Газ с шипеньем выходит из угля и породы. То он клохчет наседкой, то цыплятами пискает, бормочет каликой перехожим, уркает голубем, журчит, как ручеек. Разными звуками газа оглашается подземелье. Один старый рабочий, проработавший тридцать лет под землей, спрашивал меня:
-- Ты знаешь, что это здесь шипит и хрюкает? Поди, думаешь -- черти?
-- Да, похоже на чертей...
-- Деревенщина... Известно, -- смеется рабочий пыльным скомканным смехом, -- нашел тут чертей... Всю землю насквозь пророй, не найдешь. Это только попы в золотых алтарях выдумывают всякую чепуху. Им там с Христовой кровью не так, как нам с углем. Им не душно. У нас тут, брат, не Христова, а человечья кровь течет. Видел протащили человека с проломанной головой? Чу, слышишь? это газ шипит. Новички, что приходят сюда, сначала боятся в далеких забоях в одиночку. Он ведь, этот газ, бывает еще и шибко вредный. Чуть чего, и задохнешься совсем. Так-то вот пошли мы с одним новичком в забои, от ствола за три километра. Я залез в проход для воздуха, проверить не завалился ли, а новичок-то и остался в забое один. Услышал рокотанье газа, причитанья на разные голоса и почудилось ему будто где-то в земле плачет и стонет засыпанный живой человек, стонет, а вылезти не может, умирает. У нас, ведь, так бывает. Да ты чего глаза-то пучишь? Вот мы сидим, а там где-нибудь рухнут подпорки, аль взрыв, -- засыпало, вот и готово. Воздух не пошел, и крышка. Считай минуты жизни своей.
-- Тебя засыпало когда-нибудь?
-- А ты думаешь, за тридцать лет под землей обойдешься без этого? Все бывало. Ну, вот, слушай дальше. Парень -- от этот и схлыздил, струсил, значит... А газ все стонет. Я што-то замешкался. Парень и подумай, что это меня завалило, и душа моя воет жалобно. Ей ведь тоже из шахты не вылезти. Попробуй-ка версту сквозь землю пролезть.
Слушатели и я засмеялись, а старик продолжал:
-- Испугался новичок, задрожал, как осиновый лист, да тягу из забоя. Впопыхах за что-то спотыкнулся, хлоп -- и лампа пополам. Тьма. Ползет во тьме, а хода еще не знает хорошенько. Забрался в тупик. Сидит и воет. Я вылез, гляжу нету Фомки, только чуть слышу, как он пищит где то, словно придавленный хомяк. Что, думаю, с ним? И я то испугался. Думаю, пришибло холеру. Пришел, смотрю -- дрожит, меня даже не узнает. -- Чего это ты хлипаешь? -- Так и так... Мне, говорит, почудилось, будто покойники причитают, стонут. Я креститься, они все стонут. Я крест на шее целовать, они все стонут. Христос воскрес, аллилую читаю, а они еще хуже, в разных местах, на разные голоса Лазаря запели. Ну, думаю, теперь мне карачун пришел. Тебя нет. Лампу сломал. Часа два я, наверно, прожил бы, не больше. Умер, аль бы с ума сошел. Почему, дядя, крест-от не помогает? Я его весь исцеловал, изгрыз даже. -- Дурак ты, -- я ему говорю,-- эта побрякушка только старухам вашим помогает, у нас, брат, не открестишься, дудки. Рассказал я ему, откуда этот газ, и почему он так шипит. Ты ведь тоже, поди, не знаешь?
-- Нет, не знаю.
-- Это все по науке выходит. Поглядико-сь на уголь-то.
Рабочий поднес к фонарю кусок угля.
-- Видишь жилки? Откуда же, мой милый, эти жилки произошли? А все от них же, от листьев, вообще от всякой растительности. Мы целые окаменелые стволы выкапываем иногда. Здесь лес был первобытный, потом земля осела, все залилось водой. Деревья замыло, затянуло песком и глиной. Песок и глина слежались, получился щебень, известняк. Деревья окаменели, а воздух, какой был в них, газом стал. Выйти ему некуда наверх, глина не пропускает, вот и был он пленником миллионы лет. Сжат крепко. После море ушло в другие ямы, а здесь, на земле, стало сухо. Теперь вот он сквозь щели и лезет, и шипит всякими голосами.
-- Неужели миллионы лет прошло с тех пор, как росли эти деревья?
-- Вестимо дело, не семь тысяч, как у вас в библии рассказывается. Рази скоро таку толщину песком затянуло? Много ли на дне моря осядет за год мути, что нанесет весной река? Тоньше, чем бумажный лист. Здесь вот над нами земли 800 метров с гаком, это чуть ни верста. Посчитай, сколько тут листов бумажных уложится. Правда хорошая книга? Это наша рабочая библия. Она вернее на деле показывает, сколько лет существует земля, и есть-ли черти в земле. Вот и тот трусишка, про которого я рассказывал, теперь тоже не верит ничему. Теперь для него нипочем причитанье этого газа. Он знает, что и отчего. Но, когда мы не знаем, нам все кажется страшным. Когда кажется, мы крестимся, а нет чтобы толком узнать, в чем дело? Когда все разузнаешь, самому смешно, как мог в такую чепуху верить.
Крест свой, что целовал тогда, парень давно в соседнюю старую шахту закинул.
Рабочему и крестьянину не вера в бога, а наука и техника помогут добиться лучшей жизни.
Я вот на старости лет, а все-таки учиться начал. У нас много стариков учится.
Старик поковырял киркой уголь и, выпрямившись, гордо обвел нас всех полуслепыми глазами.
-- Мужики вот ваши все стонут, -- начал другой, рядом сидевший, мускулистый, тоже с мутными глазами, рабочий.-- Чево, дескать, рабочие' низашто деньги получают?! Восемь часов порылся и ходит барином. Едят наш хлеб. А стяни-ко вот кожан-то, да голый возьми и потыркай этой кайлой восемь часов, да потаскай на своих четырках санки с углем по забою до вагонеток. Нечего сказать... Завидная жизнь... За месяц-то выгонишь рублей сорок, сорок пять. Простые рабочие еще дешевле работают. Хуже свиньи уваляешься, измокнешь до костей. Вылезешь, домой идти не можешь. Ветром качает, глаза на свет не глядет. -- С горечью вздохнул рабочий.
Шахтер Михаил Донбасский такую песнь сложил про рабочих-забойщиков: