.} возсѣсть на престолъ, какъ онъ, смѣясь, выражался. Всякій разъ, при появленіи бродяжничающаго супруга, жена встрѣчала гостя крикомъ, бранью, толчками. Но импровизированный король, не смущаясь такими пустяками, преспокойно усаживался на свой престолъ и удерживалъ за собою позицію до конца праздника, по прошествіи котораго опять исчезалъ на цѣлый годъ.

Однажды, жена раби Шая, уставшая браниться, попыталась водѣйствовать на крѣпколобаго мужа путемъ ласки.

-- Что ты о себѣ думаешь, Шая? Образумься, подумай о своемъ сынѣ. Онъ уже взрослый неучъ. Его бы, по крайней мѣрѣ, женить нужно.

-- Ну, женить мы его еще успѣемъ, а пристроить его, дать ему какую нибудь прибыльную профессію не мѣшало-бы.

-- Какую-же профессію ты думаешь ему дать? Онъ вѣдь глупъ, ничего не смыслитъ.

-- Это ничего. Если Богъ смилуется надо мною грѣшнымъ, то я изъ него сдѣлаю доктора; да, доктора.

-- Что?

-- Да, я непремѣнно изъ него сдѣлаю доктора, да еще знаменитаго. Конечно, если Богъ смилуется надо-мною и услышитъ мои горячія молитвы.

-- Объясни, въ чемъ дѣло?

-- Вотъ видишь, другъ мой милый. Я молю Іегову превратить меня въ ангела смерти.

-- Ты шутишь, или съума сошелъ?

-- Не перебивай, жена. То, что я тебѣ разскажу, написано въ еврейской книжкѣ. А еврейскія книжки, какъ тебѣ извѣстно, считаются святыми; онѣ никогда не врутъ.

Жена выпучила на мужа глаза, не рѣшаясь оспаривать повальную святость еврейскихъ книжекъ.

-- И такъ, въ еврейской книжкѣ этой разсказывается слѣдующее. Однажды, великій Іегова разгнѣвался на ангела смерти. Ты знаешь, на того ангела, усѣяннаго съ головы до пятокъ глазами, который, съ длинной, острой бритвой въ рукѣ, вѣчно шныряетъ по свѣту и невидимо рѣжетъ бѣдныхъ смертныхъ. А разгнѣвался Іегова на ангела этого за то, что онъ уже черезъ чуръ началъ шалить и душить человѣчество. Долго думалъ Іегова, какъ-бы шалуна почувствительнѣе наказать и наконецъ выдумалъ. Іегова призвалъ ангела смерти, повелѣлъ ему спуститься на землю и жениться.

Жена подпрыгнула на стулѣ.

-- Еврейская книжка не хочетъ этимъ сказать, что жена вообще кара небесная, книжка подразумѣваетъ только тѣхъ женъ, которыя, по изрѣченію мудраго Саломона, горьше смерти. На одной изъ этого сорта женщинъ Іегова заставилъ жениться бѣднаго ангела смерти. Скоро послѣ свадьбы, несчастный новобрачный завопилъ въ когтяхъ молодой жены. И было отчего: жена была такая... такая...

Раби Шая многозначительно посмотрѣлъ на свою жену и недокончилъ фразы.

-- Ну, ври дальше, шутъ гороховый! приказала жена нетерпѣливо.

