Странное исчезновение принца Камерата дало Олимпио основание подозревать в этом Морни и даже самого президента. Мы видели, что опытный и рассудительный дон Агуадо неоднократно давал принцу советы действовать осторожнее и не прибегать к силе. Но по-юношески пылкий и нетерпеливый Камерата не обращал должного внимания на эти советы.
Олимпио уже боялся худых последствий во время жаркого спора между принцем и Морни, но никак не мог предположить, что уже через несколько часов после этого полисмены арестуют принца да еще столь грубым образом. Если бы он предчувствовал возможность такого события, то, конечно, остался бы вместе с маркизом в доме графини до тех пор, пока принц доехал бы до своего отеля, хотя из этого не было бы большого прока, ведь если особой принца хотели завладеть во что бы то ни стало, то, наверное, клевреты Морни окружили бы его дом и схватили бы испанца при выходе из экипажа.
Олимпио справлялся в отеле Камерата и узнал там недобрую весть, что ни принц, ни его слуга и кучер еще не возвращались домой. Эта весть привела дона Агуадо в некоторое изумление. Для того чтобы до приверженцев принца не могла дойти о нем никакая весть, нашли удобным обезвредить сопровождавшую его свиту. Это бросало на все происшедшее совершенно особенный свет, так что Олимпио напал на его нить. Конец его зрелых размышлений был таков, что он решился ехать к Наполеону просить у него аудиенции и требовать объяснения, решив для себя бесповоротно, что готов разделить судьбу своего друга.
Наполеон не знал, что принц Камерата и Олимпио связаны тесной дружбой, потому что принял доклад о нем и отдал приказание просить дона Олимпио в приемный зал дворца. Он надеялся в этом геркулесовского сложения испанце и его друге маркизе де Монтолоне найти людей, способных помочь ему в осуществлении его планов. Уже при первой встрече с ними в Лондоне он задумал воспользоваться когда-нибудь этими храбрыми и много испытавшими друзьями. Теперь приближалось роковое время, и принцу были нужны соратники, которым он мог бы доверять, поэтому он с радостью принял Олимпио.
Олимпио твердой и уверенной походкой прошел в роскошную приемную президента. Старый вояка принадлежал к тем натурам, которые, будучи раздраженными, не доводят себя до запальчивости, как это -- было, например, с Камерата. Они сохраняют полное спокойствие и решительность в самые тяжелые и трудные минуты жизни, и только тогда, когда дело доходило до открытого боя, Олимпио давал волю своему чувству и наносил удары, которые его враги никогда не забывали.
Необыкновенно мощная фигура испанца придавала вес его словам. Известно, что в отношении низкорослых и тщедушных на вид людей, как бы они ни были нравственно сильны, люди позволяют себе больше насмешек и издевательств, чем в отношении лиц, импонирующих самой своей фигурой!
Вскоре после приезда Олимпио в приемный зал вошел принц-президент, сопровождаемый несколькими адъютантами. Он приветствовал дона Агуадо с особенной любезностью. Маленький принц и огромный дон представляли между собой поразительный внешний контраст.
Луи Наполеон не мог не заметить дона Олимпио в салоне госпожи Монтихо накануне, потому что для этого тот был слишком видным человеком и вел себя достаточно непринужденно. Тем не менее, однако, принц-президент, кажется, имел причины приветствовать Олимпио в приемном зале так, как будто он видел его в Париже в первый раз.
-- Когда мне доложили о вас, дон Олимпио, я вспомнил, что видел вас в Лондоне и говорил в вами.
-- Действительно, monseigneur, а именно в доме почтенного господина Говарда!
-- Совершенно справедливо, я только забыл об этом.
-- Я имел честь также быть с вами рядом и здесь, во Франции.
-- А, я вспоминаю теперь, что видел вас на последней компьенской охоте, -- сказал Луи Наполеон, обходя воспоминания о господине Говарде, -- вас и господина маркиза де, де...
