Но чисто догматический спор был осложнен а) отношениями константинопольской кафедры к александрийской и б) к римской.
а) Первенство на востоке, по праву исторической давности, принадлежало не Константинополю, a Александрии, Преимущества константинопольской кафедры, предоставленные ей 3 правилом второго вселенского собора, в Александрии признавали далеко не охотно — особенно тогда, когда они направлялись прямо против Александрии, как было напр., в том случае, когда Феофил был вызван на суд Златоуста.
{стр. 191}
Несторий старался показать, что его дело аналогично с делом Златоуста. И в самом деле, в данном случае примешалось нечто аналогичное: несколько александрийцев сомнительных нравственных качеств явились в Константинополь с жалобами на св. Кирилла и, по-видимому, были приняты благосклонно Несторием (хотя он и отрекался от этого). Можно было ожидать, что последует приказ императора, чтобы Кирилл александрийский явился на суд пред Нестория константинопольского, и Несторий, быть может, относился к подобной перспективе не без удовольствия. Кирилл заявил своим, что судить его Несторию не придется, а напротив, Несторий, сам ответит наперед пред вселенскою церковью за свое лжеучение. Благодаря этому осложнению Несторий, получив послание Кирилла «Τού Σωτήρος», во всеуслышание заявил в церкви 6 декабря, что началось и на него, Нестория, «египетское гонение», подобно как на Мелетия и Флавиана, на Нектария и Иоанна.
Отождествить свое дело с делом Иоанна Златоуста было, конечно, очень выгодно для Нестория и крайне невыгодно для Кирилла. Поэтому св. Исидор пилусийский и писал последнему, чтобы он действовал как можно осторожнее, так как наружное сходство положений его и Феофила бросалось всем в глаза и закрывало различие внутреннее.
б) Константинопольский епископ этого времени не мог быть persona grata в Риме, во-1-х, потому, что там никак не хотели признавать 3 правила Константинопольского собора. В этом правиле возвышение константинопольской кафедры мотивировалось тем, что Константинополь есть царственный град. Между тем Рим когда-то был царственным градом, но теперь лишился этой чести, вследствие чего там опасались, что он падет и в церковном отношении и станет даже ниже Константинополя. Bo-2-х, потому, что между Римом и Константинополем шел глухой спор из-за восточного Иллирика (фессалоникское викариатство), который в гражданском отношении зависел от Константинополя, а в церковном от Рима. В-3-х, Несторий, когда изгнанные из Италии пелагиане обратились к его посредству, ища себе церковного суда, в послании «брату» Келестину просил последнего доставить сведения, за что пелагиане отлучены от церкви, так как они считают себя невинно пострадавшими. Это намерение: — рассматривать дело, после того как Roma {стр. 192} locuta est, не понравилось Келестину. Пелагиане могли быть выгнаны только гражданской властью и явились в Константинополь к императору. А как дело церковное, их дело должно было быть рассмотрено и епископом константинопольским. Отношения между востоком и западом в это время были таковы, что то, что происходило на западе, было совершенно неизвестно на востоке. Когда явились пелагиане, то восточные епископы не знали ничего о них. И Несторий с восточными епископами вполне справедливо предположила, что если людей гонят, то не без вины. Но так как Пелагий решительно не допускает того положения, что грех непреодолим и коренится в самой природе человека, с чем восточные епископы были вполне согласны, то на востоке нашли пелагиан [в этом пункте] совершенно православными. О результате своего исследования Несторий сообщил Келестину и просил его уяснить причину отлучения. А так как Несторий видел, что поднимается дело и против него, то, чтобы предупредить своего «брата» Келестина, приложил две своих проповеди. Это послание осталось без всякого результата: Келестин, неодобрительно отнесшийся к титулу «брата», торжественно заявил, что, так как эти документы написаны на греческом языке и не приложено перевода, то он и не мог их прочесть. Они остались не прочтенными до заявления из Александрии.
