Принц Юссуф напрасно прилагал все усилия, чтобы отыскать след Реции, он все еще не успокоился, хотя и не говорил больше Гассану о своем желании еще раз увидеть прекрасную девушку.
Юссуф платонически любил Рецию. Он вовсе и не думал назвать ее своей. Он хотел только еще раз увидеть ее, еще раз поговорить с ней. Она была так прекрасна: ему хотелось остановить свои пламенные взгляды на ее лице, на ее чудных выразительных глазах. Но ему никак не удавалось ее увидеть, хотя он и не жалел ничего, чтобы только отыскать ее.
Гассан, приобретавший все большую и большую благосклонность султана, не говорил Сади больше ни слова о Реции с тех пор, как заметил, что между ним и принцессой возникла любовь, которая с каждым днем принимала все более и более серьезный характер. Об открытой помолвке не было и речи, султан еще не дал на то своего согласия, но то, что в скором времени она должна была состояться, в этом Гассан не сомневался, а потому и молчал о Реции.
-- Если бы Сади вспоминал о ней, -- рассуждал Гассан, -- он мог бы спросить меня сам.
Но Сади не спрашивал.
Это нисколько не удивляло Гассана, в сердечных делах он был нечувствителен, почти суров. Ему не казалось странным, что Сади отрекся от своей первой любви теперь, когда ему, смелому, стремящемуся к величию и славе паше, выпала на долю любовь принцессы. Он находил естественным, что Сади был настолько умен, чтобы пожертвовать всем остальным ради этого блестящего будущего. Рошана была так прекрасна, заманчива и величественна, что, глядя на ее фигуру, можно было представить и красоту ее лица.
Высота ее сана и богатство еще больше усиливали это обаяние и увеличивали число домогавшихся ее руки.
Сообщая своему другу, что принцесса Рошана стала их союзницей, Сади ни слова не сказал ни о своей помолвке, ни о своей любви к Рошане. Гассан и не спрашивал его об этом; он был рад, что они нашли новую союзницу в борьбе с Шейхом-уль-Исламом, и вместе с Сади надеялся, что ей удастся открыть местопребывание пророчицы.
Однажды вечером Сади был у Гассана в Беглербеге. Вдруг на взмыленной лошади примчался туда его слуга и передал ему написанную рукой принцессы надушенную записку.
Эту записку принес один из ее невольников на квартиру к Сади и как можно скорее велел передать ее паше.
Сади взял записку, отпустил слугу и развернул элегантное письмецо.
-- Читай скорее, я сгораю от нетерпения узнать, что там такое! -- сказал Гассан.
Сади стал читать вслух:
"Союзница твоя извещает тебя, что время между твоим посещением и получением этих строк она провела не напрасно, а с пользой. Во-первых, я прогнала своего неверного слугу Лаццаро. Во-вторых, я порвала с Мансуром. В-третьих, благодаря счастливому случаю, от одного старого укротителя змей я узнала, где пророчица".
-- Принцесса знает это! -- горячо перебил его Гассан.
"Если ты поторопишься, -- продолжал Сади, -- ты сегодня же можешь освободить ее, и тогда тебе и твоему товарищу Гассану-бею удастся освободить Зору-бея, чего я от души желаю, так как это и твое желание! Пророчица -- у палача-черкеса Будимира".
-- У черкеса-палача! Дальше! Читай дальше!
-- Я кончил, -- отвечал Сади, -- последние слова -- доказательство благосклонности ко мне.
-- Письмо это важно для нас, Сади! Поспешим немедленно к палачу!
В эту минуту разговор обоих друзей был прерван. Явился камергер султана и по высочайшему повелению вызвал Гассана. Султан желал, чтобы он сопровождал его на прогулку.
Новая помеха!
-- Я сейчас же отправлюсь один, -- сказал Сади и простился с товарищем.
Гассан поспешил к султану. Сади же из дворца отправился к берегу и сел в уже приготовленную для него лодку, приказав гребцам ехать к противоположному берегу и свернуть в канал.
