Маскированный бал шел своим порядком. В большом зале танцевали и веселились. Прелестные локоны уже начинали развиваться и цветы на груди дам блекнуть. Было за полночь.
Молодой король Людовик стоял с графом де Люинем недалеко от дверей галереи и смотрел на движущуюся в зале толпу масок. Возле них никого не было... Королева-мать стояла в конце зала. Вдруг в дверях появился дежурный офицер, барон Витри. Он, видимо, был чем-то сильно взволнован.
-- Что с вами, барон? На вас лица нет, -- спросил его де Люинь вполголоса, но так, что король мог слышать.
-- Неслыханная вещь случилась, -- ответил мушкетер, -- сейчас арестовали его высочество принца Генриха Конде!
-- Принца! -- громче повторил де Люинь. -- Да я его час тому назад видел здесь, в зале.
-- Даю вам честное слово, его высочество арестован в красном зале и отвезен в Бастилию, -- ответил Витри.
-- Что такое? Дядя Генрих Конде? -- с удивлением спросил король, не веря своим ушам. -- Что с ним случилось?
-- Барон Витри сейчас передал мне, ваше величество, -- сказал Люинь, подчеркивая каждое слово, -- что принца увезли из красного зала в Бастилию.
-- Быть не может. Мушкетер что-нибудь не так понял или над ним пошутили! -- усомнился Людовик.
-- Скажите, что вы слышали, барон Витри? -- обратился де Люинь к мушкетеру.
-- Я хорошо понял, что мне говорили, и тут не было никакой шутки масок, -- ответил Витри. -- Принца Генриха Конде сейчас отвезли в Бастилию в карете для государственных преступников, которая стояла у бокового подъезда.
-- Я действительно не вижу больше принца в залах, -- сказал Люинь. -- Вы знаете, кто отдал приказ арестовать его высочество?
Король внимательно вслушивался.
-- Господин маршал Кончини, по приказанию ее величества и сам наблюдал за исполнением его!
-- Это неслыханная вещь! -- воскликнул король. Люинь пожал плечами и сделал знак барону Витри уйти.
-- Для маршала все возможно, -- шепнул он, видимо, сильно взволнованному королю,
-- Я должен удостовериться, выяснить в чем тут речь, -- пылко вскричал Людовик. -- Ступайте сейчас же к ее величеству и передайте нашу просьбу поговорить с ней.
Люинь покорно поклонился рассерженному королю и поспешил в другой конец зала к Марии Медичи, которой Кончини только что доложил об аресте принца.
Граф передал королеве-матери желание ее сына. Из того, что король прислал Люиня, Мария Медичи заключила, что дело идет о чем-то очень серьезном...
Она решила ласково обойтись с сыном, и приветливо ответила де Люиню, что несмотря на поздний час, примет короля у себя в кабинете, так как собирается покинуть бал.
Граф де Люинь передал ответ Людовику. Тот сейчас же послал сказать своей супруге, что собирается проводить ее к себе, как того требовал придворный этикет.
Люинь не без удовольствия отметил, что Людовик очень взволнован и сердит. Эта ночь должна совершить переворот в государстве! Более благоприятного случая не могло представиться.
Король ушел с Анной Австрийской. Королева-мать, не тревожа гостей, тоже отправилась к себе. Ей было очень любопытно узнать, зачем ее сыну вдруг понадобилось говорить с ней. Долго ждать не пришлось. Едва она вошла к себе в кабинет, как явился Людовик с мрачным выражением лица.
Мария Медичи подошла к нему и сделала знак свите оставить их вдвоем.
-- Очень рада видеть ваше величество, -- сказала она, протягивая Людовику руку, чтобы подвести его к креслу. -- Давно уже вы не выражали желания поговорить наедине с матерью! Меня глубоко огорчает ваша холодность. Боюсь, что и королева, ваша супруга, имеет основание жаловаться".
-- Теперь не время для подобных объяснений, ваше величество! Я пришел по гораздо более серьезному делу.
Марию Медичи поразил этот тон. Никогда еще король не говорил с ней так сухо.
-- Я говорю с королем Людовиком или с моим сыном Людовиком? -- спросила она.