Когда после этого Кирилл александрийский отправил к Келестину послание, адресованное не к «брату», а к «отцу отцов», — послание, в котором по пунктам изложил заблуждения Нестория и к которому присоединил латинский перевод его: то Келестин, будучи в догматических вопросах homo simplex, поручил составить опровержение учения Нестория ученику Иоанна Златоуста — Иоанну Кассиану, который действительно представил это опровержение в своем сочинении — De incarnatione. После этого Келестин на римском соборе 11 августа 430 г. осудил учение Нестория — с большим авторитетом и некоторою поспешностью (без вызова Нестория) — и потребовал от епископа константинопольского отречения от своих заблуждений в десятидневный срок. Несторий не придавал этой мере никакого нравственно обязывающего значения, так как не считал «простеца» Келестина компетентным судьею в богословском вопросе по существу и думал, что Келестин просто повторяет то, что написали ему из Александрии.
{стр. 193}
Привести в исполнение это постановление собора Келестин поручил Кириллу, усвояя ему значение своего наместника (συναφθείσης σοι τοίνυν τής αυθεντίας τού ήμετέρυ θρόνου καί τή ήμετέρα τού τοπου διαδοχή έπ’ εξουσία χρησάμενος, nostracue vice et loco cum potestate usus). Об этом из Рима оповестили значительнейших епископов востока. Писал и Кирилл. Иоанн антиохийский обратился к Несторию с советом оставить свою неуместную полемику против Θεοτόκος. Несторий согласился. В то же время маститый старец 110-летний епископ верийский (алеппский) Акакий от имени Иоанна антиохийского и своего собственного обратился к Кириллу с просьбою — сколько возможно мягче действовать в отношении к Несторию, выражая свое убеждение, что в данном случае они имеют дело не столько с действительною ересью, сколько с увлечением богослова и разностью в словах. Акакий указывал на слова 2 Кор. X, 8 (вольная передача Акакия): «Если данною нам Богом властию я воспользуюсь к созиданию, а не к расстройству (καθαίρεσιν), то в стыде не останусь».
Между тем осенью Кирилл созвал в Александрии собор и в послании от него к Несторию предложил ему формулу, в которой он должен отречься от своих заблуждений: он должен подписать 12 анафематизмов, направленных против него. Это послание передано Несторию 30 ноября, а 19 ноября уже последовало приглашение императора на вселенский собор в пятидесятницу следующего года (июня 7).
На собор Несторий готовился с радостью, убежденный в торжестве своего дела, в том, что открытая борьба со своим противником на соборе очистит его от всяких нареканий. Посланию Кирилла он не придал никакого значения, полагая, что с передачею дела на суд вселенского собора eo ipso приостанавливается и отменяется все, сделанное на соборах частных. В осуждении своем в Риме он видел следствие с одной стороны простоты («simplicior»), догматической непроницательности Келестина, с другой — интриги Кирилла. В действиях александрийского епископа против него он видел не единичный случай, а лишь один из моментов исторически унаследованной политики александрийских иерархов, — лишь один из фазисов того гонения, которое египтяне последовательно воздвигали против Мелетия {стр. 194} и Флавиана антиохийских и Нектария и Иоанна константинопольских. Этот взгляд он высказал пред всею церковью в проповеди.
Суд собора не оправдал ожиданий Нестория, и Ефесский собор кончился временным разрывом общения между александрийскою церковью и антиохийскою. Причины этого лежали а) в самом характере богословского вопроса и отношении к нему восточных, б) в бестактном образе действий византийского правительства, что отразилось, прежде всего, в неопределенности программы (внешней процедуры) собора.
