На следующий день после восстания в Мадриде было спокойно.
За неестественным возбуждением последовала глубокая тишина. Уже к утру все тела были убраны, кровь смыта, а мостовая починена.
Полки королевы, сражавшиеся на равнине, вернулись в казармы, против обыкновения, без музыки, а войска повстанцев отправились на свои старые квартиры.
Только генералы приехали по требованию Серано в столицу, чтобы выслушать приговор себе и армии. Узнав, что королева себя хорошо чувствует, Олоцага явился в ее покои, желая получить аудиенцию. Произошло столько новых событий после их последнего разговора, что он должен был ее непременно видеть.
Несмотря на горький опыт последних дней, лицо дона Салюстиана все еще носило любезное выражение придворного, никогда не терявшего присутствия духа. Хотя с получением известия из Парижа о свадьбе Евгении Монтихо с императором Франции скрытая грусть по временам появлялась на его лице, он так умел владеть собой, что только самый опытный наблюдатель мог подметить ее. Его друзья находили даже, что Олоцага с тех пор стал спокойнее. Дружба их еще больше укрепилась после того, как они узнали, что он и есть тот самый дон Рамиро, руководитель тайного общества "летучей петли".
Когда королеве доложили о приходе ее бывшего министра, она сидела с маркизой в роскошной гостиной, откуда вела дверь в будуар. Она только что получила очень любезное письмо от императрицы Франции. Ничего не зная о событиях, случившихся в испанской столице, императрица Евгения вспоминала дни, когда была подругой Изабеллы, и с большой любовью говорила о своем прекрасном отечестве. Изабелла только что успела положить письмо на мраморный стол, когда дон Олоцага показался в дверях. Лицо ее приняло строгое выражение. Воспоминание о тех событиях, которым он обязан своей свободой, было ей тягостно и неприятно.
-- Ваше величество, -- сказал Олоцага, с чрезвычайной любезностью склоняясь перед королевой и почтительно кланяясь маркизе, -- я надолго оставляю Мадрид и перед отъездом явился просить прощения за все огорчения, которые причинил вашему величеству. Самые лучшие намерения часто бывают непонятыми и неоцененными!
-- Непонятыми? Дон Олоцага, этим словом прикрываются только те, кто хотят затаить недоброе дело!
-- В таком случае, ваше величество, простите мне и эти нехорошие дела, как вы их называете! Позвольте только сказать, что все мои дела были на благо престола.
-- Куда хотите вы отправиться, дон Олоцага?
-- В Лондон, потом в Германию. Эта страна всегда имела для меня особенную прелесть, и я думаю, что можно безошибочно предсказать ей великое будущее.
-- Ваше решение очень удивляет меня, -- многозначительно сказала Изабелла, -- я думала, что целью вашего путешествия будет Париж.
-- В Париже мне нечего делать, -- ответил дипломат.
-- Как следует понимать вас, дон Олоцага? -- спросила Изабелла. Она очень хорошо понимала тайный смысл слов дона Салюстиана, но ей хотелось услышать его ответ.
-- Париж называют современным Вавилоном, ваше величество, и, думаю, это верно. В распущенном опьянении там дотанцуются до пропасти!
-- В таком случае я не могу послать туда более сдержанного человека, чем вы, господин министр. Вы, верно, знаете, что посланник Ронка не может там более оставаться вследствие его женитьбы на известной девице Шарлотте Оливье. Через несколько дней он вернется сюда, чтобы в своем имении отпраздновать медовый месяц. Когда вы заговорили о своей поездке, мне пришла мысль послать вас на этот важный пост. Мне известно ваше умение приводить в порядок все расстроенные дела, и ваша достойная уважения мягкость будет там как нельзя к месту, тем более, что, как мне помнится, вы не совсем чужды императрице французов.
Олоцага был так поражен неожиданным предложением Изабеллы, что не нашел слов. Он уже приготовился отказаться и тем избавить свою душу от дальнейшей борьбы, но какой-то внутренний голос шепнул ему: ты должен научиться преодолевать себя и в этом! Ты должен перенести это испытание.
-- Вы изволили приказать, ваше величество, я повинуюсь и благодарю.
-- Каким вы, господин министр, стали вдруг покорным! В скором времени я пришлю вам ваши полномочия и мое собственноручное письмо!
-- Тем благосклоннее и милостивее будет принят посол вашего величества, -- сказал Олоцага, улыбаясь.
-- Я надеюсь еще увидеть вас до отъезда, господин министр!
Когда Олоцага удалился, церемонно раскланявшись, как настоящий придворный, Изабелла сказала маркизе:
-- Несмотря на амнистию, я хотела выразить ему свое недовольство, но вместо этого, поговорив полчаса, дала доказательства моей милости! Этот странный человек обладает какой-то таинственной силой!
