I.

Типъ италіанскаго говоруна.

Ахъ, почтеннѣйшій синьоръ, благослови васъ Богъ! проговорилъ радостно содержатель кофейни въ Неаполѣ, взвидя меня, въ первый разъ посѣтившаго его кофейню.-- А это вѣрно вашъ товарищъ? добавилъ онъ умильно, указывая на моего соотечественника. Очень радъ; очень радъ... Вотъ только что я говорилъ о васъ съ моимъ дорогимъ зятемъ: онъ въ восхищеніи отъ васъ... Я васъ ожидалъ, какъ писанное яичко. Садитесь, вотъ сюда: у меня всегда приготовлено для васъ самое лучшее мѣсто. Ну, а теперь я вамъ поднесу шоколадъ, какой и самъ кардиналъ не пьетъ; да и гдѣ ему пить такой! Мой шоколадъ былъ и будетъ лучшимъ въ Неаполѣ. А отъ чего онъ лучшій?... а?... ну, скажите, отъ чего? Оттого, что Богъ ниспослалъ мнѣ свое благословеніе: я достоинъ теперь предложить свой шоколадъ и самому папѣ. Но, милѣйшій мой синьоръ, какъ полагаете вы?... Чтобы составить подобный шоколадъ, на это необходимо знаніе классическихъ наукъ, нужно быть математикомъ, химикомъ, медикомъ -- чортъ меня возьми! О, это стоитъ мнѣ проклятыхъ трудовъ: они доводятъ меня часто до изступленія... Да, да... Нужно быть превосходнымъ механикомъ. Ахъ, милое мое сердце, если я только подумаю, что я взялся за такое простое механическое ремесло, то на меня нападаетъ страшная меланхолія; а все таки оно сопряжено съ химическимъ процессомъ, съ знаніемъ классическихъ наукъ... Вѣдь, я, милѣйшіе друзья, римлянинъ, кровный римляпинъ, гербъ у меня дворянскій. Клянусь черной кровью сатаны, что я кровный аристократъ, обладатель великолѣпнѣйшаго герба и -- знайте -- я презираю чернь. Да здравствуетъ король Францискъ II.

При послѣднемъ восклицаніи содержатель кофейни, маленькій кругленькій старикашка ударилъ восторженно кулакомъ по столу, но замѣтивъ звѣрскій взглядъ капуцина, молча сидѣвшаго за послѣднимъ столикомъ, тотчасъ же оправился.

-- Ахъ! дорогой мой патеръ, обратился онъ къ капуцину, съ намѣреніемъ задобрить его; вотъ я только что сказалъ: "Да здравствуетъ король!" Знайте же, что я даже и не думалъ произнести подобное восклицаніе; но въ этомъ я ничуть не виноватъ: вѣроятно, чортъ произнесъ моими устами, это восклицаніе, такъ какъ я вчера вечеромъ забылъ помолиться. Смѣшно въ этомъ только то, что я не монархистъ, а чистый демократъ; притомъ набоженъ, ярый католикъ... Вѣдь я папистъ -- чортъ меня укуси.

Капуцинъ произнесъ брань на папу: онъ принадлежалъ къ партіи Гарибальди.

-- Э-эхъ, т. е. не папистъ!... постоянно сбиваюсь на этихъ проклятыхъ окончаніяхъ, на этихъ истахъ. Я гарибальдистъ, гарибальдистъ, милое дорогое сердце мое. Evviva Garibaldi.

-- Evviva Garibaldi! произнесъ капуцинъ, бросивъ на столикъ деньги за шоколадъ и выходя изъ кофейни.