-- Де Монтолон, monseigneur! -- помог Олимпио.
-- Как мог я позабыть это столь известное в истории Франции имя! Действительно, в настоящую минуту на мне лежит много тяжелых обязанностей! Я бы охотно хотел обменяться с вами, дон Агуадо, несколькими откровениями, касающимися только вас, господина маркиза и меня...
-- Такая беседа была бы и для меня очень желательной, monseigneur! -- ответил Олимпио.
Этот ответ испанца дал Луи Наполеону надежду на благоприятный исход переговоров, вследствие чего он приобрел бы для своих смелых предприятий таких решительных и смелых людей, как Олимпио и маркиз, поэтому он дал своей свите приказание оставить его одного с доном Олимпио.
-- Я хотел бы с вами побеседовать, дон Агуадо, присаживайтесь и выслушайте меня. Я надеюсь, что вы полностью меня поймете, если даже я и не выскажусь так откровенно, как бы вам и мне было желательно. Я имею надобность заручиться еще несколькими такими испытанными и храбрыми, такими благородными и превосходными людьми, как вы и маркиз де Монтолон. Прошу, не отказывайтесь, не выслушав, дон Агуадо! Я далеко не сторонник красивых фраз. Все, что я говорю, есть мое внутреннее искреннее убеждение!
-- Свойство, без сомнения, незаменимое для главы государства. Я позволю себе поступать так же всегда, -- сказал Олимпио с почтительным поклоном.
-- Вы также имеете ко мне дело и хотите что-то сообщить? Очень хорошо! Позвольте же мне, дон Агуадо, говорить первому. Быть может, моя откровенность послужит вам на пользу при вашем сообщении. Вы служили под предводительством генерала Кабрера?
-- Маркиз и я сражались за инфанта дона Карлоса, за слабого, monseigneur!
-- Превосходно! Никто более не мог быть достойным этого места. Слушайте. В войсках республики освободились две генеральские шпаги -- я спрашиваю вас, согласитесь ли вы и маркиз де Монтолон принять их?.. О, будьте вполне откровенны, мой дорогой дон!
-- Премного благодарен за честь, monseigneur! Однако необходимо прежде всего обговорить с вами условия вашего предложения.
-- Совершенно справедливо, дон Агуадо. Мои условия очень простые. Безусловное следование моим приказаниям, строгое выполнение любого предписания, исходящего из моего кабинета.
-- И также предписаний господина герцога де Морни?
-- Вы, кажется, очень хорошо осведомлены, и это облегчает переговоры! При этом я предлагаю вам ежегодный доход в двести тысяч франков и надежду на маршальскую шляпу!
-- Очень блестящее предложение, monseigneur! Однако позвольте мне перейти к некоторым интересным для меня обстоятельствам! Я явился к вам затем, чтобы спросить, какая участь постигла инфанта Камерата?
-- Камерата? Вы говорите об этом господине темного происхождения, который...
-- Принц Камерата мой любезный и дорогой друг, monseigneur, и о темном его происхождении мне ничего не известно, я хочу выразить желание, чтобы вы не тешили себя посторонними нашептываниями.
-- Вы меня удивляете, дон Агуадо.
-- С опасностью вызвать ваше неудовольствие, monseigneur, я снова попрошу вас ответить мне, где находится принц Камерата, -- сказал твердым, спокойным голосом Олимпио.
-- Этот испанец, насколько я припоминаю, провинился в какой-то запальчивости, вследствие которой подвергнулся суду и наказанию. Мне не хотелось бы думать, что это обстоятельство настолько важно, что может нас занимать.
-- Оно для меня важнее, monseigneur, чем вы, быть может, думаете. Я пришел сюда с целью просить у вас освобождения принца Камерата.
-- На это я не имею права, дон Агуадо, его осудил закон.
