Вту ночь, когда цыгане с плачем и с песнями, так странно и чуждо звучавшими, хоронили своих убитых, Аццо, полный тревоги, стоял на коленях возле белой женщины, не приходившей еще в себя после страха, испытанного ею. Лицо Энрики раскраснелось и пылало от жара, рот передергивало судорогами, так что Аццо, в испуге и беспокойстве, не сводил с нее глаз. Он прохлаждал ей лоб водой, и по каплям смачивая ей сухой язык питьем, которое опытная цыганка сварила для прекрасной белой женщины.
Несколько дней спустя, старой Цирре также пришлось стоять на коленях у постели, устроенной из веток и мха; старый цыганский князь, до сих пор не обращавший внимания на свою рану в руке, вдруг почувствовал в ней такую невыносимую, жгучую боль, что быстро сорвал с нее рубашку и, крепко стиснув зубы, подал старой Цирре, прося исцеления.
Старуха с криком ужаса заметила, что рана начинала чернеть. Она немедленно уложила князя в постель, так как необходимо было привести все тело в спокойное положение, и призвала на помощь все свое искусство, чтобы отыскать наилучшее средство против распространения антонова огня. Старая Цирра очень хорошо знала все тайные свойства растений и корней. Не было почти ни одной болезни, против которой она бы не нашла лекарства. В настоящую минуту опасность была очень велика, потому что могло начаться заражение крови. Нужно было оказать скорую помощь, иначе все будет потеряно.
Старая Цирра поняла это. Она стала искать снимающие боль травы для раны. Внутрь она дала выпить больному подкрепляющий чай, который вынула из своего запаса. Она неотступно ухаживала за цыганским князем, терпеливо переносившим свою боль, но не забывала при этом давать Аццо полезные наставления и прохладительные напитки для Энрики. Тяжелые сны и образы тревожили бедную женщину, лежавшую в бреду. Она с открытыми блестящими глазами говорила несвязные слова, которых Аццо не понимал.
-- Сжальтесь, дон Мигуэль, сжальтесь! -- стонала она. -- Ваше проклятие преследует меня и моего несчастного ребенка. Я буду избегать Дельмонте, я буду просить милостыню, только возьмите назад это жестокое проклятие! Франциско святой, а брат его Жозэ -- сатана, он протягивает ко мне свои жадные руки... На них кровь... Он хватает моего ребенка, ребенка Франциско... Его пальцы в крови... Сжальтесь!
Тут только Аццо вспомнил, что ее ребенка не было с ними. Он знал, что белая женщина, как только выздоровеет от опасной горячки, спросит его:
-- Куда ты дел моего ребенка?
И Аццо не находил ответа на этот страшный вопрос, полный горячей материнской любви. Он должен будет сказать ей:
-- Белая женщина, дитя твое потеряно!
Это было бы жестоким, смертельным ударом для выздоравливающей. Аццо начал припоминать, где он мог отыскать ребенка Энрики. Наконец, ему стало ясно, что он забыл его подле обеспамятевшего Жозэ. Этот враг белой женщины вероятно схватил его, так как Аццо, обрадовавшийся, что может спасти Энрику, забыл умертвить его.
Он отправился на то место, где некоторое время назад нашел Энрику, лежавшую без чувств. Жозэ не было там, а вместе с ним исчез и ребенок. Аццо возвратился в табор к больной, находившейся в лихорадочном бреду, чтобы спасти, по крайней мере, ее, которую он любил больше жизни и за которую с радостью отдал бы все на свете. Он любил ее больше своего старого отца, метавшегося теперь по земле от страшной боли.
На другой день старая Цирра подозвала Аццо к постели отца. Она должна была сознаться, что никакое искусство, никакие тайны природы не могли остановить антонова огня, уже дошедшего до плеч. Цыганский князь, несмотря на крепкое телосложение и на привычку к кочевой жизни, умирал. Он подозвал к себе своего сына, единственного потомка тех царей, которые, утратив свой престол и свое отечество, пошли скитаться по чужой земле.
Старая Цирра принесла ему его предводительский посох и ожерелье из серебряных шариков. Он дал ей знак уйти и оставить его наедине с сыном, потом с трудом приподнялся, опираясь на свою здоровую руку. Аццо упал перед ним на колени.