а) Восточные вообще считали Нестория костью от кости своей и полагали, что в его учении есть, быть может, преувеличения, недомолвки, ошибки, но нет еретического заблуждения. Учение их с системою Нестория имело сродство, и они выразили свою солидарность с Несторием тем, что заблуждения стали искать на стороне Кирилла. Сперва уважаемый всем востоком Акакий, еп. верийский, пытался примирить Кирилла с Несторием, прося первого снисходительно взглянуть на доктрину последнего, в которой, конечно, нет ереси. Сначала это посредничество было успешно; но когда появилось послание «Τού Σωτήρος», то восточные богословы (напр. Андрей самосатский) пришли к убеждению, что в 12 главах Кирилла восстановляется ересь Аполлинария. Поэтому они стали на сторону Нестория и против Кирилла. Сам Несторий не видел в этом послании верного изложения своего учения; напротив, в нем он увидел зачатки таких богословских положений, которые сами могут развиться в ересь. Посланию Кирилла он противопоставил свои 12 антианафематизмов. В них он не отвечал на сущность вопроса, а старался уловить Кирилла в неточностях и вывести из его слов какое-либо лжеучение. Так, напр., в 1 анафематизме Несторий привязывается к слову «σαρκικώς» — «плотски», и грубо понимает это выражение [как будто бы оно предполагаешь превращение Самого Бога Слова в плоть]. И хотя восточные в этом отношении были более нейтральны, все-таки и они находили, что заблуждение на стороне Кирилла. Во всей области антиохийской увидели неправоту в 12 главах. Феодорит кирский написал опровержение на них; Андрей самосатский также (последний по поручению Иоанна антиохийского и собора всех восточных). Сам Иоанн антиохийский в послании к Фирму, епископу {стр. 195} Кесарии каппадокийской, выразился относительно 12 глав, что он не знает, кому принадлежат эти главы, но что учение, в них содержащееся, неправославно.
Затем, для восточных епископов не были неизвестны натянутая отношения между Константинополем и Александрией и они искренно убеждены были, что Несторий преследуется именно как епископ константинопольский, тем более, что сам Несторий являлся даже примирителем, предлагая заменить высказанное Анастасием выражение «άνθρωποτόκος» выражением «Χριστοτόκος». Между прочим, было разъяснено, что присутствовавший при этом митрополит Дорофей маркианопольский торжественно провозгласил: «анафема тому, кто наречет Деву Марию Богородицею». Если кто виноват, то именно этот Дорофей, тогда как он вовсе не затрагивается, а упоминается только Несторий, который виноват разве тем только, что не отлучил Дорофея и своим сослужением выражал с ним общение.
Следовательно, аа) восточные расположены были смотреть на дело Нестория, как на свое собственное, и не могли согласиться на осуждение Нестория, не убедившись воочию, что Несторий учит не тому, что они признают за истину; бб) авторитет же Кирилла в их мнении не имел никакого значения.
Но случилось так, что непредвиденные затруднения (голод в Антиохии, возбужденное состояние народа, вызывавшее опасение бунта) воспрепятствовали восточным отправиться во время, а испорченная дождями дорога замедлила их путь, так что они прибыли в Ефес не к 7 июня, а лишь 26-го. Впрочем, к 20 июня установились письменные сношения между отцами, находившимися в Ефесе, и приближавшимися восточными. Иоанн в письме просил Кирилла подождать 5–6 дней, но на словах было прибавлено подателем: «если я еще умедлю, то приступайте к делу», что Кирилл понял как желание Иоанна — не присутствовать при осуждении Нестория. Прибыв 26 июня в Ефес и узнав, что еще 22 собор открыт под председательством Кирилла и Несторий уже низложен, Иоанн антиохийский с окружавшими его восточными отнесся к этому, как к вопиющему беззаконию (iniquitas, нарушение канонов), сам составил свой соборик, conciliabulum, и в тот же день объявил Кирилла и Мемнона (без всяких канонических формальностей) лишен{стр. 196}ными сана, а отцов собора (Ефесского под председательством Кирилла) отлученными впредь до раскаяния[49].
{стр. 197}
б) Посредничество государя принимали охотно обе стороны. К сожалению, Феодосий II при всех своих добрых намерениях (он желал церковного суда, свободного от вмешательства светской власти) не обладал тою силою воли и тем пониманием дела, какие требовались от такого посредника. Поэтому он допустил немало ошибок, возмутивших еще более мир церкви.