-- Да, душа моя, продолжалъ хозяинъ кофейни, когда то блестѣли на всѣхъ моихъ пальцахъ золотыя кольца, вокругъ головы моей сіяло что то въ родѣ алмазнаго рога, какой обыкновенно носили венеціанскіе дожи... Къ чорту! Вѣдь я служилъ венеціанской республикѣ первымъ теноромъ въ театрѣ Санъ Бенедето. Клянусь кровью всѣхъ мадонъ, что публика только одного лишь меня хотѣла слушать. Когда я выходилъ на сцену, то обыкновенно раздавался такой громъ рукоплесканій -- какъ на страшномъ судѣ. Всѣ кричали: "Вотъ, вотъ онъ! Да здравствуетъ! Браво, великій римлянинъ!" А я -- небрежный поклонъ публикѣ -- вотъ и все. Три года сряду я одинъ только и поддерживалъ этотъ театръ. Пусть я буду проклятъ, если вы теперь найдете хоть одного хорошаго тенора въ Италіи; всѣхъ настоящихъ пѣвцовъ нельзя даже сравнить съ кускомъ засохшаго козьяго сыра. Клянусь кровью бѣшеной собаки, что я выполнялъ роли министровъ; ну, а чтобы быть дипломатомъ, то на это, какъ вамъ извѣстно, нужно имѣть голову, дьявольскій умъ. Да къ черту театръ, поговоримъ лучше о древностяхъ. Видѣли вы Пальверію, гдѣ жилъ папа Браски, а? Pracca Natione? а тульянскую темницу -- нѣтъ?... Знайте же, что вы видите предъ собою самаго извѣстнѣйшаго и знаменитѣйшаго антикварія и археолога. Для этихъ наукъ я часто рисковалъ моею жизнью: весь свѣтъ удивляется, какъ это я живъ и понынѣ... Я лазилъ въ гробницы Люція Сципіона Барбата, во всѣ гроты великихъ республиканцевъ, которыхъ да хранитъ Богъ и святая Дѣва... Ходилъ въ катакомбы -- но къ чему далеко заходить: есть и безъ меня много дураковъ, которые, изъ за дрянной какой нибудь древней надписи, пускаются въ катакомбы и жертвуютъ жизнью. Одно мнѣ только досадно, что я не видѣлъ уха Діонисія Сиракузскаго, но не все-же можно видѣть!... Скажите, пожалуста, вѣдь эта дрянь, Діонисій Сиракузскій, говорятъ, былъ христіанинъ, католикъ?... Жаль, что его не отправили на галеры. Я навѣрное отправилъ бы его туда, потому, какъ вы можете судить изъ моего разговора, я, въ центрѣ Неаполя, республиканецъ, другъ латинской свободы. А что, видѣли вы небольшую колонну на Cam o vaccino, по дорогѣ въ Santa Maria Liberatrice, а?... да?... Ну, вотъ тамъ-то стоялъ народный трибунъ, громко взывая: "Всѣ римляне должны здѣсь собраться!" Ахъ, кстати, я получилъ на дняхъ свѣжія салами. Знаете, недавно я имѣлъ небольшой скандалъ въ Café Corso. Пью я, знаете, кофе; нѣсколько плебеевъ затѣяли драку и, опрокинувъ мою чашку, облили мои совершенно новые панталоны изъ брабантскаго сукна. Я не вытерпѣлъ; я произвелъ надъ ними страшное пораженіе. Я презираю плебеевъ, презиралъ и буду презирать всегда, потому что я принадлежу къ древнѣйшему римскому аристократическому роду... Что это? Вы собираетесь уйти? Вѣроятно въ каѳедральную церковь св. Янурія посмотрѣть на большую функцію? Благослови васъ Богъ, милыя души. Вечеромъ-же если вы случайно вспомните меня, вашего единственнаго друга, то заходите: мы потребуемъ свѣжія салами, приготовленныя мною собственноручно для васъ однихъ, а также и пастетъ изъ макаронъ; ну, и въ заключеніе, выпьемъ по стаканчику сиракузскаго. Благослови васъ св. Дѣва и св. Антоній дуанскій.

II.

Импровизаторъ.

На слѣдующій день, послѣ моего пріѣзда въ Тріестъ, я и одинъ изъ моихъ соотечественниковъ, гуляя по городу, подошли къ одной кофейнѣ, передъ которой были симметрически разставлены небольшіе столики и стулья. Мы выбрали себѣ мѣсто, откуда можно было видѣть тихую поверхность моря, отражавшую какъ уголь раскаленный небосклонъ, на которомъ отчетливо рисовались силуеты отдаленнаго берега съ возвышающимися зданіями, рейдъ, суда, пароходы, трубы, паруса, -- и все это было перепутано гигантской паутиной -- снастями. Былъ лѣтній вечеръ. Въ воздухѣ послѣ небольшаго дождя, дышало пріятной свѣжестью! Долго сидѣли мы молча, любуясь игрой свѣта и тѣни, гармоніей и спокойствіемъ природы. Видъ моря напомнилъ мнѣ мой родной городъ. При видѣ привычныхъ картинъ природы, съ вдыханіемъ сыраго, теплаго и ласкающаго воздуха -- воскресаютъ прежнія мысли, давно пережитыя радости и заботы. Вечернія тѣни становились все длиннѣе и длиннѣе; солнце зашло; гуляющіе разошлись. Слуга поставилъ на нашъ столикъ свѣчку съ стекляннымъ колпакомъ.

-- Извините, господа, что я занялъ мѣсто у вашего столика, раздался за нами чей-то голосъ.

