Чтобы понять намерение нищей, читатель должен возвратиться в дом для умалишенных доктора Луазона к вечеру, предшествовавшему этой ночи.
Несколько дней тому назад этот достойный человек в разговоре с маркизом объявил последнему, что маркиза сильно привязалась к одной из больных, которая оказывает на Адель большее влияние, чем Марион.
Случилось, что когда доктор сообщил, как он сам выразился, это радостное известие, Валентино не было дома, так что личность доктора и убежище бедняжки Долорес остались неизвестными. Олимпио, присутствовавший при разговоре маркиза с Луазоном, недоверчиво смотрел на этого вечно смеющегося доктора.
-- Держу пари, -- сказал он Клоду по уходе доктора, -- что дело обстоит совершенно иначе! Этот старикашка желает избавиться от тяжелого, по-видимому, для него присутствия компаньонки маркизы, которую ты приставил к ней.
-- Мне кажется, ты видишь все в черном свете, Олимпио; какая причина может побудить доктора к этому?
-- Я не верю вечно улыбающемуся Луазону! Его фигура и услужливая любезность отвратительны.
-- Завтра же я пойду к нему, чтобы самому все видеть, -- отвечал Клод. -- Мое внезапное посещение раскроет многое! Это Марион Гейдеман...
-- Я пойду с тобой, -- прервал Олимпио маркиза. -- Сегодня я побываю у Олоцага и узнаю, какой успех имела его просьба к императору. Я боюсь, что его ходатайство окажется тщетным; в таком случае я поговорю с этой девушкой и узнаю от нее, как можно добраться до Камерата.
-- Прекрасно, друг мой! Я очень доволен, что ты пойдешь со мной. Ты осмотришь все в этом заведении более беспристрастно, нежели я.
Вскоре после этого разговора Олимпио отправился на набережную д'Орсей, 25, в отель испанского посольства.
Валентино доложил о доне Агуадо, и Олоцага встретил его уже на лестнице, желая оказать дружеский, почетный прием некогда известному при дворе богатому испанцу.
-- Добро пожаловать, мой благородный дон, -- вскричал дипломат, протягивая гостю обе руки и с чувством пожимая его руку. -- Я рад видеть вас у себя и прошу вас выпить со мной бутылку хереса за наше отечество.
Олоцага ввел своего гостя в салон.
В зале сидел испанский генерал, которого Олимпио не узнал с первого взгляда, хотя тот поклонился ему как старому знакомому.
-- Он не узнал тебя! -- сказал смеясь Олоцага. -- Хотя дон Агуадо часто противодействовал дону Приму.
-- А! -- радостно воскликнул Олимпио, протягивая руку генералу королевы. -- Очень рад вас видеть! Вы очень переменились! И перемена эта, кажется, зависит от отросшей бороды.
-- И от времени, протекшего с минуты нашего последнего свидания. Много лет прошло со времени наших битв, и старые противники могут раскланяться теперь, как испытанные товарищи, -- сказал Прим, который прежде не отличался приветливостью. Хотя Прим, служа в королевских войсках, относился враждебно к Олимпио, однако затем полюбил этого карлиста, окруженного каким-то романтическим ореолом.
-- Довольно об этом! Садитесь, господа! -- сказал Олоцага, между тем как его слуга налил в бокалы золотистое вино Испании. -- Сколько воспоминаний пробудилось во мне! Перед моими глазами встает всё прошедшее! Чокнемся, чего не могли сделать тогда! Скажите мне, дон Агуадо, как это вы могли терпеливо пережить это спокойное время!
Олимпио засмеялся.
-- Последние годы прошли не совсем спокойно. Мы жили в Лондоне, а потом переселились сюда...
-- С маркизом и с Буонавита? -- спросил Прим.
-- Конечно, с маркизом, но Филиппо Буонавита переселился дальше, туда, -- отвечал Олимпио, указывая рукой на небо. -- Он умер в объятиях своей возлюбленной -- она убила и его, и себя!
-- Значит, один из трех карлистских генералов переселился в вечность, зато остальным двум я желаю долгой и счастливой жизни, -- сказал Олоцага. -- Хотя я знаю, дон Агуадо, что привело вас ко мне, однако же не так скоро отвечу вам, ибо желаю подольше насладиться вашим обществом. Пусть это послужит вам доказательством моей искренности.
-- Это большая редкость для дипломата, -- заметил Прим с комическим выражением.