αα) В своей sacra, объявлявшей собор, он не выяснил 1) ни своей точки зрения на положение дела, 2) ни своего отношения к римскому собору, 3) ни того, кто должен руководить внешним ходом собора, и 4) не дал категоричных разъяснений относительно состава собора.
1) Феодосий, как и естественно, находился под влиянием Нестория и смотрел на дело глазами последнего. В {стр. 198} своей секретной грамоте к Кириллу он прямо называл его (не Нестория) виновником церковной смуты и вызывал на собор почти как подсудимого. Это была точка зрения Нестория и восточных. Кирилл, как и всякий, знал, какое огромное значение при дворе имеет августа Пульхерия, сестра императора, и послал свои разъяснения не только императору Феодосию, но и августам. Это дело такта со стороны Кирилла оказалось, однако же, большою политическою ошибкою. В это время установилась неприязнь между императором и женскими апартаментами дворца. Император писал поэтому Кириллу в тоне совершенно раздраженном. Следовательно, точка зрения императора совпадала с точкою зрения Нестория и восточных. Но в сакре не сказано была ровно ничего о том, что самого епископа александрийского император считает, по меньшей мере, одною из споривших сторон.
2) Несторий полагал, что с объявлением собора вселенского все постановленное в Риме сведено к нулю и дело должно быть рассмотрено заново. В сакре об этом не сказано было ничего. Но Кирилл полагал, что вселенскому собору остается лишь завершить то, что, согласно с православным учением, постановлено было на соборе римском. И так как Келестин выполнение этого постановления возложил на Кирилла, как на представителя своего лица, то Кирилл и в Ефесе действовал как «занимающий место святейшего Келестина римского», следовательно, как естественный первенствующий член собора.
3) На уполномоченного своего император возложил обязанность заботиться о мирном ходе соборных заседаний, но не вмешиваться в самые предметы совещаний. Но вопрос, от этого ли уполномоченного зависит открытие собора, оставлен был без ясного ответа. В сакре было сказано, что собор должен быть открыть на другой день пятидесятницы, когда соберутся все епископы. Таким образом, были указаны два условия — день и присутствие всех епископов. Теперь вопрос, как быть уполномоченному, если окажется, что в понедельник не соберутся все епископы. И действительно, оказалось невозможным открывать собор потому, что запоздали не только восточные, но и некоторые западные отцы. В сакре же и намека не было на то, что делать, если случится подобная вещь.
{стр. 199}
4) Сакра была циркулярно разослана митрополитам (и, может быть, двум-трем выдающимся епископам, как Акакию верийскому и Августину иппонскому) и приглашала их прибыть на собор, взяв с собою «немногих» (ολίγους) подведомых им епископов. Таким образом, с точки зрения сакры вселенская церковь есть союз митрополий (епископы-суффраганы рассматриваются как ассистенты своих митрополитов). К этому взгляду примкнули и восточные, полагавшие, что митрополиты должны явиться с двумя-тремя епископами, как и сделала большая часть восточных. Поэтому они были крайне недовольны, что, напр., епископ александрийский, которого они хотели рассматривать как обыкновенного митрополита, взял с собою до 50 (46 известны по именам) епископов египетских, а епископ ефесский Мемнон — до 35 асииских. Поэтому, когда 21 июня вышло между епископами разногласие, открывать ли собор 22 июня, то до 150 епископов (с 16–19 митрополитами в том числе) высказались вместе с Кириллом за открытие собора, меньшинство же желало подождать Иоанна антиохийского и римских легатов и представило об этом заявление с 68 подписями; но так как в числе этих 68 21 подпись принадлежала митрополитам, то считать себя меньшинством протестовавшие были не расположены и устранились от участия на вселенском соборе, повторив 22 числа свой протест против его открытия. Таким образом, вопрос о способе подачи голосов на соборе, дебатировавшейся в 1415 г. в Констанце, был антиципирован уже в Ефесе.