Я оглянулся: возлѣ меня, грустно улыбаясь, сидѣла какая-то странная фигура. Это былъ мущина лѣтъ 80-ти съ измятымъ, отжившимъ лицомъ и безжизненнымъ взглядомъ. Судя по изорванному и грязному пальто, на которомъ болталась одна лишь пуговица, а также по искривленнымъ сапогамъ и короткимъ панталонамъ, господинъ этотъ былъ не въ очень хорошихъ обстоятельствахъ. Послѣ непродолжительнаго молчанія, незнакомецъ, пытливо взглянувъ на насъ, протянувъ свои костлявые пальцы къ бутылкѣ и отодвинулъ ее подальше отъ себя.

-- Это вино? спросилъ онъ съ презрительной улыбкой.

-- Вино.

-- Я пью только коньякъ.

Мой соотечественникъ улыбнулся, а незнакомецъ, закрывъ глаза, началъ что-то шептать.

-- Вы, кажется, что-то сказали?

-- Кто? я? спросилъ онъ разсѣянно и съ удивленіемъ -- нѣтъ. Это не я говорилъ а, кажется, духъ Байрона... это часто случается со мной.

-- О, такъ вы мистикъ, спиритуалистъ? спросилъ, смѣясь, мои соотечественникъ.

-- Къ моему счастью или несчастью -- да; а впрочемъ -- не знаю, отвѣчалъ незнакомецъ. Я вамъ передалъ-бы кое-что, но... пожалуйста, не приказывайте подавать мнѣ вина: я пью коньякъ, прервалъ себя незнакомецъ, обращаясь къ намъ.

Меня заинтересовала эта личность: я приказалъ подать ему его любимый напитокъ.

-- Вы, господа, вѣроятно хотите узнать мою фамилію?.. Меня зовутъ Магнусомъ... Впрочемъ, когда то меня знали подъ другимъ именемъ.

-- Подъ какимъ?

-- Графъ Монте-Кристо.

-- А!!

Не смотря на желаніе наше казаться серьезными -- мы засмѣялись; а Магнусъ, грустно глядя въ пустую рюмку, повидимому, не обращалъ на насъ никакого вниманія.

-- Я замѣчаю, господа, что вы избрали меня предметомъ вашихъ насмѣшекъ, подшучиваете надъ несчастнымъ человѣкомъ, продолжалъ Магнусъ; но, господа, я увѣренъ, что еслибъ я разсказалъ вамъ исторію одного вечера, такого же тихаго, какъ сегодняшній, но ужаснаго... О, тогда бы вы навѣрное составили обо мнѣ другое мнѣніе; тогда бы вы поняли, отчего мое платье изорвано, сапоги искривлены и безъ подошвъ; вы понялибы, какъ можетъ человѣкъ, лишенный всего дорогаго на свѣтѣ, найти отраду въ коньякѣ, въ мистицизмѣ, въ вызываніи духовъ... нѣтъ, не духовъ, я оговорился, а одного лишь только духа, дорогого, милаго духа...

Магнусъ схватилъ съ глубокимъ вздохомъ рюмку и выпилъ послѣднія двѣ капли жидкости. Глаза его, помойнаго цвѣта, заблистали какимъ-то страннымъ огнемъ.

Меня подстрекнуло любопытство узнать поближе этого оригинала: я попросилъ его разсказать мнѣ исторію этого роковаго для него вечера.

-- Я разскажу вамъ, отвѣчалъ онъ лаконически, наклоняя голову; я вамъ все разскажу, потому что вы повѣрите мнѣ... Вы еще молоды, господа; а въ молодости, мы, какъ водится, людямъ довѣряемъ слишкомъ много, въ зрѣлыхъ же лѣтахъ -- слишкомъ мало.

Магнусъ налилъ себѣ дрожащей рукой рюмку и выпила, ее съ жадностью.

