Фрунзе вернулся в Шую.
Партийные товарищи, заботясь о безопасности Фрунзе, предложили ему перебраться в Иваново-Вознесенск.
— Город большой, меньше будешь заметен.
— Не беспокойтесь. Я сросся с Шуей и здесь еще много поработаю.
— А если мы тебе прикажем?
Фрунзе ответил, что выполнит любой приказ партии.
Но партийный комитет не стал настаивать, и Михаил Васильевич продолжал свою работу в Шуе.
Наступили горячие дни по организации профессионального союза. У рабочих не было ни клуба, ни какого-либо подходящего помещения для собраний. На один вечер арендовали зал в гостинице «Лондон». Когда рабочие заполнили помещение, явились полицейские во главе с исправником Лавровым — следить за «порядком».
Настроение стало тревожным. Многие из рабочих знали, что с докладом должен выступить Фрунзе, которого полиция разыскивала.
Председательствовавший, открыв собрание, об’явил:
— По организационному вопросу слово для доклада предоставляется представителю из Москвы товарищу Санину. Тема доклада: «Профессиональное движение».
И за столом докладчика появился... Фрунзе.
Рабочие многозначительно переглянулись. Вот так «Санин»... Но больше всего была озадачена полиция. Она даже растерялась от столь дерзкой выходки.
Однако едва Фрунзе начал свой доклад, как его перебил исправник Лавров, который, «во исполнение начертанного ему свыше приказания», говорить «Санину» запретил и потребовал от него документы. Аудитория встревоженно загудела. Полицейские пугливо озирались... Их было с десяток против нескольких сотен решительно настроенных рабочих. Исправник перетрусил.
Фрунзе продолжал доклад. Он длился полтора часа. Бодростью и верой в силы пролетариата звучал голос Фрунзе.
Начало профессиональной организации было заложено.
После доклада Фрунзе, окруженный плотной стеной рабочих, благополучно покинул собрание.
После русско-японской войны хлебные торговцы, пользуясь хозяйственной разрухой, взвинтили цены на хлеб. Наиболее ощутительно это сказывалось в потребляющих районах, к которым принадлежала Владимирская губерния. Городское самоуправление, состоявшее из купцов и промышленников, ничего не делало для того, чтобы урегулировать хлебную торговлю и хлебопечение. Жалобы и протесты рабочих оставлялись без последствий. Тогда за дело взялись большевики.
В городе началась «хлебная кампания» — борьба за снижение цен на хлеб и упорядочение хлебной торговли. Комитет партии большевиков призвал рабочих к забастовке, организацию которой поручил Фрунзе. Это обеспечило успех забастовки.
Тысячи рабочих собрались на городской площади. Первым выступил Фрунзе.
Под’ехали казаки. Они попытались разогнать митинг, но рабочие не расходились, и Фрунзе продолжал свою речь.
В стороне остановились казачий вахмистр и исправник Лавров. Увидев так близко неуловимого Арсения, вахмистр обратился к исправнику:
— Разрешите я его сниму. С одного выстрела уложу.
Стоявший рядом рабочий слышал эти слова. Он протиснулся к трибуне и предупредил Фрунзе.
Михаил Васильевич обернулся к вахмистру и гневно крикнул:
— Стреляйте, негодяи! Вы можете убить меня, но не убьете революционного духа рабочих!
Митинг сорвать не удалось. Была избрана комиссия для ведения переговоров с городской думой и торговцами.
Хлебная кампания прошла успешно; на хлеб были установлены твердые цены. При нищенском заработке рабочих снижение хлебных цен, даже на полкопейки на фунт, играло некоторую роль в бюджете рабочей семьи, но главное — массы все более и более убеждались в том, что большевики — единственная партия, защищающая интересы рабочего класса.
Приближалась весна 1907 года. Шла подготовка к первомайской демонстрации. Фрунзе все чаще менял свои конспиративные квартиры. В ночь на 24 марта
он нашел пристанище в домике рабочего Соколова на Малой Ивановской улице.
На рассвете раздался стук в дверь. Фрунзе разбудил соседа Малышева.
— Поди узнай, в чем дело.
Малышев вышел в сени.
— Кто стучит?
— Отпирай, полиция...
Фрунзе накинул на себя пальто и выпрыгнул в окно. Дальше оставалось только перебраться через забор и уйти задами через огороды. Фрунзе приблизился к забору, но оттуда сверкнули штыки винтовок: в огороде была засада из стражников и городовых. Фрунзе выхватил из карманов оба револьвера. Он решил как можно дороже продать свою жизнь.
— Арсений, не стреляй, они моих детей убьют, — долетел до него жалобный шопот жены Соколова.
Фрунзе посмотрел на винтовки полицейских, на встревоженную мать и бросил револьверы в снег.
...Утром пристав допрашивал арестованного Фрунзе:
— Кто вы?
— Ни на какие вопросы отвечать не буду.
— Ваше имя?
— Арсений...
Но пристав и без того знал кличку Фрунзе.
Наутро весть об аресте Фрунзе разнеслась по городу. Десятитысячная масса рабочих, бросив работу, направилась к тюрьме.