-- Всякая обязанность имеет свойственные ей особенности, но оставим их теперь, -- сказал Олоцага, ставший опять старым другом, а не тонким дипломатом. -- Мне бы хотелось, чтобы с нами были теперь маркиз, адмирал Топете и Серрано. Сколько бы было рассказов! Куда девалось доброе, старое время! Жаль, что нельзя воротить прошедшего.
-- Вы останетесь в Париже, генерал? -- спросил Олимпио Прима, который смотрел в свой бокал.
-- Вероятно, только до послезавтра, но надеюсь скоро вернуться.
-- Дело идет о тайном поручении, -- пояснил Олоцага. -- В Париже умер один испанец, которого послезавтра надо тайно перевезти через границу. Хотите проводить нас сегодня вечером в морг, дон Агуадо?
-- Вы возбуждаете мое любопытство, и я охотно отправлюсь с вами, потому что люблю все касающееся моего дорогого отечества!
-- Но прежде чем мы поедем в Ла-Рокетт, я должен ответить на ваш вопрос...
-- О принце Камерата? -- спросил Олимпио.
-- Для него мало надежды на скорое освобождение, -- договорил Олоцага, пожимая плечами. -- Император, кажется, желает замять это дело!
-- Теперь для меня все понятно! Он отказался, не так ли, дон Олоцага?
-- Не отказывая совсем, он ограничился обещаниями и вероятностями, а это означает: никогда. Я понял, что он не жалует принца!
-- Лучше скажите, ненавидит его, -- проговорил Олимпио. -- Однако он не долго будет радоваться тому, что так скоро удалил его!
-- Я не знаю принца, -- сказал Олоцага. Прим также не помнил его.
Описывая им достоинства этого благородного, честного человека, Олимпио рассказал также историю, случившуюся на вечере у графини, нынче герцогини Монтихо. Между тем стемнело. Стали собираться в морг.
Дорогой Олимпио узнал, что таинственный старец, которого в Испании все знали под именем Черной Звезды, и есть тот самый умерший, которого в следующую ночь хотят перенести из мертвецкой в посольство и потом препроводить в Мадрид.
Войдя в морг, они увидели перед трупом старика двух молящихся женщин. Сцена эта произвела тяжелое впечатление на Олимпио, который некогда видел эти таинственные лица на равнинах Испании. Олимпио сознавал, что смерть похитила замечательного человека. Мать и дочь, закутанные с головы до ног, в немом молчании стояли на коленях перед трупом старика.
Поздно ночью Олимпио вернулся к маркизу и рассказал ему о случившемся; они решили непременно посетить дом для умалишенных.
Прежде чем описывать это посещение, мы должны сказать, что комната Адели была близ комнаты Долорес.
Марион Гейдеман ежедневно водила Адель гулять в сад, где Долорес и познакомилась с безумной. Мягкий, ласковый голос Долорес произвел сильное впечатление на Адель. В ее присутствии она успокаивалась и, как дитя, всегда с радостью бросалась навстречу Долорес и плакала, когда наставала пора вернуться в комнату. Хотя маркиза не могла иметь о чем бы то ни было здравой мысли, попеременно смеялась, пела и снова впадала в тупое беспамятство, однако она чувствовала, что нашла в Долорес кроткого ангела. Она целыми часами стояла у порога своей комнатки, ожидая, когда отворится дверь, и она пойдет в сад к Долорес. Она поминутно спрашивала, который час, и Марион едва могла утешить и успокоить ее до прогулки в сад.
Адель, как робкое дитя, шла навстречу Долорес, смотрела на нее и прыгала от радости, когда Долорес хвалила ее или отмечала улучшение в ее здоровье. Дикие глаза ее принимали ласковое, кроткое выражение. Смех ее становился мягче, она все более и более подчинялась Долорес, тронутой этой привязанностью. Сначала маркиза приходила в такое бешенство, что Марион едва могла усмирить ее, связав ей руки, со времени же знакомства с Долорес припадки бешенства повторялись все реже и реже. Часто маркиза из своей комнаты звала Долорес, и это имя, казалось, производило на нее успокаивающее действие.
Многие склонности и влечения сумасшедших необъяснимы. Припадки бешенства мгновенно прекращались, когда перед мысленным взором Адели появлялась Долорес. Она переставала призывать Виктора и Клода и спокойно засыпала в присутствии ее ангела, Долорес.