"Счастливъ тотъ, у кого нѣтъ исторіи, такъ началъ Магнусъ свой странный разсказъ; рожденіе мое -- господа -- было комическое; ну, до этого нѣтъ никому дѣла,-- а вся остальная жизнь -- трагическая. Я начну свой разсказъ съ того времени, когда меня исключили изъ университета, и хорошо сдѣлали. Назвавъ всѣхъ профессоровъ лакеями наукъ, а университетъ складочнымъ мѣстомъ классической рухляди, я, чтобы не пропасть съ голоду, рѣшился взяться за какое нибудь ремесло: изъ любви къ искуству, я сдѣлался дамскимъ башмачникомъ. Знаете-ли вы, господа, сколько поэзіи заключается въ дамскомъ башмакѣ? нѣтъ? Когда я былъ еще молодъ, взоръ мой всегда съ восхищеніемъ устремлялся на красивыя и кокетливыя дамскія ножки. Вы не можете себѣ представить, съ какимъ неописаннымъ восторгомъ и наслажденіемъ снималъ я мѣрку, держа въ рукахъ своихъ мягкую, теплую и полную жизни дамскую ножку... Этимъ счастіемъ не всякому суждено наслаждаться! Я былъ тогда молодъ, господа, продолжалъ Магнусъ, грустно глядя въ полуотпитую рюмку; меня называли красавцемъ; а золотистыя и роскошныя кудри мои, которыя теперь порыжѣли и торчатъ къ верху, какъ адское пламя -- возбуждали зависть и удивленіе. Тогда я еще не любилъ, но....

Магнусъ палилъ себѣ рюмку, выпилъ и, взглянувъ на звѣзды, махнулъ рукою.

"Что же дѣлать!... Обѣщалъ разсказать, ну, и разскажу, пробормоталъ онъ: не въ первый разъ мучить себя... И такъ -- къ дѣлу.

"Однажды пріѣхала къ намъ въ магазинъ дочь какого-то богача: ея модный экипажъ, вороныя лошади, блестящая сбруя и лакей въ ливреѣ -- подтверждали это; но какое мнѣ до этого дѣло!... Знаю и помню только то, что я увидѣлъ самую очаровательную ножку въ мірѣ, ножку, какая никогда еще не покоилась въ моихъ рукахъ; я осязалъ чрезъ шелковый чулокъ мягкія и изящныя ея формы.... Снимая мѣрку, у меня дрожали руки и потемнѣло къ глазахъ. Чтобы побѣдить въ себѣ это невольное чувство, я обратился къ ней съ какимъ-то вопросомъ; но не договорилъ: я встрѣтилъ одинъ изъ тѣхъ жгучихъ и страстныхъ взглядовъ, которые тотчасъ-же и порождаютъ любовь. Когда я пришелъ въ себя, то я все еще держалъ въ рукахъ ея ножку; на которую я ужъ теперь смотрѣлъ, не какъ на обыкновенную красивую ножку, служившую только для изящнаго башмачка, а какъ на частицу стройнаго и очаровательнаго тѣла... Какъ электрическимъ ударомъ поразило меня, когда я почувствовалъ въ моихъ рукахъ едва замѣтное движеніе, содроганіе этой ножки... Болѣе я ужъ ничего не помню: голова моя закружилась. Правда одинъ моментъ я могъ припомнить еще; а это былъ чудный моментъ: садясь въ экипажъ, она оглянулась, посмотрѣла еще разъ на меня своимъ жгучимъ взглядомъ и улыбнулась.

Съ этого дня я сталъ другимъ человѣкомъ. Я былъ способенъ только къ машинальной работѣ. Только при видѣ ея я приходилъ въ себя; а она пріѣзжала часто за пустяками, которые легко могла бы поручить и своему лакею. О! она знала, какое впечатлѣніе она произвела на меня; но и я также понялъ, что она ищетъ случая встрѣтиться со мной: ея глаза, ея улыбка подтверждали мнѣ это яснѣе словъ. Что же мнѣ оставалось дѣлать?... Я -- башмачникъ -- любилъ ее, знатную и богатую, до бѣшенства. Однажды... Коньяку!... Я господа, не могу безъ какого-то нервнаго содраганія говорить объ этомъ несчастномъ, но чудномъ моментѣ моей жизни. "Послушайте, Магнусъ, сказалъ мнѣ однажды мой хозяинъ, ступайте въ такой-то домъ къ.... (я вамъ, господа, не назову эту фамилію); тамъ закажутъ вамъ бѣлые атласные башмаки.... Постарайтесь снять аккуратно мѣрку: они предназначены для свадьбы". Хозяинъ назвалъ мнѣ громкую фамилію,-- по какое мнѣ дѣло до этой фамиліи! Я отправился. Отыскавъ домъ, я вошелъ въ переднюю; лакей меня ввелъ въ какой-то дамскій будуаръ и скрылся. Долго стоялъ я, любуясь роскошнымъ убранствомъ будуара, не замѣчая какъ растворилась боковая дверь. Послышался шелестъ шелковаго платья -- и я оглянулся: передо мной стояла она, блѣдная, разстроенная, устремивъ на меня свои черные и жгучіе глаза. Не помня себя, я бросился на мягкій коверъ, къ ея ногамъ. Мнѣ показалось, что я съ ума сошелъ: въ головѣ моей перемѣшались дѣйствительность съ мечтою. Я увлекся до того, что вторично не замѣтилъ, какъ въ будуаръ вошелъ какой-то господинъ, съ гладко выбритой физіономіей. Это былъ, какъ я узналъ впослѣдствіи, ея женихъ. Молча и угрюмо подошелъ онъ къ столику, судорожно схватилъ колокольчикъ и зазвонилъ: въ комнату вошелъ дюжій лакей... Ненавижу я этотъ классъ людей!