-- Король Людовик всегда будет для вас благодарным сыном, ваше величество. Мне кажется, вы уже имеете доказательства этого! Но к делу. Сейчас я услышал, что осмелились арестовать нашего дядю, принца Генриха, во время бала, да еще в нашем Луврском дворце. Знаете вы об этом, ваше величество?
-- Конечно, государь, -- твердо ответила Мария Медичи, -- его арестовали по моему приказанию!
-- Неужели это правда, ваше величество? Я не хотел сначала верить тому, что подобные приказания отдаются без моего согласия. В подобных случаях прежде должны доложить мне и получить мое утверждение!
-- До сих пор я считала своей материнской обязанностью, как можно дальше отодвигать от вашего величества заботы и тяготы правления, -- сказала Мария Медичи, бледнея.
-- В таком случае я должен просить ваше величество впредь оставлять за мной решение подобных дел...
Марию Медичи покоробило,
-- Мой августейший сын не потребует, конечно, чтобы оставались безнаказанными дерзкие шутки в мой адрес? -- гордо и холодно произнесла она.
-- Кто же позволил себе подобные шутки?
-- Принц Генрих Конде, которого я за это велела посадить в Бастилию. Недавно он осмелился явиться мне ночью, в галерее, под видом призрака покойного короля. Это профанация, ваше величество, которая не только оскорбляет меня и вас, но и дерзко унижает высокую память вашего отца-короля!
-- Я ничего об этом не знал!
-- Я хотела скрыть от вас эту проделку, оскорбляющую самые святые чувства, и избавить от излишних переживаний, ваше величество.
-- Благодарю вас за слишком большую заботу обо мне, ко впредь, ваше величество, прошу оставить это! Я уже не ребенок. Я король, и сам сумею наградить и наказать, когда сочту нужным. Из всего сказанного вы понимаете, конечно, что отныне я намереваюсь сам нести все тяготы и заботы правления. С этой надеждой желаю вам покойной ночи.
Людовик любезно поклонился королеве-матери и вышел из комнаты.
Мария Медичи неподвижно стояла, глядя ему вслед. Когда шаги его затихли в приемных, она вдруг гордо вскинула голову, нахмурилась, словно грозовая туча.
-- Это дело рук моих врагов. Так Людовик никогда еще со мной не говорил, -- прошептала она дрожащим голосом. -- Но пока что все в моих руках. Если он не покорится и не согласится с моими планами, горе ему и его советникам. Лишь один из нас должен стоять во главе государства -- или он, или я.
Было далеко за полночь, когда король вернулся к себе от королевы-матери.
Его комнаты не были столь пышны и здесь не толпились придворные, как в апартаментах Марии Медичи. В приемных Людовика скучало только несколько камергеров и адъютантов. Он не любил блеска и был очень нетребователен. Даже по этой разнице в обстановке видно было, кто глава Франции. У Марии Медичи постоянно бывали вельможи и дипломаты, ее приемные всегда были полны сладко улыбающихся, почтительно кланяющихся камергеров, льнувших к той стороне, откуда могли ожидаться почести и деньги, и живо отходивших прочь, как только власть переходила в другие руки.
У себя в кабинете, слабо освещенном свисавшей с потолка лампой, король нашел графа де Люиня, который, видимо, ждал его. Мрачный вид комнаты вполне соответствовал характеру ее хозяина. Полумрак, в котором тонула расставленная по стекам мебель, увеличивался за счет темно-малиновых шелковых обоев и темных портьер.
Люинь видел, что король взволнован и не в духе. Он надеялся в эту ночь окончательно склонить его к осуществлению своих честолюбивых замыслов.
Граф был бледен, а его взгляд -- каким-то особенно напряженным и пытливым. Черная бородка a la Henri IV и черные волосы еще больше оттеняли бледность лица. Король с досадой бросил шляпу и сел в кресло у круглого стола посреди кабинета.
-- Дядя Генрих скверную шутку со мной сыграл, -- сказал он, опустив голову на руки. -- Его правильно арестовали!
Метнув быстрый взгляд на короля, Люинь решился спросить:
-- Ты сейчас от ее величества, Людовик?