-- Дон Олоцага опасный дипломат! -- ответила маркиза де Бевиль, как-то особенно посмеиваясь.
Когда начало смеркаться, королева отправилась в будуар.
Нам уже знакома эта прекрасная комната. Дуэнья отворила высокие окна, и из парка повеяло благоуханием цветов. Стенные лампы с бледно-красными абажурами бросали туманный свет на кресла и оттоманки, на мраморные столы и вазы, поддерживаемые золотыми амурами, на зеркала и мягкие ковры, разостланные на полу. Длинные тяжелые портьеры скрывали входы в будуар королевы. Она подошла к креслу и взглянула в высокое овальное зеркало, как будто хотела убедиться, что не утратила своей красоты. Она сняла накидку, скрывавшую ее восхитительные формы. Светло-голубое платье с кружевами так хорошо сидело на ней, что она сама с удовольствием посмотрела на свою фигуру, освещенную волшебным розовым светом. Изабелла отошла от зеркала, опустилась на мягкую оттоманку и выразила маркизе желание послушать музыку. Королева знала, что Паула с большим чувством играла на арфе. Мандолина в это время уже вышла из моды в высшем обществе.
Паула села на стул в глубине будуара и охотно исполнила желание королевы. Полились чудные звуки, извлекаемые нежными, мягкими пальцами маркизы. Эта проникающая в душу музыка пробудила в королеве дорогие воспоминания. Тот, о ком в эту минуту мечтала Изабелла со всей силой любви, был к ней ближе, чем она думала.
Франциско Серано стоял на пороге будуара, неслышно приподняв портьеру. Он один имел право в любое время входить в покои королевы без доклада.
Изабелла, повернув лицо к открытому окну, смотрела на залитые серебряными лучами ветви деревьев, прислушиваясь к прелестным звукам арфы. Накидка лежала около нее, открывая грудь и плечи. Из-за голубого, отделанного кружевом платья выглядывали хорошенькие ножки в атласных туфельках.
Франциско Серано, остановившись, с восторгом смотрел на нее.
Изабелла вспоминала те прекрасные дни, когда более десяти лет тому назад впервые увидела Франциско Серано, молодого дворянина из провинции, который при ее дворе скоро сделал блестящую карьеру. Она любила его со всей страстью своей пылкой души. И он тоже разделял ее любовь. Но эти счастливые дни быстро пролетели. Другим дарила она свое влечение, сначала, чтобы возбудить ревность Франциско, потом, чтобы развлечь себя. Он посвятил ей свой меч, он спас ей жизнь, но он больше не любил ее, и сознание этого делало все остальное ненужным и бессмысленным. Франциско больше не любил ее, потому что Энрика, которой еще раньше принадлежало его сердце, была жива. Легкий вздох вырвался из груди Изабеллы -- она все еще любила Франциско Серано.
Маркиза де Бевиль, неожиданно увидев герцога де ла Торре, остановилась и закончила аккорд резким диссонансом.
Королева удивленно оглянулась и встретилась глазами с тем, о ком только что грезила. Она некоторое время молча смотрела на него, точно хотела убедиться, что этот сосредоточенный и холодный сеньор с гордой осанкой -- тот самый Франциско, который когда-то в страстном волнении стоял перед ней на коленях. Ей потребовалась минута, чтобы вернуться к действительности и сказать себе, что этот Франциско ей не принадлежит.
-- Я пришел к вашему величеству переговорить о важных и спешных делах, -- проговорил холодным тоном герцог де ла Торре и поклонился.
Маркиза де Бевиль удалилась. Изабелла стояла у оттоманки, не в силах отвечать на холодные слова маршала. Ее мечтательные глаза с нежностью смотрели на него. Они были совсем одни в будуаре. Изабелла забыла снова накинуть на себя накидку и стояла перед ним в той вызывающей красоте, которой он так поражался.
Он тоже был не в состоянии повторить тех ледяных слов, с которыми только что обратился.
-- Франциско, -- прошептала королева, -- тот ли вы еще Франциско Серано, о котором я сейчас с восторгом мечтала. Тот ли это Франциско, который когда-то признался мне в любви, который ошеломил меня пылкими речами, целовал руки и стоял передо мной на коленях? О, скажите, неужели возможно, чтобы вы были тем Франциско, который подошел ко мне с холодными словами? Нет, это невозможно, вы другой, я не могу назвать вас Франциско Серано!
Королева закрыла лицо руками и зарыдала.
-- Изабелла, королева моя, -- произнес Серано дрожащим от волнения голосом, -- будем тверды, есть воспоминания, которых не следует касаться.