— Арсения! Освободите нам Арсения! — слышались крики.
Тюрьму охранял полицейский отряд.
— Если подойдете близко, откроем огонь! — раздалось грозное предупреждение.
В то же время исправник Лавров срочно телеграфировал губернатору:
«Шуе арестован окружной агитатор Арсений. Все фабрики встали, требуя освобождения. Ожидаю столкновений. Необходимо немедленное подкрепление в составе не менее двух рот».
Решимость рабочих все росла. Не обращая внимания на угрозы полицейских, они приближались к тюрьме.
Кровавое столкновение казалось неизбежным. Караул взял винтовки на руку, щелкнули затворы...
— Предупреждаю последний раз! — прокричал офицер.
В этот момент рабочим передали призыв Фрунзе:
— Не подходите к тюремным стенам! Избегайте напрасных жертв.
Призыв Арсения предотвратил кровавое столкновение. Однако возбуждение среди рабочих не улеглось.
Губернатор телеграфировал министру:
«Шуе — форменный бунт. Дал распоряжение военному начальству послать не менее роты, эскадрон драгун и сотню казаков».
На следующий день, 25 марта, под конвоем из двух рот пехоты и казачьей сотни Фрунзе повели на вокзал.
Тысячная толпа немедленно двинулась по улицам к станции железной дороги. С трудом сдерживая напор людей, пытавшихся через конвой пробиться к Фрунзе, полицейские хрипло кричали:
— Осади назад!
Казаки угрожающе помахивали нагайками.
В ответ раздавались возгласы:
— Кровопийцы!
— Обмойте свои окровавленные руки!
— Отдайте нам Арсения!
Шуя. Дом Соколова, где был арестован М. В. Фрунзе.
Подошли к вокзалу. Солдаты окружили станцию плотной стеной штыков. Многие рабочие все же проникли через станционный сад, поближе к вагону с решеткой. Остальные выстроились вдоль железнодорожного пути.
Паровоз загудел. Поезд тронулся. Из тысячи грудей вырвалось последнее приветствие:
— Прощай, товарищ Арсений!
Фрунзе привезли во Владимирскую тюрьму.
Вскоре он был вызван на допрос к прокурору.
Стараясь казаться равнодушным, прокурор задавал обычные формальные вопросы: имя, звание, вероисповедание.
Фрунзе назвал себя Борисом Константиновичем Тачапским — документом на это имя снабдил его товарищ по гимназии.
Прокурор пытливо посмотрел на Фрунзе:
— Это ваше настоящее имя?
Михаил Васильевич ответил утвердительно. Прокурор продолжал свою игру в безразличие, исподтишка наблюдая за подследственным. Он не спешил, медленно цедил фразы, перелистывая лежавшее перед ним «дело». Шелестела бумага, и в этом шелесте было что-то усыпляющее. Наконец, прокурор прервал молчание:
— Господин Тачапский, так, кажется?
— Не кажется, а действительно так.
— Вы обвиняетесь в том, — строго об’явил прокурор,— что состоите в Российской социал-демократической рабочей партии, которая поставила целью ниспровергнуть существующий в России строй путем вооруженного восстания.
Выжидающе посмотрел на Фрунзе и спросил вкрадчиво:
— Верно ли это?
Чуть заметная усмешка тронула уголки губ Фрунзе. Прокурор нетерпеливо накручивал на палец шнурок от пенсне. Наконец, Фрунзе ответил:
— Верно. И если хотите, я вам еще добавлю.
— Да, да...
— Наша цель — борьба за социализм.
Прокурор откинулся на спинку стула.
— Большевик?
— Большевик.
Переводя взгляд от бумаг на Фрунзе, прокурор стал быстро задавать вопросы:
— При аресте вы оказали вооруженное сопротивление?
— Оказал. К сожалению, обстоятельства не позволили дать хороший отпор.
— Какие обстоятельства?
— Это не важно...
— Вы возглавляли Шуйскую и Ивановскую боевые дружины?
— Да.
Самое главное — получить подтверждение для обвинения, по которому можно применить статью о смертной казни. И, словно мимоходом, прокурор спросил:
— А вы не стреляли в урядника Перлова?
— Нет.
— Скажите, кто ваши товарищи по работе?
Фрунзе в упор посмотрел на чиновника, и тот понял, что вопрос достаточно глупый: допрашиваемый не принадлежал к тем, которые в стремлении спастись топят других. Записав отрицательный ответ, он продолжал:
— А в нападении на типографию Лимонова участвовали?
— Нет.
Прокурор разгладил подшитую к делу прокламацию.
— Вот эта листовка была взята у вас при обыске, и она напечатана шрифтом из типографии Лимонова, как вы это объясните?
— Очень просто: лимоновский шрифт ничем не примечателен— такого шрифта на рынке сколько угодно.
— Вы участвовали в ивановской майской стачке?
— Да.
— А на Талке 21 октября?
— Был.
— А какова была ваша роль в этой стачке?