-- Закон? Очень хорошо, monseigneur, однако ж позвольте мне спросить вас, почему вы пытались заполучить меня и маркиза де Монтолона для вас, а не для закона? Ваши слова гласили: "безусловное следование моим приказаниям и строгое выполнение любого предписания, исходящего из моего кабинета". Мой принц, вы говорили, что всякое ваше слово представляет ваше внутреннее убеждение и является самой истиной -- как же вяжется это друг с другом?
-- Мы одни. Впрочем, я не решусь задать вам вопрос насчет того смысла, который вы придаете этим словам, -- сказал Луи Наполеон, побледнев.
-- Я не хочу остаться в долгу с этим объяснением, хотя оно мне и кажется, в сущности, бесполезным. Вы хотите иметь генералов, monseigmeur, которые бы не обращали внимания на законы республики и творили бы только одну вашу волю, между тем для победы вашего собственного противника вы пользуетесь этими же законами и судами -- это темное и странное раздвоение, мой принц! Я боюсь, что вы в доне Агуадо и маркизе де Монтолоне видите искателей приключений, готовых за деньги и обещанные чины продаться для ваших целей, -- сказал Олимпио, выпрямившись. -- Это ошибочный расчет! Господин маркиз и я служим только правым делам! Здесь лежит двусмысленность, перед которой я должен остановиться, благодаря вашему же доброму объяснению.
-- Я вижу, что вы меня не поняли, дон Агуадо.
-- О, monseigneur, я могу по чистой совести уверить вас, что я все понял.
-- И вы отклоняете мою просьбу?
-- Я вынужден это сделать, monseigneur! Никто, уважающий себя, не может служить двум господам.
-- Так скажите же мне, дон Агуадо, чего вы от меня требуете? -- спросил Луи Наполеон, все еще не хотевший отказаться от смелого испанца и много испытавшего маркиза.
-- Освобождения принца Камерата! -- ответил Олимпио.
-- И что вы дадите мне взамен?
-- Принятие генеральских мест, monseigneur!
-- Позвольте вас попросить заключить наш договор письменно, дон Агуадо. Я согласен на ваше условие, но только до тех пор, пока принц Камерата не поднимет против меня оружие! Если он это сделает, то я считаю ваше условие и договор уничтоженным. Я думаю, что дал вам достаточно доказательств моего доброго к вам отношения?
-- Но я надеюсь, monseigneur, что вы дадите мне время посоветоваться и переговорить с моим другом маркизом, и потом мы скорей всего подпишем договор, -- сказал Олимпио, желавший во что бы то ни стало освободить Камерата; Олимпио не мог проникнуть в тайные намерения Наполеона.
Принц-президент согласился на последнее условие, и Олимпио покинул дворец. Когда он подошел к своему экипажу, то, к своему удивлению, увидел, что Валентино при нем не было. Кучер передал ему слова слуги, на которые дон Олимпио почти не обратил никакого внимания, так как был слишком взволнован всей предшествовавшей аудиенцией. Приехав домой, Олимпио нашел маркиза уже в его отеле и сообщил ему предложение принца-президента. Клод де Монтолон наморщил лоб.
-- Здесь скрывается тайная цель, -- сказал он серьезно, -- я не приму генеральской шпаги, Олимпио. Если мое отечество в опасности, то я с радостью готов в любое время отдать свою жизнь и имущество. Но сделаться защитником эгоистичных целей я не желаю. На это я не подам руку и не обнажу своего меча.
-- Клод, ты забываешь Камерата!
-- Мы нисколько не поможем нашему другу, потому что двери его тюрьмы все равно не откроются, мы не поможем ему, даже если принесем себя в жертву и переродимся. Нет, нет, проигнорируй предложение принца Луи Наполеона. Ты вскоре сам увидишь, что я более проницательней сужу о нем. За мое отечество -- все, за личный эгоизм -- ничего, это мой девиз, Олимпио! Верь мне, что нам удастся освободить принца Камерата и без договора. В какой тюрьме он томится?
-- Принц-президент не доверил мне этого.