-- Множество столетий тому назад, -- сказал умирающий цыганский князь, -- наши отцы, вытесненные с истоков Инда кровожадными и корыстными племенами, оставили свое отечество, чинганскую землю, чтоб поискать другие места. Тогда толпой переселенцев управлял некто по имени Аццо. Аццо был царь. Он взял с собой в далекую опасную дорогу свое сокровище, чтоб в случае нужды доставить помощь и спасение себе и своему народу.
-- Мы, значит, происходим от этого Аццо, который был выгнан из своей земли и отправился искать убежища? -- спросил сын больного, терзаемого ужасными страданиями князя.
-- Этот Аццо- мой и твой предок! Он пошел через южные персидские пустыни, что простираются от Мак-рана до Евфрата, потом через Аравию. Переселенцы разделились. Между народом, сделавшимся теперь кочевым племенем, возникло недовольство, и, хотя великий Аццо пожертвовал для народа большую часть того сокровища, которое взял с собой, мятежники покинули его; каждый выбрал себе другую дорогу. Некогда столь могущественное чинганское племя рассеялось, разбрелось во все стороны, и от могущества его не осталось и следа! Предок твой дошел, наконец, до этой земли. Тут он увидел леса и степи, в которых мог укрыться с остатками своего народа...
Старый цыганский князь с трудом продолжал свой рассказ. Силы его исчезали все быстрее и быстрее, он уже чувствовал, как медленно и вяло текла кровь в его жилах.
-- И этот последний остаток раздробился, -- с трудом продолжал он, -- часть народа погибла на юге, другая -- во Франции. Так слушай же! Остатки того сокровища, которое наш предок взял с собой из нашей далекой родины, и которое я еще старался увеличить, достанутся тебе! Одному тебе принадлежат эти богатства, зарытые в вековом лесу, по ту сторону Мадрида! Ты один можешь вырыть их, ты один должен владеть ими! Не расточай их, позаботься о потомках, позаботься о том, чтобы собрать рассеянные племена. Ты князь цыган. Твое богатство, имя и звание принадлежит тебе по праву, по наследству.
Умирающий сорвал с шеи ожерелье из серебряных шариков и, собрав последние силы, надел его на шею сына. Затем он вручил ему княжеский посох и начал оглядываться кругом, как будто чего-то искал. Большая часть его орды была убита, последний остаток древнего племени царей, пришедших издалека, мало-помалу уничтожался. Умирающий чувствовал, что те немногие мужчины и женщины, еще остававшиеся в живых, после его смерти окончательно разбредутся. Аццо поцеловал руку своего отца.
-- Под большим священным камнем на склоне горы Оры, в самой чаще нашего леса, ты найдешь урну с золотом и драгоценными камнями.
-- Ты показал мне это место, -- сказал Аццо.
-- Значит, все исполнено, что мне следовало, пока я жив... совершить... и приказать... Душно мне! -- закричал умирающий слабым голосом. -- Свету... темно, мрачно... вокруг меня...
Старый цыганский князь испустил дух в объятиях своего сына. Аццо стоял на коленях подле тела отца и молился. Старая Цирра не стонала и не плакала. Она обождала, пока Аццо отойдет от покойника.
Тогда она распустила свои длинные волосы, разметавшиеся по ее отцветшему лицу, и подошла к умершему. Осторожно вынула она кинжал из пояса покойника и привязала его к постели, острием вверх.
Старая Цирра чувствовала, что и для нее настала пора умирать, когда скончался отец Аццо, цыганский князь. Молча и с удивительным спокойствием бросилась она на мертвое тело, так что поднятый кверху кинжал поразил ее сердце.
Часто называют цыган трусливыми, эгоистичными существами, ничего не уважающими и не заслуживающими никакого уважения, но между ними всегда были и будут благородные, сильные духом люди.
Старая Цирра не могла более жить без цыганского князя. Она видела упадок своего бездомного, теперь окончательно разоренного племени и решилась лучше умереть, нежели продолжать свою одинокую жизнь.
Когда настала полночь, Аццо, который предчувствовал намерение Цирры, отнес своих родителей к Гуадарамскому озеру. Там на дне его, среди бесчисленных мужчин и женщин их племени, должны они были покоиться вечным сном.
Аццо видел, как рассеивались остатки его орды, но он не обращал на это внимания. Душа его вся была занята только белой женщиной, которая после долгого спокойного сна пробудила в нем, наконец, надежду сберечь ее. С трогательной заботой просиживал он над ней ночи, осторожно покрывая ее теплыми одеялам и, наконец, заметил, к несказанной своей радости, что Энрика была спасена. Она открыла свои прекрасные глаза, взгляд которых был мягок и лучезарен, как звездное сияние в летнюю ночь.