Начинало темнеть. Быстро, как стрела, скользила по воде лодка. Сади был полон ожидания и нетерпения. Если бы благодаря письму ему удалось найти пророчицу у черкеса-палача, он был бы этим обязан принцессе! Он и так уже гордился тем, что одного его слова было достаточно, чтобы она перешла на его сторону, гордился тем, что она называла себя его союзницей и что его желания были и ее желаниями!
С самого возвращения у него не было ни одной спокойной минуты. Кончились все преследовавшие его несчастья: чины и почести буквально посыпались на него. И теперь его занимала только одна мысль -- отыскать Сирру.
Лодка повернула в канал, который тянулся далеко в глубь страны. Со сложенными на груди руками Сади задумчиво глядел вдаль.
Наконец лодка подъехала к тому месту, где Сади должен был выйти. Он приказал гребцам ждать его здесь и, завернувшись в свою военную шинель, пешком отправился к отдаленному дому палача. Старая, мрачная башня резко выделялась среди ровной, пустынной местности.
Ни дома, ни хижины, ни души кругом. Эта часть константинопольских окрестностей пустынна, ровна и почти лишена растительности. Кое-где только виднелись поросшие деревьями холмики, но и те имели очень жалкий вид.
Наконец Сади добрался до стены, окружавшей со всех сторон старую башню, и насилу отыскал в ней маленькую деревянную дверь. Она не была заперта, Сади толкнул ее -- она отворилась, так что он, даже не постучавшись, мог проникнуть во двор палача.
Это бросилось ему в глаза. С внутренней стороны двери находилась большая тяжелая задвижка. Неужели Будимир всегда оставлял дверь открытой?
Сади подошел к старой, огромной башне, которая в былое время служила, вероятно, сторожевым пунктом при укреплениях. Теперь же, полуразрушенная сверху, она только внизу имела совершенно крепкие комнаты. Двор был невелик. Как раз посреди него и стояла башня. В углах его и у стены валялись бревна, доски, части виселицы и большие позорные столбы. Сбоку помещался старый черный дровяной сарай.
Сади заметил, что в одном из нижних покоев горел свет, и подошел к низенькому окошку, которое, как и все башенные окна, было мало и заделано решеткой.
Он заглянул в комнату и увидел палача Будимира. Это был уже пожилой человек. Он сидел у стола и, казалось, что-то рисовал или писал на нем мелом. Его обрамленное седой бородой, воинственное, испещренное рубцами лицо, его большие серые глаза, устремленные на стол, -- все показывало, что он был очень занят чем-то.
Сади подошел к двери, ведущей в башню, -- она тоже не была закрыта. Он открыл ее и по мрачным коридорам со сводами отправился в ту сторону, где находилась комната Будимира.
Вдруг в конце коридора открылась высокая, огромная, тяжелая дверь, и на пороге ее показался палач со свечой в руке. Он вышел посмотреть, кто это ходит по коридору. Каково же было его удивление, когда он увидел перед собой молодого офицера.
-- Я Сади-паша, -- сказал офицер, -- мне нужно поговорить с тобой! Ты неосторожен, Будимир, как можно оставлять двери открытыми!
-- Ты вправе, благородный паша, делать мне этот упрек! -- отвечал палач мрачным тоном, его бесило подобное замечание. -- Большая опрометчивость оставлять двери открытыми здесь, в тюрьме, но я-то не имею такой привычки и готов поклясться, что давеча, как и всегда, запер их на задвижку.
-- Тогда я не смог бы проникнуть сюда, -- сказал Сади и последовал за широкоплечим, высоким мужчиной в его комнату. Там он заметил, что Будимир что-то мелом нарисовал на столе.
-- Подойди ближе, благородный паша, -- сказал палач, -- что привело тебя в мою башню, избегаемую всеми?
-- Что ты рисуешь там, Будимир? -- обратился Сади к палачу вместо ответа.
-- Да, видишь ли, -- отвечал палач, -- я соображаю, сколько смогут выдержать некоторые бревна и доски. Сегодня ночью я с работниками хочу устроить виселицу, и такую высокую, чтобы ее можно было видеть издали.
-- Виселицу? Для кого это? -- спросил Сади.
-- Для мнимой пророчицы, задушившей старую аравитянку Ганнифу.