Прибыв в заведение доктора Луазона, маркиз и Олимпио нашли Адель в таком глубоком спокойном сне.
Валентино остался около экипажа.
Клод де Монтолон долго смотрел на спокойно спящую Адель. В его уме воскресло прошедшее, то короткое, счастливое время, когда в обладании любимым существом он видел все свое счастье. В душе его поднялась вся горечь, и он спрашивал себя, почему все это так случилось. Счастье его потеряно безвозвратно, он все еще любил Адель; некогда произнесенное им проклятие было взято назад, вина искуплена; но разрыв был совершен навеки. Он молился уже за безумную. Для них уже не существовало на земле возможности быть вместе -- их союз был возможен только на небе, где нет ни болезней, ни воздыхания, где обещано свидание очищенным от греха душам.
С подобными мыслями стоял маркиз перед спящей Аделью.
Олимпио не нарушал этой святой тишины. Он также подошел к Адели и задумался о смерти, которая одна могла искупить вину, о смерти, которая уже наложила руку на спящее лицо Адели.
Марион сидела в глубине комнаты. И она была глубоко тронута этой торжественной минутой. Ей было известно все. Она была готова оказать помощь и утешение этим двум, так жестоко разъединенным существам. В ее сердце, изведавшем много горя, было только желание помочь и утешить. Она понимала горе, и в ее груди билось горячее, доброе сердце.
Олимпио обратился к Марион шепотом, чтобы не мешать Клоду.
-- Позвольте вас спросить! От маркиза я узнал ваше имя, и мне пришло на ум, что вы можете дать мне совет, -- вы хорошо знаете тюрьму Ла-Рокетт...
-- Да, -- тихо отвечала Марион, -- я часто бывала там в прежние годы.
-- В камере No 73 невинно томится один из наших друзей; принц Камерата стал жертвой злобы Морни, и мы, во что бы то ни стало, хотим освободить его! Укажите нам дорогу, по которой мы могли бы безопаснее пробраться в хорошо охраняемую тюрьму..
Марион задумалась.
-- Это очень трудно, и мне кажется, что нет возможности пробраться к принцу.
-- Ваш ответ мало утешителен! Хитростью или силой, но мы освободим его!
-- Позвольте подумать. Все выходы днем и ночью крепко заперты и так хорошо охраняются, что нечего и думать о побеге. Мне известны все ходы, все двери! Ваш друг заключен в No 73-м. Помнится, что эта камера близ коридора, ведущего из тюрьмы в морг.
-- Разве тюрьма соединена с мертвецкой?
-- Да, из морга ведет железная дверь в коридор, в котором находится камера No 73.
-- Это очень важно! Можно выломать дверь!
-- Нельзя, услышат наверху сторожа.
-- Неприятно! Однако это единственно возможный путь. Послезавтра, ночью, я могу без всяких затруднений войти в мертвецкую, потому что испанское посольство пришлет туда людей взять один из трупов.
-- Вы это наверное знаете?
-- Наверное! Надо бы добыть ключ от железной двери!..
-- Этого мало, потому что еще нужен ключ от камеры. Кроме того, не так легко освободить заключенного, ибо сторожа, при малейшем шуме поспешат узнать о его причине. Чтобы узнать, на месте ли преступник, они подымают маленькие клапаны, устроенные в каждой двери, и могут видеть всю внутренность камеры. В каждой камере горит лампа, и они тотчас же увидят, если там нет преступника.
-- Разумеется, лучше если бы никто не заметил бегства принца и если бы скрыть его до следующего утра, чтобы не было погони.
-- Надобно перенести в камеру принца один из трупов, который бы походил на него.
-- Из морга. У тебя прекрасная мысль! Видя труп в келье принца, никто не подумает о его бегстве!
-- Это очень трудный и рискованный план. Но если в мертвецкой не окажется трупа, который походил бы на вашего друга...
-- Тогда мы отложим побег до того времени, когда найдем в морге похожий на принца труп.
-- Мне кажется, что самое трудное добыть ключ от дверей!
-- Ключи от всех камер и от железной двери находятся у моего отца.
-- Мы попытаемся добыть их у него! Марион молчала. Она задумалась.
-- Я пойду к нему и постараюсь достать ключи! -- прошептал Олимпио.
-- Вы надеетесь подкупить моего отца? -- спросила Марион. -- Оставьте эту надежду! Мой отец неподкупен!
