Эффект, который производит бомба
Джеральд Марч оглянулся и долгое время не мог понять, где он находится. Он никак не мог сопоставить вместе чистую постель и себя.
-- Это слишком, -- подумал он вслух и ущипнул себя, но, к сожалению, все оставалось по-прежнему на месте.
Голова немного болела, когда он приподнялся, но тем не менее, накинув на себя халат, он встал с постели.
В этот момент вошла сестра милосердия.
-- Что вы, ложитесь... ложитесь.
-- Черт возьми, я здоров совершенно, и, кроме того, я хотел бы знать, кого это угораздило догадаться положить меня в постель.
-- Вы были больны, мистер. И находитесь в больнице имени ордена святой Урсулы.
-- Ну... Что вы говорите... Так вот... прошу, выдайте мне мою одежду и возьмите ваши халаты...
-- Но, мистер...
-- Никаких но... Я сейчас ухожу.
Сестра вышла опрометью из комнаты, а Марч принялся приводить в порядок мысли, и к моменту, когда ему принесли одежду, он уже все вспомнил.
Быстро одевшись, не сказав даже "до свиданья", он вышел из лечебницы. Ему было нельзя медлить. О, еще бы, он знает, что правосудие не медлит.
Было далеко за полдень, и Джон, обняв Айрис, смотрел из своего решетчатого окошка на улицу. Улица перед его глазами была пыльной и грязной -- потому что с тех пор, как столетия тому назад был основан этот город, питающиеся падалью собаки и сарычи были единственными его ассенизаторами.
Джон отошел бы от окна, если бы несколько оборванцев, дремавших в воротах напротив, не вскочили внезапно и не начали с интересом глазеть вверх по улице. Айрис, поцеловав Джона, отошла в глубь камеры, которая любезно была предоставлена им товарищами по заключению.
Джон ничего не видел, но он слышал грохотание какого-то экипажа, быстро приближавшегося к тюрьме. Затем в поле его зрения ворвалась повозка, увлекаемая вперед закусившей удила лошадью. Седовласый, седобородый субъект, сидевший в повозке, тщетно пытался сдержать животное.
Джон улыбался, удивляясь, как старая повозка еще не рассыпалась -- до такой степени подбрасывало ее на выбоинах дороги. Каждое из колес, которые едва держались на осях, подпрыгивало и вращалось в полном разногласии с остальными. Но если экипаж еще кое-как держался, рассуждал Джон, -- то уж совершенно загадочно, почему не разлетелась в клочья нелепая сбруя. Как раз в тот момент, когда экипаж поравнялся с тюремным мостом, старик сделал последнюю попытку сдержать лошадь, приподнявшись со своего сиденья и натягивая вожжи. Одна из них была изношена до такой степени, что тут же порвалась. В то время как старик грохнулся обратно на сиденье, он невольно натянул уцелевшую вожжу, и от этого лошадь резко бросилась вправо: Что случилось затем, сломалось ли колесо или только слетело, -- Джон не мог определить. Ясно было только одно, что на этот раз экипаж потерпел окончательное крушение. Старик, волочась по пыльной земле, но упрямо не выпуская из рук уцелевшей вожжи, заставил лошадь описать круг и стать перед ним, брыкаясь и фыркая.
В этот момент, когда злосчастный старик вскочил на ноги, толпа оборванцев уже окружила его. Но их грубо отогнали жандармы, выскочившие из тюрьмы. Джон продолжал стоять у окна, и по тому любопытству, с которым он смотрел и прислушивался к происходившей на улице сценке, трудно было сказать, что ему оставалось всего несколько часов жизни.
Передав повод лошади одному из жандармов, даже не очищая приставшей к его одежде грязи, старик поспешно заковылял к повозке и принялся осматривать большие и маленькие ящики, составлявшие ее груз. Об одном из ящиков он особенно беспокоился: даже попытался его приподнять и стал прислушиваться к тому, не разбилось ли что внутри.
Когда один из жандармов обратился к нему, он выпрямился и заговорил поспешно и многословно:
-- Я, увы, джентльмены, я старый человек, и мой дом далеко. Меня зовут Леопольде Нарваец. Что правда, то правда, моя мать была немка, да сохранят покой ее души все святые, но отец мой был Балтазар де-Иезус-и-Серваллос-э-Нарваец, сын доблестной памяти генерала Нарваеца, который сражался под начальством самого великого Боливара. А теперь я почти разорен и далеко от дома.