-- Так она приговорена к смерти?
-- Недавно мудрый и справедливый Гамид-кади прислал мне приказание, чтобы завтра, после заката солнца, вздернуть мнимую пророчицу на виселицу.
-- Она здесь, у тебя в тюрьме?
-- Да, благородный паша, она там наверху, в одной из камер.
-- Ты уже готовишься сооружать для нее виселицу, а неизвестно еще, будет ли она на самом деле казнена.
-- Как может это подлежать сомнению, когда слово мудрого и справедливого кади решило уже ее участь? Она осуждена на смерть.
-- Но она еще жива, а пока она жива, приговор может быть еще отменен.
-- Кто имеет на это власть, мой благородный паша? -- спросил палач.
-- Могущественный султан.
-- Не поверю я этому, благородный паша, как глубоко ни уважаю я тебя и твои слова. Его величество султан не может отменить приговор Шейха-уль-Ислама и кади.
-- Он может назначить новое следствие, и это непременно случится. Кади очень торопится. В прошлую ночь только он передал тебе пророчицу, сегодня вынес приговор, а завтра уже она должна быть на виселице.
-- Так гласит приказ, благородный паша.
-- Хорошо! Но жива ли она еще? Или бедное создание уже убили, чтобы только заставить ее молчать, и завтрашняя казнь не что иное, как комедия для публики?
-- Нет, мой благородный паша, мнимая пророчица еще жива.
-- Проводи меня к ней, мне надо ее видеть и сказать ей несколько слов.
-- Не гневайся на твоего раба, благородный Сади-паша, если он осмелится заметить тебе, что ему предписано присутствовать при подобных посещениях, -- сказал палач.
-- Ты можешь и обязан сделать это, Будимир. Можешь слушать, о чем я буду говорить с Сиррой. Не думай, что я хочу вынуждать тебя преступать твои обязанности, -- отвечал Сади, очень довольный тем, что ему удалось хотя бы отыскать Сирру. До завтрашнего вечера ом имел еще время использовать пророчицу как орудие против Мансура и отвратить от нее ужасную смерть. Но он должен был не терять времени понапрасну, если только хотел добиться того, чтобы почти в последнюю минуту успешно опередить быстрые и решительные действия Мансура и его помощника.
Палач взял ключи и свечку.
-- Прошу следовать за мной, -- обратился он к Сади и отправился из комнаты по старому коридору со сводами. В конце коридора находилась дверь, которой, вероятно, закрывалась лестница. Будимир хотел отворить ее, но в эту самую минуту ему почему-то пришло в голову осветить верхнюю часть двери, где было сделано маленькое окошечко. Стекло было выдавлено!
Это обстоятельство в связи с открытыми дверями показалось палачу странным и подозрительным. Человек не мог выдавить стекло и пролезть через окно, оно было так высоко, да и дверь была такая гладкая и скользкая, что не было никакой возможности добраться по ней до окна.
Дверь была крепко заперта, Будимир открыл ее.
Сильный порыв ветра чуть было не потушил свечу. Но откуда же мог он дуть?
Будимир не сразу нашел объяснение этому, он поднялся с Сади по ветхой, широкой каменной лестнице наверх, тут помещалось то отделение башни, где обычно содержались уже обреченные на смерть жертвы. Оно состояло из нескольких находившихся рядом комнат, все они были снабжены чрезвычайно крепкими дверями и маленькими, заделанными решеткой окошечками, и никогда еще не удавалось бегство ни одной из жертв палача.
Со свечой в левой руке и со связкой ключей в правой, он подошел в сопровождении Сади к одной из дверей и стал отпирать ее. Большой ключ упрямо гремел в старом, заржавленном замке, но что могло противостоять страшной силе Будимира? Дверь быстро отворилась.
-- В этой камере содержится мнимая пророчица, -- сказал он Сади, освещая комнату. -- Подойди ближе, мой благородный паша.
Сади последовал его приглашению. В камере кроме низенькой постели да каменного стола, на котором стояла кружка с водой и лежало немного хлеба, ничего и никого не было. Сади посмотрел по сторонам, отыскивая глазами Сирру.