— Очень скромная — научиться у рабочих, как вести классовую борьбу с капиталистами.
— Ну и что же? Научились чему-нибудь?
— Иваново-вознесенская стачка, длившаяся три месяца, показала мне силу рабочего класса, размер этой силы, о которой вы не имеете никакого представления. Я убедился, что эту силу нельзя заставить терпеть гнет при помощи штыков и винтовок.
Михаил Васильевич не отрицал того, что полиции было уже известно от провокаторов. Он не хотел усложнять следствие и привлекать к делу новых лиц. Всю тяжесть вины он брал на себя.
Пока шло следствие, Фрунзе спешил использовать свой вынужденный досуг. С первых же дней заключения он начал читать, учиться.
Шуйские пролетарии еще раз сделали попытку освободить Фрунзе. Но какой-то провокатор предупредил об этом охранку.
Смертный приговор (1-я страница).
Владимирский губернатор срочно уведомил начальника тюрьмы: «Шуйская боевая дружина, по постановлению революционного комитета и союза фабричных рабочих из Иваново-Вознесенска, Кохмы и Шуи, собирается к определенному времени прибыть в г. Владимир и нападением на исправительное арестное отделение освободить Арсения».
Томительно тянулись дни тюремного заключения. Следствие подвигалось медленно. Прокурор не хотел выпускать из рук свою жертву.
Наконец, нужная статья—103-я — найдена. По согласованию с военным министром, командующим войсками и другими инстанциями, дело Фрунзе, Павла Гусева и нескольких других обвиняемых передано на рассмотрение военно-окружного суда. Фрунзе будут судить по законам военного времени. Ему угрожает смертная казнь.
Настал день суда — 26 января 1909 года.
На скамье подсудимых Фрунзе и остальные обвиняемые, окруженные конвоем. Дело слушалось при закрытых дверях.
Председательствовал генерал-майор Милков — грубый, тупой солдафон, который не хотел считаться даже с принятым порядком ведения процесса.
После недолгого судоговорения был об’явлен приговор:
«...По лишении всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение...»
Из суда Фрунзе отвели в тюрьму. Была морозная ночь. Усеянное звездами небо, огромная луна и серебристый снег на крышах. Фрунзе с удовольствием вдыхал бодрящий холодный воздух. Поскрипывал снег под тяжелыми шагами конвойных, от которых даже на воздухе шел кислый казарменный запах...
«Это еще не конец», думал Фрунзе.
Он обладал упрямой верой в жизнь.
Снова тюрьма — темная, мрачная. Маленькие окна на кирпичной стене напоминают соты. И улей кажется мертвым.
С глухим звоном открылись тюремные ворота. Под тускло освещенными сводами прошли в контору. Надзиратель обшарил карманы, ощупал все платье. Заспанный помощник начальника тюрьмы взял у старшего конвойного пакет.
— К смертной казни... Лишен всех прав.
Тюремщик сделал постное лицо.
— Может быть, помилуют... Государя императора надо просить, покаяться надо, молодой человек...
— Спасибо за совет, — криво усмехнулся Фрунзе.
Фрунзе отвели в камеру. Возбужденный судом, ночной прогулкой, он долго не мог уснуть, ворочался на жестком соломенном тюфяке. Раздражали крадущиеся шаги надзирателя за дверью, подсматривание в волчок. Наконец, к Фрунзе пришел сон, глубокий и долгий. Проснулся он свежий, бодрый... Ему хотелось деятельности, движений, но пришлось ограничиться хождением от двери до окна — пять шагов вперед, пять назад. Принесли кружку кипятку и ломоть хлеба.
Днем вызвали в тюремную контору. Судейский чиновник вынул из портфеля бумагу и, не глядя на нее, об’явил:
— Его превосходительство господин председатель суда на приговор наложил следующую резолюцию: «Поводов к подаче протеста не имеется», — о чем осужденному и об’является...
Из конторы Фрунзе повели в подвал.
— Сымай вольную одёжу! — приказал надзиратель, бросив кучу серого тряпья и какие-то опорки— тюремные коты. Фрунзе надел грубое, из мешковины, белье, тяжелый арестантский халат и ермолку.
— С обновкой! — мрачно пошутил надзиратель.— Теперь идем в кузницу — браслетки получать.
Кузница была рядом. Свирепого вида, черный одноглазый арестант держал щипцами в маленькой жаровне заклепки. Около чурбана с небольшой наковальней лежали железные, свившиеся, как змеи, кандалы. Фрунзе поставил ногу на чурбан. Железное холодное кольцо обхватило ногу поверх щиколотки, и кузнец ловким ударом заклепал одно, затем другое кольцо.
— Носить тебе и не сносить их...
— А как я теперь раздеваться буду? — с недоумением спросил Фрунзе.
— Научат. Через кольцо сперва одну штанину, по* том другую. А зачем тебе тревожиться? Ты смертник?
— Да.
— Ну, так тебя скоро удавят...
Придерживая рукой кандалы, мешавшие ходьбе, чувствуя давнюю боль в колене, Фрунзе пошел за надзирателем в камеру смертников.