Поощряемый вопросами, ободренный выражениями сочувствия, в которых не бывает недостатка даже у самых презренных оборванцев, он был преисполнен благодарности и охотно продолжал свой рассказ:
-- Я еду со своей фермы. Это отняло у меня пять дней, а дела теперь очень плохие. Но даже благородный Нарваец может стать торгашом, и даже торгаш должен жить, разве это не так, джентльмены? Скажите мне, нет ли здесь Томаса Ленча, в этом прекрасном городе?
-- У нас Томасы Ленчи так же многочисленны, как песок морской, расхохотался помощник смотрителя тюрьмы, -- опишите его подробнее.
-- Он двоюродный брат моей жены по второму браку, -- с надеждой ответил старикашка и был изумлен тем, что толпа ответила на это громовым хохотом.
-- В самом городе и его окрестностях живет добрая дюжина Томасов, продолжал помощник смотрителя. -- Любой из них может быть двоюродным братом вашей второй жены, мистер. У нас есть Томас -- пьяница, у нас есть Томас вор. У нас есть Томас -- впрочем, нет, его повесили месяц тому назад за грабеж и убийство. Еще есть богатей Томас, собственник двух домов. Еще есть...
При каждом из называемых Томасов Леопольде Нарваец отрицательно качал головой. Но когда был упомянут домовладелец, надежда ожила в сердце старика, и он перебил:
-- Извините меня, сэр, но это, вероятно, он. Я разыщу его. Если бы мой драгоценный груз мог быть где-нибудь сложен в безопасности, я отправился бы на поиски сию же минуту. Я, конечно, смогу доверить его вам, ибо вы, это можно видеть и с закрытыми глазами, -- человек честности и чести.
Говоря так, он вынул из кармана две серебряных монеты и передал их тюремщику.
-- Вот, я хотел бы, чтобы вы и ваши люди получили немного удовольствия за то, что поможете мне.
Джон ухмыльнулся про себя, когда заметил, что интерес и уважение к старикашке заметно увеличились в жандармах после денежного подарка. Они отогнали наиболее любопытных из толпы от разбитой повозки и начали переносить ящики в помещение тюрьмы.
-- Осторожно, осторожно, -- умолял старикашка, страшно забеспокоившись, когда они взялись за большой ящик. -- Несите его бережнее. Он очень ценен и хрупок, чрезвычайно хрупок.
В то время как содержимое повозки переносилось в тюрьму, старик снял с лошади всю сбрую, оставив только уздечку, и перенес ее в экипаж. Но смотритель приказал внести внутрь и сбрую, объяснив, указывая на толпу оборванцев:
-- Здесь не останется ни одного ремешка через минуту после того, как мы повернемся спиной к повозке.
Взобравшись на развалины экипажа и поддерживаемый тюремщиком и его людьми, старый торгаш кое-как влез на спину своей лошади.
-- Так, хорошо, -- сказал он, добавив с признательностью, -- бесконечно благодарен вам. Мне посчастливилось встретиться с хорошими людьми, в чьих руках мои товары останутся целы. Это ничтожные товары, товары, вы понимаете, которыми торгуют вразнос, но для меня это все. Я чрезвычайно рад, что встретил вас. Завтра я вернусь с моим родичем, которого я, конечно, найду, и сниму с вас тяжесть оберегания моего ничтожного имущества.
Он приподнял свою шляпу.
Он начал удаляться, давая животному идти только шагом, опасаясь его как виновника только что происшедшей катастрофы.
Вдруг смотритель окликнул его. Старик остановился и повернул голову.
-- Поищите на кладбище, мистер Наваец, -- посоветовал тюремщик. -- Добрая сотня Томасов лежит там.
-- Особенно будьте осторожны, прошу вас, мистер, с большим ящиком, -- отозвался торгаш.
Джон увидел-затем, как улица снова опустела, потому что и жандармы и оборванцы поспешили скрыться. "Удивительно", -- думал Джон, -- какие-то интонации в голосе старого торгаша смутно показались ему знакомыми.
Сделав это заключение, Джон перестал думать дальше об инциденте, отошел от окна и подсел к Айрис.
В комнате сторожа, в каких-нибудь пятидесяти футах от камеры Джона, происходила сцена ограбления Леопольда Нарваеца.
Началось это с того, что смотритель произвел внимательный и всесторонний осмотр большого ящика. Он приподнял один конец, чтобы судить о содержимом по весу, и понюхал, как нюхает след ищейка в тщетной попытке разрешить загадку обонянием.
-- Оставь его в покое, -- засмеялся один из жандармов, -- тебе заплатили два шиллинга за то, чтобы ты был честен.