-- Ты ошибаешься, палач, здесь нет пророчицы, эта комната пуста.
-- Пуста? -- в ужасе спросил Будимир и тоже вошел в комнату, осмотрел каждый уголок, везде ища Сирру, но ее нигде не было. -- Она убежала, -- сказал он, дрожа от гнева и страха.
-- Убежала? Да, твоя правда. Здесь, возле двери, она сделала отверстие в стене, вынув несколько кирпичей.
-- Для меня это непостижимо, словно эта Черный гном не человек, -- проворчал палач, рассматривая отверстие в стене.
-- Пророчица убежала и, таким образом, ускользнула от приговора кади.
-- Так это она открыла все двери внизу -- этого никогда еще не бывало! Это может стоить мне головы.
-- Я советовал бы тебе молчать пока о ее бегстве, -- обратился Сади к палачу, лицо которого было мрачно и сердито, -- очень может быть, что до завтра она еще и найдется. Посвети-ка мне, я напрасно пришел сюда.
С этими словами Сади оставил башню палача и отправился к каналу, там он нашел свою лодку, которая и перевезла его обратно в город.
Между тем Гассан, совершив прогулку с султаном, нашел время избрать другой путь для скорейшего освобождения Зоры. С этой целью он отправился к великому визирю Махмуду-паше. Этот важный государственный сановник благодаря своим искусно сплетенным интригам имел большое влияние на султана. Он вместе с другими визирями составлял силу, которой должен был бояться Абдул-Азис. Мало-помалу удалось им захватить в свои руки все привилегии, и в то время как прежние министры были в постоянном страхе впасть в немилость султана, нынешние визири смогли образовать союз, который никого и ничего не боялся.
Султан был мало-помалу ограничен в своей власти, различные лица хватались за бразды правления. Возникла тайная борьба за власть, причем важную роль играли придворные интриги, и очень понятно, что при такой погоне за властью немного ее оставалось на долю самого султана. Султанша Валиде, Шейх-уль-Ислам, великий визирь, остальные министры, послы иностранных держав -- все стремились руководить и управлять, все добивались верховной власти, все питали честолюбивые замыслы и, завидуя остальным, каждый старался осуществить свои планы, не выбирая средств. Сам султан давно уже заметил, что предсказанные ему старым нищим-дервишем враги были не кто иные, как его сановники и советники, которые своим дурным управлением разоряли страну и думали только о том, как бы увеличить свою казну и удовлетворить свое честолюбие. Прежде султан пользовался такой твердой и неограниченной властью, что даже великий визирь трепетал перед ним, а министры при малейшей ошибке или подозрении дрожали за свою жизнь, теперь же дела начали принимать другой оборот.
Махмуд-паша мог похвалиться, что в политике он всемогущ, разумеется, только в том, что касалось Турции.
Он самовластно распоряжался страной. Султан Абдул-Азис слушался его и, по-видимому, даже побаивался.
К этому-то сановнику и отправился Гассан, предварительно подав великому визирю через одного своего приятеля, мушира иностранных дел, рапорт, по которому Зору-бея требовали в Лондон.
При этом Махмуд-паша сейчас же вспомнил о леди Саре Страдфорд и предался размышлению о том, что присутствие Зоры в Лондоне было бы очень выгодно для Турции. В эту самую минуту доложили о Гасеане, адъютанте и наперснике султана.
Великий визирь велел ввести его в свой кабинет.
-- Ты пришел с известием из кабинета его величества, мой благородный бей? -- спросил Махмуд-паша.
-- Нет, ваша светлость, прошу извинения, я пришел по частному делу, -- отвечал Гассан. -- И не по моему собственному, а по делу моего арестованного друга Зоры-бея.
-- Разве Зора-бей арестован? -- спросил удивленный великий визирь.
-- Странно, что ваша светлость еще не получили донесения об этом от сераскира, -- сказал Гассан и вкратце рассказал о случившемся, причем не пощадил и Шейха-уль-Ислама, очень хорошо зная, что великий визирь с ним не особенно-то ладит.
-- Это не дело! -- сердито воскликнул Махмуд-паша в ответ на донесение Гассана. -- Этого быть не должно! Министерство иностранных дел нуждается в Зоре-бее.