-- Я знаю, Шарль, что тебе ненавистно все, что касается королевы-матери, но, мне кажется, ты преувеличиваешь. Ее величество действительно хотела избавить меня от забот и неприятностей. Знаешь ли ты, как дерзко подшутил над моей матерью Генрих Конде?
-- Знаю, Людовик. Знаю также, что под этой шуткой скрывается страшный, серьезный смысл. Враждебная партия с ужасом поняла его, и за это-то так быстро и бессовестно устранили принца!
-- Генрих Конде позволил себе явиться под видом призрака моего отца, разве это не провокация, Шарль?
-- Он имел серьезную цель. Призрак явился напомнить виновным об их злодействе, -- сказал де Люинь, неподвижно стоя и наблюдая за воздействием своих слов.
Король быстро взглянул на него.
-- Что это значит, Шарль? Ты говоришь загадками. Насколько серьезной могла быть цель этой комедии?
-- Это было предостережение! Но те, кому оно адресовалось, не захотели его услышать, не захотели, чтобы им напоминали их вину. Для них главное -- не выпустить из рук руля, и они устранили принца в безумной надежде, что с ним вместе растворится и все дело.
-- Призрак короля Генриха был предостережением... -- мрачно повторил Людовик. -- Ты часто говорил мне непонятными намеками о прошлом. Я хочу знать, что тебе обо всем этом известно!
-- Не спрашивай. То, что я тебе скажу, может разбить твою жизнь, Людовик, а мне -- стоить головы. Лучше тебе не знать ничего!
-- Так я приказываю тебе! -- вскричал король, вскочив с места. -- Я готов выслушать все, что бы ты не сказал.
-- Позволь умолчать, меня могут обвинить в государственной измене.
-- Даю тебе слово, что никто не узнает о том, что ты мне скажешь!
-- Я и с твоей стороны могу оказаться в немилости!
-- Не бойся ничего. Ты меня знаешь, Шарль! Я сумею перенести все, что бы ни узнал, и никогда не буду несправедлив к тебе.
-- Ты требуешь... Ну, хорошо, слушай, однако с этой минуты ты перестанешь любить людей, окончательно утратишь светлый взгляд на жизнь. Я боюсь, чтоб ты не стал проклинать меня!
-- Довольно предисловий. Говори!
-- Когда шесть лет тому назад твой августейший отец умер от руки низкого убийцы, ты, Людовик, был еще мальчиком, и вряд ли хорошо помнишь тот день.
-- Ошибаешься, Шарль. Я, как сейчас, вижу моего дорогого отца, облитого кровью. Ты возбудил во мне страшные воспоминания. Я надеялся, что эта тяжелая рана моего сердца когда-нибудь залечится наконец, она меня терзает, Шарль, мешает мне жить. Воспоминание об этом дне словно мрачная тень лежит на моей жизни. Ты растравляешь эту страшную рану!
-- До сих пор все думали, -- продолжал Люинь, -- что Равальяк, умерший на эшафоте, совершил убийство в припадке сумасшествия, что его смерть смыла преступление. Теперь только принцу Конде удалось узнать, что Равальяк был подкуплен, что Генрих был жертвой не сумасшедшего, а заговора при его Дворе!
Людовик неподвижно глядел на любимца, спокойно и холодно стоявшего перед ним.
-- Заговора... -- повторил он в замешательстве. -- Ты больше знаешь, Шарль, не скрывай от меня. Кто виновники?
-- Они получили богатую награду и высокие почести за свое кровавое дело и до сих пор остаются самыми могущественными людьми в государстве.
-- Назови мне их, я хочу знать их имена!
-- Равальяка подкупил маршал Кончини со своей женой.
-- Как, Шарль, они ведь... они в числе приближенных королевы, ты лжешь!
-- Они убили короля, чтобы забрать в руки власть, обогатиться и самим управлять государством.
-- И моя мать не знала о страшном преступлении этих негодяев?
-- Знала, -- ответил Люинь.
Король вскочил, как ужаленный. Любимец следил за каждым его движением.
-- Молчи, как ты смеешь, негодяй! -- вскричал сильно побледневший Людовик.
-- Я говорю правду, ваше величество. Королева-мать знала об убийстве и наградила убийц.
-- На эшафот тебя, проклятый!