-- Не доверил, а ты хотел ему поверить, Олимпио? Прочь сомнения, мой друг!
-- Останемся свободными! Будем сражаться. Мы спасем Камерата! Но без этого контракта. Отошли его назад, оставайся моим другом. -- -- Где ты, там и я, Клод, будь по-твоему. Только одно предчувствие заставляет меня дрожать. Этот Морни будет преследовать и нас, я как бы вижу перед собой кровавые дни...
-- Ты их боишься?
-- Никогда, Клод! В старые времена мы с тобой привыкли видеть льющуюся кровь на полях сражений...
-- И даже сами проливали ее, -- добавил маркиз. -- Итак, Олимпио, останемся друзьями!
Дон Агуадо ударил по протянутой ему руке маркиза, хотя на его лице были видны тени, обличавшие его озабоченность о судьбе Камерата.
В эту минуту в комнату вбежал запыхавшийся Валентино, вид у него был какой-то торжественный, и на лице Олимпио это вызвало невольную усмешку, несмотря на все его внутренние страдания о Камерата.
-- Ну, что ты нам принес, верный Лепорелло? -- спросил его шутливо Олимпио.
-- Важную весть, мой благородный дон, я был во дворце герцога Медина.
-- Ты рожден для виселицы и когда-нибудь не вернешься целым.
-- На этот раз все еще обошлось благополучно, дон Олимпио, местопребывание сеньориты Долорес найдено.
-- Во имя всех стихий, Валентино, правду ли ты говоришь? Довольно пустословить. Где находится сеньорита?
-- В сумасшедшем доме. Маркиз и Олимпио быстро встали.
-- В сумасшедшем доме, это невозможно...
-- Это правда! Сеньорита томится в сумасшедшем доме доктора... -- Валентино остановился и полез в карман.
-- Ну, доктора... -- вскрикнул Олимпио, полный ожидания.
-- Имя доктора находится здесь, дон Олимпио, -- сказал проворно Валентино, подавая своему господину бумаги, взятые им из письменного стола Эндемб.
-- Ты совершил кражу, Валентино?
-- Называйте это каким хотите словом, я действовал, желая спасти сеньориту и сделал все возможное, -- сказал Валентино.
Маркиз подошел к своему другу, чтобы посмотреть на бумаги, переданные едва дышавшим и полным гнева слугой.
-- Что это значит? -- вскрикнул Олимпио. -- В этом письме нет подписи врача...
-- Я вынул бумаги из письменного стола герцога, он только что запер переданный ему доктором сверток, и я полагал...
-- Ты, Валентино, взял не то письмо. Это письмо написано настоящим герцогом Медина, который называет жалким обманщиком мнимого герцога и бросает свет на цели этого плута, -- сказал Олимпио, читая письмо. -- Эндемо, как известно, незаконный сын герцога Медина. Дон Родриго имел прекрасные намерения отдать в пользу своего незаконнорожденного брата половину богатств, но этот негодяй лишил его почти всего состояния. Не печалься, Валентино, я надеюсь, что с помощью этих бумаг мы добьемся ареста мошенника...
-- А имя доктора? -- спросил Валентино, широко раскрыв глаза.
-- Его нет в этом письме.
-- Во имя всех стихий! -- брякнул Валентино, невольно подражая языку своего господина.
Олимпио и маркиз не могли удержаться от улыбки, после чего первый сказал, думая о Долорес:
-- Мы должны ее найти, дорогой Клод, ты просто не поверишь, сколько страданий переношу я, когда только подумаю, что терпит эта бедная и чистая девушка, любя меня. Я не знаю, чем и как отплачу я ей за ее любовь. Я употреблю все усилия, чтобы ее найти. Пока этого не случится, я не найду покоя своей душе. Часто ночью я вижу во сне дорогой образ, который простирает ко мне с любовью руки, моля о пощаде. Нет, Клод, мы должны спасти бедную Долорес... найти во что бы то ни стало...