-- Даже если узнает, что дело идет о спасении невинного?
-- Даже и тогда! Он суров и тверд! Нет средств заставить его не исполнить своих обязанностей!
Олимпио посмотрел на нищенку, которая, будучи выгнана отцом, так упорно защищала его, не допуская даже мысли о его измене.
-- Значит, надо найти другое средство освободить принца, позабудьте мои слова, -- серьезно сказал Олимпио, отходя от Марион, слова которой его глубоко тронули.
-- Я спасу принца, -- быстро прошептала она, -- предоставьте мне все! Чтобы доказать вам и маркизу свою благодарность, я в одну из следующих ночей сделаю эту отчаянную попытку!
Олимпио вынул из своего портфеля портрет Камерата и показал его девушке, спрашивая, нужна ли его помощь.
В ту минуту, когда Марион отказывалась от этой помощи, говоря, что она только увеличит опасность, из соседней комнаты раздался пронзительный крик, а потом шум.
-- Матерь Божья! Что это значит? -- спросил Олимпио, пораженный криком.
-- Это надевают смирительную рубашку на несчастную, -- отвечала Марион, которая побледнела от этого раздирающего душу крика.
Маркиз подошел к ним.
Раздался сильный стук в дверь. Марион быстро отворила ее. Вошел Валентино, бледный и в страшном испуге.
-- Наконец-то я нашел вас, дон Агуадо, -- проговорил он, задыхаясь. -- В этом доме живет сеньора Долорес... я...
Олимпио вздрогнул.
-- Говори скорее!
-- Я сейчас узнал голос доктора, -- продолжал задыхаясь Ва-лентино, который долго бегал по всему дому, отыскивая своего господина, и даже свалил с ног не пускавших его сторожей. -- Сеньора здесь, мнимый герцог также приехал сюда...
-- Ты говоришь правду, Валентине?
-- Клянусь вам, дон Агуадо! Ищите сеньору, а я пойду сторожить вниз у подъезда.
-- Прекрасно! Поторопитесь! -- вскричал Олимпио. -- Клод, пойдем!
За стеной снова раздался раздирающий душу крик. Маркиза проснулась и дико поводила глазами вокруг.
-- Долорес, это Долорес, -- шептала она, ломая руки. Марион подбежала успокоить Адель; Олимпио выбежал в коридор, маркиз пошел за ним.
Несчастная звала на помощь. Слышались стоны и плач девушки, заглушаемые мужским голосом, но, судя по шуму, в комнате были еще люди.
Олимпио громко постучал в дверь.
-- Отворите или я выбью дверь.
-- Только по приказанию доктора можно отворить, -- отвечала сиделка.
-- Помогите! -- раздался голос девушки. -- Ради Бога, помогите!
-- Это голос Долорес. Не бойся! Твой Олимпио подле тебя! Послышался радостный крик.
-- Отворите, говорю вам, или я позову муниципальную гвардию и прикажу оцепить дом! -- вскричал Олимпио.
В нижних и верхних коридорах произошла суматоха, сторожа бежали на крик.
Наконец служанка отворила дверь комнаты.
Страшное зрелище представилось глазам Олимпио. Бледная, дрожащая от страха Долорес была привязана к стулу, около нее стояли сиделки. В глубине комнаты находился Эндемо, виновник этого злодеяния. Его исхудалое лицо, окаймленное рыжей, растрепанной бородой, выражало злобу и волнение, он весь дрожал, черные глаза его метали молнии, зубы стучали. На минуту он остановился в раздумье, что ему делать.
Олимпио бросился к Долорес, лишившейся чувств от долгой борьбы и радости.
-- Долорес! Наконец я нашел тебя! -- вскричал Олимпио. Вошедший маркиз велел сиделкам немедленно снять с девушки надетую на нее смирительную рубашку.
Эндемо воспользовался этой минутой, чтобы выйти из комнаты.
-- Горе вам, -- сказал он, скрежеща зубами и злобно посматривая на обоих друзей, -- она будет моей, а вы поплатитесь за настоящую минуту.
Маркиз и Олимпио старались привести в чувство несчастную Долорес.
Олимпио осторожно положил ее на постель, велел подать воды и спирту, чтобы привести Долорес в чувство.
Пока сиделки хлопотали около Долорес, пришел Луазон, которому успели сообщить о происшедшем. Он хотел притвориться страшно рассерженным, но, увидев маркиза, переменил тон.