-- Я слышал, ваша светлость, что Зора-бей должен ехать в Лондон.
-- Разумеется, и как можно скорее, он там нужен, он назначен туда военным атташе.
-- Одного слова вашей светлости будет достаточно, чтобы помешать действиям Шейха-уль-Ислама, -- сказал Гассан. -- Его величество султан мог бы освободить Зору-бея, но влияние Мансура-эфенди так велико! Он прилагает все усилия, чтобы помешать этому!
Эти слова пробудили в великом визире чувство соперничества.
-- Шейх-уль-Ислам может делать что угодно в пределах его власти, -- отвечал Махмуд-паша, -- но дел дипломатии Мансур-эфенди касаться не должен.
-- Я опасаюсь, ваша светлость, что вследствие влияния Шейха-уль-Ислама арест Зоры продлится еще долго.
-- Ты думаешь, мой благородный Гассан-бей, что его величество султана нельзя склонить к приказу об освобождении твоего друга?
-- Боюсь, что так, ваша светлость.
-- В таком случае, мы должны сами взяться за это дело, -- коротко объявил Махмуд-паша. -- Зора-бей не должен дольше оставаться здесь, он нужен в Лондоне.
-- Смею ли я доложить о вашей светлости в кабинете его величества?
-- Нет, сегодня не мой день! -- поспешил ответить великий визирь.
-- В таком случае, смею ли я совершенно секретно сообщить вашей светлости еще одну новость?
-- Говори, я слушаю.
-- Дни могущества Шейха-уль-Ислама сочтены.
-- Что приводит тебя к такому заключению?
-- Более чем смелые планы и средства Мансура-эфенди должны привести его к падению.
-- Ты знаешь еще что-нибудь?
-- Мне кажется, ваша светлость, что на днях должна решиться его участь.
-- Будь что будет, а пока нужно противодействовать влиянию Шейха-уль-Ислама, которое должно быть уничтожено. Зора-бей должен уехать! Я считаю, будет лучше, если он попытается убежать из тюрьмы, уехать в эту же ночь и, не останавливаясь ни в Вене, ни в Кельне, сразу отправится в Лондон. Прежде чем он прибудет туда, мы выхлопочем ему помилование, прежде чем он устроится в Лондоне, он уже будет назначен военным атташе.
-- Слова вашей светлости пробуждают во мне радость и благодарность! Можно ли считать их окончательным решением? -- спросил Гассан.
-- Мне ничего не известно об аресте Зоры-бея. Я передам тебе его бумаги, необходимые для его отъезда, и Зора-бей может в эту же ночь оставить Стамбул.
-- А бегство из тюрьмы, ваша светлость, вы считаете необходимостью?
-- Я буду его защищать.
-- Приношу вашей светлости благодарность за эту милость.
Великий визирь подошел к письменному столу, выбрал несколько приготовленных бумаг, подписал их и передал Гассану-бею, который принял их с глубоким поклоном.
-- О бегстве, в сущности, не может быть и речи, дело идет скорее об исполнении приказа министерства иностранных дел, -- сказал Махмуд-паша. -- Если Шейх-уль-Ислам постарался отправить нужного нам офицера в тюрьму, то должен быть готовым к тому, что мы его освободим, когда он нам нужен, вот и все! Я отчитаюсь за это, когда придет время, перед его величеством султаном. Тебе ничего не остается делать, как передать бумаги Зоре-бею и позаботиться о том, чтобы он в эту же ночь с первым поездом выехал из Стамбула! Времени еще довольно.
Гассан взял бумаги, поблагодарил пашу и в радостном волнении оставил конак великого визиря. Он немедленно отправился в сераль Было еще не так поздно. Он застал смотрителя того отделения огромного императорского дворца, в котором помещалась тюрьма. Тот низко поклонился влиятельному высокопоставленному офицеру -- давно всем уже было известно, что Гассан стал любимцем султана.
-- Открой мне тюрьму, -- приказал Гассан. -- Я должен передать благородному Зоре-бею этот приказ, который я и тебе показываю, чтобы ты не помешал ему оставить тюрьму.