-- Отправить тотчасъ же этого пьяницу въ полицію! крикнулъ грозно женихъ, указывая на меня.

-- Я не пьянъ, пробормоталъ я.

-- Пьянъ -- говорррятъ!

"Меня вывели. Но, господа, что не перенесетъ человѣкъ въ своей жизни: много, очень даже много есть мѣста для страданій въ небольшомъ человѣческомъ сердцѣ. Она вышла за мужъ, но не была его женой: послѣ свадьбы, тетка ея, принимавшая въ ней самое живѣйшее участіе, взяла ее къ себѣ. Разставшись съ нею, я страдалъ молча и упорно стараясь вынести это положеніе до тѣхъ поръ, пока не найду себѣ выхода; но для меня не было никакого выхода, или-же я долженъ былъ рѣшиться на какой нибудь крайній поступокъ. Прошло полъ года, съ того времени, какъ я разстался съ нею. Былъ чудный вечеръ, такой-же какъ и сегодняшній, съ ароматическимъ воздухомъ... Я сидѣлъ въ своей комнатѣ, допрашивая самого себя, пытаясь въ глубинѣ сердца отыскать хоть мигъ сожалѣнія о жизни, съ которой я намѣренъ былъ распрощаться навсегда. Это сознаніе лежало какой-то свинцовой тяжестью на моей душѣ. Въ комнату вбѣжалъ, съ трудомъ переводя дыханіе, нашъ мальчикъ изъ магазина, а вслѣдъ за нимъ -- кто опишетъ мой восторгъ -- она! Безъ малѣйшаго содѣйствія воли, безъ силъ удержать себя -- она, завидя меня, громко вскрикнула и истерически зарыдала... Успокоившись немного, она взглянула на меня какимъ-то испуганнымъ взглядомъ: цѣлый міръ страданій выражался въ тоскливой глубинѣ ея большихъ черныхъ глазъ, Она заговорила и... господа, я выражусь просто и коротко; горе не высказывается пышными фразами... Она -- это дивное существо, созданное внѣ отжившихъ условій нашего общества -- она была сумашедшая. Сильное воображеніе ея разстроилось отъ неестественныхъ и безпрерывныхъ душевныхъ препятствій... Она умерла, а я, какъ видите, живу: хотя тоже мертвецъ, но нравственный... Для меня ужъ нѣтъ будущаго, которое поддерживало бы меня въ настоящемъ. Я изнемогаю подъ этой пыткой, но не могу ее сбросить съ себя..."

Магнусъ всталъ, пошатываясь, съ своего мѣста, надвинулъ на брови свою фуражку съ раздвоеннымъ козырькомъ и, не прощаясь, молча побрелъ по улицѣ.

-- Часто онъ бываетъ здѣсь? спросилъ я слугу.

-- Часто; хозяинъ нашъ ужъ не разъ выталкивалъ его отсюда.

-- Да какъ же можно такъ обращаться съ несчастнымъ человѣкомъ.

-- Несчастный!... негодяй, какихъ мало, отвѣчалъ смѣясь слуга; все, что ни заработаютъ его жена и дѣти -- онъ пропиваетъ до послѣдняго крейцера.

-- Какъ?... развѣ у него есть жена и дѣти?

-- Есть; семейство большое.

-- Кто онъ?

-- Прежде онъ былъ разнощикъ газетъ, а теперь не знаю.

-- А не башмачникъ?

-- Какой башмачникъ!... Отъ роду не былъ имъ.

-- Вѣдь онъ намъ только что говорилъ...

-- Мало-ли что онъ говорилъ! Онъ тѣмъ только и зарабатываетъ себѣ на водку, что разсказываетъ господамъ разныя исторіи, а господа вѣрятъ ему. Нашего брата онъ не надуетъ... Лгунъ какихъ мало, добавилъ слуга, забирая со стола бутылки.

Я взглянулъ на моего соотечественника -- онъ на меня -- и мы расхохотались; но такъ-же, какъ и Магнусъ, молча пошли домой.