-- Черезъ годъ, у ангела смерти родился сынъ, точно какъ у меня съ тобою. И точно какъ я, ангелъ смерти не могъ долѣе года выносить своего несчастія, и точно такъ же, какъ и я, удралъ отъ своей милой супруги. Прошло много лѣтъ. Сынъ между тѣмъ выросъ тѣломъ, но не выросъ умомъ и знаніемъ, какъ и нашъ сынъ. Однажды, ангелъ смерти вспомнилъ о сынѣ и явился къ нему ночью, когда жена спала. (Онъ жены боялся еще больше, чѣмъ я боюсь тебя). "Сынъ мой, сказалъ ангелъ смерти своему сыну: -- не пугайся меня: я твой отецъ. Я люблю тебя и хочу тебя пристроить въ жизни. Вотъ, что я придумалъ. Сдѣлайся ты докторомъ и начни лечить больныхъ. Когда ты явишься съ паціенту, ты меня всегда тамъ увидишь, или у ногъ его, или у его изголовья. Въ первомъ случаѣ, знай, что больной навѣрное выздоровѣетъ. Зная это, ты можешь его заливать или кормить чѣмъ ни попало, однимъ словомъ, можешь поступать, какъ большая часть медиковъ поступаетъ... За жизнь такого паціента я тебѣ ручаюсь. Если же ты увидишь меня у изголовья больнаго, то на отрѣзъ откажись его лечить: этотъ больной непремѣнно умретъ. Чтобы не повредить своей славѣ, поступай какъ вообще доктора поступаютъ въ тѣхъ случаяхъ, когда видятъ явную опасность, а въ болѣзни ничего не смыслятъ. Объяви, что тебя призвали черезъ чуръ поздно, что болѣзнь (назови ее какъ хочешь; чѣмъ мудренѣе, тѣмъ лучше) охватила уже всѣ жизненные центры организма и прямо предскажи неминуемую смерть. Ты никогда не ошибешься. И въ этомъ я тебѣ ручаюсь." Научивъ сына многимъ медицинскимъ терминамъ и докторскимъ пріемамъ, ангелъ смерти, чтобы не разбудить страшную жену, на цыпочкахъ вышелъ, совершенно успокоенный на счетъ участи единороднаго сына. На слѣдующій же день, сынъ ангела смерти исчезъ изъ дома своей родительницы, и пустился по міру лечить страдающее человѣчество. Съ каждымъ днемъ все больше росла его докторская слава. Если этотъ докторъ-чудотворъ объявлялъ смертный приговоръ больному, то ничто ужъ не могло его спасти; напротивъ того, если онъ ручался за жизнь больного, то больной всегда выздоравливалъ, какъ-бы докторъ его ни лечилъ. Юный докторъ блаженствовалъ и богатѣлъ, благодаря своему отцу. Случилось однажды, что у какого-то великаго короля опасно заболѣла единородная дочь, принцесса, краса всего королевства. Созвалъ король докторовъ и знахарей со всего міра. Но что ни дѣлали они, ничто не помогало больной. Она чахла съ каждымъ днемъ и видимо приближалась къ могилѣ, когда до короля дошли вѣсти о чудномъ юномъ докторѣ. Немедленно изъ далекой страны билъ призванъ знаменитый докторъ. "Спаси ты мою принцессу, взмолилъ отецъ король, я осыплю тебя золотомъ и почестями, я отдамъ тебѣ половину моего королевства". Докторъ пожелалъ видѣть больную. Въ серебрянной хороминѣ на золотой кровати металась въ горячечномъ бреду полумертвая принцесса, ослѣпившая своей неземною красотою молодого доктора и мигомъ плѣнившая его пылкое сердце. Докторъ осторожно приблизился къ кровати больной и -- задрожалъ съ головы до ногъ: у изголовья больной стоялъ грозный его отецъ, съ бритвою въ рукѣ и повелительно указывалъ сыну-доктору на дверь. "Выходи, моль, тутъ для тебя поживы нѣтъ". Пока сынъ стоялъ, пораженный какъ громомъ, приблизился къ нему король. "Спаси мою дочі, молодой человѣкъ, я осчастливлю тебя; еще больше, я отдамъ принцессу тебѣ въ жены." -- "Выходите всѣ, приказалъ самоувѣренно докторъ.-- Оставьте меня одного съ больною." Когда всѣ вышли, сынъ рѣшительно приблизился къ отцу. "Папаша, ты слышалъ? Не тронь-же моей будущей жены. Уходи!" -- "Нѣтъ, она умретъ", отрѣзалъ грозно отецъ.-- "Прошу тебя, отецъ, уходи", продолжалъ сынъ. "Нѣтъ она немедленно умретъ. Я ее зарѣжу", упорствовалъ отецъ. "Папаша, не уйдешь?" спросилъ еще разъ сынъ. "Нѣтъ." "Уходи, крикнулъ сынъ, не то я позову сюда мамашу." Услышавъ подобную, ужасную угрозу, ангелъ смерти въ одинъ мигъ исчезъ. Принцесса выздоровѣла и счастьѣ доктора было упрочено на всегда.

-- Ну, а дальше-же что?

-- Вотъ видишь, моя милая. Нашъ сынъ имѣетъ подходящую мать, недостаетъ только мнѣ, его отцу, слѣлаться ангеломъ смерти, и тогда...

Раби Шая не могъ кончить своей фразы, потому что тарелка, брошенная ему прямо въ лицо, заклепала ему ротъ.

Вотъ какова была жена раби Шая! вотъ почему онъ махнулъ рукою на собственную жизнь и посвятилъ себя общему благу.

Долго переносилъ раби Шая ругань и обиды отъ своей жени, но дошло наконецъ до того, что и его терпѣніе лопнуло. Прослушавъ однажды, въ продолженіи нѣсколькихъ часовъ, цѣлый лексиконъ бранныхъ словъ, не возражая ни слова, онъ вдругъ вскочилъ, схватилъ жену за руку и вытащилъ на дворъ.

Время было вечернее. Далекое лазуревое небо было усѣяно миріадами яркихъ звѣздъ.

-- Жена, угомонись. Чѣмъ ругаться и проклинать, поснотру лучше на это небо, сказалъ раби Шая своей женѣ, поднявъ указательный палецъ къ небу.

Жена тревожно взвела свои испуганные глаза, ожидая, узрѣть какое нибудь знаменіе свыше.

-- Ну, что, жена, видишь?

-- Я ничего не вижу

-- Смотри хорошенько. Что ты тамъ видишь?

-- Небо вижу.

-- А еще что?

-- Больше ничего.

-- А звѣзды ты видишь?

-- Ну, да.

-- А много ихъ, этихъ звѣздъ?

-- Считай, если хочешь! разозлилась жена, вырывая свою руку.

-- Постой, выслушай, жена, что я тебѣ скажу. Сколько звѣздъ и небѣ, столько-же разъ чортъ тебя возьми! Теперь, моя голубка, воркуй сколько угодно. Во всю жизнь твою, проклиная меня день и ночь, ты не поквитаешься со мною!

Какъ Раби Шая къ неугомонной женѣ своей, такъ и я обращаюсь къ вамъ, ожесточенные порицатели мои, только гораздо вѣжливѣе. Я говорю вамъ: "Господа, сколько звѣздъ на небѣ, столько разъ -- я, молча, преклоняюсь предъ вашимъ мудрымъ приговоромъ..."

Г. Богровъ.

"Отечественныя Записки", NoNo 1--5, 8, 12, 1871, NoNo 7--8, 11--12, 1872, NoNo 3--6, 1873