В сущности, восточные отцы были правы в том, что Мемнон был неправ, явившись с 35 епископами; но в отношении к Кириллу были неправы. Церковь не устанавливала правила церковного устройства, одинакового для всех местностей. В Галлии было немного епископов, а в Италии — много; когда Асия была усеяна епископами, в Каппадокии чувствовался в них недостаток. Также и Египет представлял своеобразное церковное устройство. Александрийский епископ, носивший имя папы, имел под своим управлением все египетские области (оба Египта, две Августамники, Аркадию, две Фиваиды, две Ливии). Во всех их он занимал положение митрополита; он своею рукою рукополагал всех епископов. Следовательно, в египетских провинциях не было в, собственном смысле митрополитов (т. е., имев{стр. 200}ших право председательствовать на соборах, рукополагать епископов): всех утверждал епископ александрийский, [он же созывал соборы и председательствовал на них]. Кирилла приглашали с митрополитами, которых не было, а поэтому Кирилл должен был привезти по несколько епископов из каждой провинции, откуда получилось 46 епископов, число далеко не ужасное. В сущности, все это плод канцелярской мудрости, а не церкви. Таким образом, сакру можно было нарушить, не будучи связанным совестью.
ββ) Св. Исидор пилусийский употребил с своей стороны возможные усилия, чтобы подготовить своего государя к возможной для него высокой роли на соборе. «Если ты уделишь часть своего времени — писал он императору — и сам лично будешь присутствовать на соборных заседаниях, то я вполне уверен, что дело пойдет безукоризненно. Но если ты предоставишь собор влияниям различных эгоистических интересов, то что защитит его от преткновений? Ты окажешь большую услугу делу церкви, если запретишь твоим сановникам богословствовать. Эти люди, в своем хаотическом разъединении, послушны своему государю и противятся Богу. Иначе — церкви они, конечно, не повредят, но могут принести серьезный вред государству». Действительно, было весьма важно поставить императора ближе к собору, и вырвав его из среды придворных, освободить этого государя, исполненного благих намерений, но крайне бесхарактерного, от влияния его двора, переполненного продажными сановниками, которые весьма рады были начинавшейся церковной смуте и готовы были богословствовать изо всех сил, потому что это обещало обильную жатву «благословений» для их ненасытимой жажды золота.
К сожалению, Феодосий не послушался этого мудрого совета. Он сам остался в Константинополе, a вместо себя отправил своим представителем в Ефес одного из начальников императорской свиты (magnificentissimus comes devotissimorum domesticorum, командир гвардейского корпуса) Флавия Кандидиана, сановника не настолько значительного), чтобы его голос выслушивали как волю самого государя.
Из всего сказанного видно, во-первых, что Несторий в данном случае был лишь представителем, хотя бы и крайним, тех воззрений, которые выносили лица, получившие {стр. 201} богословское образование в антиохийском направлении. За Нестория, можно сказать, in corpore поднялся весь восток. Таким образом, отделять дело Нестория от общего направления ученых антиохийских богословов не было возможности. Если Несторию суждено было пожать лавры на арене догматического спора в Ефесе, то он должен был по всей справедливости разделить их с епископами востока. Если он должен был предстать пред высшим органом церковной власти, как человек, учение которого было неясно, то антиохийские богословы были самыми желательными посредниками, и истолкователями, как лица лучше, чем кто-либо другой понимавшие учение Нестория. Если, наконец, он должен явиться на соборе прямо как подсудимый, то не видно, как возможно освободить от такого же суда и его восточных собратий, столь открыто заявлявших о своей солидарности с Несторием в большинстве пунктов его догматики. Словом, на этом будущем соборе антиохийская церковь с подведомыми ей провинциями должна была быть представлена.