-- Господи! Что здесь случилось, господа? -- вскричал он, всплеснув руками. -- Вы попали не к той больной!
Олимпио не слушал Луазона. Он наклонился к Долорес и целовал ее лицо. Страх и радость боролись в его душе. Теперь только он почувствовал силу своей любви к Долорес.
-- Тут вышло недоразумение, господа, эта больная вверена мне герцогом Медина, -- сказал Луазон, не понимая, в чем дело, и уже готовясь позвать сторожей.
-- Этот герцог обманщик, и вы хорошо сделаете, если не станете вмешиваться в это дело, -- сказал спокойно Клод. -- Вы узнаете все. Эта сеньора совершенно здорова, и негодяй поместил ее к вам для достижения своих целей.
Луазон притворился, что он в сильном негодовании.
-- Как! -- вскричал он, всплеснув руками. -- Возможно ли такое бесстыдство? О, господа, я пропащий человек. Добрая слава моего заведения потеряна!
Клод пожал плечами.
-- Вы должны были все предвидеть, доктор! Не желаете ли начать следствие?
-- Сохрани Боже! Это будет для меня еще хуже! Я верил герцогу, тем более, что сеньора говорила о преследовании.
-- Оставим это! Постарайтесь привести ее в чувство, -- сказал маркиз.
Когда Луазон подошел к постели, Долорес уже открыла глаза. Увидев Олимпио, она тяжело вздохнула, будто пробудясь от тяжкого сна, и протянула руки к своему возлюбленному. Из глаз ее текли слезы, губы с любовью шептали: "Мой Олимпио!" Увидев доктора, она крепко прижалась к Олимпио.
-- Защити меня от них. Он и Эндемо заключили меня сюда!
-- Меня обманули, я ни в чем не виноват, -- сказал Луазон, который, во что бы то ни стало, хотел избежать дурных последствий. -- Позвольте мне объяснить вам все дело, чтобы сохранить свое доброе имя.
-- Только не теперь! Нам некогда разговаривать, -- отвечал Олимпио. -- Если вы невинны, то наказание минует вас.
-- Как! Вы хотите предать это дело гласности! Я погибну, я должен буду закрыть свое заведение.
-- Уйдите, уйдите отсюда! -- просила Долорес слабым голосом. -- Все поправится, если только меня возьмут из этого ужасного дома!
-- Слушайте, доктор, -- сказал Олимпио Луазону, который бегал по комнате, ломая руки. -- Сеньора оставит ваш дом, в который она заключена против своей воли! В настоящую минуту я не могу и не хочу решать, соучастник ли вы! Как для вас, так и для самого себя я желаю, чтобы это заключение не повредило здоровью сеньоры! Если она заболеет, то вы будете отвечать за это! Дорогая Долорес! Протяни мне руку, ты свободна! Наконец мне удалось найти и освободить тебя! -- продолжал Олимпио, обращаясь к Долорес, которая с радостным лицом бросилась к нему. -- Теперь мы более не разлучимся! Все горе и страдание прошли!
Долорес не могла отвечать от радости. Бледные щеки ее покрылись румянцем; слабость исчезла.
Пришел Валентине Герцогу удалось скрыться.
Олимпио и маркиз свели Долорес с лестницы к стоящей у подъезда карете, не обратив внимания на Луазона.
-- Я пропал, -- бормотал он, -- кто бы мог ожидать такого несчастья! Несчастный, проклятый день! Теперь мое доброе имя может быть потеряно. Но нет! Нельзя доказать моей вины, -- успокаивал он себя с радостной улыбкой, -- внезапная радость могла возвратить сеньоре рассудок, как это часто случается! И ни один черт не докажет, что она была привезена ко мне здоровой!..
Луазон потирал руки, он успокоился; как бы то ни было, но хорошее вознаграждение за пребывание сеньоры в его доме могло служить ему утешением. К тому же он плохо верил, чтобы Олимпио и Клод могли затеять серьезное дело, так как маркиза была еще в его заведении.
Сторожам и сиделкам, которые шептались, качая головами, он объяснил дело в свою пользу, и они, видя его веселым, как и всегда, поверили ему.
Вечером Луазон поехал в аллею Жозефины, чтобы переговорить с герцогом; ему сказали, что герцог внезапно уехал, но куда -- неизвестно.