-- А если они лучшие сокровища нашей жизни, если с ними переживаешь счастливые часы, если для нашего сердца ничего не осталось, кроме этих воспоминаний, тогда что, Франциско? Что вы тогда скажете?
-- Мы не должны забывать, что нас разлучает, королева!
-- Что нас разлучает! Вы правы, Франциско, -- что нас разлучает! Я позабыла в блаженных воспоминаниях, что у вас есть Энрика, а у меня муж!
Франциско Серано подвел королеву к креслу, стоявшему перед изящным столом розового дерева, прибавил света в лампах и встал подле красавицы-королевы.
-- Тебе, Франциско, все подобает: высшая власть, высшие почести! Ты должен управлять, ты должен мне советовать, ты должен стать для меня тем, чем не может быть мой муж! -- шептала Изабелла.
Франциско Серано улыбнулся, держа в своей руке нежную руку Изабеллы.
-- Это невозможно, королева, -- мягко ответил он.
-- Кто же более тебя имеет на это право? Кто был бы желаннее мне и народу? Ты должен быть подле меня королем, хотя и без титула. О, я заранее знаю, что тогда не только наше чудное государство, но и его королева всегда жили бы в вечном счастье. Я трепещу от восторга при одной мысли об этом!
Серано невольно вспомнил о предсказаниях, сделанных ему в колыбели, что он будет носить корону. Скажи он одно слово в решительную минуту -- и предсказание сбылось бы. Но он этого не хотел. Мягким, проникающим в душу голосом отвечал он королеве:
-- Простите меня, Изабелла, если я не приму вашего милостивого предложения! Есть важные, святые причины, которые меня от этого удерживают. Я вам раскрою их, чтобы доказать, что я истинно служу только вам и нашему святому отечеству! Призовите герцога Лухану на то место, которое предлагаете мне. Пусть Эспартеро вместе с О'Доннелем разделят заботы правления, и позвольте мне вместе с моими друзьями только тогда помогать вам, когда вы будете в нас нуждаться.
-- Эспартеро и О'Доннель! -- повторила королева в нерешительности.
-- Не сомневайтесь. Эспартеро всегда был храбр и окажется более полезен, чем министры, которые давали вам такие негодные советы. О'Доннеля любят в армии, он опасный соперник -- обезоружьте его, сделав военным министром. Нынешней ночью вам необходимо подписать это приказание, чтобы покончить с неопределенностью последних дней.
-- Пусть будет так -- я последую твоему совету. Прости меня, что я тебе не доверяла, что на минуту усомнилась в твоей верности. Прости мне мою несправедливость по отношению к тебе! Презренных же, которые были мной возвеличены и бросили в минуту опасности, судьба еще найдет.
-- Забудьте их, Изабелла, и да будет вам утешением, что вас всегда и везде защищают те четверо, которым суждено и в этот раз доказать свою привязанность. Где бы вы ни были, и какая бы опасность вам ни грозила, мы всегда при вас и отдадим за вас нашу жизнь, пока вы нас не оставите, от чего сохрани нас Святая Богородица!
-- О мой милый Франциско, мысль, что ты при мне, дает мне спокойствие, которого я прежде не могла бы купить ни за какие сокровища. Дон Олоцага поедет в Париж, так как нам нужен там корректный и преданный человек. Ты же, граф Рейс и Топете останетесь возле меня.
-- В таком случае извольте подписать, ваше величество, это назначение и уладить все, что вызвало вчерашний кровавый день.
-- А ты, Франциско, разве я не увижу тебя около себя? -- спросила Изабелла.
-- Мне будет лучше оставаться вдали! Здесь, ослепленный блеском, взгляд мой может потерять ту ясность, которая необходима, чтобы я мог всегда быть вашим защитником!
-- Ты хочешь уйти от меня, Франциско, не обманывай меня, ты намерен отдалиться от меня.
-- Если это и так, королева, то только из добрых чувств. Герцог де ла Торре сложил бумагу.
-- Когда я понадоблюсь, королева, я буду около вас.
-- Франциско!
Маршал Серано поклонился, поцеловал маленькую дрожащую руку Изабеллы и скрылся за портьерой.
Он еще раз услышал свое имя в будуаре королевы, прозвучавшее страстным призывом:
-- Франциско!
Маршал Серано махнул рукой, как человек, который хочет и должен что-то отстранить от себя, как бы трудно это ни было.
Через несколько дней вместо прежних ненавистных министров королева назначила Бальдомеро Эспартеро -- герцога Лухану, и О'Доннеля -- любимого генерала всей армии и народа. Первым их совместным указом была та общая амнистия, которую объявил маршал Серано еще накануне. После его издания Эспартеро и О'Доннель были возведены Изабеллой в звание маршалов Испании.