Во-вторых, важность дела Нестория заключалась не в том только, что он был первенствующим иерархом востока, но главным образом в том, что он был представителем весьма немалочисленной группы ученых богословов. Приговор над ним не мог не затронуть и их. Поэтому спасти Нестория, обратить его, было делом не только христианского милосердия, но и историческим подвигом высокой важности, знаменательным заявлением церковного единства в вере, властным словом: «молчи, утихни», обращенным к взволнованному морю богословской мысли. Но всякое действие, исходящее от Кирилла, всякое проявление его авторитета, не могло иметь желаемого воздействия на Нестория, потому что наперед было отравлено его антипатиею, его недоверием к характеру и православию своего александрийского собрата. Оно способно было не умиротворить его, не пробудить в нем раскаяние, а возбудить в нем горделивую мечту об ореоле исповедника над его головою, подобном тому, какой осенил Мелетия, Флавиана, Златоуста. Было весьма важно, чтобы непосредственное воздействие соперников друг на друга было ослаблено, чтобы иные посредники с авторитетом и властию стали между ними. Поэтому церковный собор возможно полный, сколько возможно более вселенский по своему составу, был в высшей степени желателен.
{стр. 202}
Нужно отдать справедливость императору, что он хотел отдать дело церковное на суд самой же церкви, созвав собор свободный и независимый: он запретил своему уполномоченному всякое вмешательство в догматические вопросы. Большинство епископов было приглашено естественно с востока; но император позаботился пригласить и выдающихся представителей запада, в том числе и Августина иппонского, одного из самых глубоких мыслителей западной церкви. Его авторитет был бы тем более дорог, что он с успехом заявил себя в борьбе с некиим Лепорием, заблуждение которого было сродно с несторианством, и возвратил его в лоно церкви. К сожалению, великий иппонский святитель еще 28 апреля 430 г. скончался.
Но все указанные важные условия остались невыполненными. Взгляды на задачи предстоящего собора были различны. Если Несторий видел в нем отмену всего сделанного против него, мечтал о свободной арене для догматической борьбы со своим соперником, то Кирилл в предстоящем соборе видел лишь завершение всего сделанного против Нестория в Риме и Александрии, он борьбу с Несторием не был расположен начинать сначала. Об отмене всего этого он думал столь мало, что обратился даже к Келестину с вопросом, как быть в том возможном случае, если Несторий на соборе раскается? Даровать ли ему прощение, или считать его все-таки низложенным в виду того, что в 10-дневный срок он не проклял своих заблуждений? Тогда как Несторий думал, по меньшей мере, о своем полном равенстве с Кириллом на предстоящем разбирательстве, а император готов был смотреть на Кирилла почти как на подсудимого: он отправил Кириллу весьма жесткое, подкрепленное угрозами, предписание непременно явиться в Ефес, — сам Кирилл смотрел на себя не как на обвиняемого, а как на первенствующего иерарха на предстоящем соборе, первенствующего уже по одному тому, что римский епископ, бесспорно всеми признаваемый за первого епископа во вселенской церкви, передал ему свой голос, назначил его своим викарием и поручил привести в исполнение приговор римского собора над Несторием. И в самом деле, на Ефесском соборе [при имени] Кирилла пишется: διέποντος καί τον τόπον του άγιωτάτου καί όσιωτάτου αρχιεπισκόπου τής ‘Ρωμαίων εκκλησίας Κελεστίνου, хотя никакого документа, кото{стр. 203}рым Келестин назначал бы Кирилла своим викарием на вселенском соборе, не сохранилось. Да Келестин и не мог назначить Кирилла своим викарием, потому что прислал от себя других легатов, и ответ на упомянутый выше запрос Кирилла привезен был ему уже в Ефес этими легатами. Очевидно, таким образом, что Кирилл признавал себя викарием апостольского престола на вселенском соборе просто на основании упомянутого выше послания Келестина от 11 августа 430 г. А раз Кирилл смотрел на себя таким образом, он, понятно, не видел для себя ни обязанности, ни права устраниться от первенствующей роли в Ефесе. Его могли разве принудить или упросить сделать это.