-- Оставить тюрьму? -- спросил удивленный смотритель.
-- Прочитай этот приказ министерства иностранных дел.
-- Мудрый и высокий Мансур-эфенди был здесь и приказал мне соблюдать особенную бдительность.
-- Вот эти бумаги предписывают немедленный отъезд Зоры-бея военным атташе в Лондон.
-- Если ты говоришь и приказываешь мне это, благородный бей, я не осмеливаюсь противоречить тебе, -- сказал смотритель, сам не зная, что делать, и отворил камеру, в которой находился Зора-бей. Там была уже зажжена лампа.
Увидев Гассана, Зора бросился к нему навстречу.
-- Будь желанным гостем в моем одиночестве! -- воскликнул он.
-- Твое одиночество должно кончиться, -- сказал Гассан, дружески поздоровавшись с Зорой.
-- Разве Шейх-уль-Ислам уже низвергнут? -- спросил Зора.
-- Тише, -- сказал Гассан, так как смотритель был в коридоре и мог слышать их разговор. -- Еще нет, но мы с Сади надеемся, что дни его сочтены, но обо всем этом ты узнаешь уже в Лондоне.
-- В Лондоне?
-- Да, Зора, ты в эту же ночь должен отправиться туда.
-- Значит, я должен бежать?
-- Да, пожалуй что так, но по приказу великого визиря и министерства иностранных дел.
-- Какую связь имеет все это, я ничего не понимаю.
-- Все очень просто: в министерстве иностранных дел не знают, что ты арестован, ты назначен военным атташе в Лондон, тебе приказано немедленно отправиться к месту назначения.
-- Друг мой, ты говоришь правду?
-- Вот твое назначение.
-- В Лондон? Ведь это мое заветное желание! Всем этим я обязан тебе!
-- Ни слова больше, друг мой, нельзя терять ни минуты. Ты должен ехать ночным поездом! -- сказал Гассан и вручил бумаги своему товарищу, который перелистывал их вне себя от радости.
-- Какое счастье! Все в порядке... Я бегу... Или нет, я уезжаю... Вот приказ!
-- Счастливого пути, Зора! Перед тобой открывается новый мир, новое поприще! -- сказал Гассан, прощаясь со своим другом. -- Да поможет тебе Аллах! Присылай известия о себе и помни своих друзей в Стамбуле.
-- Благодарю, Гассан, горячо благодарю за все, кланяйся Сади! -- воскликнул Зора.
Гассан поспешно оставил тюрьму, вслед за ним вышел и Зора. Внизу их ожидал смотритель.
-- Ты, насколько это возможно, облегчил мой арест, вот тебе в награду, -- сказал Зора, подавая старому смотрителю значительную сумму.
Смотритель чуть не заплакал от радости, поцеловал руку Зоры и пожелал ему всякого благополучия. Затем он снова запер двери камеры и вернулся в свое жилище внизу сераля.
Зора немедленно отправился к себе на квартиру. Сади еще не было дома. Он поспешно велел уложить чемоданы и отправился на вокзал. В полночь он уже мчался к новой, давно манившей его цели.
В это позднее время Шейх-уль-Ислам, возвращаясь с заседания в серале, зашел в квартиру смотрителя и сообщил ему, что завтра кади отошлет документы сераскиру и тогда уже начнется следствие.
Ужас охватил старого кастеляна при этих словах.
-- Благородный Зора-бей уже уехал, -- сказал совершенно озабоченный смотритель.
-- Уехал? Зора-бей?
-- Точно так, ваша светлость, два часа назад благородный бей оставил тюрьму.
-- Он ее оставил? Что это значит? Ты его выпустил?
-- По приказу его светлости великого визиря, который Зоре-бею передал благородный Гассан-бей.
-- Значит, они меня опередили, -- пробормотал Шейх-уль-Ислам с мрачным видом, -- но не все еще пропало, его можно догнать и схватить.
А затем, обратившись к смотрителю, сказал, что он будет привлечен за это к ответственности. Бледный от страха смотритель хотел просить помилования, но Мансур-эфенди не слушал его и быстро вышел из коридора, решив немедленно использовать все средства, чтобы помешать бегству Зоры.