-- Останься, Франциско! -- прошептала она. Потом она выпрямилась и с удивлением посмотрела
вокруг себя. Сон исчез. Возле нее сидел цыган, не спуская с нее своих огненных взоров. Теперь только начала она припоминать все случившееся.
Энрика протянула руку счастливому Аццо, как бы благодаря его за помощь и попечение о ней, но потом она дико оглянулась, ища что-то, и губы ее задрожали.
Аццо заметил это и постарался утешить ее, иначе выздоравливающая легко могла впасть снова в страшную горячку.
-- Я не смел оставить тебя, белая женщина, но теперь я пойду за твоим ребенком! Будь спокойна и терпелива, я сделаю все, что ты потребуешь!
-- Так принеси же мне моего ребенка, отыщи его, я хочу его видеть!
Энрика чувствовала такую слабость и изнеможение после болезни, что скоро опять крепко заснула. Аццо принес подкрепляющий напиток и попробовал постепенно приготовить ее к тому, что он нигде не мог найти ее ребенка.
-- Жозэ похитил его, -- воскликнула она, хватаясь руками за Аццо, -- спаси меня от него, спаси моего ребенка, ради всех святых!
-- Аццо будет защищать тебя ценой своей жизни и отыщет твоего ребенка, но сперва пойдем со мной к горе Оре, там у меня есть неотложное дело! С помощью богатств, которые я там найду, мы преодолеем все препятствия, и я все положу к ногам твоим, чтобы ты подарила меня радостным взглядом твоим ясных очей!
-- Я должна отыскать Франциско, Франциско поможет нам! -- шептала Энрика, медленно отправляясь в путь вместе с Аццо. -- Обещай мне, что ты проведешь меня к моему Франциско! Ведь ты говоришь, что любишь меня, ты ухаживал за мной, спас мне жизнь, так доверши свое доброе дело и найди мне Франциско! Я прокляну тебя, если ты, сохранив мне жизнь, будешь держать меня вдали от него. У меня одна мысль, одно стремление -- найти его, и если ты откажешь мне в этом, то лучше бы мне погибнуть! Обещай мне, благородный Аццо, что ты до конца исполнишь свое доброе дело, что ты во всем поможешь мне, бездомной, и ты приведешь меня в объятия моего Франциско Серрано.
Аццо печально слушал трогательные, умоляющие слова прекрасной Энрики и убедился, что пока Франциско будет жив, ему не добиться ее любви. И все-таки Аццо во что бы то ни стало хотел назвать белую женщину своей! Он надеялся, что если ему удастся убить Франциско, то Энрика забудет своего прежнего друга и согласится принадлежать ему!.. Но убить его он должен будет тайно, потому что если Энрика узнает, тогда будет потеряна всякая надежда на ее взаимность.
-- Хорошо, -- сказал, наконец, Аццо, -- я буду искать с тобой Франциско Серрано, потому что ты любишь его! Я заглушу боль в моем сердце и забуду, что мысли Энрики принадлежат другому, но одно пусть обещает мне белая женщина, -- прибавил он с мрачным сверкающим взором. Лицо его дрожало, полное страстной любви.
-- О добрый, благородный Аццо! -- в восторге воскликнула Энрика. -- Теперь я охотно пойду с тобой! Ты поможешь мне отыскать Франциско и моего ребенка!
-- Только одно обещай мне, белая женщина! Ты должна будешь идти со мной, куда я тебя поведу, будешь носить одежду, которую я принесу тебе и будешь принадлежать мне, если твоего Франциско Серрано нет более в живых!
Энрика в ужасе остановилась.
-- Что ты говоришь, Аццо? Если моего Франциско нет более в живых?
-- Тогда ты должна принадлежать мне! -- повторил пламенный сын чужой земли.
-- О, Пресвятая Дева поможет мне, -- прошептала Энрика, подымая взоры к нему, -- я увижусь опять с Франциско! Я найду своего ребенка!
-- Обещаешь ли ты мне, что я от тебя требовал?
-- Обещаю! Помоги только найти Франциско и мое маленькое сокровище!
Глаза Аццо загорелись горячей любовью. -- Так пойдем на Ору, а оттуда в Мадрид! -- воскликнул он.