-- Я заранее знал, ваше величество, что на меня обратится ваш гнев, -- холодно сказал Люинь, -- но высказал то, чего вы требовали.
-- Доказательства, давай доказательства... или, клянусь честью, ты поплатишься за эти слова.
-- За эти слова я могу быть назван государственным преступником, оскорбителем величества, государь, но в сущности я только человек, который решается, наконец, обличить страшное преступление, обагрившее кровью ваш трон.
-- Я требую доказательств, граф Люинь, доказательств! -- кричал в порыве отчаяния король. -- Вы осмелились обвинить мою мать и ее советников в самом ужасном преступлении.
-- И я дам вам эти доказательства, ваше величество, -- холодно и гордо ответил Люинь, -- я предупреждал вас. Вы требовали, чтобы я говорил!
Людовик стоял, как безумный, широко раскрыв глаза и сжав кулаки, губы его дрожали...
-- Шарль, ты ответишь мне за свой , слова, -- сказал он, помолчав с минуту. -- Берегись, если тебе нечем будет подтвердить их! Мне остается тяжелый выбор -- между моей матерью и тобой. Я любил тебя, как брата, слушал твои советы, жал тебе руку. Теперь мне приходится ненавидеть или тебя, или мою мать, от кого-нибудь из вас двоих отказаться.
-- Успокойся, будь благоразумен, -- уговаривал Люинь, -- кому не приходилось в жизни хоронить любовь, Людовик. Я думаю, нет ни -одного человека на земле, который не скрывал бы в душе горе. Я сочувствую тебе, разделяю твое страдание, потому и не хотел говорить.
Король закрыл лицо руками и зарыдал.
Люинь подошел и нежно обнял его одной рукой за шею, как будто действительно под влиянием искреннего участия и доброго порыва сердца. А между тем, в этом злом гении короля, так безжалостно открывшем ему правду, чтобы только привлечь его на свою сторону, не было и следа любви и искреннего уважения.
Людовик переломил себя, поднял голову, мрачная решимость выражалась на его лице.
-- Ты представишь мне доказательства твоего обвинения, -- сказал он, отойдя от любимца. -- Я надеюсь, ты в состоянии будешь сделать это.
-- То, что я сейчас открыл, не тайна, ваше величество. Принц Конде нашел патера, которому Равальяк на исповеди назвал своих сообщников! За то, что принц нашел этого патера и узнал от него тайну, его посадили в Бастилию.
-- Но патер еще жив? -- спросил король.
-- Надеюсь, ваше величество. Только он может представить доказательства, которых вы требуете. Для меня было бы ужасно, если б креатурам маршала Кончини удалось отыскать и устранить этого старика.
-- Я хочу видеть его и говорить с ним, -- сказал Людовик. -- Ты обязан отыскать его и привести ко мне. Ступай, я хочу остаться один.
Люинь достиг своей цели. Он поклонился и пошел из комнаты, но, не дойдя до дверей, опять вернулся, подошел к неподвижно стоявшему королю, и, как бы под влиянием искреннего, глубокого участия, протянул ему руки...
Людовик махнул рукой. Тогда только Люинь ушел. Король неподвижно стоял посреди комнаты. Страшная борьба кипела в его груди. И без того мрачная душа его в эту ночь потеряла последние остатки любви и доверия к людям. Он услышал от Люиня такие ужасные вещи, что в его сердце вдруг все опустело, оно разом превратилось в безотрадную голую степь, выжженную беспощадно палящим солнцем. На его долю выпало самое ужасное страдание: он лишался любви и уважения к матери, ему пришлось бы ненавидеть и презирать ее, если б слова Люиня оказались правдой...
Могильная тишина комнаты окружала одинокого Людовика. Неподвижно глядя в одну точку, он, казалось, понемногу терял рассудок от представившихся ему страшных видений. Бледное, искаженной мукой лицо его подергивалось.
После такой душевной борьбы в его сердце ничего не осталось, кроме мрачной подозрительности, смертельной ненависти к людям и непреодолимой жестокости. Горе сломило Людовика. Он прижал лицо к подушкам дивана...
Король Франции, богатый могущественный монарх, один знак, одно слово которого могли сделать тысячи людей счастливыми или погубить, -- содрогался от безудержных рыданий.