Помощник смотрителя вздохнул, отошел, сел, продолжая оглядываться на ящик, и снова вздохнул. Разговор пресекся, но глаза жандармов неизбежно обращались в сторону ящика. Засаленная колода карт оказалась бессильной отвлечь от него их внимание. Игра была скоро брошена. Жандарм, который надсмехался над смотрителем, сам подошел к ящику и понюхал.
-- Ничем не пахнет, -- объявил он. -- В ящике абсолютно нет ничего такого, что имело бы запах. Кто может там быть?..
-- Вот идет Вильсон, -- указал смотритель на входящего в эту минуту привратника, чьи заспанные глаза говорили о только что прерванной сиесте. Ему не платили за то, чтоб он был честен. Эй, Вильсон, удовлетвори наше любопытство и скажи нам, что в этом ящике.
-- Откуда я могу знать, -- сказал Вильсон, глядя мигающими глазами на интересующий их предмет. -- Я только сейчас проснулся.
-- Но ведь тебе не было заплачено за то, чтобы ты был честен? -- спросил смотритель.
-- Но ведь, матерь божия, где есть такой человек, который мог бы мне заплатить за то, чтобы я был честен? -- воскликнул привратник.
-- В таком случае возьми вон там топор и вскрой ящик, -- округлил свою мысль смотритель. -- Мы не имеем права. Вскрой ящик, Вильсон, или мы помрем от любопытства.
-- Мы поглядим, мы только поглядим, -- нервозно пробормотал жандарм, пока привратник отрывал доску с помощью лезвия топора. -- Затем мы снова забьем ящик и... сунь туда руку, Вильсон, что там такое? А, на что оно похоже? Ах!..
Рука Вильсона нырнула в ящик, зацепила что-то и появилась вновь, вытянув какой-то предмет цилиндрической формы, обернутый картоном.
-- Сними покрышку осторожно, ее нужно будет снова поставить на место, -- предупредил его тюремщик.
И, когда сначала картонная, а потом бумажная оболочки были сняты, глазам всех присутствующих представилась большая бутыль виски.
-- Как изумительно она упакована, -- пробормотал смотритель тоном священного ужаса. -- Напиток, очевидно, очень высокого качества, если его так бережно пакуют:
-- Это виски-американо, -- вздохнул один из жандармов. -- Лишь один раз в своей жизни пил я виски-американо!..
Жандарм взял бутылку и приготовился, отбить ей горлышко.
-- Стой! -- закричал смотритель. -- Тебе заплатили за честность!
-- Мне заплатил человек, который сам был бесчестен, -- был ответ. -- Эта штука -- контрабанда. Пошлина за нее никогда не была заплачена. Старикашка торгует запрещенными товарами. Мы можем не только с признательностью, но и с чистой совестью завладеть ими. Мы их конфискуем, мы примем меры к их уничтожению.
Не ожидая продолжения, Вильсон и жандарм распаковали две новых бутылки и отбили им горлышки.
-- Три звездочки -- высший сорт, -- возгласил Вильсон, при всеобщем молчании указывая на марку. -- Видите ли, все сорта виски, вырабатываемые янки, хороши. Одна звездочка показывает, что сорт очень хорош. Две звездочки, что он превосходен. Три звездочки -- что он великолепен, божествен, лучше всего лучшего и даже еще лучше. Ах, я знаю это, янки очень крепки на крепкие напитки.
-- А четыре звездочки? -- спросил смотритель, у которого результаты пробы уже сказывались в блестящей влажности его глаз.
-- Четыре звездочки, друг? Четыре звездочки означают или же немедленную смерть, или же вознесение живьем на небо...
Уже через четверть часа смотритель, обняв другого жандарма, называл его братом и заявил, что очень мало нужно для того, чтобы люди на этом свете были счастливы.
-- Старикашка круглый дурак, трижды круглый дурак и еще трижды, -- выпалил вдруг угрюмый жандарм, который во все время до того не произнес ни слова.
-- Старикашка просто бродяга, -- сказал смотритель. И когда он вернется завтра за своими тремя звездочками, я арестую его как контрабандиста. Это только даст нам повышение.
-- Но ведь мы уничтожаем вещественные доказательства -- вот так, -- спросил Вильсон, отбивая горлышко у новой бутылки.
-- Мы сохраняем вещественные доказательства -- вот так, -- ответил смотритель, бросая пустую бутылку на каменный пол и разбивая ее на тысячу кусочков. -- Слушайте, товарищи, ящик был очень тяжел -- это все подтвердят, Он упал. Бутылки сломались. Жидкость вылилась, и таким образом мы узнали о контрабанде. Ящик и разбитые бутылки будут достаточным вещественным доказательством.
По мере того как уменьшались запасы виски, увеличивались шум и гам. Один жандарм поссорился с Вильсоном, вспомнив давно забытый долг в десять долларов.
Двое других, сидя на полу и обнимая друг друга за шеи, горько оплакивали свою несчастную семейную жизнь.
А смотритель сентиментально рыдал о том, что все люди братья.
-- Даже мои арестанты! -- вопил он плаксиво. -- Я люблю их как братьев. Жизнь так печальна...
Поток слез заставил его сделать паузу, и ему пришлось глотнуть немного виски, чтобы осушить слезы.
-- Мои арестанты все равно что мои дети. Мое сердце обливается кровью из-за них. Видите, я плачу. Давайте поделимся с ними. Дадим им хоть минуту счастья. Вильсон, брат моего сердца, окажи мне услугу. Видишь, я рыдаю у тебя на плече. Снеси бутылку этого эликсира, новобрачным. Скажи им, что горюю о том, что их должны завтра казнить. Передай им мой привет, и пусть они пьют и будут счастливы хоть сегодня.
Внимание Джона было вдруг привлечено насвистыванием за окном знакомого мотива. Он вскочил и быстро бросился к окну. Но в дверях раздался звук вставляемого в замочную скважину ключа, и это заставило его опуститься на пол и притвориться спящим.
В камеру вошел нетвердым шагом Вильсон и протянул Айрис с самым серьезным и торжественным видом бутылку.
-- Привет от нашего доброго смотрителя, -- прошептал он. -- Он хочет, чтобы вы выпили и постарались забыть, что завтра вам придется умереть.
-- Мой почтительнейший привет смотрителю, и передайте ему от меня, чтобы он убирался к черту вместе со своим виски, -- отвечал Джон, резко становясь между Айрис и Вильсоном. Привратник выпрямился и перестал шататься, словно внезапно отрезвившись.
-- Очень хорошо, сэр, -- сказал он, оставил камеру и замкнул за собою дверь.
Одним прыжком Джон достиг окна и нос к носу столкнулся с Марчем, просовывавшим ему револьвер через решетку.
-- Привет, -- сказал Марч. -- Я вытащу вас отсюда, как дважды два -- четыре.
Он показал два динамитных патрона с прикрепленными к ним фитилями.
-- Я захватил с собой эту милую игрушку. Стань с Айрис в самом дальнем конце камеры, потому что через момент в этой стене будет дыра таких размеров, что через нее сможет проплыть сам "Титаник". Теперь отходи. Я зажигаю. Фитиль очень короток.
Едва Джон прижался с Айрис к самому дальнему углу камеры, как чьи-то нетрезвые руки с трудом отомкнули дверь и в нее ворвался гул криков и проклятий.
-- Бей проклятых!..
В руках у них были ружья, а сзади напирала на них пьяная толпа, вооруженная чем попало -- от кортиков и карабинов до пустых бутылок включительно. При виде револьвера в руках Джона они остановились.
Но Вильсон не стал ждать. Он выстрелил наобум из шатающегося в пьяных руках ружья, промахнулся на добрые пять ярдов и в ту же секунду свалился под пулей Джона.
Остальные быстро улетучились в тюремный коридор, откуда, оставаясь невидимыми, открыли ожесточенный обстрел камеры.
Благодаря свою счастливую звезду за толщину тюремных стен и надеясь, что они не станут жертвой случайного рикошета, Джон оставался в указанном ему углу и с минуты на минуту ждал взрыва, пряча за своей спиной Айрис.
И он пришел. Окно и примыкающая к нему стена обратились в одно громадное отверстие. Осколок ударил Джона в голову, и он упал почти без чувств. Когда осела поднятая взрывом пыль и рассеялся пороховой дым, его затуманенный взгляд заметил фигуру Марча, входившую через образовавшуюся дыру в камеру. Как сквозь сон он видел, как тот вывел испуганную Айрис. Но лишь только его выволокли на воздух, Джон быстро пришел в себя.
-- Где Айрис? -- прошептал он.
-- Айрис, да я ее вывел... -- Марч обернулся, но не увидел никого. Айрис! -- крикнул он, -- Айрис...
Джон вскочил.
-- Айрис...
-- Вот она... Ее несут...
Джон увидел, как мистер Строи с Мильфордом укладывали в автомобиль Айрис... Бросились к ним... Но мистер Строи, вскочив в авто, насмешливо раскланялся с ними, исчезая за поворотом улицы... Оба бросились бежать, спотыкаясь об обломки обрушившейся стены... На углу, увидев автомобиль, они вскочили в него и совсем затолкали шофера, объясняя ему, кого надо преследовать.
Навстречу им к тюрьме скакали конные жандармы.